Текст книги "Анархист (СИ)"

Автор книги: Николай Бесфамильный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

-... Дай гитару. – как-то дружелюбно и по-отечески потребовал анархист. Исполнитель хмыкнул, а все остальные лишь наблюдали нелепую сцену: владелец, снимает гитару с плеча, и держась за протертый до дыр кожаный ремень, передаёт в руки совершенно незнакомому человеку.

Леший провёл рукой по струнам. Послышалось характерный звук.

– Трынь-нь-нь... – протянул анархист. – Слышишь твёрдое звучание? – владелец кивнул, но не стал продолжать диалог. -... Можно настроить?

Вновь кивок. Хотя, Лешему было не понятно из-за длинных волос, согласно ли кивнул исполнитель, или отрицательно, но думал, что все делает правильно. Слегка подтянув колки, он вновь провёл по струнам.

– Уже лучше, – словно сам с собой вел беседу Леший. Все остальные глядели на него: кто с испугом, а кто с любопытством. Он ещё несколько раз повторил эту комбинацию, пока не обрёл поистине мягкое и отличное звучание. – Любой инструмент, – продолжал он, – любит, когда о нём заботятся. Разреши сыграть? Я просто соскучился.

Владелец вновь кивнул. Леший сел, осторожно поджав под себя ноги. Кашлянул и принялся играть.

С берез неслышен, невесом

Слетает желтый лист,

Старинный вальс, осенний сон

Играет гармонист.

Вздыхают, жалуясь, басы,

И словно в забытьи,

Сидят и слушают бойцы,

Товарищи мои...

Он играл, а все слушали. Леший сам обожал звук гитары, дребезжание струн... Когда человек любит то, что делает, мир переворачивается наизнанку. И пусть все войны подождут.

Он закончил играть, но один из собравшейся толпы выкрикнул:

– Харе скуку на людей наводить! Давай весёлое!

Леший ухмыльнулся. Посмотрел на измазанные в муке руки и продолжил играть, начав новую песню:

В прадеда в сарае, саблю откопал я,

Пулемет, патроны, хоть руби дрова,

А еще нашлось боевое знамя,

Где на черно-белой краске

Череп и слова:

Анархия – мать порядка, свобода или хана!

Анархия – мать порядка, весёлая страна!..

Он пел, одновременно перебирая струны и поджимая лады. Леший смотрел на окружающих: они сидели завороженные, словно он делал что-то необычное, нелогичное, не соответствующее привычному стилю. Когда анархист закончил, наступила тишина.

– Ну ты дал, седой... – протянул один из сидящих, – Лучше Йорша спел на его же гитаре.

– Анархия складывается из таких моментов... – начал разговор Леший, передавая гитару владельцу. – Контроль народа, вседозволенность власти, все это ни к чему хорошему не приводит. Сами все понимаете, – отряхивая рукава старой демисезонки, сказал он и спросил: – На голове муки много?

– Тут это, брат... – сказал тот же человек, протягивая разбитое женское карманное зеркальце. – Не мука это. Седой ты.

Леший не поверил и взял зеркало. Своё отражение пришлось ловить в буквальном смысле – освещение не позволяло рассмотреть шевелюру. Его лицо мгновенно изменилось, стало грустным и печальным. В потрескавшемся зеркальце он увидел совершенно иного человека, вернее, альбиноса, который сидел среди обычного народа. В этот момент ему не хотелось делать абсолютно ничего, даже жить. Он забыл о просьбе взять кейс, найти остановить Демона... Сколько караван ехал? Неделю, год? Нет, Лешему казалось что он потерял свою жизнь. Весёлый и седой, чем не лучшее сочетание? Он молча встал и отдал вещицу хозяину.

– Меня, если что, Мересом зовут.  – принимая зеркальце, ответил человек.

– Мне все равно, Мерес. – грубо бросил Леший и аккуратно проходя сквозь толпу, увидел человека, лежащего в палатке. Лица у него не было; глаза и нос затянулись толстой кожей, лишь губы периодически что-то нашептывали. Леший обернулся: у костра все также болтали и изредка показывали пальцем в его сторону. Тогда он подошёл ближе и прислушался к беспорядочному бубнёжу ущербного.

-...снизойдет вода на якорь... и построен будет ковчег спасения...

