Текст книги "Нить курьера"

Автор книги: Николай Никуляк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Допив вино, стали прощаться. Уходя, она взяла с собой фотографию.

Наконец, дверь за нею закрылась, и я услышал, как она спускалась по лестнице, стуча каблучками.

– Откуда вы знаете эту чертовку? – грозно спросил меня Ковальчук, как только шаги ее смолкли. – Я ведь собирался ее задержать и доставить в комендатуру, поэтому и выходил с ней вместе на улицу. Она настоящая воровка, если не хуже.

– Почему же?.. – спросил я, рассматривая купленные полотна. – Ты имеешь в виду, что картины не стоили уплаченных денег?

– Я имею в виду, – сказал Ковальчук, морща лоб, – что когда пошел в спальню за деньгами, то Инга копалась в бумагах на письменном столе.

Я тихо рассмеялся.

– Не мерещатся ли тебе агенты разведки? Настоящий психоз.

Ковальчук нахмурился:

– Это видно хотя бы из того, что вот эта служебная тетрадь лежала под книгой, а сейчас лежит сверху.

И он показал мне, как и где лежала его тетрадь.

– Я уверен, что она рылась в бумагах.

Окинув Ковальчука оценивающим взглядом, я спросил:

– Почему же ты, в таком случае, распустил слюни и пировал с ней. Тебе может влететь за такую беспечность…

– Но ведь вы же сами хотели этого! – гневно выкрикнул Ковальчук.

– Я же не знал о том, что она рылась в бумагах.

– А я решил, что она вам знакома и вы ей благоволите. Я ничего не понял, вы меня сбили с толку. Но ее, пожалуй, можно еще догнать.

И он, схватив фуражку, бросился к двери.

– Постой, – остановил его я, – не будем поднимать панику. Она ведь еще придет к нам. Другое дело – сообщить куда следует…

Подождав минут десять, Ковальчук ушел, сказав, что ему надо на службу.

Дело в том, что, переселяясь к Ковальчуку, я решил пока не открывать перед ним служебной своей принадлежности, не навязывать ему своих подозрений и выводов и предоставить событиям развиваться естественно. Когда же будут собраны достаточные улики, тогда все станет на свое место и можно будет раскрыть себя.

В квартире я оборудовал тайничок, где сохранял нужные мне препараты. И с уходом Ковальчука принялся за работу.

Отпечатки пальцев Инги на бутылке, бокале и контрольные на фотопортрете «матери», который я незаметно для нее подменил, оказались исключительно четкими по своему рисунку. Они, к моему удовлетворению, полностью совпадали с отпечатками, оставленными ею и на нескольких страницах тетради, которые я заранее обработал на фиксацию отпечатков.

Значит, Ковальчук прав – Инга заглядывала в тетрадь.

Перенеся отпечатки на пленку, я пронумеровал и подписал их, и все эти материалы и препараты снова спрятал в тайник.

Теперь надо постараться всех этих «художников» и «продавщиц картин» держать в руках, и самому направлять дальнейшее развитие событий.

Вечером, вызвав меня к себе, Федчук попросил подробно рассказать о встрече с Ингой и внимательно просмотрел доставленные мною материалы.

– Что ж, – сказал он, – первый шаг сделан. Ковальчук утверждает, что Инга просматривала его тетради, и это действительно так. Теперь он будет нам помогать…

Федчук усмехнулся и поднял палец:

– Но я не думаю что она только посмотрела в тетради, а допускаю, что даже сделала несколько снимков. Ковальчук об этом не догадался. Вот, почитайте его заявление. Он, кажется, обвиняет вас в легкомыслии…

И он передал мне несколько листов, заполненных показаниями Ковальчука.

Читая их, я был не в силах сдержать улыбку:

– Это верно, – сказал я, возвращая бумаги, – так и должно было казаться со стороны. Я же принял ее, как старую свою знакомую…

– Хорошо, хорошо, – одобрил Федчук, – главное, действовать безошибочно и не забывать о своих благородных целях. Все хорошо, что хорошо кончается…

На улице шел дождь. Он барабанил по оконному карнизу. По серым стеклам бежали струйки, и сквозь них, как в тумане, виднелись огни города.

