Текст книги "Русские святыни"

Автор книги: Николай Бенедиктов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Глава 4
СВОБОДА

О свободолюбии и терпеливости, смирении русского человека написано много, и много напутано. Каждый русофоб пытается обвинить русских в изначальном рабстве. Вот классический пример – книга французского путешественника роялиста А. Кюстина о своем путешествии по России в 1839 году. Автор не знал русского языка, но осмеливается давать оценку и русскому языку, и русской литературе. Так, он пишет, что Пушкин не национальный русский поэт, он просто родился среди некультурного и невежественного народа, и подражатель прослыл созидателем.[217]217
  К ю с т и н А. Николаевская Россия. М, 1990. С. 192–193.


[Закрыть] Неприязнь приводит Кюстина к явной несправедливости: он продолжает говорить о невежестве даже тогда, когда в Шлиссельбурге встречает дам, говорящих по-французски и знающих французскую литературу (даже мадам де Жанлис).[218]218
  Там же. С. 204–205.


[Закрыть] Это пишет человек из заштатного французского подобия Шлиссельбурга, совершенно не знающий русского языка и русской литературы, не знающий истории своего королевства роялист, ибо французские короли принимали присягу на русском Евангелии Анны Ярославны – королевы Франции! Совершенно невозможно представить ситуацию: в заштатном городке Франции найти компанию, где сразу несколько человек владели бы выученным чужим языком, допустим, английским или испанским, и даже могли бы говорить о чужой литературе, высказывая верные суждения. Поневоле придется согласиться с автором: «Все, чем я восхищался в других странах, я здесь ненавижу».[219]219
  Там же. С. 153.


[Закрыть]

Поэтому все перетолковывается в гнусном смысле: "Здесь все вежливы: знатные люди – из желания показать свое хорошее воспитание, простые – из постоянного страха"[220]220
  К ю с т и н А. Указ. соч… С. 126.


[Закрыть] и, конечно, система отсчета – сам автор: «Я невольно с каждым разом все больше убеждаюсь, что между Францией и Россией еще непоколебимо стоит китайская стена: славянский язык и славянский характер».[221]221
  Там же. С. 107.


[Закрыть] Согласитесь, суждение весьма удивительное: логичнее было бы сказать, что между ним и Россией стоит «еще» (это «еще» блестяще!) французский язык и французский характер. Нет, для Кюстина вся Россия должна подтянуться к нему. Он настолько преднамерен, что даже порядок на самой большой ярмарке мира в Нижнем Новгороде, где сталкиваются жители Тибета, Бухары, Китая, финны, персы, греки, англичане, французы, – для него этот порядок реакционен, ибо «беспорядок был бы прогрессом, потому что он – сын свободы».[222]222
  Там же. С. 281.


[Закрыть] Цитаты приводятся для того, чтобы ярче оттенить основную мысль автора о рабской сути народа: «Весь русский народ от мала до велика опьянен своим рабством до потери сознания».[223]223
  Там же. С. 72.


[Закрыть]

Понятно, что Кюстин лишь подтвердил известные слова Пушкина о невежественности и неблагодарности Европы по отношению к России. Однако и сегодня западные и местные апологеты свободы опять же говорят о рабской отсталости русских. Иногда эта же мысль проходит в облегченном варианте как упреки по отношению к православию, которое связало Россию с "дряхлеющей Византией и как труднопреодолимый барьер отделяло ее от развивающихся стран Западной Европы".[224]224
  С у х о в А. Д. Прогресс и история. М., 1983. С. 52.


[Закрыть] Суждение совершенно неисторическое, ибо в период принятия православия Византия была самой развитой и мощной страной региона, и в это время не было толком ни Италии, ни Франции, ни Испании, ни Германии, ни Англии, а народы этих будущих стран дрожали от набегов или правления норманнов, были, по сути дела, поголовно неграмотны и т. д.