Леший ухмыльнулся. Сколько таких жертв радиации раскидано по закоулкам метро? Он представил, как такой человек изо дня в день бубнит одно и тоже. Нет, в подземных городах подобных инвалидов гораздо больше. Десятки, сотни, что уцелели на поверхности и все они бубнят изо дня в день похожие как на одну фразы о Великом конце. Что заставляет их говорить бессмыслицу? Выработанные рефлексы, или же испуг... испуг чего-то иного, чего не упоминалось даже в Библии?

– Снизойдет Потоп, который уничтожит станции, уничтожит людей, уничтожит Великую расу выживших... верх возьмёт человек... переживший себя. Он умрёт за идею... лучшая вера... Лишь железная дорога унесёт его в путь.

Леший отшатнулся. Губы безликого не прекращаемо шевелились, только теперь он не говорил, вообще не издавал звуков.

– Ты на Банона не реагируй, он всегда такой, – окликнул его Мерес. – Ты, ведь выживший, да?

– Смотря где, – бросил Леший. – Ноги немеют, головы не чувствую, думаю сдохну.

– Дурак ты... Тя как звать?

– Леший, – просто ответил он. – Я в детстве сирень хавал.

– Тебе видимо к Шуудану назначено?

Леший не знал к чему клонит Мерес, но тон его не понравился.

– Шо вы наглые все такие... – протянул он. – Дайте отойти. Я чуть не помер, а меня все гонят.

– Каравана неделю не было, за это время к тебе накопились вопросы.

– Шли бы эти вопросы в туалет, – бросил Леший, идя к кабинету местного главнюка. – В помойную яму, лучше.

– Ну-ну, седовласка, – ответил Мерес, и направился к костру. Сел, закурил самокрутку и обратился к худому длинноволосому музыканту: – Йорш, играй давай, скучно.

Тот кивнул, уже подкручивая колки. Спустя полсамокрутки Мереса, на станции вновь зазвучали привычные ноты анархизма и вседозволенности. Им было плевать на то, что практически все спали, Йорш играл для публики.

Солдат шёл по улице домой, и увидел этих ребят.

«Кто ваша мама ребята?» – спросил у ребят солдат.

Мама – анархия.

Папа – стакан портвейна.

Мама – анархия.

Папа – стакан портвейна!..

Седой взобрался по ступенькам лестницы, кое-где плитка была и вовсе отколота. Около железного гермозатвора ютилось странное сооружение, с виду напоминающее палатку, или скорее чуб, в котором восседал Шуудан. Анархисты не жаловали выбрать в лидеры монгола, лишь бы становил среди них относительный порядок. Воры по-началу в сложившейся общине были, но вскоре их кровью была орошена станция, а их головы нанизаны на колья. Леший ухмыльнулся, представляя ситуацию: идёт прихожанин, видит в середине зала деревяшки с головами стоят, а мёртвые глаза так и смотрят, лишь кровь капает, участливо, нагоняя ужаса.

Вход в своеобразную юрту был загорожен шифером, притащенным с поверхности. Слегка пригнувшись, Леший вошёл к Шуудану, но его на месте не оказалось.

«Может, не туда вошёл? – подумал он, и отогнал мысль: – Да не, здесь он».

Осколок бутылки, используемый в роли подсвечника, отсвечивал характерным зелёным оттенком. Ни стола в юрте, ни каких либо принадлежностей не было: все необходимое лежало на ковре – ручка, какие-то бумаги... и кейс, подобие которого Леший видел лишь в кино. Маленький чемоданчик, облицованный в металлическую броню. Ему стало любопытно, ведь именно за этой вещью он пришёл сюда. В одиночку, осталось только взять и... куда дальше? Леший попятился назад, на выход.

– Что человека заставляет принимать решения, думать, осмысливать ситуации? – донеслось сзади. Леший тут же обернулся, но никого не было. Ни малейшего источника звука он не смог обнаружить. А голос все говорил... – Что заставляет его делать неверный шаг, дорожить дружбой, любить и ненавидеть? Стрелять? Ошибаться, и вновь идти по линии связи?

Вопросы, вопросы, одни вопросы... ответа не прозвучало ни на один из них. Леший вновь обернулся.