Федчук подошел к окну. По тротуару пробегали прохожие, кутаясь в плащи, блестящие от дождя.

– Вон как льет, – сказал он, – вы бы переждали немного.

– Ничего, не растаю, – пошутил я.

– Пленки с отпечатками сдайте на экспертизу. Пусть официально подтвердят полную их идентичность актом. А дальше…

– Я знаю, мы уже обсуждали.

– Ну что ж, желаю успехов.

Несмотря на дождь, Вена жила своей шумной жизнью. Сияла огнями неоновых реклам, окнами ресторанов, витринами магазинов. Звенела хмельными мелодиями скрипок, аккордеонов. Заливалась смехом, свистом и газированным желудевым пивом.

По смутно освещенному бульвару сновали и женщины с сигаретами в зубах.

Ковальчук уже спал. Я осторожно прикрыл дверь в спальню, сел к письменному столу, задумался…

Несмотря на то, что все шло нормально, по плану, я все же волновался за исход дела.

Зарницкий проживал в Первом районе Вены, где всякие операции союзников были запрещены. Задерживать его можно было только в советских районах города. Но от посещения советских районов Вены он настойчиво уклонялся. К тому же, брать Зарницкого надо было негласно, чтобы его арест советскими властями не стал достоянием посторонних.

Поедет ли он со мной, в моей машине? Нет, нет и нет!

Как же заманить его в нашу зону и взять без шума и без свидетелей?

Забот у меня было много, и дни проходили быстро. Да и Инга не заставила себя долго ждать. Она появилась у нас ровно через неделю и уже с порога бросила мне упрек:

– Работу над портретом задерживаете вы сами. Франц не знает, какого цвета должно быть платье. Из-за этого все стоит.

Подойдя ко мне и взяв меня за руку, предложила:

– Пойдемте, он вас ждет.

«Ловко придумано, – подумал я, – внезапная проверка. Ну, что же, я готов к любым испытаниям. Я этого и ожидал».

– Капитан! – громко окликнул я Ковальчука, – великий Рембрандт зовет нас к бессмертному портрету моей матери. Вознаградим же его своими щедрыми дарами. Наполним его карманы шиллингами и утолим его жажду.

– Готов! – только и выкрикнул Ковальчук.

Теперь, проинструктированный Федчуком, он свободно чувствовал себя в обществе Инги.

На лице Инги мелькнула тень огорчения. Приглашать нас двоих, видимо, не входило в ее планы. Но было уже поздно.

Болтая о картинах, мы быстро собрались, вышли на улицу и, взявшись за руки, затерялись в толпе.

Переступив порог кафе «Будапешт», я сразу же почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд, следящий за каждым моим движением.

Ведя меня за руку, Инга остановилась у столика в углу, за которым сидел давно не бритый, коренастый субъект в зеленой куртке и шляпе.

«Проверяют на знание внешности Зарницкого, – подумал я, – представляя под его именем совсем другое лицо. Не вызовет ли это у меня недоумения, смущения?»

– Вот он, Рембрандт, похититель ваших настоящих и будущих шиллингов, – смеясь, сказала Инга, знакомя нас с субъектом.

– Рад познакомиться, – сказал я и заискивающе поклонился.

– И я тоже, – буркнул субъект. – Я рисую панораму Варфоломеевской ночи, – затянул он гнусавым голосом. – Потрясающе! Несколько тысяч отрубленных голов. Море крови! И улыбающаяся мамаша Карла! Потрясающе!

Он беззвучно смеялся, при этом его тонкие с синевой губы растягивались почти до ушей.

– Вы любите отрубленные головы? – продолжал он. Я полюбил их с тех пор, как начал рисовать панораму Варфоломеевской ночи. Во-первых, отрубленные головы не нуждаются в шее. Если рисуешь отрубленную голову, то к ней не надо дорисовывать живота. Во-вторых, отрубленные головы не капризны. Они не хотят казаться лучше, чем есть. Не прячут лысин и не подводят ресниц. Их можно даже изображать затылками к зрителю. У меня почти все головы показывают затылок. Это драматично и потрясающе.

