Текст книги "Клятва на мече"

Автор книги: Николай Буянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)

Девушка лет восемнадцати, тонкая, как балерина, в каске и бело-оранжевой ветровке, скользила по отвесной стене с небрежной грацией, и казалось, что это оптический обман и скала, как на съемках кино, вовсе не вертикальная…

– Левее иди! – крикнул с земли худощавый мужчина, удерживающий страховочный трос. – Там проще.

– Я не хочу проще! Я нависание еще не проходила.

– И не пройдешь, там даже я срываюсь.

– А я не сорвусь!

– А вот посмотрим.

Мужчина запрокинул голову, следя за девушкой. Та двигалась довольно уверенно, но на том самом месте – самом коварном и сложном – все-таки не удержалась. Растопырив руки-ноги, она что-то пискнула, оторвалась от скалы и плавно съехала по тросу вниз.

– Ничего не получается, – чуть не плача сказала она и сняла с головы каску. Огненно-рыжие (не поворачивается язык сказать «каштановые») волосы вспыхнули ореолом, засветились, будто лучи миниатюрного солнца.

Ее спутник рассмеялся и ласково потрепал девушку по плечу:

– Выйдет. Теперь уж точно.

– Я же «слиняла».

– Самое трудное ты сделала. Там осталось всего-то два шажка.

Вдоль них по дороге к пристани пропылил «москвич» – тот, который недавно проезжал в обратном направлении, к санаторию. Мужчина напряг зрение, стараясь разглядеть, сколько пассажиров в салоне. Кажется, двое.

Не тратясь на слова, он кинул спутнице веревку, а сам нырнул в палатку, стоявшую тут же, рядом. С минуту покопался там и вышел наружу уже в другом обличий: в сером костюме и галстуке. Девушка молча и споро сворачивала снаряжение. Только посмотрела на часы и тихо сказала:

– У тебя десять минут. Поторопись. Мужчина кивнул и заспешил вниз по дороге. Скоро к пристани должна была подойти «ракета».

Когда Туровский остановил машину, до «ракеты» оставалось еще минут десять. Девочка выходить не торопилась. Ее большие серые глаза скользили по фигуркам людей, что скопились у пустого причала, по темной воде, лениво постукивающей о гладкие бревна, и неожиданно она сказала:

– Вы ведь его найдете, Сергей Павлович? Правда?

– Кого?

– Того, кто убил.

Он растерянно помолчал.

– Должен найти, Света. Обязательно должен. Тем более что у меня есть такой помощник.

– Да ну. – Она смутилась. – Я ведь ничего толком так и не вспомнила.

– Ты мне очень помогла, – серьезно сказал Туровский. – И дело даже не в том, что именно ты вспомнила, а что забыла. Ты дала мне надежду, понимаешь? Ниточку. А это в сто раз важнее.

Она посмотрела ему в глаза, будто стараясь запомнить.

– Мы больше не увидимся?

Сергей Павлович улыбнулся. И вдруг понял, что они увидятся обязательно. Он всю жизнь прожил холостяком, в маленькой однокомнатной «хрущевке», где постоянно что-то отваливалось, подтекало, портилось, и он, занятый сутками на работе, давно махнул на это рукой. Дети (гипотетические хотя бы) занимали в его мыслях совсем уж мало места. Но сейчас, когда девочка, не отрываясь, смотрела на него, душу вдруг смутило беспокойство. Может, жил-то не так? Может, что-то главное и не заметил, упустил?

– Увидимся обязательно. Вполне возможно, что твои показания надо будет уточнить. Поэтому дай-ка мне свой адрес.

– Это совсем рядом, – с радостью сказала Света. – От речного вокзала три остановки, на «пятнашке». Советская, десять, квартира пять. Легко запомнить, правда?

Он чиркнул в блокноте. Надо же, Советская. Не переименовали в какую-нибудь имени Гришки Распутина. Вряд ли, конечно, из идейных соображений, просто руки не дошли.

– Маму зовут Надежда Васильевна, а папу – Альфред Карлович. Они будут вам рады.

– Ругать не будут? Скажут, мол, приличная семья, а к дочке милиционер приходил.

– Вы же не милиционер, – возразила она. – Вы следователь, это совсем другое. И формы у вас нет.