И все же есть ли за этими нападками какое-либо основание? Конечно. Так, стоит вспомнить указанное в начале работы различие европейского и русского человека в восприятии свободы: свобода у русского всегда находится во втором ряду ценностей, а у европейцев в первом, добавим, справедливость у русских в первом, а у европейцев во втором ряду. Значит ли это, что русские менее свободолюбивы, нежели европейцы, и пассивны из робости?

Легко показать историческими примерами совершенную ложность этих представлений: казачество, землепроходцы, анархисты, партизанское движение, побеги из лагерей. Все эти явления неизвестны в русских масштабах Европе. Россия как бы выбрасывала из себя протуберанцы казачьих походов, а затем и войск – это волжские, донские, терские, кубанские, черноморские, уральские, сибирские, забайкальские, амурские, оренбургские, запорожские казачьи войска. Они в массовом порядке складывались из людей, которые за волей бежали на Дон, Урал, Волгу, в Сибирь, шли на колоссальные лишения, но свобода оправдывала все. Как известно, казаки были такими бойцами, что свободолюбивые европейцы выделили их особо среди русского воинства. Казачьи походы и казачьи восстания заполняют собой столетия.

Активность свободных землепроходцев, как известно, удивительна. Легко сравнить скорость и тяжесть походов – в 1581–1584 – поход Ермака из Нижнего в Сибирь, а в 1648 г. казак Дежнев обогнул мыс, названный впоследствии его именем, а в той же середине XVII в. протопопа Аввакума царь ссылал в Даурию на Дальний Восток. За какие-нибудь 60–70 лет землепроходцы прошли расстояние, сравнимое с расстоянием от океана до океана в США. Только в России это был поход с боями через ханства и в условиях вечной мерзлоты, а в США в мягком поясе и никаких враждебных государств при несравнимости вооружений белых и индейцев. И то – в США около 300 лет прошло! К тому времени русские освоили Аляску и дошли до Калифорнии.

Россия – классическая страна бунтов и анархических движений. Европа не имеет такого количества и такого масштаба крестьянских войн, потрясавших всю страну. И добавим: анархических вождей – Бакунина и Кропоткина. Борьба с властью достигала исполинских размеров, – такие оценки давали западные революционеры и мыслители русским революционерам и в 70-е годы XIX века, и в начале XX века.

Партизанская или массовая народная борьба против захватчиков на Руси сопровождала все войны. Мы знаем народные движения против поляков и шведов в Смутное время, и, по сути дела, столь же самостийно, а не по приказу возникло и нижегородское ополчение Минина и Пожарского. Мы знаем народную войну 1812 года и партизанскую войну в 1914—1920-м, в 1941—1945-м. И если вспомнить, что за многие столетия русской истории "все промелькнули перед нами" – авары, хазары, половцы, печенеги, татары, турки, поляки, шведы, французы, немцы, англичане, американцы, японцы и многие другие, имя которым легион, ибо не раз была "вся Европа", была и "вся Азия", – если все это вспомнить, то придется признать, помимо прочих качеств, за русским народом высочайшей пробы свободолюбие. Вспомним и другое. Нажим и режим могут быть столь велики, что "сила солому ломит", однако найдем ли мы смирение – примирение с этим? Напомним, что и в Первую, и во Вторую мировую войну русские оказывались в самых тяжелых условиях в лагерях военнопленных, и они же оказывались безусловными рекордсменами по побегам из этих лагерей. А разве самопожертвование в бою не свидетельство свободолюбия? Матросов и Гастелло – лишь два имени из сотен и сотен. И символично, что первый таран – акт самопожертвования в войне 1941–1945 гг. совершил Иван Иванович Иванов, памятник которому стоит на стыке г. Фрязино и с. Гребнево в Московской области.

Факт сам по себе мало о чем говорит, все познается в сравнении. Попытайтесь в Европе найти массовое казачье вольное движение, партизанское движение, самопожертвование в бою русских масштабов или аналогичное сопротивление Гитлеру, и вы убедитесь, что в «свободолюбивой» Европе нет ничего похожего. И Вена, и Париж, и многие другие столицы сдавались без боя. Иными словами, мера свободолюбия в русском народе была много выше европейской. В результате сравнительно-исторического анализа этот факт неоспорим.