– Меня интересует портрет, – заговорил я, как только он сделал паузу. – Портрет мамаши.

– Мамаши Карла? – переспросил он. – Но ведь Карлов было не меньше дюжины, и, разумеется, у каждого была мамаша.

– Моей, моей мамаши, – смеясь, уточнил я.

– Вашей мамаши? А вы что – тоже Карл? На фоне отрубленных голов мамаша Карла должна благоухать невинной розой. Ха-ха…

Он снова рассмеялся и снова понес свой бред.

Из-за стойки вышел Зарницкий. Вглядываясь в нашу компанию, он прошел вдоль стены, потом обратно. Наконец, сел и, решив кончать комедию, подозвал Ингу.

– Я извиняюсь, – сказала она, подойдя к нам, – папаша Рембрандт, видимо, удивил вас. Дело в том, что Франц отлучался, а я пошутила, представив вас этому интересному собеседнику. Хотя он тоже художник, но… – запнулась она и, смеясь, покрутила пальцем у виска, разметав при этом свои крашеные локоны.

– Так что же вы сидите? Ступайте к Францу. Он приглашает вас, разве не видите?

Я не шелохнулся и, невинно посмотрев ей в глаза, сказал улыбаясь:

– Веди, веди, дорогая, только больше не представляй помешанным.

Она взяла меня за руку и подвела к столу Зарницкого.

– Знакомьтесь.

Первое испытание выдержано!

– Рад познакомиться, – сказал я.

– И я тоже.

– И тоже рисуете панораму?

– Нет, всего-навсего портрет мамаши. Уверен, что это не будет потрясающе.

Все рассмеялись. Он дал понять, что слышал нашу беседу.

– Садитесь, – предложил он и заказал всем по чашечке кофе с коньяком. – Как вам нравится Вена?

– Вена чудесна, – ответил я, чувствуя, что Зарницкому это будет по вкусу. – Но приходится очень сожалеть, что, живя здесь уже около года, мы достаточно хорошо ознакомились только с экзотикой маршрута: казарма – дом и, наоборот, дом – казарма.

– Все время уходит на работу с солдатами. Да и самим не хочется отставать от новинок военной техники, – объяснил Ковальчук.

– Грустная экзотика, – заметил Зарницкий, – но давайте перейдем к делу. Кстати, где же расположен тот уголок, изображением которого вы хотите пополнить свою коллекцию.

С этими словами он извлек из кармана брюк карту Австрии и положил ее передо мной. Я внимательно рассмотрел карту, делая вид, что путаюсь в названиях населенных пунктов и рек. Зарницкий пристально следил за моим взглядом. У него за спиной стояла Инга.

Наконец, долго проблуждав по карте, я нашел нужное место.

– Вот здесь, – сказал я, – указывая на крутой изгиб реки Аланд. Я там ловил форель и чуть не утонул в водовороте…

– Далековато, – заметил Зарницкий. И, помолчав, спросил – Как же вы туда добираетесь? Может быть, у вас есть машина?

Но и этот вопрос не явился для меня неожиданным: «Машины он боится – я знаю».

– Видите ли, в тот раз мы ездили с генералом. Но при поездке без генерала можно воспользоваться автобусом или такси.

– Что ж, это можно. Таксиста я подберу, если вы не возражаете, такого, что не застрянет на асфальте, как некоторые.

– Вот и хорошо, – резюмировал я.

Теперь я, в свою очередь, попросил Ингу подать три порции коньяку, который мы сразу же выпили.

– Поговорим о портрете, – продолжал Зарницкий. Поскольку это не касается капитана, он может подождать здесь, а мы тем временем совершим экскурсию в мастерскую. Кстати, вы сумеете оценить и точность рисунка. На это потребуется не более часа. Ну, как, согласны?

– Но прежде мы выпьем, – предложил я.

– За дружбу, – уточнил Ковальчук.

Он снял с себя пиджак и повесил на спинку стула. Подоспевшая Инга сразу же переместила его за стойку.