– Ну почему же. Если хочешь, приду в форме. Она склонила голову набок, что-то прикинула и ответила:

– Нет. Вам костюм идет больше.

Зря отпустил.

Туровский признался себе, что дело тут не в ценном и единственном свидетеле (свидетеле чего? – заскрипевшая дверь могла открыться просто от сквозняка). Убийца был в санатории. Возможно, наблюдал из окна, как Сергей Павлович беседует с девочкой. Более чем вероятно, что сочтет ее опасной для себя.

«Да брось! Неужели ты допускаешь, что он ее выследит?»

Тамару, однако, выследил, возразил тот, что сидел внутри.

Но ведь он наверняка наемник. Пришел, сделал дело, ушел восвояси.

Он не ушел. Санаторий никто не покидал. Туровский помотал головой, словно лошадь, отгоняющая слепней. А внутренний голос назойливо шептал: «Ты одну ошибку уже допустил, два трупа лежат в номере наверху. Самоуверенности не поубавилось?»

Если сейчас, сию минуту не вычислить убийцу, все пойдет прахом, вдруг понял он. Ляхов, следователь прокуратуры, высказал мысль, что от заказчика, который, можно сказать, известен, легко можно выйти и на исполнителя, и, если таковой окажется, на посредника. Но кто именно заказчик, Ляхов не знал (его счастье), а Туровскому стоило только прикрыть глаза…

– Женщины? Убийство? Прямо Стивен Кинг, роман ужасов… Сергей Павлович, в самом деле, за кого вы, меня принимаете?

– За того, кто вы есть, Олег Германович. За преступника.

– Я бизнесмен. Бизнесмен до мозга костей. Мое желание – делать деньги. Потом вкладывать их в дело, получать еще большие деньги, снова вкладывать… Как круговорот воды в природе. Помните небось картинку из учебника?

У Воронова было открытое хорошее лицо с высоким лбом мыслителя, добрые карие глаза и спокойная улыбка. (Ломброзо: «Теория взаимосвязи характерных черт внешности человека и его преступных наклонностей». Если бы старик взглянул на Воронова, повесился бы от огорчения.)

– Это придумано задолго до нашего рождения, гражданин следователь. Не нам и отменять. Везде, во всем мире самыми прибыльными считаются две вещи: наркотики и оружие. С наркотиками, правда, сейчас сложности: рынок наводнен, высокая конкуренция, ну и так далее. И потом, встает нравственная проблема. Потребители наркотиков – это совсем ребятишки, так сказать, юные неокрепшие души. Зря ухмыляетесь, я говорю совершенно искренне.

– А оружие?

Воронов вздохнул, будто сокрушаясь от неделикатности собеседника.

– Оружие… Тоже большой вред, кто спорит. Но я, что ли, виноват? Я развязал гражданскую войну? Я туда посылаю наших ребят, вчерашних школьников, воевать с профессионалами?

– Однако расстреливают этих пацанов из ваших автоматов, вашими патронами.

– Ну хватит! – Лицо собеседника вдруг стало злым. Он резко чиркнул себя ладонью по горлу и прошипел: – Вот где ваша демагогия! Расстреливают? Так на то и война. Одни хотят какой-то идиотской целостности, которой никогда не будет, другие мечтают укрыться за своим забором… И те и другие заботятся о благе народа! О единстве! О процветании! Кто из них вспомнил хоть раз о тех пацанах? Никто. Почему же я должен заботиться о них в ущерб своим интересам? Я – Воронов Олег Германович – не лезу в политику. Не прикидываюсь святым… Я хочу одного: делать бабки. Вот так, вульгарно, чтобы даже такому, как ты, стало понятно. Просят у меня оружие – пожалуйста. Завтра понадобится партия нильских крокодилов – нет проблем. Только платите.

Лицо расширялось, увеличиваясь в размерах, и каким-то образом теряло четкость, будто уходя в сумерки. Скоро даже и лица не стало, только темное колышущееся облако с двумя белыми пятнами глаз… И толстые шевелящиеся губы.

– И ты мне хоть всю комнату нашпигуй микрофонами, не поможет. Ты меня прихватил по чистой случайности. Каприз природы. Знаешь, я даже рад этому, очень уж хочется увидеть тебя, когда ты приползешь сюда с извинениями. Ну на что ты рассчитывал, козел? Что девочка расколется и даст показания на суде? Она была полностью в моей власти, запомни. Я приказал убрать ее только из опасения, что она наболтает что-нибудь по глупости.