– Кто это говорит? – сказал он в пустоту. В юрте никого не было, кроме него, – Покажи личико, Гюльчитай! – мгновенья тишины напрягали анархиста. Он вслушивался в шорохи, пытаясь уловить тот голос, – Але, вас не слышно! Трубку бросили... наверное.

Леший развернулся и уже окончательно решил выйти, как вдруг этот властный, требовательный голос вновь затараторил вопросы, показавшиеся анархисту глупыми.

-...Что помогает человеку обрести цель, и является ли она действительной? Можно ли сделать её более обыденной, повседневной?..

– Иди в жопу, невидимка. – бросил Леший, уже не оборачиваясь.

-...Различия между небесном царством и адом заключается лишь в людях. То, что каждый из нас совершает, совершил или ещё думает об этом... Что делается с человеком, если умирает? Он перерождается вновь и вновь... пока замкнутый круг не разрушится. Человек, переживший себя не может мыслить, не может думать и чувствовать других, пока не умрёт его действительная часть и не насытится телесная и духовная.

Голос был смутно похож на тот, что звучал из магнитофона при прослушивании старых аудио книжек. Леший всерьёз задумался, что его дурачат.

-...Забери кольцо, первая станция будет конечной.

Тишина вновь обрушилась на анархиста. Он не понимал о чем идёт эта бессвязная речь и с ним ли ведётся?

– Что забирать-то? – спросил пустоту Леший. Он не заметил, как в юрте появился человек.

– Кольцо, – проговорил тот медленно, по слогам, и повторил: – Кольцо нужно забрать.

Леший обернулся. Это был смуглолицый человек с широким лбом и длинными волосами. На нем был надет настоящий кожаный халат, цельный и неподдельный, подпоясанный чёрной бечевой.

– Так значит, ты – Шуудан? – спросил Леший. Незнакомец угадчиво улыбнулся и подойдя к матрацу, поднял его. Леший увидел, что под ним, в полу, словно в специально сделанном тайнике, лежит патефон. Игла его была на самой последней дорожке. Монгол достал старое устройство и поставил рядом с матрацем.

– Это речь моего отца, – проговорил Шуудан, – Не обращай внимания, механизм заело, каждый раз проигрывается самостоятельно.

Леший вновь не знал, о чем спросить. Он разрывался между вопросами о том, зачем монголу патефон, дыра в полу, и вообще, что тут происходит?

– Ты слушаешь речь отца?

Шуудан кивнул.

– Меньше вопросов, седой. Он оставил послание, которое... Впрочем не важно, – оборвал диалог монгол. – Зачем ко мне пришёл?

– С Речного вокзала послали. На Третьяковскую иду. К тебе, – Леший говорил обрывками фраз, словно хотел донести смысл своего путешествия, – да за кейсом пришёл.

– Ты уже знаешь, кому стоит его передать? – Шуудан прищурился, словно пытался разглядеть в душе анархиста сомнение, или боязнь.

– Если бы знал, не стал слушать этот бред до конца, – он указал на патефон. – Ближе к делу, Шуудан.

– Ганза хочет подмять нас под себя. Несколько дней назад, они посылали парламентера с договором. Все, что нужно сделать тебе – передать кейс на Белорусскую.

– А что в кейсе? – спросил Леший.

– Важные документы, – ответил Шуудан. – Понял?

Анархист кивнул. Его смутил ответ монгола: разве они сами не знают того, что лежит в бронированном чемоданчике?

-... тогда забирай. Пути со станции открыты.

– Как я его через торговые ряды понесу? У меня даже нет рюкзака.

– Так понесешь. Люди не должны интересоваться кейсом.

– Ясно, – буркнул Леший. – Слать всех нах.

Монгол кивнул, анархист взял чемоданчик. Была ли хоть какая-то причина отказаться? Были ли мотивы помогать Гуляй-Полю с его проблемами, ведь, если он выйдет за пределы республики... Анархистов нигде не любят и не прощают за выходки, а Леший не мог без этого.

Вскоре он ушёл со станции, так и не найдя Демона. Леший не думал, просто шёл по рельсам. Третьяковская – Венеция? Да таких затопленных станций, вовремя не сумевших остановить бедствие – десятки, иди на любую. Только Третьяковская была одной из первых, где можно передвигаться на лодках, но после обрушения... ничего не осталось.

