Текст книги "Тринадцатая рота (Часть 2)"

Автор книги: Николай Бораненков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Строй задвигался, еще пуще закашлял, одобрительно загудел. Кто-то крикнул:

– А шнапс будет?

– Что за наивность? Как может жить полицай без шнапса? Шнапс к гусятине найдется. А пока примите согревающее средство, – Гуляйбабка сунул маузер в деревянную колодку, достал из планшета листок, зажег висевший на груди фонарик. – Я привез вам песенку полицая, которая называется "Фюрер будет гладить нас, гоп, по головке". Сейчас я несколько раз прочту ее вам, а вы потом запоете. Мотив ее очень прост и сам напрашивается из текста. Итак, слушайте!

Гуляйбабка трижды прочел текст песенки, а на четвертый рота полицаев, дирижируемая новым командиром, запела сама:

Мы в полицию пошли,

Гоп, волей бога!

И там фюрера нашли,

Гоп, дорогого!

Фюрер будет гладить нас,

Гоп, по головке!

Фюрер даст нам, фюрер даст,

Гоп, по коровке!

Служим, братья, неспроста,

Гоп, мы отменно!

И дослужим до креста,

Гоп, непременно!

– Вот теперь все в порядке, – сказал Гуляйбабка кучеру, когда рота, пропев песенку, была снова уложена в снег и открыла ружейную пальбу в белый свет. Теперь можно и уезжать.

– Куда прикажете, сударь? – спросил Прохор, насторожась и еще больше тревожась.

– В данной ситуации я готов бы к черту в денщики, лишь бы скрыться и не возвратиться, – сказал Гуляйбабка. – Пусть бы эта падаль перемерзла вся. Но каша заварена, и ее надо удачно расхлебать.

– Самое лучшее "хлебанье", сударь, – это прикончить эту комедь.

– Нет, Прохор Силыч, и еще раз нет! Я буду счастлив, если скопырится еще хоть один предатель. Трогайте. Поехали!

– Куда же мы?

Гуляйбабка молча кивнул на мрачные развалины Смоленска, над которыми все еще держалась вьюжная ночь.

16. ПОХИЩЕНИЕ ГУЛЯЙБАБКИ ВМЕСТЕ С КУЧЕРОМ И КОНЯМИ

Тройка Прохора мчалась по ночной улице Смоленска довольно-таки быстро, и остановить ее мог разве только встречный огонь или внезапно возникшая стена, но нашлись люди сильнее огня и стены. Их было двое. Двое в фуфайках, шапках-ушанках и серых валенках с загнутыми голенищами. В том месте, где улицу сдавили старинные каменные дома, с двух сторон кинулись они на разгоряченных коней и, повиснув у них на постромках, враз остановили – вздыбленных, храпящих. В следующее мгновение тройка была повернута в распахнутые слева ворота, и на нее обрушилось два кнута. Укутанный в тулуп Гуляйбабка и ухватиться за маузер не успел, как возок оказался где-то в подземном, освещенном фонарями дворе, а сам он вместе с Прохором в плену у группы людей, вооруженных автоматами ППШ.

Командовал всем этим ловко организованным похищением плечистый моряк в стеганом бушлате. Он же первым и заговорил, подойдя к возку:

– Как самочувствие? Не ушиблись? Ажурчик. А бушевать не надо. Не надо, детки. Эти шалости у нас ни к чему. Уймите свое восьмибалльное волнение до полного штиля и попрошу за мной. Нет, нет. Только вы, молодой человек. А дядька-черномор пусть останется здесь, с лошадками.

Гуляйбабка спрыгнул с возка.

– Что сие значит? Кто вы? На каком основании задержали?

– Детка, я же тебя родительским голосом просил: не шуми, не пускайся в шалость, а ты за свое. Придет час – все узнаешь. А сейчас топай, топай, детка, за мной.

– Верните оружие, – строго потребовал Гуляйбабка, не в силах расстаться с маузером, который уже повесил себе на бок один из смельчаков в валенках и ватнике.

Морячок грозно обернулся к новому "хозяину" роскошного маузера:

– Гриня, сколь раз я говорил тебе: "Кончай игру в менялки, не трогай чужие игрушки". А ты опять за свое. А-я-яй, как нехорошо!