– Не по глупости, – возразил Туровский. – Я все же открыл ей глаза на тебя.

И торжествующе улыбнулся.

– А знаешь, она была сильным человеком, потому что собиралась плюнуть тебе в физиономию. Так что ее душу ты все-таки не получишь.

– Гадина! – прошипело лицо. – Ты никогда меня не достанешь. Всю жизнь будешь уродоваться, а не достанешь. Свидетелей больше нет. И суда не будет.

– Будет, – успокоил его Туровский. – Не сейчас, так завтра, послезавтра… Тамара все же дала показания. Пусть не официальные, но у меня теперь есть нить. Я знаю, с кем, когда и где у тебя были встречи, знаю имена твоих компаньонов, структуры, которые оплачивали твои операции.

– А доказательства? Девочка много знала… Это мой промах, признаю. Но ведь ее нет! Нет ее! НЕТ! И убийцу ты не установил!

– Установлю, – прошептал Туровский. – Обязательно.

…Его кто-то осторожно тронул за плечо. Лицо-облако мгновенно исчезло.

– Что с вами?

Он глубоко вздохнул, возвращаясь в реальность.

– Все нормально. Просто задумался.

Ляхов внимательно посмотрел ему в глаза.

– Вы все-таки неважно выглядите.

Они устроились на подоконнике у открытого окна, оказавшись совсем близко друг к другу. Август. Жары уже не было, солнце грело ласково, и слабый ветерок шевелил кое-где начавшие желтеть листья.

– Светлана слышала скрип двери, – проговорил Туровский. – Дверь в номере убитых открывается бесшумно. У оперативников дверь издает тонкий короткий визг. Остается номер девятнадцать, мать и дочь Кларовы, и номер четыре на первом этаже. Колесников и Козаков.

– Оперативников вы исключает полностью? – спросил Ляхов. – Извините.

– Да ничего.

– И все же… Девочка могла ошибиться, напутать. Насочинять, в конце концов. Дети есть дети. Глупо строить целую версию на таком шатком основании. Да и не основание это вовсе…

– Другого все равно нет. Девочке я верю, она вполне здравомыслящее создание. И потом, она играет на флейте, у нее развитый слух.

Отблеск мысли… Туровский прикрыл глаза, стараясь вернуть ощущение. Но мелькнувшая было догадка была до такой степени сумасшедшей, что сознание отмахнулось от нее, как от надоедливой мухи.

Самый известный и распространенный прием мафии, хоть итальянской, хоть нашей, доморощенной – взятие заложников. Проще говоря, шантаж. Борис Анченко был влюблен в Наташу, телохранительницу Тамары. Слабая, совсем ничтожная вероятность того, что она могла открыть ему дверь, существует… Но на чем тогда прихватили Бориса? Причем прихватили быстро, он узнал о своем задании только накануне… Кто мог оказаться для него заложником?

Туровский почувствовал отчаяние. Анченко слишком явно лез на глаза. Оперативник такого класса, как он, хотя бы попытался инсценировать взлом двери, оставить следы борьбы… Наемнику скрываться незачем: исполнил дело, не заходя в номер, развернулся – и до свидания! Какая ему разница, кого начнут подозревать после его исчезновения? Да… Да, все так. Но убийца явно пытался бросить тень на Бориса. Значит, киллер еще в санатории. Чужие на территории не появлялись, их бы сразу усекли: народу мало, не «Золотые пески»…

– Так вы со следователем кореша? – усмехнулся грузный Козаков.

– Друзья детства.

– Сюрприз, признаться… Не ожидал! Колесников улыбнулся:

– Вообще-то он меня частенько колотил. Как заметит, кричит: «Колобок, Колобок, я тебя съем!» Меня во дворе все колотили, кому не лень. Но уж от него в три раза больше доставалось. Помню, недалеко от нашего дома был небольшой спортзал. Днем там тренировались баскетболисты, а вечером он пустовал. И какой-то человек открыл там секцию боевых единоборств. Это было еще до запрета. Сережка, конечно, тут же записался.

– А что за единоборства? Каратэ?