Откуда же такое постоянство в стремлении обвинить русских в отсутствии свободолюбия и рабских наклонностях? Вот главный вопрос. И речь явно идет о различных пониманиях свободы в русском и европейском смысле. По-европейски это так: свобода и воля понимаются "как вполне реальная способность человеческого тела активно двигаться в мире других тел природы, активно воздействуя на них и подвергаясь их активному противодействию, т. е. испытывая «страдательные», пассивные состояния. Но в таком понимании воля ничем не отличается от мышления, от разума. Это просто лишнее название для мышления, для способности строить свой действия, считаясь с природой (с формой и расположением) всех внешних тел, а не со своими собственными внутренними содержаниями".[225]225
  Ильенков Э. В. Философия и культура. М., 1991. С. 106.


[Закрыть] Наивысшая свобода возможна только в сознании, в «чистом элементе самодеятельного мышления» (Гегель), который единственно свободен от чувственной стихии. Помыслить это и означает освободить. «Феноменология» Гегеля на место всей человеческой деятельности ставит «абсолютное знание», знание потому, что это есть единственный способ существования самосознания, а самосознание рассматривается как единственный способ существования".[226]226
  Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 29. С. 37.


[Закрыть]

Субъект, как представитель единичного самосознания, резко выделяется и противостоит окружающей его косной, темной, враждебной эмпирической стихии, которая давит на него со всех сторон и стремится подчинить своему неразумному влиянию. Он вынужден вести жестокую борьбу с влиянием враждебного окружения, отстаивая собственное пространство, необходимое для его элементарного существования, и одновременно старается расширить границы своего личного влияния. Процесс освобождения от внешних ограничений рассматривается как осуществление накопленного знания, направленного на завоевание природного и социального пространства. Именно знание и сила, проистекающие из него, гарантируют индивиду победу над враждебным инобытием. Вполне закономерно, что философское научное сознание представляет собой высшее осуществление свободы. Однако мир, объективная реальность, не может без остатка превратиться в чистую мысль, так как в этом случае он перестанет быть самим собой, следовательно, свобода знания или самосознания рано или поздно придет в противоречие с действительностью. И здесь возможны два варианта, ведущих фактически к одному итоговому результату. В первом случае субъект рассматривает мир только в меру его соответственности понятию или идее; все то, что не укладывается в рамки логической схемы, или не принимается в расчет, или объявляется ничтожным, ничего не значащим, не имеющим ценности предметом. Если же наличная действительность отвечает требованиям рассудка или господствующей идеи, она объявляется разумной и принимается полностью и безоговорочно. В этом случае велика вероятность принятия временного, случайного, относительного за вечное, существенное и абсолютное. "Наличные – исторически сложившиеся, а потому и исторически преходящие – силы и способности людей при этом неизбежно начинают представляться лишь с их «позитивной» стороны, со стороны одних лишь «плюсов», одних лишь «достижений» и «завоеваний», а все необходимо связанные с ними «минусы» начинают казаться более или менее случайными и несущественными деталями, лишь досадными «недоделками», "отдельными недостатками", не заслуживающими особого внимания…".[227]227
  Ильенков Э. В. Указ. соч. С. 129.


[Закрыть] Живой пример Гегеля с его абсолютизацией прусской государственности прекрасно подтверждает реальность существующей опасности. Последнее, в свою очередь, приводит к искажению представлений о свободе и в конечном счете превращению ее в свою собственную противоположность. Индивид начинает отождествлять себя с громадной мощью всеобщего, становится медиумом этой безумной силы, растворяется как личность в разумной системности целого.

Во втором случае, обнаружив, что идея не в состоянии победить эмпирическое многообразие, субъект разочарованно непреклонно отвергает «гнусную» действительность я горделиво замыкается в границах самосознания. Достижение истинного состояния свободы провозглашается уделом избранного меньшинства, мудрецов, стоящих выше косной и слепой существующей реальности и не нуждающихся ни в ком и ни в чем.

