Текст книги "Ермак Тимофеевич"

Автор книги: Николай Гейнце

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

VI
Возвращение Ивана Кольца

Прошло несколько дней. Ксения Яковлевна окончательно поправилась. Обморок, казалось, не оставил никаких последствий. Напротив, она выглядела свежее и бодрее, чем была ранее.

Антиповна ликовала и славила по всему двору Ермака Тимофеевича, как чудодея-знахаря. К нему начали обращаться многие со своими недугами, и он волей-неволей должен был пользовать болящих имеющимися у него травами. Чудодейственность ли этих трав или же сильная вера в знахаря, но больные, обращавшиеся за помощью к Ермаку Тимофеевичу, чувствовали себя лучше после данного им снадобья.

Слава его как знахаря укреплялась, к вящему удовольствию Антиповны, радовавшейся за своего любимца. Она и не подозревала, несмотря на свою хвалёную прозорливость, об отношениях Ермака Тимофеевича и Ксении Яковлевны. Не догадывались об этом и другие. В тайну были посвящены только Семён Иоаникиевич, Максим Яковлевич и Домаша, да Яков, но тот был в отъезде. Ничего не знал даже Никита Григорьевич.

К этому времени относится радостная весть, с быстротою молнии облетевшая строгановские владения о возвращении отряда казаков под предводительством Ивана Кольца с громадной добычей и взятым в плен мурзой Бегбелием.

Слух действительно оправдался. Иван Кольцо со своими людьми вернулся в посёлок и привёл за собой пленного мурзу. Остяки и вогуличи были прогнаны за Каменный пояс. Об этом доложил Ермак Тимофеевич Семёну Иоаникиевичу.

– Что нам с мурзой-то делать? И зачем только они его в полон взяли? Прикончить разве… – спросил он Строганова.

– Зачем убивать беззащитного!

– А куда же его девать?

– Теперь он где? – спросил Семён Иоаникиевич.

– В сборной избе, под караулом, – отвечал Ермак. – На волю выпустить – убежит, бесов сын. На запоре надо держать…

– Найдём для него и запертое место. Есть у нас каземат в нижнем этаже…

– Есть?

– Да… Никто там ещё не сиживал, не приходилось живьём брать их начальников. Пусть обновит…

– Это дело, – согласился Ермак Тимофеевич.

– Теперь отдохнуть дать малость людям да с Богом за Каменный пояс, – неуверенно сказал старик Строганов.

– Скор ты больно, Семён Аникич. Ребята-то не успели и воздохнуть хорошенько, оглядеться! – раздражительно сказал Ермак.

– Я и не говорю, что это так наспех было… Повременить можно.

– Известно повременить не можно, а должно… Ты бы, Семён Аникич, хоть угощенье бы какое ни на есть людям сделал да Ивана Ивановича бы наградил, чем посылать их сейчас из огня да в полымя. Не узнаю я тебя, с чего бы ты так сменился…

– Тут сменишься… Голова кругом идёт.

– С чего бы это?

– Да с тобой и с Аксюшей, – нехотя отвечал Семён Иоаникиевич. – Это ты, добрый молодец, правильно, – виноват, запамятовал… Строгановы никогда не были неблагодарными, – переменил он разговор…

– Я не к тому и говорю…

– Всё это будет сделано. Если я торопил поход, так для тебя только. Ты в поход, а я сейчас с нарочным царю челобитную… Скорей пошлём, скорей и ответ получим.

– Так-то так, только ты опять, Семён Аникич, запамятовал…

– Что ещё запамятовал?

– О родной твоей племяннице…

– Невдомёк мне слова твои.

– А домекнуться бы надобно… В жмурки-то нам с тобой, Семён Аникич, чай, играть нечего…

Ермак остановился и вопросительно посмотрел на старика Строганова.

– Вестимо, нечего. О чём же речь-то?

– А о том, что ведомо ведь тебе, что такой же я знахарь, как и ты, а коли Ксении Яковлевне помог, так потому только, что люб я ей.

– Ведомо, – со вздохом ответил Семён Иоаникиевич.

– А коли ведомо, так немудрено домогнуться, что от разлуки-то со мной ей не поздоровится. Как ты думаешь?

– Ну что же делать-то?

– Да я и сам денно и нощно о том думаю, не могу додуматься. И намекнуть ей о том язык у меня не поворачивается. Не гляди, что на вид здорова она, заболеть ей недолго, да так, что не вызволить…

– Да что ты?