– Нет. Не помню… Что-то вьетнамское. Тут мне совсем житья не стало. «Колобок, а мы сегодня новый прием изучили. Сейчас тебе покажу». Тренировался на мне, так сказать. А потом с ним вдруг что-то произошло. Он как-то очень быстро повзрослел. Сразу. Перестал задираться, демонстрировать свою силу. Словно осознал что-то важное для себя. Я думаю, что на него повлиял его тренер.

«Колобок, Колобок, мы. тебя съедим!» Он даже не думал убегать. Разве убежишь? Дюха Сипягин по прозвищу Сип, старше любого из мальчишек во дворе, стоял посреди тротуара, руки в карманах широченных штанов, длинные спутанные волосы, падают на прыщавый лоб.

– Сейчас спросит: «Ну, чего вы пристаете?» – ухмыльнулся он и мигнул своему адъютанту Сашке Клямину из девятой квартиры.

Тот понятливо хихикнул, обошел Игорька сзади и чувствительно пнул под коленку. Коленка была голой: мама, как на грех, с утра обрядила его в дурацкие голубые шортики с помочами. Он и без того бы упал, ноги были ватными от страха и обреченности. Маленький и одинокий перед двумя беспощадными врагами, он изо всех сил пытался не зареветь в полный голос. И очки-предатели все время норовили сползти с мокрого носа…

– Ну чего вы, в самом деле, – прошептал он. – Я же вам ничего не сделал.

– Дюха, он нам ничего не делал! – радостно завопил адъютант Сашка. – Даже не бил со вчерашнего дня! Правда?

– Ага. У меня вон и синяк стал проходить. Колобок, ты видишь мой синяк?

– Что вы, – выдавил из себя Игорек, понимая, что дальше будет хуже. – Какой синяк?

– Не видит! – объявил приговор Дюха. – Это, наверно, потому, что очки слабоваты. А давай меняться! Ты. мне – очки – (скрюченные пальцы метнулись вперед, и очки с Игорева носа переместились в чужой карман), – я тебе – подзатыльник. – (бац!) – Если мало, могу даже два. – (бац-бац!).

– Не надо, – слабо всхлипнул Игорек. – Ну, пожалуйста!

– Как не надо? – удивился Сип. – А чего же ты хочешь?

– Только скажи, – хихикнул Сашка. – Вмиг нарисуем. Рожу, например, начистим. Правда, Дюх?

– А твою-то рожу удобнее будет чистить.

Игорек вдруг увидел рядом с собой Сережку Туровского.

– Почему? – наивно спросил Сашка-адъютант.

– А она шире. – И Сергей коротко, как-то незаметно со стороны врезал Клямину в острый подбородок. Тот, резко дернув головой, опрокинулся на землю и затих. Ну прям кино, восхитился Игорек, еще не смея верить в свое спасение. Сергей очень недобро посмотрел на Дюху Сипягина, и тот будто съежился под этим взглядом.

– Офонарел, да? – очень неуверенно сказал тот. – На людей бросаешься? Вот как щас дам!

– Давай, – спокойно ответил Серега. – Я не против. Ты и я, один на один. Никто не помешает. Игорек отдохнет пока, ага?

– Ага, – радостно проговорил Игорек.

– Ну так как? – И Сергей сделал шаг вперед.

И Дюха, грозный страшный Дюха-Сип, попятился и вдруг заорал истошным голосом:

– Ма-а-ма!!! Чего они ко мне лезут!

…Вспоминая, Игорь Иванович улыбнулся.

– Мать этого Дюхи, злющая крикливая баба (продавщицей работала в гастрономе), тут же побежала жаловаться Сережкиным родителям. Смех! Дюшка, красный как рак, упирается, а она его за руку за собой тащит. В качестве вещественного доказательства.

– И что, здорово влетело? – спросил Козаков. – Мой батя мне бы всыпал по первое число.

– Нет, Сергею повезло с родителями. Разобрались, что к чему, не стали наказывать. Они ему верили: Сережка никогда не врал. Помню, как-то раз он разбил мячом чужое окно. Никто ничего не видел, его даже не заподозрили. А он сам пришел и признался. Тут уж попало будь здоров! И чистосердечное признание срок не скостило. Я потом все допытывался: зачем сказал? Знаете, что он ответил? «Боюсь. Вдруг в следующий раз кто-то разобьет окно, а подумают на меня. Я скажу: я не разбивал, а мне ответят: прошлый раз ты тоже отказывался, а оказалось, что ты…»

Двойной подбородок Козакова колыхнулся.