Здесь наблюдается предельно выраженная космополитизация сознания, отрицание всего существующего, в том числе государства и Родины, надменность, высокомерие и полнейшее презрение к человеку и обществу, принципиальный отказ от любых форм гражданской активности. Конечно, если в хаосе эмпирии не существует никаких признаков разумности, то не существует и реальной возможности вести рациональные, целеполагающие действия, тем более в общественно-политической сфере жизни. От презрения к невежественной человеческой толпе, «черни» до идеи "правящих элит", тирании и деспотизма расстояние невелико.

Процесс самоосвобождения человека есть в то же время процесс самоутверждения и самоактуализации. Состояние свободы и независимости достигается в результате жестокой, героической борьбы, с помощью собственных неимоверных усилий, благодаря личным способностям, знаниям и силе. Состояние личной свободы есть "результат трудной работы самого человеческого тела внутри телесного же мира – способность, которая и рождается и развивается только его собственной активностью".[228]228
  Ильенков Э. В. Указ. соч. С. 107.


[Закрыть] Приобретение свободы есть исключительно личное достижение индивида. Он никому не обязан ничем, кроме самого себя, ему некого благодарить за обретенную волю и самостоятельность. Естественно, что процесс достижения свободы культивирует чувство собственного достоинства, самоуверенности и самоценности личности, постепенно переходящее в откровенный, торжествующий культ индивидуализма со всеми вытекающими из него последствиями. Чем шире пространство собственного влияния, тем свободнее чувствует себя индивид, тем острее чувство собственного достоинства, тем сильнее горделивое самолюбование достигнутыми успехами. Состояние обретенной независимости ставится в прямую зависимость от размера завоеванной территории. Причем этот отвоеванный участок действительности рассматривается как плацдарм для последующих наступательных действий, временно нуждающийся в четком отграничении и твердой защите от влияния окружающей враждебной эмпирической стихии. Конкретный, покоренный участок территории есть не что иное, как частная собственность героя-победителя. В данном случае не берутся политэкономические характеристики института частной собственности. Здесь частная собственность – это, скорее, определенное качество жизни. Кстати, в английском языке слово privacy несет как раз соответствующую смысловую нагрузку и «обозначает некое качество жизни, определяемое реальной возможностью человека осуществить автономию и свободу в той сфере жизни, которая может быть названа „частной“. Это слово-термин употребляется и для выражения права человека на автономию и свободу в частной жизни, права на защиту от вторжения в нее других людей, органов власти или каких-либо общественных организаций и государственных институтов. И вот что примечательно. Если в английском языке существует слово-термин, емко обозначающее это право человека, то в русском языке сколько-нибудь адекватного по содержанию и смыслу слова нет».[229]229
  Замошкин Ю. А. Частная жизнь, частный интерес, частная собственность // Вопросы философии, 1991, № 1. С. 3–4.


[Закрыть] Одной из основных черт качества жизни, базирующегося на принципе частной собственности, несомненно, является «отгороженность от целого – от народа, от нации, от государства, от человечества и от своего ближайшего соседа. Каждый норовил обрубиться в свой собственный феод, отгородиться стенами замков и от побежденных, и от соплеменников, утвердить на своей территории свою волю и свою выгоду. Вследствие этого и немецкий бауэр живет гордо и замкнуто, хищно и скучно. Каждый двор – это маленький феодальный замок, отгороженный от всего остального».[230]230
  Солоневич И. Л. Народная монархия… С. 130, 149, 150.