Впереди – болото, вернее, вязкая жижа, топь. Сокол, Аэропорт, да тоже Динамо и часть Белорусской принадлежала снующим торгашам. Первая станция стояла на укрепленных деревянных полах, часть из них со временем прогнила и приходилось идти, словно по минному полю – доска треснет, как вступишь в жижу и ходи мокрым. Здесь все сосредоточены на «продать подороже, купить подешевле», постоянно рыская на Лешего с блестящим кейсом.

– ...купил пули, получил сдачу мгновенно! – кричали с рядов.

«Ага, – подумал Леший. – Сразу, и в хлебальник...»

Хоть на Соколе было относительно спокойно, анархист заметил на себе прикованный взгляд странного человека, в кожанке и меховой шапке. Глаз было не видно из-за повсеместной темноты, но скулы и подбородок... таких черт не могло быть у обычных людей, тех же торгашей, только у матерых преступников. Леший шёл дальше, обходя опасные участки, провалы и дыры в деревянном полу.

Он не думал, что будет. Ну, увидит затопленную, что следует за ней, пустота? Наверное. Плохо жить и пропивать заработанные крова, но ещё хуже – вообще не жить. На мгновенье он задумался.

Фермы, располагающиеся на Соколе потихоньку начинали доставать Лешего. Вонища, стоящая на протяжении трёх станций, лезла в нос. Он видел, как работники собирали вручную вонючие, скользкие водоросли, попутно беседуя о жизненных вопросах, в роде кто кого родил, кто с кем трахнулся, кто что сделал и как сел. Леший все же успел услышать о пропавшем караване и о себе самом в придачу: слухи навсегда окрестили его седым. Потерявшись в своих мыслях, анархист дернулся от внезапного оклика.

– Седой, поди сюда! – прокричал незнакомец. Анархист обернулся. Тот человек, одетый в меховую шапку, потертую кожанку и джинсы, стоял в нескольких метрах от него. – Ну ты быстрый, еле догнал.

– Волка ноги кормят. – грубо ответил Леший, явно намекая незнакомцу валить в обратном направлении.

– Не жги по тормозам сразу, – ответил тот, приближаясь. Отдышка мешала ему разговаривать. – Ты, это... на Белорусскую двигаешь?

Леший ухмыльнулся. Его смешила манера прерывистого разговора незнакомца.

– Что те надо, банный лист?

Незнакомец замер, глядя на него удивленными глазами.

– Ты это... Не разговаривай так со мной, в общем. Дело есть к тебе.

Без оружия, без какого-либо ножика, без рюкзака... Леший явно сглупил, не взяв ничего с Речного. Небритые щеки, лысина, скрываемая под шапкой, серые глаза, отчётливо выделявшиеся скулы и побитый нос незнакомца не выражали опасения, но анархист чувствовал – эта встреча ничем хорошим не закончится.

– Что за дело?

Человек переминулся с ноги на ногу.

– Мне надо доставить... – он помедлил, словно подбирая слова для следующего предложения. – Мне надо на Белорусскую. Спрашивать будешь потом.

– Условия должны быть равноценны для каждого из. – Леший отвлекся на бульканье под ногами.

– Ну... Я могу-те обойму патронов дать.

– Из пальца стрелять буду?

– А, ну да, – ответил тот, осматривая Лешего. – Без оружия ходят или дураки, или... – помедлил он, – конченные на голову. Поступим так. Ты на Гуляй-Поле ещё возвращаться будешь?

Леший удивился.

– Следил?

– Слухами станции полны, – ответил он. – Народ, одним хлебом, сытым не оставишь – ему байки рассказывай, да политику обсуждай, а из первого – ты во всей красе, да с чемоданом.

– Иди куда шёл. – бросил Леший, ускоряя шаг.

– Седой, мне бегать нельзя, – говорил незнакомец. – У меня спина хрупка, особенно... пистолет.

Леший остановился. Если тот хотел выстрелить – лучшего момента больше не предвиделось: анархист стоял к нему спиной.

– ...Пистолет, слышал? Новенький, хороший тэтэ, стреляет как при выпуске с завода.

– Знаешь... – анархист говорил, не оборачиваясь. Чутье ему подсказывало, что человек вовсе не собирается стрелять, а лишь заговаривает ему зубы. – Засунь себе его знаешь куда?

– Бесполезным оружие никогда не бывало.

Леший обернулся.