– Это на что ты намекаешь? Чтобы я признался твоему следователю?

– В чем? – спокойно спросил Колесников.

– В том, что я не ночевал сегодня в своем номере.

Глава 7
АРТУР

В маленькой комнате, в душном полумраке, слегка размягченном мерцающим пламенем свечи, на голом полу неподвижно сидел человек. В этой позе – со скрещенными ногами и ладонями, лежащими на коленях – он пребывал довольно долго – несколько последних часов. Или дней, или лет – он и сам не знал точно. Но вот – словно кто-то громко хлопнул в ладоши. И властный голос дал команду: «Возвращайся». И Артур начал возвращение. Некоторое время он еще сидел неподвижно, закрыв глаза, и считал про себя в медленном темпе, концентрируясь на каждой цифре. Он словно заставлял их вспыхивать перед внутренним взором, наподобие светящихся сегментов электронных часов. Десять, девять, восемь… Он выходил из глубокого транса.

– Что ты видел? – требовательно спросил голос.

Он видел двух молодых людей: Аленку и ее друга, которого звали Валера – они выходили из какого-то бара на незнакомой улице. Нет, не выходили – скорее, выбегали. И довольно поспешно. Вот они живо заскочили в автобус, вот расположились на соседних сиденьях (салон был битком набит, но им, похоже, это нравилось: давало некую иллюзию защищенности, словно в материнской утробе). Девочка явно была напугана – не встречей с золотозубым «качком» из «мерседеса», само собой, а чем-то другим. И Артур знал, чем именно.

Голосом.

– Когда Шар выбирает человека, он не ошибается, – сказал голос. – В тебе он тоже не ошибся. Теперь ты – избранная. Ты – одна из нас…

– Не-е-ет!!! – закричала Аленка так, что ее верный спутник отшатнулся.

– Что с тобой?

– Ничего, – сказала она виновато. – Задремала, наверное. Сон страшный приснился.

– Все хорошо, – успокаивающе поговорил он. – Все хорошо. Я с тобой. Никто тебя не тронет. Пусть только попробует…

– Она отказалась, – сказал Артур с еле заметной ноткой странного торжества.

Жрец стоял у него за спиной – Артур видел его отражение в большом овальном зеркале на стене.

Жрец смеялся. Его смех был совсем не зловещим, даже не саркастическим, а почти веселым, как у хорошего доброго человека.

– Я сам слышал, – упрямо сказал Артур.

– Ничего ты не слышал. Девочка – сильнейший экстрасенс, она могла легко остановить автобус и выйти… Тут я был с ней честен. Но она осталась. В ней боролись два чувства: страх и…

– И любопытство, – ехидно подсказал Артур. – Как у человека, который увидел паука.

Собеседник пропустил выпад мимо ушей.

– И сопричастность. Она успела узнать ощущение силы. А темная сила или светлая – для нее сейчас не важно. Важна только ее величина! Чем она значительнее, тем труднее от нее отказаться.

– Как от наркотика?

Жрец пожал плечами:

– Можно сказать и так. Можно иначе. Представь, что у тебя разом отняли все органы чувств. Зрение, слух, обоняние… То же самое испытывает человек, вкусивший могущества и вмиг лишившийся его.

– Но почему она все-таки отказалась?

– Да потому, что она глупа! – повысил он голос. – Потому, что ее всю жизнь воспитывали насмерть перепуганные люди, которые страх перед неизведанным всосали с молоком матери. И так – из поколения в поколение, на протяжении всей истории человечества. В основе страха всегда лежит нечто ирреальное, невидимое… И воспринимается оно как Дьявол, не иначе.

– А разве не так?

– Так. Да только Божественное и Дьявольское не означает Добро и Зло. Это даже не две стороны одной медали.

– Удобная философия.

– Она единственно правильная, – убежденно сказал Жрец. – Протон и электрон служат одной цели: созданию атома. И никто не отождествляет электрон со злом потому, что он имеет отрицательный заряд.

– Зачем вы показали ей Шар? – хмуро спросил Артур.

Собеседник хмыкнул:

– Я показал! Она прекрасно обошлась и без меня.

– То есть?

– Девочка сама вошла с ним в контакт. Или он вошел в контакт с ней.