[Закрыть] Отгороженность реально осуществляется с помощью развитой системы экономических и политических прав, гарантирующих и обеспечивающих определенный минимум индивидуальной свободы. Отгороженность и создает пресловутую четкость: я отгораживаю и самого себя, и все свои права с той степенью точности, какая только возможна при современном состоянии юридической техники. Отец, тратя деньги на обучение сына, записывает в свой гроссбух все расходы – до последнего пфеннига. Вы садитесь в автомобиль вашего лучшего друга, и перед вашим носом прибита табличка, на которой написано, что в случае катастрофы приятель никакой финансовой ответственности не несет: если этой таблички не будет, то он рискует, что в случае какой-нибудь автомобильной неприятности вы всю жизнь будете сосать у него деньги в возмещение за пережитое вами нервное волнение".[231]231
  С о л о н е в и ч И. Л. Народная монархия… С. 274–275.


[Закрыть] Все это факты повседневной жизни современного западного человека. В самом принципе частной собственности заложена тенденция к бесконечному увеличению и расширению. Весь мир, вся Вселенная рассматриваются в качестве объекта освоения и обладания, как потенциальная частная собственность, но пока временно остающаяся вне влияния человека, непознанная, а потому чужая и опасно враждебная. Но подчинить себе всю Вселенную земной человек не в силах, поэтому абсолютный идеал свободы явно недостижим, но направление, двигаясь по которому он может достигать все большей и большей свободы, задано совершенно точно и однозначно. Движение к абсолютному состоянию свободы не имеет внутренней меры и представляет собой типичную «дурную» бесконечность – бесконечный ряд конечных содержаний. Движение к свободе есть бесконечное множество абсолютно дискретных, статических друг в отношении друга участков, четко разграниченных между собой всякий раз: на окраине покоренной территории ставится граница, потом снимается и переносится немного подальше (немного – в смысле некоторой единицы длины, вполне конечного числа) и так далее до бесконечности. Но именно поэтому содержание свободы адекватно передается с помощью рациональных средств – переводится целиком и полностью на язык логики, строгих логических определений («осознанная возможность», «познанная необходимость» и т. п.). Процесс достижения свободы идет в плоскости чисто количественной, а любое количество живет числом, потому наличное состояние достигнутой свободы вполне измеряемо, счисляемо и фиксируемо. Западные исследователи, особенно социологи, насчитывают свыше тридцати видов свобод личности и используют в процессе работы таблицы, графики, системники, тесты и т. п., призванные показать реальную степень существующей свободы. Так как абсолютный идеал свободы абстрактен, а стремление к нему, процесс его достижения, напротив, жизнен и напряжен, но принципиально ограничен, и потому идеал принципиально недостижим, возникает бесплодное, «злое», возбужденное желание все большей и большей свободы, переходящее в необузданную жажду свободы, необузданную страсть к независимости. Наличной свободы постоянно не хватает, и это обстоятельство способствует тому, что свобода становится одной из наивысших ценностей гражданского общества и всегда находилась и находится в первом ряду ценностей.[232]232
  Шилов В. Ценностная концепция социализма. М., 1991.


[Закрыть]

Индивид, как отвлеченная единичность, находится во враждебном отношении не только к окружающему миру, природе, но и обществу, к себе подобным, которые также стремятся расширить степень своего влияния, а значит, и собственной свободы. Здесь каждый рассматривает другого в качестве опасного конкурента, желающего ущемить противника и занять его место, индивид представляет собой не условие, позволяющее личности раскрыть свои собственные способности, выявить собственную свободу, а препятствие для осуществления личной свободы.

А определяемая частной собственностью индивидуальная свобода "ставит всякого человека в такое положение, при котором он рассматривает другого человека не как осуществление своей свободы, а, наоборот, как ее предел".[233]233
  Платонов С. После коммунизма. М., 1989. С. 127.


[Закрыть] Активные действия, направленные на другого индивида, отражаются от него, как от своеобразного препятствия, и возвращаются бумерангом обратно, превращаясь из действия, направленного на другого, в действие, направленное на самого себя. И это индивид должен всегда помнить. В целях собственного самосохранения, в процессе взаимодействия с себе подобным, человек вынужден делать добро ближнему, но внутри себя он вовсе не намерен искренне и бескорыстно доставить радость другому, но именно от вынужденности, принудительности и возникает, тлеет под спудом ненависть и отвращение к этим видимым проявлениям «любви» и «согласия». Общество состоит из «толпы одиноких», чуждых друг другу, замкнутых, независимых «атомов». Все живут своей личной «частной» жизнью и соприкасаются в процессе общения лишь внешними сторонами, координируют по необходимости свои действия.