– Так неудобно, – сказала она, – и загораживает проход.

В ответ Ковальчук только махнул рукой и снова заказал коньяку.

– Жду ровно час, – пробурчал он мне вслед.

Пройдя вместе с Зарницким через мост, мы свернули к Рингу и вошли в подъезд шестиэтажного дома. На площадке второго этажа Франц остановился, открыл ключом дверь и отступил, пропуская меня вперед.

В первой комнате была мастерская. Стены здесь были завешаны полотнами, на которых, как это и описывал незадачливый лейтенант Костров, «красовались» голые женщины. На других полотнах были нарисованы ангелы с еле заметными крылышками.

Повсюду валялись банки с краской, обрывки материи, старые кисти и винные бутылки, представлявшие, судя по этикеткам, образцы доброй половины бутылочной продукции мира.

– Эти картины находят спрос, – заметив мое смущение, пояснил Зарницкий. – Говорят, что они повышают тонус. Вы не находите, что искусство рисования родственно медицине, биологии, психологии…

– Вполне возможно, в основе нашего мировоззрения лежит принцип, утверждающий, что все явления в природе и обществе, как бы на первый взгляд не казались контрастными и непримиримыми, связаны между собой и обуславливают друг друга.

– Да? – удивился Зарницкий. На какой-то миг он помрачнел. – Но оставим философию, – предложил он, грустно улыбнувшись, – жизнь такова, что иногда в нее приходится заглядывать с черного хода, хотя он и связан с белым.

Я заметил, что он пьянел, и этот процесс сопровождался у него ослаблением воли.

«Жаль, что он живет в Первом районе, а то взял бы его прямо здесь», – подумал я.

– Пройдемте, – указал он мне на дверь в соседнюю комнату.

Но едва мы переступили порог, как по комнате метнулась женщина. Она судорожно схватилась за штору в тщетной надежде прикрыть себя.

Это была голубоглазая блондинка Эльфи, известная мне из показаний Кострова.

За перегородкой послышался скрип кровати. Я отступил назад, в мастерскую. Зарницкий сделал еще два шага по комнате, потом заколебался, повернул обратно, вышел, закрыл за собой дверь. Он сделал это очень осторожно, словно боясь разбудить кого-то.

По его ошеломленному виду можно было понять, что era механизм «не сработал», где-то произошла осечка.

– Как неприятно, – сказал я, – вошли без предупреждения, не дали знать подруге, что с вами заказчик.

– Подруге? – усмехнулся Зарницкий. – Не беспокойтесь, это одна из моих натурщиц. Она готовилась к сеансу. Хотите, я сейчас начну ее рисовать, и за это время она в вас влюбится.

– В меня? – переспросил я, улыбаясь. – Но ведь я не художник и позировать мне нет никакого смысла.

– О, – возразил Зарницкий, – что может значить художник для таких крошек, когда на каждом шагу попадаются одетые с иголочки капитаны и подполковники.

После выпитого он развязал язык и говорил теперь грубо, вульгарно:

– Она же, если взять ее за плечи или вообще… – и он так смачно прищелкнул языком, что, казалось, на сковородке лопнула жирная колбаса, – чудесная девчонка, не чопорная.

– Может, познакомишь во время поездки? – попросил я.

– Конечно. Не сомневаюсь, что оба останетесь довольны. – И он заговорщически подмигнул мне. – Это вопрос ближайшей недели. Жди Ингу.

От мастерской до кафе «Будапешт» мы спорили о стоимости работы. Когда Зарницкий назвал цену, я нарочно вступил с ним в настоящую схватку, пока он не уступил.

В кафе мы возвратились, крепко держась за руки. Инга приветствовала нас поднятым бокалом вина.

Выпив еще, шумно расстались, условившись о скорой встрече, как и подобает друзьям.

Возвращались домой молча. Каждый думал о чём-то своем. Начал накрапывать дождь, и мы сели в трамвай.

«Резидент. Контакты с советскими военнослужащими», – вспомнил я надпись Федчука на обложке дела Зарницкого.