Здоровый, плечистый матрос, тихонько насвистывая "по морям, по волнам", широко зашагал впереди. Твердая, хозяйская поступь его гулко вызванивала в подземелье "тах, тах, тах". Через каждые пять – десять шагов тьму подземелья с трудом рассеивала старая, закопченная "летучая мышь". По ней Гуляйбабка определил, что обитатели, подземелья хозяйничают здесь давно.

У пятого фонаря жался к стене небольшой канцелярский стол, на котором стояли полевой телефон в желтой коробке и штырь-наколка с изъятыми пропусками. Возле стола от стенки к стенке прогуливался усатый мужчина в новенькой милицейской шинели с наганом на боку. Увидев идущих, милиционер подошел к столу и нажал кнопку. Из боковой двери вышел еще один милиционер в гимнастерке, перехваченной желтыми ремнями. На седеющей голове его ярко горел малиновый околыш.

– Остановитесь, – строго сказал милиционер в гимнастерке и, взяв со стола фотокарточку, пристально посмотрел на Гуляйбабку.

– Он? Не ошиблись?

– Он, – вздохнул матрос. – Наконец-то. Десять дней охотились.

– Попался все же, – улыбнулся милиционер, однако тут же погасил улыбку. Господин Гуляйбабка, оружие сдать. Что у вас в карманах?

– Перочинный нож.

– Ножичек оставьте.

Гуляйбабка выложил нож на стол, снял меховую шапку, пошутил:

– Есть еще иголка. С нитками.

– Без острот, – оборвал строгий милиционер. – Следуйте за мной.

Гуляйбабка, отдав честь оставшемуся у столика матросу, нырнул в боковую дверь вслед за милиционером. Дверь ввела в узкий "коридор" старинной, давно заброшенной канализации. Если б не электрическое освещение, здесь бы и шагу не сделать впотьмах. Всюду торчали концы труб, проволоки, под ногами валялись бревна, кирпичи...

– Куда мы идем? – спросил Гуляйбабка, прыгая с камня на камень. – Не к бесу ли в гости?

– Не торопитесь с выводом. Потерпите.

– Терплю.

Терпеть подземное "бездорожье" пришлось недолго. Пройдя еще несколько сот метров по канализационной трубе и свернув в одно отводное колено, затем в другое, милиционер провел Гуляйбабку по узкой железной лесенке вверх и ввел в просторное подвальное помещение, ярко освещенное трехрогой медной люстрой, тяжело свисающей с бетонного овального потолка. Жилым уютом и служебной строгостью дышал этот подземный, затерянный где-то под домами Смоленска, уголок. Стучала машинка, шипел чайник, мирно тикали на стенке часы. По ковровой дорожке от порога до двери, обитой синим дерматином, прохаживался, посматривая на миловидную девчонку-машинистку, молоденький милиционер. Тут не чувствовалось войны. Тут, в чьей-то подпольной приемной царил покой и мир. О страшной военной грозе, громыхавшей там, наверху, говорили только плакат, взывавший к оружию, и противогаз на столе машинистки.

– Разденьтесь и обождите, – приказал милиционер-провожатый и, указав на вешалку и кресло, прошел в дверь, обитую дерматином. Через минуту он вернулся и пригласил: – Пройдите.

Гуляйбабка вошел в кабинет, и ему сразу бросился в глаза Т-образный стол, застланный красным полотном, и люди, сидящие за ним, – гражданские и военные. Один из них, бледный, худощавый, в толстовке военного покроя, тот, что сидел в конце стола, встал:

– Товарищ Бабкин, здравствуйте! Проходите к столу, садитесь.

– Во-первых, я не товарищ Бабкин, а господин Гуляйбабка, – ответил старшина. – А во-вторых, прошу сказать мне, где я нахожусь и с кем имею честь разговаривать?

– То, что вы теперь уже стали не Бабкин, а Гуляйбабкой – мы, пожалуй, учтем. Как, товарищи, учтем?

– Учесть! Конечно. В целях конспирации, – отозвались сидящие за столом.

– А вот насчет господина, – продолжал человек в толстовке, – принять не можем. Вы наш земляк, член партии. А в партии, как сами понимаете, нет господ. Поэтому в этих стенах мы будем называть вас товарищ. Итак, товарищ Гуляйбабка, вы находитесь в Смоленском обкоме партии. Разумеется, в подпольном обкоме. Я секретарь обкома, а это, – он повел рукой, – члены бюро.