Основу социальных отношений составляет право, а не совесть, которая свободна от всякой принудительности. Господство закона снимает чувство личной вины, обезличивает акты совести и постепенно выхолащивает, формализует межчеловеческие отношения. Самоограничение в действиях индивидов происходит не столько из внутренних религиозно-нравственных императивов, а значит – свободно, сколько в силу принудительной системы ограничения, существующей в форме юридических норм, правил и постановлений. Внутренний, духовный мир человека не включается в систему межчеловеческих отношений, которая ограничивается исключительно внешним контактом. Никто друг за друга никакой ответственности не несет, заботы и помыслы, надежды и верования остаются сугубо личным делом каждого, что абсолютно не мешает сохранению общих принципов сожительства. Здесь нет и вряд ли может возникнуть чувство глубокой благодарности к другому человеку, но неизменно существует себялюбивое чувство безопасности, т. к. есть известное ручательство (право, закон), в силу которого ближний, рядом живущий принужден помнить свои общественные обязательства поступать так, а не иначе. Для сограждан не особенно важно, каково мое внутреннее настроение (идеалы, ценности, намерения, побудительные мотивы), для них существенно лишь внешнее поведение, потому что только последнее касается их благополучия, выражает мое отношение к ним. Это дает совершенный произвол в душевной жизни.[234]234
  Сергий Страгородский. Православное учение о спасении. М, 1991. С. 17.


[Закрыть] Выражением и вместе с тем оправданием состояния внутреннего духовного произвола является принцип плюрализма, принцип равноценности идей, мнений, представлений, существующих в обществе. Суждения по каким-либо вопросам не имеют здесь объективно-истинного содержания, выражают лишь субъективные установки тех, кто их высказывает, следовательно, каждый имеет право придерживаться тех принципов, которые ему по тем или иным причинам наиболее предпочтительны. В одном ряду уважаемых граждан государства, если, конечно, не нарушил правила «не пойман, не вор», оказываются и ростовщики, шулера, проститутки и т. п. Все внимание сосредоточивается на внешних формах существования (правила поведения, этикет, церемонии и т. п.). Бесспорно, что упор на внешние нормы общежития оказывает благотворное влияние на общую культуру поведения. Вежливость, благопристойность, сдержанность, любезность были и остаются своеобразной визитной карточкой европейца. Но напрасно искать здесь задушевности, сердечной теплоты и ласки, добродушной искренности. Для «юридического» мироощущения это уже излишество и необязательная роскошь. «Поверхностная вежливость заменила глубокое почтение».[235]235
  Пушкин А. С. Историческая проза. М., 1991. С. 14.


[Закрыть] За личиной вежливой корректности скрывается холодный оттенок равнодушия, подозрительной осторожности и, порой, откровенной враждебности. Отлаженные приемы общежития, отточенные манеры и выражения, изящные жесты и движения отдают мертвенным холодом, т. к. люди «не участвуют в этих формах ни своею инициативою, ни душою, ни сердцем. Сами собой, они могут быть пустее пустейшего и подлее подлейшего».[236]236
  Достоевский Ф. М. Поли. собр. соч.: в 30 т. Л., 1973. Т. 5. С. 316.


[Закрыть] Порой за броским видом благополучия скрывается последняя нужда, горе и боль, что так поражает русских людей в Европе и Америке. Спервоначала очень казалось необыкновенно и даже так, словно совсем не знают нужды и нет людей, чтобы голодали. А потом уж на своей шкуре узнали, что и здесь нужда, а если не больше, то, пожалуй, нашей и потужее, потому – на последний конец не пойдешь, как у нас, просить с протянутой рукой, а если прихватит безысходность, конец один: ложись, как собака, под куст.