Как глубоко и тонко схвачена самая сущность дела, и это в то время, когда о ней можно было еще только догадываться. Теперь раскрыта вся психологическая мастерская Зарницкого, начиная с картин, «повышающих тонус», и кончая Эльфи.

Все последовательно было взвешено и продумано. Это был своего рода театр, на сцене которого Зарницкий чувствовал себя дирижером.

– Я схожу, – услышал я голос Ковальчука. – Немного проветрюсь.

«Марияхильферштрассе, – подумал я, – рядом „Империал“. Пусть сходит. Мешать ему не следовало. Я ведь знал, куда он спешит».

– А я домой…

Придя к Федчуку утром, я доложил ему все обстоятельства встречи с Зарницким.

– Значит, он ловил вас на знании своей внешности.

– И на том, какой я предложу транспорт. Уверен, что предложи я свою машину, все могло бы сорваться. Он очень осторожен и ко всему подозрителен.

– Знает, чего бояться, мерзавец.

Федчук украдкой взглянул на часы, вздохнул и сказал:

– Все «документы» Ковальчука они перефотографировали. Но очень крепко поплатятся, если изготовят по ним справки и удостоверения для своих шпионов, забрасываемых в наши тылы.

– Там есть дефекты?

– Да, разумеется, шпион с такими документами, что с горящей шапкой на голове.

Федчук посмотрел на меня неожиданно потеплевшими глазами…

– Я имел отношение к одной из таких операций в годы войны. Самым неожиданным в ней для меня было то, что шпионом, засланным в наши войска с заданием по добыче бланков солдатских книжек, оказался еврей из западных областей Белоруссии.

Федчук достал термос, налил из него две чашечки кофе, и мы сели за круглый стол.

– Понимаете, – продолжал он, – сидит в ДЗОТе на самом переднем крае пулеметчик, командир отделения, ведет огонь по фашистам, а в удобное время идет в лес, обшаривает карманы погибших, извлекает из них все документы и с помощью тайника переправляет в стан врага. Не случайно немецкая разведка довольно точно реагировала на все изменения в порядке оформления документов в наших войсках.

Я похвалил кофе. Федчук кивнул мне в знак согласия и, прищурив глаза, сказал:

– Когда этот шпион попросился на должность писаря в штабе, мы сочли его просьбу вполне резонной и удовлетворили ее. Тут-то и началось самое интересное.

Мы вновь отпили из чашек, и Федчук продолжал:

– Помощник начальника штаба, хранивший бланки солдатских книжек в своем сейфе, запустил их учет, дав этим возможность шпиону переправить некоторое количество бланков в свою разведку. Само собой разумеется, – лукаво улыбнувшись, сказал Федчук, – бланки в сейфе небдительного штабиста были нами своевременно подменены.

Похищенные бланки имели вполне определенный дефект, кажется, в написании буквы «Т». Кроме того, название книжки было подчеркнуто не жирной линией, а пунктиром. Таким образом, в немецкую разведку попали документы, которые могли помочь нам в задержании фашистских лазутчиков, переброшенных в наши тылы с этими документами. Об этом факте мы сообщили во все наши отделы на всех фронтах. А вскоре появились и первые ласточки.

Я помешал ложечкой в чашке и усмехнулся:

– И главная роль в этом принадлежала, конечно, писарю?

– Шпион фактически работал на нас, и мы ему не мешали. Оказалось, что немецкая разведка по образцам этих бланков изготовила в своих типографиях для разведшкол целую партию солдатских книжек. Это помогло нам задержать без единого выстрела несколько групп заброшенных в наши войска вражеских диверсантов.

Федчук встал и начал ходить по комнате.

– Кругом грохотали пушки, рвались снаряды и бомбы, свистели пули, – говорил он, – а мы сражались бесшумно, вооружая вражескую разведку липовыми документами и ликвидируя ее агентов сразу же после заброски в наши тылы. Так продолжалось около года, пока эксперты Канариса не раскусили, что их агент их дурачит, и не позвали его к себе. При попытке перейти линию фронта мы его и схватили. Оказался он старым конфидентом польской полиции, провокатором в рядах польской рабочей партии, на чем фашисты и купили его и забросили в наши войска.