– Дойдем до Белорусской – валишь на все стороны.

– Я смотрю, тебе палец в рот не клади, дай схамить.

– Не я такой, жизнь такая.

Леший не хотел расспрашивать нежданного попутчика о чем-либо. Он предпочел компанию хоть с бомжом, или безликим Баноном, лишь бы не видеть этого. Путешествие, доселе казавшееся безопасным, обретало события, выход из которых анархист не знал. Он не думал об исходе: пристрелит ли его незнакомец за кейс, или просто выкрадет его; может, он просто сойдёт с Белорусской, и все?

Сокол-Аэропорт-Динамо соединялись между собой, образовывая между собой сплошную ветку пахарей-сеятелей, трудящихся за гроши и еду. Что делать, если лучшей жизни нет? Довольствоваться малым всегда, изо дня выходя собирать белковые водоросли.

Леший боялся рутины, боялся однообразия. Аэропорт казался ровно таким же, как и Сокол. Все метро постепенно теряло смысл, одинаковые стены, мраморные плиты, покрытые мхом и чем-то рыжим... Анархист понял, что он устал от дороги и от всего. Сколько прошло времени после того, как он покинул Речной? День один – два, а выходило то, что он не пойми где потерял неделю. Без сна, без еды. Время плыло минутами, часами, отсчитывая секунды, переключая часовой механизм на доли вперёд. Он не видел настоящих часов, больших, что висели на некоторых станциях. Да, у некоторых были наручные часики с механическим подводом, но и те периодически барахлили, теряя полминуты, минуту, а то и две на сборку и завод до щелчка. Леший вспомнил свои. Однажды, под новый год он шёл по льду и упал, повредив корпус. Глубокие царапины, сошедшая краска – лишь то малое, что досталось часам. Механизм перестал работать, а с ценами на ремонт, можно было их выкинуть, только Леший сохранил, положив в коробку. Они так и остались лежать в комнате той квартиры, где жил.

Он не замечал, как шагает незнакомец, постоянно что-то бубня себе под нос. В ответвлении, где висели лампы, в воде что-то бурлило, копошилось. Не иначе выращивали или рыб, или креветок. Лица, встречаемых по пути людей, были грязными, замученными, но в их глазах горела надежда.

Так всегда – когда смерть неизбежна, люди, подобно тараканам без головы, начинают придумывать планы на светлое будущее, и попробуй только дотронуться, или опровергнуть их! Тут же пошлют и признают врагом народа.

– Браток, ты сам куда путь держишь? – спросил незнакомец, идущий позади Лешего. – Ну, после того как передашь кейс.

– Тебя интересовать не должно. – Лешего позабавило панибратство попутчика.

– А знаешь, что в кейсе может быть? Бомба. Вот передашь кому следует, а она возьми и взорвётся.

– Смотри чтобы у тебя не взорвалось. Патроны, порой, сами по себе воспламеняются. Как палка...

-... которая раз в год стреляет. – продолжил речь незнакомец.

– То и оно. – неоднозначно ответил Леший. Мысль о бомбе, да и вообще о теракте он отогнал ещё когда брал кейс. Анархисты не такие дураки, чтобы жертвовать чужими жизнями. Скорее, там лежали какие-то бумаги, или подобное. Но разговор попутчика насторожил Лешего.

Бульк-бульк-бульк... В тоннеле – перешейке было слишком сыро, капала вода, чем раздражала Лешего. Они не задерживались на станциях. Динамо оказался таким же скучным, как и прочие фермерские территории. Продавая водоросли с ферм, люди зарабатывали на еду, главным из которой было мясо. Караванам было сложно проехать, так что с Белорусской провизию доставляли в ящиках. Сложно? В пище должно быть разнообразие, не все же одну траву жрать.

Они соскочили с платформы. Охраны не было, КПП было абсолютно пустым, лишь бегающие караванщики забивали и разгружали дрезины. Лешему нравилось это – свободный вход, свободный выход... никакого тебе ствола в спину, лишь постоянный транзит между станций. Но у каждой дрезины в тоннеле стоял то ли часовой, то ли патрульный.

– Эй, что уставились? – окрикнул один из них. – Валите своей дорогой.

Леший оторвался от рассматривания пришедшего каравана и уставился на патрульного. Одетый в серо-черный бледный камуфляж, тот всеми фибрами выражал собственную крутизну. На его голове была надета точно такой же расцветки каска.