Что-то кольнуло Артура. Какое-то неясное беспокойство. Он удивился, когда понял, что испытывает чувство вины и жалости. «Ты всю жизнь шел к одной цели, – напомнил он себе. – И не только свою жизнь, ты лишь продолжил начатое твоими предками много тысяч лет назад… Тебя ежедневно, ежечасно приучали к той простой мысли, что твоя цель оправдывает все – любые жертвы, а иначе и быть не может. Так и было всегда, до тех пор, пока Жрец, человек (человек ли?), чье отражение маячило в зеркале, не потребовал привести эту девочку». И самое странное, пока он, Артур, собственноручно не доставил ее по назначению. Раньше он не чувствовал ничего подобного. Все его ощущения были притуплены и загнаны глубоко в подсознание. Оставался только мозг-компьютер, который вычислял, составлял планы, рушил их, создавал новые. Как, когда, где войти в контакт – так, чтобы девочка ничего не заподозрила…

– Тебе жаль ее.

Артур вздрогнул от неожиданности. Собеседник прочитал его мысли.

– Если бы не я, вы бы ее не получили, – глухо проговорил он.

– И все равно тебе ее жаль.

Жрец вздохнул, будто сокрушаясь.

– Ты бы мог пожертвовать и большим, ведь так? Я очень хорошо тебя понимаю… Потому что сам в свое время – не так уж давно, лет двадцать назад, – был близок к тому, чтобы перейти черту…

– Вы врете, – отчаянно сказал Артур. – Шар тут ни при чем. Вы сами давно были готовы к этому. Всю жизнь! Вам нужен был лишь толчок. Импульс.

– Само собой. Да, мне нужен был импульс.

Жрец вдруг забормотал, будто в горячке:

– Этот старик Тхыйонг… Он всегда был добр ко мне. Я даже испытал нечто вроде укола совести – потом, когда все кончилось… когда я стоял на коленях возле его тела. Оно было таким маленьким и старым! Шея у него была страшно худая, будто цыплячья, с выпирающим кадыком и морщинистая. Я сломал ее двумя пальцами… Старик спас мне жизнь, когда я попал под лавину на перевале Митхонг-Ха, в Восточном Тибете. Я пролежал под снегом трое суток. Моя душа была уже на пути в Нирвану… Только представь себе: серое низкое небо – будто предвестник смерти. Серый смерзшийся снег в сумерках, целые глыбы снега! С тех пор я возненавидел снег. Зимой всегда старался уехать куда-нибудь подальше на юг, лишь бы не видеть занесенные улицы, дороги, крыши домов… Фобия своего рода. Тебе смешно?

Артур покачал головой. Ему не было смешно, ему было страшно.

– Мое тело вмерзло в глыбу льда. Мы с ней были одним целым, по крайней мере, мне так казалось. И я совершенно не ощущал холода, было тепло и уютно, как в детстве: мама накрывает тебя пушистым большим одеялом, и ты проваливаешься в сон… Потом, где-то на грани чувствительности, как отголосок чего-то потустороннего, показалась розовая полоса – оттуда, из-за туч… Говорят, человек перед смертью вспоминает всю свою жизнь, от первого мгновения. Не знаю. Я ничего не вспоминал. Мне просто было хорошо и радостно… И вдруг я почувствовал движение. Это было странно – ощутить движение в полной неподвижности… И понял, что меня откапывают. Я увидел лицо старика, я просил его, чтобы он оставил меня в покое, но тот все копал и копал… Он был очень терпелив! И наконец, он вытащил меня изо льда. Я посмотрел ему в глаза и испугался. Глаза были такими добрыми…

– Почему же ты испугался? – спросил Артур.

– Потому что я уже тогда знал, что старик умрет… Не сейчас, не сразу. Пройдут годы, мы подружимся с ним, и он назовет меня своим сыном, сделает преемником. А потом я убью его – двумя пальцами. Сломав шею, как цыпленку. И ничего, ничего нельзя изменить. Все было предрешено.

…Все было предрешено – странно, что старик Тхыйонг (Тот, Кто Знает, в переводе с санскрита) не сумел распознать такой простой вещи.