– Верное слово…

– Оказия, я и сам ничего не придумаю.

– Да ты-то, Семён Аникич, говорил ей, что согласен на брак наш? – спросил Ермак Тимофеевич.

– Окстись, Ермак Тимофеевич, чтобы я о таких делах начал разговор с девушкой.

– Так, так…

– А что?.. К чему ты речь-то клонишь?

– А к тому, что, если бы она знала, что согласен ты, может, и не так бы огорчилась, что идти мне в поход приходится. Переломила бы себя как ни на есть…

– Вот оно что…

– Обручить бы нас ещё лучше бы было, – нерешительно сказал Ермак.

– Обручить? – удивлённо посмотрел Семён Иоаникиевич.

– Да, для покоя ейного, чтобы не тревожилась.

– Да ведь обручение-то полсвадьбы.

– Знаю я, что пол, но не свадьба… Не заслужу царю, не помилует… Не вернусь из похода, покоен будь, найду как ни на есть могилу за Каменным поясом… Верь Ермаку, Ермаково слово твёрдо…

– Верить-то я верю тебе, а всё же подумать надо, поразмыслить, посоветоваться с братьями ейными…

– Подумай, посоветуйся…

– Переговорю я и с Аксюшей. Только почему она мне и слова не вымолвит?

– Да как же-то, Семён Аникич, девушке!..

– И впрямь верно, – согласился старик Строганов. – Так за Бегбелием я пришлю людей, – переменил он разговор.

– Ладно, присылай.

Ермак Тимофеевич встал, простился с Семёном Иоаникиевичем и вышел из горницы.

«Обручат и к стороне… Оно лучше, вернее будет… А хитрит старик. Чует моё сердце», – мелькнуло в его голове, когда он вышел из хором и шёл по двору.

Он теперь уже не забыл, отойдя от хором и подходя к посёлку, посмотреть на окно светлицы Ксении Яковлевны, но на этот раз её в окне не было. Она была в рукодельной.

Ермак не ошибался: Семён Иоаникиевич действительно хитрил и хотел выиграть время. Брак племянницы с Ермаком Тимофеевичем не был ему по душе. Хотя он чувствовал, что дело зашло уже слишком далеко, что Ермак прав и не только полный разрыв с ним, но и разлука может губительно отразиться на здоровье его любимицы Аксюши.

Надоумленный Ермаком, он решил переговорить с нею в надежде убедить в необходимости похода для блага Ермака и обойтись без обручения, которое всё-таки его обязывало – оно уже являлось несомненно более серьёзным делом, чем простое согласие на брак.

Чтобы не откладывать в дальний ящик исполнение своего намерения, старик Строганов тотчас же по уходе Ермака Тимофеевича отправился в светлицу к племяннице. Ксения Яковлевна была, как мы уже говорили, в рукодельной, весёлая, оживлённая.

Увидев дядю, она бросилась радостно ему навстречу и крепко поцеловала руку. Тот нежно поцеловал её в лоб.

Он не видел её с того дня, когда с нею случился обморок. Рассерженный невозможностью разлучить её с Ермаком, он недоволен был и ею, а выразил это тем, что не ходил в светлицу целую неделю.

– А я, дядя, о тебе соскучилась, забыл ты совсем свою Аксюшу, – заговорила девушка.

– Забыл не забыл, – несколько сконфуженно ответил он, – а дел много скопилось…

– Ну вот теперь пришёл, так рада я.

– Пойдём к тебе, погуторим.

– Пойдём, дядя.

Они прошли в соседнюю с рукодельной комнату и сели на лавку.

– Ну, как здоровье твоё, Аксюша? – спросил после некоторой паузы старик Строганов.

– Теперь я совсем здорова. Только сердце и болит, – ответила Ксения Яковлевна.

– Ну, сердце-то не от хвори, а может, с чего другого…

Он пристально посмотрел на девушку. Та густо покраснела и молчала.

– Кажись, угадал. И отчего ты, девушка так скрытна со мной? Я, чай, тебе вместо отца. Мне бы первому надо всё выложить…

– Да что же выкладывать? – спросила она шёпотом, низко опустив голову.

– Будто уж и нечего?

Ответа на это не последовало.