– Пошли от них, – проговорил попутчик. – Пошли, эти ребята не знают своей дозы.

– Ганзейцы это? – спросил Леший у него, неспешно идя вперёд. Попутчик лишь кивнул головой.

Метры над головой. Под ногами была твердая почва и привычные рельсы. Их белизна все ещё напоминала Лешему о тех временах, когда с одного конца Москвы до другого, можно было проехать за полчаса.

– ...Ведь они белые, как золото. Практически никто по ним не ездит, а ржавчины нет на них. Хуже, когда на заброшенной станции, где лежит толстый слой пыли, они все равно белые, – подытожил незнакомец. – как золото. Меня Гудроном зовут.

– Приятно познакомится. – вяло ответил Леший, замолкнув. Спустя несколько шагов, попутчик продолжил:

-... И?

– И очень приятно познакомится. – также ответил анархист. Гудрон усмехнулся.

– Весёлый ты, пацан. Далеко пойдешь.

– Э не, мне езда нравится больше.

Гудрон все время что-то бубнил. Леший думал о еде. Ведь, ничего кроме тех консервов он не ел, а это было... больше недели назад.

– Привал, – объявил он. – Гудрон, у тебя кроме одноименной жвачки есть что-нибудь?

Попутчик тупо уставился на Лешего.

– А, да, ща, – он снял рюкзак. Не опуская наземь, он расстегнул боковой карман. Достал из него батон хлеба и протянул Лешему. – На, держи. На отрубях, но есть можно.

– Спасибо, добрая душа. – поблагодарил анархист, – Я, кстати, на Третьяковскую иду.

Но Гудрон не ответил. Скорость сбавлять не стали, ведь впереди уже блистал путеводный огонь фонарей станции.

– Вот она, Белорусская... Ща представление будет, ты только тс-с-...– тихо сказал Гудрон. Леший не ответил. Да и как можно говорить набитым ртом?

Внезапно в глаза ударил яркий свет.

– Эй, поднять руки! – проголосил в рупор «человек-прожектор».

– Начальник, ты это! – кричал в ответ Гудрон, – Свет приглуши, мы ведь, тёмные создания из ада вылезшие!

На секунду все звуки стихли. Леший, не дожевав, сглотнул ком хлеба. Едва можно было услышать перешептывание часовых.

– Гудрон? Ты опять дурь гоняешь?

– Что значит опять? – прошептал Леший. – Ты – челнок что ли?

В ответ получил лёгкий удар в бок.

– Ну было пару раз, начальник! Завязал уже, чесслово!

Часовые вновь пошептав, умолкли.

– Хера-с-два я тебе поверил! Вывернешь все карманы при входе! – прокричал часовой. – Все, – уточнил он, – Понял?

– Да понял я уже, понял! – ответил Гудрон, и тихо обращаясь к Лешему, – Кейс спрячь, иначе они тебе в жопу засунут и провернут...

Он не договорил. Часовой, вместо открытия ворот, направил фонарь на анархиста.

– Гудрон, этот с тобой? Че-то я его первый раз вижу.

– Я с Речного, Леший, – выпалил н. – К Ганзе иду...

Вновь толчок в бок, но на сей раз сильный.

– Придурок, я тут говорю, а не ты... – прошептал Гудрон. – Ты завалишь нас сейчас.

Часовой повысил свет.

– Эй, ты, Леший! Задрал к верху руки!

Леший поднял одну руку.

– Вторую, вторую давай! – прокричал другой «кэпэпэшник».

– Не могу, товарищи, не могу! Онемела она! – в ответ голосил Леший, заводя её за спину, пряча кейс. Гудрон бросил на него смутный взгляд. Он не понимал, строил ли его путник из себя дурака, или у него действительно онемела конечность.

Часовые вновь перешепнулись. Свет выключился.

– Заходи по-одному. – донеслось сверху. Гермозатвор начал постепенно открываться.

Леший выдохнул. Да, он привык быть всюду дураком, клоуном – с них меньше всего спрашивают. Гудрон зашёл первым. Трое солдат, одетые в ту же серую камуфляжную форму. Всего лишь один из них стоял без оружия. Комната была полна ржавых шкафов, закрытых под ключ. Анархист смотрел, как досматривают челнока.