У него было шесть жен, которые приходили в его дом по очереди, через перевал, из селения, что лежало в долине в двух днях пути к югу. Все они были закутаны в какие-то то ли платья, то ли просто куски вылинявшей ткани и громадные темные платки по самые брови, однако при этом имели на ногах хорошие горные ботинки и альпинистские рюкзаки за спиной. В рюкзаках они приносили мужу еду и одежду. Старшая жена была с супругом приблизительно одних лет, а самой младшей было, наверное, не больше семнадцати. Жрец, в ту пору еще бывший не Жрецом, а Найденышем (так, не долго думая, его окрестил старик Тхыйонг), учился у своего наставника странным наукам. Таким, что впору было испугаться. Учился находить в горах травы и коренья, дающие способность человеку разговаривать с духами темной стороны. Учился тонкому и сладкому, будто изысканное вино, искусству убивать одним незаметным движением, крошечным усилием – если бы люди знали, думал он иногда, как это просто: отнять жизнь… Учился приносить в жертву богам черного барана, по брызгам крови на земле определяя чью-то судьбу. А иногда и изменять ее по своей воле. Последнее знание, впрочем, было опасным, и Тхыйонг делился им неохотно.

– Тебе никогда не бывает страшно? – спросил он однажды.

Непогода и ночь застали их в горах, на пути к дому, и Жрец (который тогда еще не был Жрецом) отыскал крошечную пещеру в скалах – единственное сухое место среди бушевавшего вокруг ливня. Тхыйонгу все было нипочем: он мог высушить на себе промокшую до нитки одежду меньше чем за минуту, искусственно повысив температуру тела. Жрецу такое пока не удавалось, и сейчас он стучал зубами от холода.

Дров, конечно, не было – откуда им взяться. Но старик покопался в котомке, извлек оттуда несколько мелких камней, сложил их в кучу, прошептал что-то под нос – и в пещере вспыхнул жаркий огонь («Горючий камень», – объяснил он).

Скоро Найденыш согрелся. Дрожь отпустила, и стало неудержимо клонить в сон. Лицо Тхыйонга потеряло четкость, расплылось и окрасилось в два цвета: черный и красный. И Найденыш подумал с непонятным раздражением: «Так было и раньше. Сто лет назад, тысячу, сто тысяч – здесь ничего не изменилось с тех пор. Люди научились шить одежду из звериных шкур, благополучно перескочили из рабовладения в феодализм, пали Рим и Вавилон, взлетел искусственный спутник, упала на Хиросиму ядерная бомба, появился компьютер и гигиенические прокладки – а здесь, на Тибете, время остановилось. Словно кто-то забыл завести вставшие часы».

– Тебе не бывает страшно? – вновь спросил старик.

– А чего мне бояться? – сквозь дрему удивился Найденыш.

– Тьмы, – получил он расплывчатый ответ. – Тебя не пугает тьма? Не в физическом смысле, а…

– Нет, не пугает. – Он поразмыслил и добавил: – Наоборот, мне интересно. Жутковато, но интересно. Тьма – это ведь не пещера. – Он обвел рукой кругом. – Это скорее тоннель – так мне кажется по крайней мере. И мне страсть как хочется узнать, что там, в его конце.

Еще подумав немного, он осторожно поинтересовался:

– А почему вы спросили? Ведь вы сами…

Старик вздохнул:

– Я – другое дело. Я Тхыйонг по рождению и воспитанию. Но ты… У тебя был выбор.

Найденыш зевнул. И почти грубо сказал:

– Я хочу спать, Учитель. У меня нет настроения отвечать на вопросы.

Похоже, старик обиделся. Прислонился спиной к холодным камням и прикрыл глаза, будто задремал. А Найденыш, напротив, вдруг почувствовал, что сонливость как рукой сняло. Он посмотрел на огонь, и тот неожиданно вырос, взметнулся вверх, словно кто-то подкинул туда новую порцию горючего камня.

В этом огне, в самой его середине, был чужой город. Странный, абсолютно не похожий на те города, что строят люди – да и не люди в нем жили, а те, кто населял Землю задолго до них. Город погибал. Найденыш видел это ясно, во множестве устрашающих деталей – так, словно он сам умирал вместе с городом. В бессильной ярости запрокинув голову, он грозил кулаком небу, откуда низвергался жидкий огонь – целые лавины жидкого огня, от которого не существовало спасения. Лишь немногие уцелели – те, кто успел заблаговременно покинуть город… Они уцелели – чтобы умереть чуть позже, только в отличие от тех, сгоревших – более страшно и мучительно. Найденыш видел их тела, бродя по фосфоресцирующим развалинам: маленькие бесформенные холмики пыли, от которых исходило зеленоватое свечение. И сам он начинал потихоньку светиться – первый признак надвигающейся смерти…

– Откуда во мне это? – сквозь зубы процедил он.