– Стороной ведь узнал я, Аксюша, насчёт Ермака-то…

– Прости, дядя, – чуть слышно произнесла она.

– Чего тут прощать… Ты мне ответь лучше всё по истине…

– Что прикажешь, дядя?

– Люб он тебе?

– Люб.

– Да знаешь ли, кто он?

– Знаю, – скорее движением губ, нежели голосом отвечала девушка.

– Разбойник ведь он, душегуб…

– Был.

– Это верно, что был… Только ведь и за прошлое тоже отвечать приходится. У самого царя он в подозрении, а здесь скрывается. В Москве-то его ведь петля ждёт.

Ксения Яковлевна побледнела. Старик испугался.

– Оно, конечно, до Москвы отсюда не видать… Далеко. А всё же лучше было бы ему заслужить у царя, чем ни на есть, чтобы он его помиловал…

– Не пойму я что-то, – заметила девушка.

– В поход ему надо идти, вот что…

– В поход! – вскрикнула Ксения Яковлевна.

– Да.

– Куда?

– За Каменный пояс…

– Когда?

– Да чем скорее, тем лучше.

– И я пойду с ним! – вдруг воскликнула девушка.

– Окстись!.. Как ты в поход!.. В уме ли ты, девушка?

– Без него мне здесь не жизнь.

Ксения была бледна и вся дрожала. Семён Иоаникиевич испуганно глядел на неё. «Сейчас опять обомрёт. Господи!» – неслось в его уме.

– Вернётся он, заслужив царю, царь-батюшка его помилует, тогда мы сыграем вашу свадебку…

– Не верю я в это, дядя, не верю…

– Ты мне не веришь, Аксюша? – тоном упрёка сказал старик.

– Время ты хочешь протянуть. Из похода он может и не вернуться. Убьют его там, думаешь…

– Аксюша, Аксюша, какие ты речи ведёшь для меня обидные!

– Прости, дядя, не могу я расстаться с ним. Отпусти меня с ним в поход… Или я умру.

Она в изнеможении откинулась к стене.

– Ну, хорошо, я обручу вас до похода… Пойми же, шалая девушка, нельзя выходить замуж за непрощённого разбойника. Ермак идёт в поход волею, чтобы заслужить себе царское прощение. Он сам скажет тебе о том. А ты ему препятствуешь… Препятствуешь сама своему счастью…

– Счастью! – со вздохом повторила Ксения Яковлевна. – Нет, видно, не видать мне счастья!

Она горько заплакала.

VII
На старуху бывает проруха

Семён Иоаникиевич окончательно растерялся. Он вообще не мог видеть слёз, а слёзы племянницы положительно терзали его душу.

– Перестань, Аксюшенька, перестань… Что с тобой?.. Зачем же плакать?.. Чего убиваться?.. – прерывающимся голосом говорил он.

– Я люблю его, люблю… – шептала сквозь слёзы Ксения Яковлевна.

– Ну и люби, ведь не мешаю я тебе. О твоём же счастии забочусь, чтобы мужа твоего будущего из-под царского гнева вызволить, а ты в слёзы.

– Не любите вы его, не любите…

– Да кто тебе сказал о том?.. Кажись, сам Ермак скажет, что он мною обласкан, – отвечал Семён Иоаникиевич. – А что не такого жениха я тебе прочил, это верно… Прямо скажу, да и Ермак это знает и понимает. Ну да, видно, судьба… Того, за кого я метил тебя отдать и к кому послал грамотку, уж нет на этом свете…

– Боярин умер! – воскликнула девушка.

Трудно было разобрать, что было в тоне этого возгласа: радость или удивление?

– Отдал Богу душу, царство ему небесное.

– Отчего?

– Не угодил царю и казнён вместе с отцом своим…

– Ах, страсти какие на Москве деются! А ты меня, дядя, на Москву отправлять хотел… Бояре-то Обносковы, чай, не разбойники, а вот что…

Она не договорила и снова заплакала.

– Перед царём все равны, кого захочет – казнит, кого захочет – помилует…

– Вот видишь, – прошептала Ксения Яковлевна.

– Да скажи ты мне толком, о чём ты плачешь-то, чем ты несчастная-то? – уж с некоторым раздражением в голосе спросил Семён Иоаникиевич.

– Разлучить вы хотите меня с ним, разлучить…

– Никогда и в мыслях того не было… Ни у меня, ни тем паче у братца твоего… Намедни он за тебя да Ермака во как на меня напустился.