«Был бы металлоискатель – они и его применили...» – подумал Леший. Когда рука проверяющего полезла Гудрону в нагрудный карман, тот одернул её.

– Э-э не, браток... – протянул он. – Там личное.

– За сопротивление знаешь, что делают? – проговорил проверяющий. Автоматы охранников слегка дернулись.

– У меня там фотография жены. Я не хочу её показывать, она, ну в этом... – Гудрон запнулся, его вовремя подхватил Леший.

– Голая?

– Да, – согласился челнок. Проверяющий подозрительно взглянул на них.

– Проходи. Будешь дурь палить любому – сядешь в местную тюрьму, – пропел тот, – Ты, ведь, знаешь, что там делают?

– Да, яйца отрезают за ненадобностью. – бросил Гудрон, выходя из помещения. Теперь подошла очередь Лешего. Анархист не переживал: если бы в кейсе была бомба, или нечто вроде её, она бы давно взорвалась.

– Ну, а ты, речной. Давай свой чемодан, – проверщик прищурил один глаз. – Ты думал на одном дураке выедешь?

– Нет, т-рищ, – ответил Леший, передавая кейс, – На те.

Проверщик взял за ручку кейс. Оценил вес, путём потряхивания в воздухе.

– Нет, – сказал он. – Вскроешь его сам. Прямо тут. – настоял проверщик и положил на ржавый железный стол блестящий серебристый кейс.

– Все для тебя, – пел Леший, нагнувшись над чемоданчиком. – Рассветные туманы, для тебя, моря и океаны...

Щелк! Замок в раз открылся. Там лежали бумаги. Проверщик взял первую из них и прочитал вслух:

– От сообщества, поддерживающего анархический строй к многоуважаемым упр.Ганзы. Документы о присоединение станций:...

Он продолжал читать, а Леший стоял и слушал, не веря.

-... Речной Вокзал, Водный Стадион, и сама столица Гуляй-Поле согласны на присоединение к содружеству: Ганза. Высланные документы подтверждают наше согласие.

Внизу листочка значились три подписи. Лешему все они были знакомы. Неужели согласны? В мыслях Леший терялся. Похоже, по лицу проверяющего, он тоже офигел.

– Так, значит... – протянул он. – Ну да, документ стоящий, – словно разговаривая сам с собой, положил листочек к другим, обратно в кейс. – Значит так, парень. Я лично передам этот кейс кому следует. Ты оставайся на станции, поешь... Вижу, дался тебе этот путь нелегко.

Леший кивнул, жрать действительно хотелось. Батон хлеба – тьфу и растереть, а не еда. Его лично выпроводили двое охранников, а проверяющий, закрыв кейс, пошёл к себе в кабинет. Спустя несколько минут, он вылетел пулей с горящими от удивления и радости глазами.

Леший стоял перед Гудроном. Он до сих пор не мог себе представить, что теперь все изменится. Не будет никакой анархии. Не будет никаких песен...

– Ты бледный, какой-то... – протянул Гудрон, сам же отвечая: – Это ещё ничего. На кольце осмотр строже – хер пройдешь. Тут, – словно уточняя, – торговые ряды. Можно купить все, кроме дури. Но и ту, нужно знать у кого покупать. Юрка на Соколе вчера траванулся... глюкало так, что, мужик обблевал все вокруг, да в своё дерьмо и свалился, хе-хе... – закончил он. – Ладно. Ты меня довел – я за наградой. Обожди чуток.

Леший кивнул. Гудрон ушёл, постоянно озираясь по сторонам. Анархист прошёл вперед, за челноком.

Замоскворецкая линия, Белорусская станция. Это был самый огромный базар, что видел Леший. Торговые прилавки располагались рядами: в первом продавалось оружие, во втором – одежда, а из третьего... доносился запах жаркого. В навещённых на прутьях шашлыках угадывались очертания питомцев: вот ребра собаки, голова, похожа на кошачью...

– Эгэгэй! – кричал продавец. – Покупай мясо скорей! Старик, – обращаясь к Лешему. – Купи шашлык из разных сортов мяса, побалуй пищевод!

Анархист обернулся и взглянул продавцу – коротко стриженному брюнету с засаленным лицом, прямо в глаза.

– От вашего шашлыка – блевать охота, внучек.