– Товарищи! Дорогие!! – шагнул с протянутыми руками к столу Гуляйбабка. Здравствуйте! Я искал вас, пытался связаться, но ниточка связи оказалась оборванной, и я был вынужден действовать один, в одиночку...

– Знаем. Все знаем, товарищ Гуляйбабка. Держали вас, как говорят, на прицеле, но все никак поймать не могли. Только вот сегодня повезло. Черноморские моряки помогли. Как они вас, культурненько или проявили грубость?

– Отличная работа, – похвалил Гуляйбабка. – И маузер выхватить не успел, как был задержан и скручен. Но, позвольте, зачем вы меня?

– А вот об этом вы сейчас и узнаете, – сказал секретарь обкома, вынимая из стола папку с надписью "Персональное дело". – Так вот, товарищ Гуляйбабка. Бюро обкома партии решило привлечь вас к партийной ответственности...

– Меня? К партответственности? За что?

– Не торопитесь. Сядьте. Сейчас все узнаете. Секретарь обкома указал Гуляйбабке на стул и, подождав, пока он сядет, обратился к человеку в ватнике, в котором Гуляйбабка не без труда узнал "курсанта" из роты полицаев, мерзнущей на смоленской высоте.

– Прошу вас, товарищ Сычев. Изложите суть дела, и, пожалуйста, покороче. Мы не можем держать гостя ни ми-нуты лишней.

– Понятно, – ответил Сычев. – Излагаю. Член партии товарищ Бабкин Иван Алексеевич прибыл на Смоленщину из полесских лесов со специальным заданием. Задание вам всем известно, и я его излагать не буду. Скажу, что, не имея связи с нами, он должен был работать в стане врага особенно осторожно и осмотрительно, однако, как мной установлено, товарищ Гуляйбабка пренебрег партизанскими правилами и стал действовать грубо, несдержанно и неосмотрительно.

– Факты. Приведите факты, – потребовал один из членов бюро.

– Факты. Вот вам и факты. Первое. В лавке керосина и дегтя при всей публике дал в зубы лавочнику Подпругину. В "Бюро свадеб и похорон" вывесил над головами посетителей – старост и полицаев – транспарант "Смерть сукиным сынам!". В школе полицаев прочитал такую лекцию, что в ту же ночь девять полицаев-курсантов сбежали. И наконец, знаменитая высота, на которой Гуляйбабка несколько человек заморозил насмерть, а остальных продолжает домораживать.

– Недурно, но опасно, – сказал, хмурясь, секретарь обкома.

– Конечно же опасно, – подтвердил докладывающий. – Опасней и быть не может. Поверьте мне, как человеку, пролежавшему ночь на той продутой насквозь высоте. Еще три-четыре часа, и от "роты" полицаев ничего не останется. Гестапо ухватится за это. И тогда Гуляйбабке не помогут ни Железный крест, ни симпатии генерала. Он погубит людей...

– Каких людей? Кого вы за людей считаете? – гневно сверкнув глазами, спросил Гуляйбабка.

– Я имею в виду, разумеется, не полицаев, а ваших товарищей из БЕИПСА. Они надеются на вас, товарищ Гуляйбабка. Они верят в вашу изворотливость и хитрость, но вы, уважаемый земляк, я скажу прямо и откровенно, зарвались, заигрались и потеряли чувство меры. Вы что, считаете фашистов дурачками? Простачками? Извините, но эти ваши думки пагубно ошибочны. Враг коварен и жесток. Враг умен и хитер. Вы должны были постоянно помнить об этом, а вы это забыли. Да и что тут долго говорить. Я вношу предложение объявить товарищу Бабкину строгий выговор.

Гуляйбабку прошиб пот. В голове тяжелым молотом застучало: "Строгий выговор, строгий выговор, строгий выговор. За что? За что? За что?.." И как бы в ответ на эти вопросы уже другой член бюро говорил:

– Я также считаю, что наш земляк заигрался и подзазнался. Уж не думает ли он, в самом деле, что немцы глупцы? А может, ему голову вскружил Железный крест? Нацепил на грудь оловянную побрякушку и думает, что это надежное прикрытие от всех провалов и бед. Но это же чепуха, чепуха на постном масле. Гестаповцы в любую минуту сорвут эту побрякушку и разнесут, не соберешь костей.