"Казалось нам сперва, что совсем нет в этой стране нищих, а потом разглядели, что нищих, пожалуй, и больше, только тут они по-особому: при воротничках и обязательно иметь вид бодрый и веселый, чтобы не оскорблять всеобщего благообразия. Узнал я впоследствии, что запрещает здешний закон (дело происходило в Англии времен Первой мировой войны) собирать милостыню и каждый обязан заниматься работой, потому и ходят по улицам люди с трубами, бьют изо всех сил в барабаны или сидят на панели и рисуют по асфальту мелом картинки. Теперь я хорошо понимаю, что тут, ежели по-нашему, ради Христа да на глазах слезы, хоть год торчи на углу – ни единая душа не подаст!"[237]237
  Соколов-Микитов И. Повести и рассказы. М., 1988, С. 208.


[Закрыть] Именно из сохранения «всеобщего благообразия», этакого священного негласного закона европейской жизни, европеец, по наблюдению русских путешественников и эмигрантов, легко переносит самые язвительные оскорбления, но совершенно не терпит малейшего публичного конфликта, тем более скандала, ибо в этом случае рушатся незыблемые устои жизни.

Право отрывается от нравственного, тем более религиозного источника и становится самодовлеющей абсолютной ценностью, гарантом безопасности существования независимого индивида гражданского общества. Весь объем, все глубинное содержание свободы полностью отождествляется с наличием определенного минимума неотъемлемых прав личности, которые выступают как посредник между человеком и его свободой, посредник, в которого он вкладывает всю свою человеческую свободу, тем самым происходит процесс овеществления, материализации внутренней, духовной свободы личности.

Причем принцип равноценности существующих в обществе взглядов, идеалов, теорий последовательно приводит к обесцениванию ценностей, ценность понимается как потребность, а это, в свою очередь, в конечном счете означает господство инстинктов, укорененных в биологической природе человека, как наиболее сильных по степени влечения. Содержание свободы теряет духовное намерение и понимается прежде всего как неограниченная возможность для удовлетворения индивидуальных потребностей. "Свобода индивидуумов реализуется в выборе того, что они предпочитают для удовлетворения своих потребностей".[238]238
  Я с п е р с К. Смысл и назначение истории. М., 1991. С. 132.


[Закрыть] Данное понимание свободы целиком совпадает с бесконечным движением и абсолютной освобожденностью, т. к. потребность не содержит в самой себе предела своего возрастания, не имеет в самой себе сдерживающей меры и потому стремится к безграничному возрастанию. «Чем больше есть, тем больше хочется!» Потребление из естественной функции человеческого организма превращается в своего рода «священную обязанность», исполнение которой прямо зависит от меры индивидуальной свободы потребителя. Соответственно первоочередными ценностями становятся базисные явления гражданского общества – частная собственность, прибыль, власть, предоставляющие широкие возможности для наиболее полного удовлетворения собственных потребностей, а значит, и свободы.[239]239
  Ф р о м м Э. Иметь или быть. М, 1986. С. 95.


[Закрыть]

Современному потребительскому обществу присуща негативная концепция свободы, где свобода есть прежде всего процесс освобождения от посторонних сковывающих ограничений, препятствий, мешающих процессу удовлетворения потребностей. Негативная концепция свободы, при всех ее достоинствах предполагающая прежде всего активного, инициативного, смекалистого человека, имеет серьезную опасность. "Отрицательная свобода, будучи доведена до своего предела и продумана до конца, делает нас рабами собственного «я», собственных иррациональных капризов".[240]240
  Левицкий С. А. Трагедия свободы // Социс, 1991, № 4. С. 135.


[Закрыть] Теория абсолютной независимости оборачивается своей полной противоположностью – законченным рабством. «Выходя из безграничной свободы, я заключаю безграничным деспотизмом», – подводит итог один из героев Достоевского.