– В поход его гоните…

– Кто его гонит? Сам идёт. Давно уже этот поход он в мыслях держит.

– Ни в жизнь не поверю!

– Тьфу ты!.. – даже сплюнул старик Строганов. – Не сговориться с тобой, с шалой… Пойду пошлю за Ермаком, пусть он тебя сам усовестит. Кажись, уж на всё согласен, судьбу твою устроить хочу по твоему желанию, а ты, на поди, ревёшь, как белуга… Вылечил от хвори, пусть вылечит тебя и от дурости.

Семён Иоаникиевич снял руку с плеча племянницы, встал с лавки и быстро вышел. Ксения Яковлена не удерживала его.

Антиповна, заметив, что хозяин прошёл через рукодельную не в себе, поспешила к своей питомице.

– Что, моя касаточка, что, моя голубушка сизая… Чем изобидел дядюшка, что ты слёзы льёшь, глазки свои портишь распрекрасные! – подсела старуха к Ксении Яковлевне. Та молчала, продолжая плакать. – Ответь же ты мне, моя ласточка, что ты сделала супротивного против дядюшки, что он обидел тебя, свою любимицу? Николи того не бывало.

– Он в поход идёт, – сквозь слёзы тихо проговорила Ксения Яковлевна.

– Кто в поход? Семён Аникич… – удивлённо посмотрела на неё Антиповна.

– Нет, Ермак.

– Ермак… – повторила ещё более удивлённо старуха. – А тебе-то что… Ты здорова, от хвори он, дай ему Бог здоровья, тебя вызволил, что же тебе ещё от него надобно?..

– Я люблю его, няня, люблю…

Антиповна отняла руку от талии своей любимицы и встала.

– Что-о!.. – произнесла она, как бы требуя повторения этого поразившего её признания. Но девушка не повторила его. Она сидела, низко опустив голову и закрыв лицо рукавом сорочки. Крупные слёзы продолжали капать на её голубой штофный сарафан.

– Опомнись, девушка, в уме ли ты, что такие говоришь речи несуразные?.. Если ты и впрямь дяде всё это вымолвила, то мало он изобидел тебя, побить тебя надо!

– Ах, не то совсем, няня, ты не понимаешь, – возразила Ксения Яковлевна, вытирая глаза рукавом сорочки.

– И понимать не хочу я! Да и чего понимать-то?..

– Дядя согласился.

– На что согласился?

– На нашу свадьбу.

– Известно дело, что согласился на свадьбу с боярином, для того и послали ему грамотку.

– Не с боярином, а с Ермаком Тимофеевичем.

– С нами крестная сила, – перекрестилась истово старуха, – ума решилась девушка. И с чего это с тобой сталось, бедная?

– Что ты, няня, я в своём уме…

– Кабы в своём была, не взводила такой поклёп на Семёна Аникича, что согласился выдать тебя за разбойника заместо боярина…

– Боярин-то этот на том свете…

– Как так?

– Да так, мне дядя сейчас сказал, согрубил он царю-батюшке, тот его и казнил…

– Да что ты! Правду баешь, девушка?..

– Как есть правду истинную.

– Царство ему небесное, место покойное, – истово перекрестилась Антиповна. – А Ермака-то боярином что ли сделали?..

– Нет, не сделали, – сквозь слёзы улыбнулась Ксения Яковлевна, – челобитье об нём к царю пойдёт о прощении. В поход он сбирается за Каменный пояс, заслужить царю хочет.

– Что ж, это хорошее дело.

– Оттого и плачу, что дядя меня с ним не пускает…

– Куда с ним?

– В поход…

Антиповна посмотрела на питомицу с удивлением, смешанным со страхом. «Что бы это значило? – неслось в её уме. – Говорит девушка как будто и разумно, а вдруг начнёт такое, что мороз по коже подирает. Али надо мною, старой, шутки шутит?.. Как может согласиться Семён Аникич выдать её замуж за Ермака, коли его не сделали боярином?»

В уме старухи не укладывалась мысль о возможности брака её питомицы не с боярином. «Самому царю-батюшке и то бы в пору такая красавица», – думала Антиповна, глядя на свою любимицу. И вдруг что? Её сватают на Ермака, за разбойника… Она, когда он сделался её любимцем, вызволившим от хвори Ксению Яковлевну, мекала его посватать за одну из сенных девушек, да и то раздумывала, какая решится пойти, а тут на поди… сама её питомица. Антиповна отказывалась этому верить.