"...Может быть, и заигрался. Может быть, и допустил перехлест, – понурив голову, думал Гуляйбабка. – Может быть, и не следовало давать в зубы лавочнику-предателю, а в "Бюро свадеб и похорон" не надо было вывешивать транспарант "Смерть сукиным сынам!". Но почему? Почему все твердят и трубят: враг умен, умен и хитер? А мы что же? Кто же мы?.. Иванушки-дурачки?"

– Что вы скажете в свое оправдание, товарищ Гуляйбабка? – прозвучал голос секретаря обкома. Гуляйбабка тяжело встал, заговорил:

– Итак, вы утверждаете, что фашисты слишком умны, что они не лыком шиты, что это самые хитрые враги, с изворотливостью ума которых вроде бы и тягаться нам не стоит. Но если мы станем рассуждать только так и будем считать, что враги умнее нас, тогда что ж... тогда давайте поднимем руки кверху и скажем: "Мы лопоухие дураки и сдаемся на вашу фашистскую милость".

Члены бюро неодобрительно загудели. Гуляйбабка побагровел:

– Но, извините, а я чихать хотел на эту философию и на такие выводы. Пройдет время, и весь мир убедится, что фашисты были идиотами, что их поход на СССР был не чем иным, как величайшей, несусветной глупостью. Да и вообще, с каких таких пор мы, русские, советские люди, должны считать себя ниже других по таланту и уму? А итог сражения с врагом на поле Куликовом, на озере Чудском? А победы Суворова, Кутузова? А разгром белогвардейских банд, а Хасан, Халхин-Гол?.. Разве не сверкали всеми гранями русская удаль, находчивость, смекалка, солдатское мастерство? Нет, уж коль зашла речь об уме русского, советского солдата, то давайте честно и во весь голос скажем: не ищите равных. Их не было и нет!

– Вы что, и нам решили лекцию прочесть? – спросил секретарь обкома.

– Да не мешало бы кое-кому.

– Вы видали ерша? – кивнул секретарь обкома. – Ему товарищи по партии, партийная власть говорят: "Образумься, ты зазнался, зарвался, черт возьми", а он ощетинился, как еж, и еще пытается нас уколоть. Не пытайтесь, товарищ Бабкин. Мы ведь тоже колючие. Но мы пока вам честно, по-партийному говорим: "Борясь с предателями, изменниками Родины, разлагая врага, вы делаете большое дело. Но вы зазнались, у вас от удач вскружилась голова". И вот на это мы вам указываем, за это мы вас накажем. Только, думаю, запишем вам не строгий выговор, а выговор. Как вы считаете, товарищи? Достаточно будет такого взыскания?

– Поймет ли он?

– Думаю, что поймет. Гуляйбабка повеселел:

– Простите, товарищи. Погорячился.

– Вот и отлично! – заулыбался секретарь обкома. – А теперь у нас к вам просьба и, если хотите, наш приказ.

– Слушаю вас.

– Немедленно езжайте на высоту и поднимите полицию. Замерзнет вся рота погубите дело. Вам несдобровать.

– Хорошо. Будет сделано. Разрешите исполнять?

– Эка ты горячий. Не все еще. Что намерены делать с обмундированием своих людей – членов БЕИПСА? Одежда-то на них плохонькая. Только зубами стучать.

– Да, с обмундированием плохо, не знаю, где и достать. Вшивая братия все опустошила.

– Опустошила, но не все. У нашего прижимистого директора торга кое-что припрятано для своих людей. Думаю, что мы оденем ваших бойцов, а практически сделаем это так. В определенное время по Старой Смоленской дороге будет двигаться повозка с валенками, фуфайками, тулупами. Вы нападете на нее, разгромите и заберете поклажу. Будет там на несколько комплектов больше. Для отвода глаз. Лишний тулуп можете подарить своему "любимому" генералу.

– Слушаюсь!

– И еще одно. Главное. Постарайтесь в ближайшие дни перебазироваться под Москву. Нам очень нужны сведения о тылах фашистских армий, рвущихся в столицу. Да и подтачивать моральный дух фашистских вояк крайне необходимо. Короче, мы передаем вас по эстафете в Вязьму.

– Я понял вас, товарищ секретарь обкома.

– В Вязьме к вам явится хромой человек с палочкой.

– Его пароль?

– Пароль он использует ваш: "Смерть сукиным сынам!"