Федчук сел к письменному столу. Я тоже подсел поближе.

– И вот я решил повторить этот эксперимент применительно к американской разведке, – закончил он экскурс в прошлое. – Война на бесшумном фронте имеет тоже свою стратегию…

– Бесшумный фронт, – повторил я, – хорошо придумано.

Федчук засмеялся, но по присущей ему привычке внезапно снова принял серьезный вид:

– Теперь мы должны подумать о том, что время работает не только на нас, но и против. С течением времени утрачиваются следы, из памяти очевидцев выветриваются события, а преступник получает возможность действовать безнаказанно или успевает исчезнуть.

Откинувшись на спинку стула, Федчук спросил:

– Когда вы намечаете начать реализацию?

Я улыбнулся, мысленно похвалив себя за то, что вопрос Федчука не был для меня неожиданным. Заглядывая вперед, я уже подготовил план задержания Зарницкого и участников его группы.

– Вот мои предложения, – сказал я, подавая Федчуку исписанные бумаги. – Теперь мы располагаем показаниями Ковальчука и документами научно-технической экспертизы.

Пока он читал, я сидел молча, крутя пуговицу на пиджаке.

– Что ж, действуйте, – сказал, наконец, Федчук. – Теперь это дело уже простое…

На этот раз Инга пришла позже обычного, ровно через девять дней после нашей встречи в кафе «Будапешт». На улице уже темнело. Ковальчука дома не было, и я вежливо пригласил ее в квартиру.

– Я пришла сказать, что все для поездки готово, и Франц просит завтра к пяти утра быть у «Эспрессо» на Карлсплатц. Оттуда и двинетесь.

– Великолепно, – обрадовался я и плечом подтолкнул ее к столу, где стояли бокалы вина.

– Что за приятное вино? – поинтересовалась она, отхлебнув его.

– Мускат из Крыма, из Массандровских подвалов.

– Нельзя ли еще?

– Можно, если разрешите мне отлучиться в мой собственный подвал. Там я припрятал еще бутылку.

– Пожалуйста.

Ее улыбающийся взгляд скользнул по схемам и плакатам – наглядным пособиям по авиационной технике, в беспорядке лежащим на диване.

– Только быстрее возвращайтесь, у меня нет времени долго ждать.

– Всего две-три минуты…

И я охотно оставил ее одну, в расчете на то, что она будет фотографировать. Возвратился я с бутылкой в руке:

– Рад, что могу доставить вам удовольствие.

– Вы настоящий рыцарь, – пошутила она.

Отойдя от раскрытого окна, села к столу. Томно улыбаясь, разлила вино по бокалам, но немного отпив, заторопилась.

– Вино-то, оказывается, замедленного действия, – спохватилась она, подавая мне руку.

– Именно поэтому и не стоит беспокоиться. Успеете добраться до постели.

Она ушла. Из открытого окна я помахал ей рукой. Но через четверть часа я снова встретился с ней, увидев ее выходящей из телефонной будки недалеко от нашего дома.

Я подъехал к ней на автомашине и, видя ее удивление, решил действовать напролом, не давая опомниться.

– Кажется, неувязка, – сказал я с досадой и огорчением. Срочно вызывают в штаб. Поездка может сорваться.

– А я уже позвонила Францу.

«Великолепно» – подумал я. А вслух сказал:

– Тогда поедем к нему извиняться… – и открыл дверцу автомашины.

Она беззвучно шмыгнула в машину. Уселась и, закинув назад голову, беспечно пролепетала.

– А потом вы подбросите меня к маме?

Ибрагим с места взял скорость…

Не я виновник того, что приехала она не к маме, а в хмурое серое здание с небольшими комнатками для допросов.

Не я виновник того, что пролила она много слез, прежде чем начала говорить.

А сказать ей было о чем.

На столе лежал фотоаппарат «минокс», умещавшийся в ее пудренице. Лежала и проявленная фотопленка с изображением плакатов и схем. Да и сама она была уже сломлена и, по-видимому, готова была признаться, дать показания.