– Не пойму я что-то, Ксюшенька, какие ты речи ведёшь странные… То, что дядюшка согласен на твою свадьбу с Ермаком, то, что ты в поход с ним просишься… Опомнись, касаточка, может, не по себе тебе? Голова, может, болит?

– Да нет же, няня, я говорю только правду. Уж давно я люблю его… Оттого мне и недужилось. Как стал он ходить, мне и полегчало, а не от его снадобья.

– Это ты оставь, снадобье пользительное. Не тебе одной, а и другим помогло, – остановила её старуха.

– Может быть. Только мне полегчало от того, что я увидела его, моего желанного…

– Стыдись! Что говоришь, девушка!

– Что мне стыдиться, няня? Дядя хочет обручить нас.

Антиповна молчала. Она поняла, что её питомица говорит серьёзно, что это не бред её больного воображения, что сватовство Ермака совершившийся факт, что Семён Иоаникиевич действительно дал своё согласие. «Из ума выжил старый!» – мысленно она пустила по его адресу.

– Не дело ты, девушка, затеяла, – сказала она после продолжительной паузы.

– То есть как это?..

– Да так… Какая же тебе пара Ермак Тимофеевич?.. Красавице этакой, богачке. Да и что скажет братец Максим Яковлевич?..

– Он согласился ещё раньше дяди. Ермак сказал о том…

– Ишь ты, все как сговорились. Но ведь в том твоя воля, девушка?

– Известно, моя.

– Так чего же ты петлю-то на шею себе захлёстываешь?

– Что ты, няня!

– Давно я твоя няня, – с сердцем сказала старуха. – Оттого-то и режу тебе в глаза правду-матку. Никто тебе не скажет того, что я скажу. Так и знай, а теперь слушай…

– Слушаю, няня.

– Ермак человек вольный. Какой он муж? Волк он.

– Как волк? Что ты, няня!

– Известно, волк, так и Семён Аникич надысь сказал, что волк он.

– К чему же он это?

– А к тому, что хотела я ему сватать какую ни на есть из твоих сенных девушек, да и брякнула о том Семёну Аникичу, а он мне в ответ: Ермака-де оженить нельзя, так как он волк, сам говорил мне. Как его ни корми, он всё в лес глядит.

– Но дядя не знал того…

– Чего он не знал?

– Что он любит меня…

– Знал ли он про то или нет – не ведаю, только вот его сказ какой был.

– От меня он в лес не захочет…

– Всё, Ксюшенька, до поры до времени. Мужик-то полюбит скоро, да не споро.

– Он говорит, что никогда никого не любил…

– Язык-то без костей.

– Я верю ему.

– Эх ты, простота! Долго ли провести тебя и вывести… А всё я, старая дура, виновата.

– В чём же?

– А в том, что не соблюла тебя. На Домашу негодную положилася. Смерть не люблю-де этого Ермака, – в уши она мне нашёптывала. А это она мне глаза отводила, вас покрываючи. Уж подлинно и на старуху бывает проруха. Подожди, задам я ей ужо…

– Ты, няня, на неё не гневайся, ведь это она для меня старалась.

– Уж и постаралася…

– А так было бы лучше, когда бы умерла я?.. – с упрёком сказала Ксения Яковлевна.

– Уж не знаю, Ксенюшка, что и сказать тебе… Может, и лучше бы…

– Так-то ты меня любишь?..

– Люблю-то я тебя, Ксюшенька, как мать родная… Только не говори ты мне об этом, не расстраивай сердце моё. И дядя и братцы есть у тебя. Коли отдают они тебя на погибель, их дело, родное, да хозяйское, не мне, холопке, перечить им в чём-либо. Только бы выгнала я в три шеи Ермака и из хором и с земли…

Ксения Яковлевна вспыхнула и встала быстро с лавки.

– Ты, нянька, говори да не заговаривайся… Люблю я тебя, благодарю тебя за любовь твою, заботы и ласки, но обидеть жениха моего наречённого не дам, так и знай.

Щёки девушки пылали румянцем, глаза метали искры, всё лицо выражало сдерживаемый гнев. Антиповна никогда не видала её такой. «Вся в отца, тоже кипяток был», – подумала она.