– Отлично. Кому передавать сведения?

– Человек с палочкой вам все объяснит.

– А если он не явится?

– Придет другой хромой с палочкой.

– Я понял вас.

Секретарь обкома вышел из-за стола:

– Ну а если все поняли, то по рукам, товарищ "личный представитель президента". Поклон вам от смолян и новых удач! Да, чуть не забыл спросить у вас. Это не вы приказали лавочнику Подпругину заготовить венки и повесить над дегтем, веревками, гробами и венками аншлаг "Товары для господ рейха отпускаются без очереди и неограниченно"?

– Я, товарищ секретарь.

– Ну так вот. За этот аншлаг и венки с надписью "Спите спокойно, вы этого заслужили" лавочник Подпругин убит гестаповцем наповал.

– Отлично! Я этого и хотел.

С одобрительным гулом встали из-за стола и члены бюро обкома. Рука Гуляйбабки покраснела от жарких рукопожатий. Один из членов бюро спросил:

– Позвольте, а не ваша ли это затея захоронить убитых под Смоленском фашистов вдоль главной магистрали на Москву?

– Да вроде бы моя. А что?

– Да так, между прочим. Есть сведения, что бургомистр, сделавший такое захоронение, повешен. За попытку подорвать моральный дух солдат рейха, направляющихся к Москве.

– Царство ему небесное, – шутливо перекрестился Гуляйбабка. Исполнительный бургомистрик был. А вот вам список новых претендентов на петлю. Они так торопятся выловить партизан! Помогите им.

Гуляйбабка протянул секретарю обкома список предателей, получивших "контракты" на поимку партизан. Секретарь обкома обнял земляка:

– Большущее спасибо!

– Гуляйбабка! Мой друг! Где вы запропали? Я по всему городу вас ищу. Патрули остались без ног.

– Господин генерал, извините. Дело молодое. Увлекся. Вернее, увлекла одна очень миленькая красотка.

– Ах, Гуляйбабка! Как можно транжирить такое историческое время на каких-то красоток. Да вы знаете, что на фронте происходит?

– Никак нет, господин генерал. Извините, оторвался. Ночь была чертовски хороша!

– Что ночь, ночь с какой-то падшей женщиной, когда свершилось такое! генерал вскинул руки к небу, потряс ими.

– И что же? Что свершилось, господин генерал?

– Радуйся! Ликуй! Дорога на Урал открыта. Заняты города Наро-Фоминск, Клин... Наши войска рассматривают в бинокль Москву!

– Великолепно! Поздравляю вас, господин генерал. Надеюсь, и мы не сегодня-завтра двинемся туда.

– Что значит завтра? Мы выезжаем сегодня же, сейчас.

– Сейчас?

– Да, да! Я уже отдал приказ.

– Рад, господин генерал, но сейчас выехать не могу. Заиндевелые на морозе брови генерала взметнулись на лоб:

– Как так не можешь? Почему?

– Видите ли, господин генерал, я провожу в школе полицейских тактическое учение и в целях закалки положил роту курсантов в снег. Мне сейчас же надо выехать и поднять ее, иначе она даст дуба, замерзнет.

– Плевать фюреру на роту какого-то русского дерьма, если на фронте гибнут дивизии чистой арийской крови, – сказал генерал. – В машину, мой друг, в машину! Нас ждет поверженная Вязьма.

17. ПРИБЫТИЕ ГУЛЯЙБАБКИ ПОД МОСКВУ, СПАСЕНИЕ КОЧЕНЕЮЩИХ СОЛДАТ ФЮРЕРА

В Вязьме генерал Шпиц был по горло занят разными неотложными делами по расквартированию тылов армии и развертыванию новых госпиталей для раненых и обмороженных, но тем не менее выкроил время и принял Гуляйбабку.

Приветственно двинув в нос часовому личной охраны Шпица вытянутую руку, Гуляйбабка бодро вошел в дохнувший холодом кабинет генерала и остановился, не зная, что ему делать: то ли крикнуть "хайль!", то ли произнести "черны булы". Дело в том, что за большим дубовым столом, заваленным бумагами, не было генерала Шпица. Там сидело старое, согнувшееся от холода существо в черной цыганской шали, засунувшее руки в муфту, а ноги в большие сербиянские ботинки, зашнурованные не то супонью от хомута, не то черной оборкой. Смущало и то, что перед посиневшим носом сидящего лежали не деловые бумаги, кои не раз доводилось видеть на столе у Шпица, а разбросанные в гадании карты. Только прошагав по ковровой дорожке еще несколько шагов, Гуляйбабка наконец-то разобрался, что перед ним сидит не цыганка, а сам главный квартирмейстер армии фюрера генерал-майор фон Шпиц, загнанный в цыганское одеяние русским морозом.