И прошёл дальше. Он не знал, сколько блуждал по торговым рядам. Заказав себе то, на что хватило залежавшихся в карманах патронов – целых двадцать три штуки он отдал за шесть булочек с мясом и три с повидлом. Денег у него больше не было, он рассчитывал в основном на честность челнока.

Откусил один пирожок.

«С мясом...» – досадливо подумал он и прислушался к разговору. Маленький мальчик расспрашивал свою маму – продавца одежды.

– А правда, что на Белорусской самый большой склад во всем-всем метро?

– Да, сыночек, правда, – ответила мать, словно говоря этим, мол, отстань. – Пока поди поиграй в солдатиков, не мешай маме работать, вечером крыс поедим.

«Бля, – Леший поперхнулся пирожком, представляя, как мать и сын едят крыс, живых крыс. – Как так можно...»

Он перевёл взгляд на недоеденный кусок. Потом на ребёнка, играющего в войнушку.

«Много взял. Надо отдать...»

Отложив пять пирожков, и доев несчастный кусочек, он повернулся и пошёл к ребенку. Перешагнув через заградительные коробки, анархист столкнулся со стеной непонимания.

– Вам сюда нельзя, – строго проговорила мать. Леший бросил на неё короткий взгляд. Присев перед мальчиком, он спросил его:

– В стрелялки играешь?

Мать тем временем смотрела на него. Она не знала того, что Леший шёл с благими намерениями. Она была готова порвать его за один неверный шаг.

– Да. – спокойно ответил ребёнок. Анархист продолжил смотреть как тот совершенно спокойно переставлял пластиковых солдатиков, то подкидывая одних, то ложа других.

– Закрой глаза и выставь вперёд руки. – попросил Леший.

– Зачем? – любопытно спросил ребёнок.

– А вот узнаешь.

Мать немного утихла. Леший вложил в подставленные маленькие ручки ровно пять пирожков, купленные на свои же деньги. Его мать – продавщица стояла в полнейшем отуплении, явно не понимая происходящего.

– Пусть поест хоть раз по-нормальному... – бросил Леший, обратно перешагивая через самодельное заграждение из картонных коробок. Может, он совершил благо, но все люди смотрели на него, как на сумасшедшего. Леший обошел ещё раз торговые ряды. Гудрона видно не было. Анархист начал думать о плохом.

«Сначала Демон, потом этот увязавшийся челнок... В кармане осталось три пирожка. Нечего есть. Что делать?»

Внезапно, он увидел, как в его сторону показывает та самая женщина. Рядом с ней стоял озлобленный проверяющий и его два охранника. Леший не понимающе стоял и смотрел на их лица.

«Что дальше, что дальше... – мысли вихрем пронеслись в его голове. – Пизда дальше!»

Он побежал в тот момент, когда голос проверщика раструбил на всю Белорусскую:

– Держи суку!

Ноги не подводили Лешего никогда. Но куда бежать... выбора не оставалось. Он влетел в блок пост Ганзы.

– Ребята, дайте пирожки доесть! – крикнул он, подняв руки. – В конце концов – повидло вытечет!

– Не вытечет. – словно гром, раздалось сзади. После анархист почувствовал сильную боль затылке. Её невозможно было контролировать. Он видел, как мир исчезает, как тогда... Он потерял сознание вновь.

Но мать не пришла. Никто не пришёл. Тюрьма, то место где гниет народ, быдло... Так считал Леший, пока сам туда не попал. Он сидел на стуле. В углу стоял таз с парашей. Грязная, засаленная тарелка – в другом. У него все отобрали, даже документы, и еду.

– Верните пирожки! – крикнул он при виде патрульного, но тот никак не отреагировал. Ганзеец вёл ещё одного преступника. Тот был худой, в затасканных лохмотьях. Белая майка прорвана до дыр.

– Хер вам в кукиш, хуилы подзаборные! – кричал тот. Патрульный, или надзиратель – анархист не знал, кем был боец, но то, что произошло дальше... Леший видел, какой порядок царствует на Белорусской. Ганзеец открыл камеру ключом и со всей силы ударил несчастного о прутья. Он не успел никак защититься. Изо рта выплеснулась кровь. Боец швырнул его в камеру и спокойно закрыв ее, ушел. Леший улыбался. Все его теории были верны.