– Так и знай! – повторила девушка.

– Прости меня, старуху, сорвалось. Слово ведь не воробей, вылетит – не поймаешь.

– Я напредки говорю, не о нынешнем…

– Напредки не буду. Делайте как знаете… Я, видно, и впрямь из ума выжила, ничего не пойму ровнёхонько.

– Да и понимать нечего, – отвечала молодая Строганова. – Чем Ермак Тимофеевич хуже других?.. Что атаман разбойников был, так нужда в разбой-то гонит да неправда людская, волей никто не хватится за нож булатный… Нашёл здесь правду, сел на землю, смирно сидит, всех нас охраняет, недавно спас от кочевников… Далеко до него любому боярину, и красив, и умён, и храбр, и силён…

Девушка, видимо, говорила всё это отчасти со слов Ермака Тимофеевича, успевшего всю свою прошлую жизнь оправдать перед своей будущей женой.

– Ин будь по-твоему, – согласилась Антиповна.

– Известно, по-моему, коли я правду говорю, – заметила Ксения Яковлевна. – Крикни-ка мне Домашу.

Старуха молча вышла, качая головой и что-то ворча себе под нос.

VIII
Семейный совет

Семён Иоаникиевич Строганов, выйдя из светлицы, прямо отправился в свою горницу и приказал Касьяну позвать к нему племянников. Максим Яковлевич и Никита Григорьевич тотчас явились на зов своего дяди. Оба они, вошедши в горницу и усевшись на лавки, увидали по лицу Семёна Иоаникиевича, что случилось что-то необычное.

Максим Яковлевич догадался, но Никита Григорьевич, не посвящённый ещё в семейную тайну, спросил:

– Что с тобой, дядя?

– Ничего, поговорить мне надо с вами, дело одно обсудить важное…

– Не насчёт ли Бегбелия?.. Я сейчас его видел, заперли его в каземате. Рослый такой старик, видный, хоть бы и не татарину быть…

– Не до Бегбелия нам теперь, – вздохнул Семён Иоаникиевич, – в доме у нас неладно…

– В доме?.. – удивился Никита Григорьевич. – Ничего не слыхал. Что случилось?

– Вот он знает! – кивнул старик Строганов головой в сторону Максима Яковлевича.

Никита Григорьевич поглядел на двоюродного брата:

– Что такое, Максим?

– Дядя, наверное, говорит об Аксюше?

– Что же с ней? Кажись, она здорова. Ермак, я слыхал, её пользовал – знахарем оказался, кто бы мог подумать.

– Не в том дело, Никитушка, сестра-то с ним слюбилась…

– С Ермаком?.. Да что ты! Вот дела…

– Верно. Без него изводится да хворает, а как ходит он – здоровёшенька… Вот в чём его знахарство.

– Вот оно что… Чего же нянька-то смотрела?

– Да как ей усмотреть?

– Ты-то что об ней думаешь? Ведь твоя родная сестра, – спросил Никита Григорьевич.

– Я рассчитываю так, чтобы челобитье подать об Ермаке-то, а как царь простит, так чем же он не жених Аксюше… Парень хороший, её любит, она его тоже, богатства ей не занимать стать… Только дяде это не по мысли. Осерчал на меня даже, как я сказал о том.

– Ноне я переменил свои мысли, – со вздохом заговорил Семён Иоаникиевич, – согласен я на брак их только после того, как получит он царское прощение. Как, Никита?

– Что же я?.. Я тоже согласен. Мне Ермак нравится, душевный парень, да ещё коли Аксинья без него изводится, это тоже надо в расчёт принять. Как тут иначе поступишь?.. – отвечал Никита Григорьевич.

– Поэтому-то и я уж согласился… И даже сказал ей о том… – заметил старик Строганов.

– Что ж, она обрадовалась? – почти в один голос спросили оба племянника.

– Куда тебе! Ревёт белугой…

– С чего же?

– Говорю ей толком, что надо-де Ермаку заслужить царское прощение, а для этого надумал он в поход идти со своими людьми за Каменный пояс, воевать сибирские земли… Так зачем уходить…

– Вот оно что! – заметил Никита Григорьевич.