– Готово ли дополнение к приказу фюрера, господин Гуляйбабка? – сухо спросил генерал, собирая со стола карты.

– Так точно, господин генерал! Готово три дня тому назад. Я рвался к вам на доклад, но мне отвечали, что вы заняты.

– Да, я был слишком занят, – ответил Шпиц. – Тяжелые бои. А тут еще эта проклятая зима. И без нее тошно. Однако где же дополнение?

– Оно со мной. Разрешите зачитать, господин генерал?

Генерал кивнул головой и, еще плотнее укутавшись в шаль, засунув руки в муфту, тупо уставясь куда-то в одну точку, приготовился слушать.

– "Доблестная четвертая армия рейха, – начал артистически-возвышенно Гуляйбабка, – продолжает, восхищая всю Европу, победоносно стоять под Москвой. Мудрый и обожаемый фюрер проявляет великую нечеловеческую заботу о тех, кто лежит плохо одетым в предательских русских снегах. Отданный им приказ "О тотальной реквизиции теплых вещей у захваченного населения" согрел сердца героев рейха и вселил надежду на то, что, укутавшись в одеяла, шали, конские попоны и прочее, они не замерзнут и покажут всему миру, что собой представляет доблестная гитлеровская армия".

Гуляйбабка взглянул на Шпица. Тот одобрительно качнул головой, дескать, читайте дальше.

– "Исполняя приказ фюрера, – еще громче зазвучало в гулком кабинете, тыловые органы армии сверхтотально очистили население от теплых вещей, в результате чего четвертая армия, по далеко не полным данным, получила:

пять тысяч семьсот конских попон, восемь тысяч двести одеял, двадцать девять тысяч женских платков и шалей, одиннадцать тысяч пар валенок и утепленной обуви, сорок четыре тысячи дамских шерстяных рейтуз, трико и свыше пятидесяти тысяч верхнего и нижнего белья, включая байковые бюстгальтеры, вязаные чулки и плотные юбки".

Генерал одобрительно кивнул, и Гуляйбабка поспешил дальше.

– "Однако, – гремел он, – несмотря на это огромное число теплых вещей, брошенных в битву с русской зимой, замерзание доблестных солдат и офицеров армии продолжается. Особенно много задубевших, отморозивших главные конечности и второстепенные органы в дивизиях, которые стоят на месте и никуда не двигаются – ни назад, ни вперед. Так, в двадцать третьей дивизии, занимающей оборону под Наро-Фоминском, обмороженных на пятнадцать процентов больше, чем в четвертой дивизии, которая двигалась вначале вперед, а теперь назад. По-прежнему много задубевших и с отмороженными конечностями поступает из-под Клина, Рузы, Тулы и других участков фронта".

Гуляйбабке стало жарко от чтива. Он расстегнул воротник полушубка. Слишком дерзкими были строки им сочиненного проекта дополнения к приказу, слишком обреченно звучали они для гитлеровской армии. Разыгравшийся в душе азарт издевки над врагами опять явно подмыл Гуляйбабку. Но в защите была логика, неоспоримая правда, подоплека "возвеличивания" фюрера и все та же злодейка лесть. Не может, не посмеет генерал отказаться от такого документа, где так высоко оцениваются старания тылов по сбору теплых вещей. И генерал не отказался. Выхватив руки из муфты, он живо потер ладонь о ладонь:

– Прекрасная преамбула. Отличнейшая! Читайте же, читайте приказную часть.

– Преамбула еще не вся, господин генерал. Еще маленький хвостик. Так сказать, пинок тем, кто несправедливо пытается свалить вину за обмороженных на фюрера и на вас, господин генерал.

– Да, да. Об этом надо сказать. Шпиц им не козел отпущения. Самим надо шевелить мозгами.