Качество жизни, базирующейся на частной собственности, тесно связано с вполне конкретным типом экономических отношений – так называемым «рыночным». Автономия индивидуума впрямую зависит от особого уклада экономической и социальной деятельности – предпринимательства, понимаемого, в данном случае, в предельно широком смысле, как деятельность человека, ставящего перед собой конкретные цели, достижение которых осуществляется при помощи наиболее эффективных средств.

Предпринимательство может существовать только в условиях свободного пространства, необходимого для развития частной инициативы, т. е. работает в рамках той же самой негативной концепции свободы. Становлению рыночных отношений предшествует "процесс освобождения личности от пут, которые приковывали ее к привычным или предписанным способам повседневной действительности",[241]241
  X а й е к Ф. Дорога к рабству // Вопросы философии, 1992, № 12. С. 114.


[Закрыть] т. к. для организации массового производства надобно наличие свободной рабочей силы. Процесс освобождения от традиционных идеалов, норм, ценностей объявляется неоспоримым благом. «В этой расширяющейся способности действовать без препятствий со стороны других и заключается наиболее ощутимая ценность, благо человека».[242]242
  Там же.


[Закрыть] В пределах свободного пространства каждый стремится захватить побольше свободы, достичь максимально возможного, естественно, потеснив при этом конкурента. Стремление к постоянно возрастающему объему личной свободы приводит к следующему результату: «Основу отношений между индивидами составляют соперничество, страх и антагонизм»,[243]243
  Ф р о м м Э. Указ. соч. С. 138.


[Закрыть] ибо никто не желает быть аутсайдером, неудачником, отверженным.

Общее состояние межчеловеческих отношений в гражданском обществе наиболее точно и емко выражено в известной формулировке Т. Гоббса "война всех против всех". Последовательное развитие событий завершается установлением диктатуры сильнейшего меньшинства, диктатуры "самых дельных людей" (Ясперс), и крахом свобод других, менее удачливых и менее приспособленных к «рыночным» условиям сограждан.

В целях самосохранения и безопасности, из жгучей потребности ужиться всем вместе, граждане вынуждены пойти на создание государства и добровольный отказ от части личных «неотчуждаемых» прав. Демократическое государство "необходимо лишь постольку, поскольку нужно оградить общее достояние от полной катастрофы". "Они объединяются ради того, чтобы существовать предоставленными самим себе и защищать «естественные» права, которые не могли защитить ранее. А далее они используют введенное перемирие для того, чтобы заняться реальным делом жизни: достижением частного материального благополучия для себя и своих семей".[244]244
  Кемпбелл Дж. Свобода и сообщество // Вопросы философии, 1991, № 12. С. 113.


[Закрыть] Государство воспринимается как неизбежное, но полезное «зло», т. к., с одной стороны, оно ущемляет, ограничивает личные интересы и волю индивида, с другой – выполняет функции «стража» и «арбитра» действий граждан, преследующих свои личные цели. От двойственности восприятия и происходит жесткое, строгое и четкое разграничение на сферу частно-личного интереса и государственно-общественного. «Здесь государственная обязанность принимается как уступка некой необходимой силе, хотя бы не зловредной, но все-таки чужой. Уступка эта делается для сохранения той доли своей свободы, которая окажется возможной, а следовательно, охотное согласие принять обязанность обусловливается в личности тем, сколько за это дадут прав».[245]245
  Тихомиров Л. А. Единовластие как принцип государственного строительства. М, 1993. С. 166.


[Закрыть] За гражданином признается законное право отстаивать своекорыстный интерес, но требование любить государство, страну совершенно не обязательно и даже нелепо. Вероятно, именно поэтому европейская история не знает народных войн (движение французского Сопротивления в годы Второй мировой войны несопоставимо по масштабу и накалу борьбы с партизанским движением на оккупированной территории Советского Союза). Действительно, если не сильно затронут личный интерес и частная жизнь, то идти воевать за неудачников, за пострадавших и подвергать смертельной опасности высшую ценность – собственную жизнь, без которой не будет и материального благополучия и свободы, не имеет ни малейшего смысла.