– Что именно? – флегматично уточнил Тхыйонг.

– Вся эта чертовщина, что мне видится. Это ведь не сон, не наркотический бред… Если, конечно, вы не подмешали мне в еду какую-нибудь дрянь.

Старик улыбнулся – это выразилось в том, что сухая щель его рта слегка раздвинулась, ни на йоту не отклонившись от горизонтали.

– Разве ты не научился распознавать наркотик в воде и пище?

– Разве вы не можете дать мне наркотик, который я не способен распознать? – в тон ему возразил Найденыш.

Тхыйонг внимательно посмотрел на ученика – то ли с осуждением за непочтительность, то ли с гордостью за удачное приобретение.

– Чему вы радуетесь? – буркнул Найденыш.

– Тому, что я не ошибся в тебе. – Чертов старик аж зажмурился от удовольствия. – Раньше у меня были сомнения, но теперь…

– Что же во мне особенного?

Тхыйонг промолчал. Несколько долгих минут он сидел неподвижно, потом приподнялся, по-простецки держась за поясницу, подбросил в угасающее пламя гостку горючего камня, снова сел… Разве что не попросил: «Прикрой форточку, внучек», – фыркнул про себя Найденыш.

– Что тебе известно о Древних? – неожиданно спросил Тхыйонг.

Ученик пожал плечами:

– Ну, был такой народ – давно, еще до появления человечества. Они достигли небывалого могущества: телепатия, полеты к звездам, магия… Потом Они погибли. Вы сами рассказывали. В своей гордыне Они решили, что встали вровень с богами. И боги Их уничтожили.

Старик покачал головой:

– Боги никогда никого не уничтожают и не наказывают, мой мальчик. Вернее, не наказывают собственноручно: обычно они делают так, что провинившийся казнит себя сам. Так было и с Древними. Это было просто. Достаточно было шепнуть им на ухо, что магию можно использовать, чтобы убивать… Убивать ради славы и власти, жажды мести и просто так, потому что убивать легко – гораздо легче, чем давать жизнь… – Он помолчал. – Знаешь, в каком-то смысле людям повезло больше, чем Древним. Вся история человечества – это бесконечные войны. Люди знают о войне больше, чем о любви, всемирной гармонии, тайне рождения… Они привыкли бряцать оружием – но они научились точно угадывать, где проходит грань… Они все время балансируют на этой грани, но до сих пор ни разу не переступили через нее. Древние оказались менее опытны.

– И что же с ними произошло? – спросил Найденыш.

– Была война. Было то, что ты видишь иногда в своих… гм… снах. Животный страх. Огонь. Смерть… Древние оказались не готовы к этому – и ушли. Единственное, что они успели – это спасти часть своих Знаний, заключив их в Шар. Кто-то из Древних уцелел – очень немногие, те, что сумели спрятаться от Небесного Огня. Их потомки расселились по свету и взяли в жены женщин из человеческих племен, положив начало династии Хранителей Шара. Мои предки на протяжении тридцати поколений были Хранителями. Шар, которому мы служим, находится в святилище высоко в горах, за границей снегов. Мой отец привел меня туда, когда мне исполнилось двенадцать лет…

Старик помолчал.

– Он велел мне подойти к Шару и коснуться его рукой. Мне было страшно. Я никак не мог побороть страх – мне чудилось, будто моя рука превратится в звериную лапу. Или сгорит в огне, или просто исчезнет – я всего мог ожидать от этого прикосновения… Но все-таки я решился. И Шар принял меня. Это выглядело так, словно… – Тхыйонг щелкнул сухими пальцами, подбирая нужное слово. – Словно он вдруг ожил. Потянулся мне навстречу – никогда ни до, ни после того момента я не испытывал ничего более сильного. Я стал Хранителем. Отец улыбнулся мне и сказал: придет время, и ты приведешь сюда своего сына, чтобы он продолжил служение. И ты будешь гордиться им, как я горжусь тобой сейчас… Однако он ошибся.