– Я учел это, господин генерал, и написал так: "Факты показывают, что тыловая администрация ряда полков и дивизий, а также отдельные командиры выводов из приказа фюрера и сложившейся ситуации не сделали. Солдаты и офицеры рейха мерзнут и в реквизированных вещах, заполняя и без того переполненные госпитали и лазареты. Учитывая это, приказываю. Первое. Разъяснить всем солдатам и офицерам рейха, что их спасение от замерзания – это движение, являющееся мощным согревающим фактором, что стоять на месте нельзя, надо двигаться, и чем быстрее, тем лучше. Второе. Сознавая, что фюрер и командование ничего уже не могут дать, а у населения все теплые вещи реквизированы, широко использовать для обогрева солдат и офицеров местные подручные средства, как-то: стога сена, соломы и в особо критических случаях самодельные жаровни, тепло животных и так далее. Третье. Упорядочить ношение реквизированных теплых вещей, для чего ввести в действие прилагаемую к данному приказу инструкцию".

Гуляйбабка поклонился:

– Все, господин генерал.

– Отлично, наш друг! Но где же инструкция?

– Она также готова, господин генерал. Но, возможно, у вас имеются поправки к проекту, дополнения?

– Поправки позже. А сейчас инструкцию... Инструкцию мне!

– Яволь, господин генерал!

Гуляйбабка поклонился и выхватил из папки листы, скрепленные шпилькой:

– "Инструкция войскам армии рейха "О правилах ношения реквизированных теплых вещей и рациональном использовании местных обогревающих средств".

Параграф первый. Шерстяные и меховые реквизированные вещи, как-то: куртки, свитеры, женские пальто, кофты, воротники из лисиц, кошек, чернобурок, а также платки, шали и другие дамские вещи, включая бюстгальтеры и рейтузы, носятся только офицерским составом. Параграф второй. Унтер-офицерам и фельдфебелям разрешается ношение всех вышеперечисленных нешерстяных вещей улучшенного качества, исключая меховые изделия. Шея подвязывается шелковыми чулками. Параграф третий. Солдаты и ефрейторы носят все хлопчатобумажные вещи, от конских попон до женских нижних рубашек и юбок".

– Юбки исключить, – сказал генерал. – Солдат в юбке – это омерзительно. Это не солдат, а баба.

– Против такой оценки не смею возразить, господин генерал. Но так или иначе, а солдаты юбки носят. Вам же, господин генерал, лишь остается упорядочить их ношение. С этой целью я и сочинил к этому параграфу примечание.

– Читайте! – приказал генерал.

– "Примечание, – читал Гуляйбабка. – Все юбки, как-то: расклешон, поневы, юбки-гофре, а также балетные пачки, носятся солдатами рейха только под верхней одеждой. На случай тревоги или быстрого бега юбки задираются под ремни или же вовсе снимаются".

– С такой мотивировкой сойдет, – сказал генерал. – Прошу вас далее.

– Далее, господин генерал, идет примечание о применении рейтуз офицерским и рядовым составом. Затем излагаются рекомендации об использовании местных обогревающих средств. В стог прелого сена, соломы рекомендуется укладывать взвод. В копну – отделение. Особое внимание обращено, господин генерал, на одно, очень теплое место.

– Какое же?

– Место не особо приятное, господин генерал, но весьма эффектное. Я имею в виду навозную кучу, где в процессе гниения развиваются очень высокие плюсовые температуры. Особенно высок коэффициент тепла с навоза от крупного рогатого скота. Одна куча такого навоза может обогревать в течение суток до пяти-шести стрелков, а коровник из двух-трех коров – целую пехотную роту.

– Использовать это тепло позорно, – сказал генерал, – весьма позорно. Но что поделать? Иного выхода нет.

– Разрешите продолжать, господин генерал?

– Да, да. Читайте. Я вас слушаю.

– Читаю, господин генерал. Много тепла содержат домашние животные, как-то: кони, коровы, овцы, козы, кошки, собаки и особенно свиньи. Каждая свинья может обогреть в сутки: в стоячем положении – пять солдат или унтер-офицеров, в лежачем – восемь – десять. Соответственно конь, корова – десять – пятнадцать, овца, коза – два – четыре, кошка, собака – одного стрелка".

– Как пришла вам в голову эта идея? – спросил генерал.