– Отпусти, говорит, меня с ним в поход, да и только… Я её и так и сяк уговаривать… Ничего не помогает, стоит на своём, упёрлась, как норовистая лошадь! Я даже плюнул… Надумал послать к ней Ермака её от дури пользовать, может, вызволит. Да и с ним я сегодня беседовал… В поход он идёт с радостью, только просит обручить перед походом. Ему я сказал, что подумаю да посоветуюсь, а этой шалой уже на свой риск и страх обещал. Только и это не подействовало. Так вот, как вы, братья её, решите?

– Я согласен. Обручить так обручить. У меня есть какое-то предчувствие, что царь простит его. Ну а если… Обручение не брак, – сказал Максим Яковлевич.

– И Ермак говорит то же самое. Заслужу, говорит, царю или не вернусь домой и найду себе там могилу. Слово дал…

– Ермаку верить можно, – заметил Максим Яковлевич.

– В ты что скажешь, Никитушка? – обратился Семён Иоаникиевич к Никите Григорьевичу.

– По мне тоже, отчего не обручить, обоих успокоить… Коли полюбили они друг друга, дело, значит, решённое, не перерешать стать, – ответил тот.

– Так я так и буду поступать. Пошлю Ермака уговаривать её… Обручим на днях, а там пусть в поход собирается, а мы царю напишем челобитную. Правильно?

– Правильно, – ответили оба племянника.

На том и порешили. Семён Иоаникиевич сразу повеселел. Его всегда беспокоило дело, пока оно ещё не обдумано, не решено. А тут всё шло, как было намечено. Проводив племянников, Семён Иоаникиевич послал на Ермаком Тимофеевичем, решив вместе с ним посмотреть заключённого Бегбелия да, кстати, и потолковать об Аксюше, об обручении.

Ермак не заставил себя ждать.

Несмотря на то что его застали в задушевной беседе с его другом Иваном Кольцо, которому он открывал своё сердце и, кстати, свои замыслы о скором походе за Каменный пояс, Ермак Тимофеевич тотчас же приоделся и отправился в строгановские хоромы.

Семён Иоаникиевич его встретил почти радостно:

– Пойдём, Ермак Тимофеевич, поглазеем на нашего пленника… Бегбелия-то пристроили…

Они вышли из хором и направились, минуя кладовые, в которых хранились и военные припасы, к дальнему углу хором, завернули за угол и очутились у железной двери, запертой громадным висячим замком. Это и был каземат, в котором сидел пленный мурза Бегбелий.

– Входить к нему нечего, мы посмотрим в оконце, – сказал старик Строганов.

Они подошли к находившемуся недалеко от двери окну, заделанному крепкой и частой железной решёткой. Каземат представлял собой просторную горницу с койкой, лавкой и столом. За столом сидел пленный мурза, облокотившись и положив голову на руки. О чём он думал? О постигшей ли его неудаче, о просторе ли родных степей, а быть может, и об осиротевшей семье, жене и детях?

Ермак вспомнил, что и он так часто сидел у себя в избе, думая о Ксении, и в сердце его закралась жалость к этому дикому кочевнику, но всё же человеку. Ещё минута, и он готов был броситься в ноги Семёну Иоаникиевичу и умолять дать свободу пленнику. Но этого было нельзя – мурза слишком опасен. Ермак пересилил себя и отошёл от окна.

– Старик благообразный, действительно точно и не татарин, – сказал Семён Иоаникиевич, вдоволь насмотревшись на пленника, который даже не повернул головы к заслонённому людьми окну.

– Всякие среди них бывают! – заметил Ермак Тимофеевич.

– Ну, теперь пойдём погуторим о твоём деле, – сказал старик Строганов.

У Ермака невольно сжалось сердце, но он молча последовал за Семёном Иоаникиевичем.

– Садись… – сел на лавку старик Строганов, когда они вернулись в хоромы, и указал на место рядом с собою Ермаку Тимофеевичу.

– В сорочке ты, наверно, родился, добрый молодец, всё по-твоему деется… Поговорил я с племянницей, и решили мы обручить вас с Ксенией до похода.

– Да ужели, Семён Аникич, отец-благодетель?..

Ермак сорвался с лавки, упал перед стариком на колени и, поймав его руку, стал целовать её.

– Да ну тебя, вставай! Что на коленях елозишь… И какие же вы с Аксюшей оба шалые. Вставай, вставай…

Ермак встал.

– С Аксюшей? – переспросил он.

Нечаянно он произнёс в присутствии третьего лица, кроме Домаши, это ласкательное имя и смутился.