– Увы! – развел руками Гуляйбабка. – Идея тепла животных, к сожалению, не моя, господин генерал, а солдат семьдесят восьмой пехотной дивизии. В пятой роте третьего полка коченеющие солдаты затащили в блиндаж супоросную свинью и трое суток грелись возле нее. Так что я только обобщил факты из донесения и превратил их в пункт инструкции.

– Пункт бесподобен. Моим тыловикам это бы и во сне не приснилось. Ах, что я вас перебиваю! Читайте же дальше. У вас идеи так и брызжут, наш друг.

– Пункт последний, господин генерал. Как говорят в России, закругляющий. Тут я снова обратился к фюреру. В инструкции это звучит так: "Оставшийся без теплых вещей и тепла животных! Не считай себя обреченным. У тебя еще есть шанс выжить и доблестно победить ужасный русский огонь и проклятые морозы. Для этого тебе надо только одно: думать о фюрере. Дума о фюрере – это высшее тепло. Она тебя отлично согреет".

Генерал встал и решительно шагнул к стоявшему в углу сейфу.

– Мой друг, подойди сюда.

Гуляйбабка, желая еще больше шокировать Шпица, лихо отмолотил три шага. Шпиц достал из сейфа коробку.

– От имени Германии, – высокопарно произнес он. – Впрочем, что Германия. Германия ни черта не знает, что тут происходит. Я награждаю вас, господин Гуляйбабка, медалью "За зимовку в России". Носите ее. Вы ее заслужили. Хайль Гитлер!

"На кой черт он мне сует эту железяку, – подумал Гуляйбабка. – Дал бы лучше кусок колбасы или бутылку рома. У Прохора завтра ведь день рождения. Э-э, да с дурной собаки хоть клок шерсти долой. Авось пригодится побрякушка. Не так будут принюхиваться псы из гестапо".

18. НЕСЛЫХАННЫЙ ЗАВОЗ НА ПОДМОСКОВНЫХ МЕЛЬНИЦАХ. НА АРЕНУ ОПЯТЬ ВЫХОДИТ ЕГЕРСКАЯ ДИВИЗИЯ

Россия – древняя страна мельниц и сукновален. Россия умеет молоть и толочь. Воды хватает на все толкачи и жернова, только успевай подвози. Вертятся огромные деревянные колеса, грохочут в бешеном вращении жернова, гулко стучат дубовые толкачи, и далеко, намного верст окрест разносится на осенних зорях этот мельничный стук и гул.

Осенью сорок первого года земля Подмосковья вновь, как и в завозный, урожайный год, огласилась неистовым грохотом и стуком. Казалось, жарко заработали на полный напор все мельницы и сукновальни. Но то был иной помол, иная работа. Главный помольщик, бесноватый мужичишка с коротко стриженным пучком под носом и челкой волос, брошенных на левый глаз, загружал подмосковные жернова и ступы не зерном, не сукном или пенькою, а людьми молодыми парнями, которым было в пору делать вкусные колбасы, варить доброе пиво и обнимать милых белокурых бестий. "Чувал" за "чувалом", "мешок" за "мешком" сыпал он на гигантские жернова и в ступы, словно боясь, что не хватит воды и колеса остановятся. Но воды хватало. Русские мельницы и сукновальни с первым завозом бесноватого справились блестяще. Все, что было привезено, превратилось в муку и в паклю. И тогда германский помольщик двинул новые, и вовсе не слыханные обозы...

По шоссе на Москву двигались нескончаемым потоком колонны машин и повозок. В машинах и на повозках сидела укутанная в шали, дерюги, платки, конские попоны доблестная фюрерская пехота. Шнапс и горячая похлебка бодрили ее, и она горланила песню:

Мы Москву расшибем

Собственными лбами.

Мы ее перевернем

Сразу вверх ногами.

А Москва, не дожидаясь, когда ее перевернут вверх ногами, сама уже перевернула многих арийцев вверх ногами. Их везли теперь куда-то в тыл на больших повозках, сложив, как поленья дров, друг на друга. Везли большими партиями – трупов по двадцать – тридцать. Сытые бельгийские ломовики едва тянули огромные, на резиновых колесах, телеги.

– Господа! Уважаемые члены "Благотворительного единения"! Германское оружие одержало под Москвой новую блистательную победу, – сказал Гуляйбабка, проводив глазами очередную телегу с трупами. – Этих побед будет гораздо больше, если все мы подумаем о своем личном вкладе. У кого есть какие предложения по оказанию помощи фюреру?