– Да, с Аксюшей. Гуторил я с ней часа два тому назад… Так и слышать не хочет, чтобы ты в поход шёл. Вместе с ним пойду, говорит… Ведь вот какая несуразная.

Ермак Тимофеевич улыбнулся:

– Это девушка уж сгоряча ляпнула…

– Как сгоряча! С час уговаривал, ревёт белугой, да и только.

– Плакала? – тревожно переспросил Ермак.

– Какой там плакала! Белугой ревела, говорю. Пойдём вместе к ней, уговори хоть ты… Хворь из ней выгнал, теперь дурь выгони, будь отец-благодетель.

Всё это проговорил Семён Иоаникиевич с добродушной улыбкой.

– Пойдём, Семён Аникич, я думаю, что уговорю её.

И они отправились в светлицу.

Антиповна с сенными девушками, бывшая в рукодельной, хотя и встала, чтобы поклониться вошедшим, но недовольно покосилась на них.

– Ишь, старый, жениха выискал! – чуть слышно проворчала старуха.

Во второй горнице обе подружки сидели на лавке рядом и о чём-то шептались. Появление гостей было, видимо, для них неожиданным. Домаша, отвесив низкий поклон вошедшим, выскочила в рукодельную.

– Полюбуйся вот, Ермак Тимофеевич, на невесту твою… Глаза-то точно луком два дня тёрты, – полушутя-полусерьёзно сказал Строганов, целуя племянницу в лоб.

– Частый я гость у тебя, Ксения Яковлевна, – сказал Ермак.

– Милости просим.

– Надоесть боюсь.

– Грех и думать это.

– А плакать-то ещё больше грех, Ксения Яковлевна, – серьёзным тоном сказал Ермак Тимофеевич. – Нам уж таиться от Семёна Аникича нечего, коли он тебя, девушка, невестой моей назвал.

– Что со слезами поделаешь, коли льются… – отвечала девушка.

– Зря им литься нечего. Слышал я от Семёна Аникича, что ты, девушка, слёзы льёшь о том, что я в поход иду. Так это несуразно. Мало, значит, ты любишь меня.

Ксения Яковлевна, сидевшая до сих пор с опущенными долу глазами, подняла их и поглядела укоризненно на Ермака Тимофеевича.

– Повторяю, мало ты любишь меня… В поход я пойду, обручившись с тобой, а ведь тебе ведомо, что мне надо заслужить царское прощение. Не хочу я вести тебя, мою лапушку, к алтарю непрощённым разбойником, да и не поведу. Умру лучше, так и знай. Люблю я тебя больше жизни и не хочу на тебя пятно позора класть. Поняла меня, девушка?

– Поняла…

– А со мной в поход, кабы и женой моей была, идти нельзя. Какой уж поход с бабами… Мало ли ратных людей в поход идёт, а невесты и жёны их дома сидят, молятся за них… Твоя чистая молитва девичья лучше всякой помощи, всегда будет со мной и от всякой опасности меня вызволит. Будешь молиться обо мне?

– Буду… – дрожащими губами произнесла девушка.

– Вот ты и опять плачешь, Ксения Яковлевна, надрываешь моё сердце молодецкое. Каково мне видеть-то это?.. Зачем так огорчать меня?.. – заметил Ермак.

– Я не плачу, – сквозь слёзы улыбнулась Ксения Яковлевна.

– Вскорости мы с тобой обручимся. Значит, ты, моя невеста наречённая, весёлая должна быть и радостная. Прикажи своим сенным девушкам песни петь весёлые, свадебные, величать тебя и меня прикажи… А ты слёзы лить задумала, точно хочешь, чтобы надо мною беда приключилась.

– Что ты, что ты, Ермак Тимофеевич, – испуганно сказала девушка.

– А если не хочешь, так вытри слёзы, чтобы их не было…

Ксения Яковлевна быстро вытерла глаза рукавом сорочки.

– Так-то лучше… Вернётся Ермак твой из похода, заслужив прощение, весело отпразднуем свадебку и заживём мы с тобой, моя ласточка, родным на радость, себе на удовольствие.

Ксения Яковлевна жадно слушала эти слова. На лице её играла уже действительно радостная улыбка.

Ермак Тимофеевич и на этот раз оказался знахарем.

«Поди ж ты, а я что ни говорил, как в стену горох», – думал Семён Иоаникиевич.