– Почему вы, – заговорил я, видя, что она успокоилась, – может быть, менее виновная в преступлениях, должна будете расплачиваться за них. А Франц и Эльфи останутся на свободе, будут развлекаться и посылать на смерть новые жертвы…

– Нет! – воскликнула она, перебивая меня.

Она вся вдруг преобразилась. Глаза ее загорелись затаенным злорадством. Рот открылся…

– Это он сделал меня шпионкой. Он бил нас, когда мы не имели материалов. Запирал в кладовой, морил голодом. Заставлял спать с русскими офицерами. Не думайте, что он добр. Они хотят заманить вас на Урфар, похитить, заставить оклеветать Родину.

– Успокойтесь, – попросил я, – говорите спокойно.

Наконец, она замолчала и, отдышавшись, спросила упавшим голосом:

– Вы его арестуете сегодня?

– Да, – сказал я.

– А Эльфи?

– Да, – сказал я.

– Тогда пишите…

Теперь, даже если бы сам Зарницкий попробовал зажать ей рот, она бы продолжала говорить жестами.

К «Эспрессо» на Карлсплатц я прибыл с пятиминутным опозданием, предусмотренным планом. Накануне прополоскал рот спиртом. А вид у меня и так был довольно потрепанный после бессонной ночи.

Зарницкий открыл дверцу такси. Я поздоровался, потянулся, зевнул. Сел рядом с Эльфи и объявил:

– Поехали. Я буду спать.

«Все должно решиться сегодня, – не переставал думать я, – в ближайшие два-три часа. Протокол допроса Инги – замечательный документ для прокуратуры и суда. Но есть еще и материалы экспертизы, и вещественные доказательства. Теперь все эти документы представляют стройную систему прямых и косвенных доказательств, уйти от которых невозможно».

Рассуждая, я поймал себя на том, что действительно начал дремать. В машине меня укачивало.

Осмотревшись по сторонам и выбрав подходящее место, я сказал сонным уставшим голосом:

– Стойте, кажется подъезжаем.

– Как? – встрепенулся Зарницкий, – ведь до изгиба реки еще добрый десяток километров.

– Черт с ними, с изгибами рек, по-моему, надо перекусить.

Я взял свой маленький чемоданчик и извлек из него пакеты с водкой, вином и закусками.

– Я так проголодалась, – сказала Эльфи.

Она с завидной ловкостью импровизировала стол прямо на траве у реки.

Зарницкий будто бы насторожился, но, не заметив ничего подозрительного, успокоился. Мы выпили с ним по рюмке водки, а Эльфи с шофером попробовали вино.

– Мускат из Крыма, – сказал я, подавая им рюмки, – из Массандровских подвалов.

Они дружно похвалили чудеснейшее вино.

После завтрака, проехав километров восемь, мы, наконец, прибыли к конечной цели маршрута.

Я показал Зарницкому подобранное мной место с огромным деревом на берегу, и он начал набрасывать эскиз. Шофер спустился к реке за водою для радиатора. Мы с Эльфи дремали у машины.

Выбрав удобный момент, я насыпал сахару в бензобак.

– Все, – сказал Зарницкий, – расталкивая нас и ложась рядом на траву, – можно ехать.

– Может, купнемся? – предложил я.

– Мелко, – заметил он, – да и вода еще холодная.

– Тогда покончим с остатками завтрака.

Все снова выпили и закусили. А через полчаса двинулись в обратный путь.

Но вот, примерно на половине пути, машина зачихала и задымилась. Шофер свернул на обочину.

– Не доедем, – сказал он, осмотрев мотор и опуская капот. – Надо разбирать карбюратор. Черт знает что…

– Придется ждать автобуса или попутной, – сказал я.

И, отойдя от машины, начал ругать Франца за подобранного им дурака-шофера с его никуда не годной колымагой.

Он молчал, недоуменно пожимая плечами. С выходом из строя шофера такси, соотношение сил изменялось в мою пользу.

Слева и справа от дороги стеною стоял дремучий сосновый лес. Вглядываясь в темноту леса, Зарницкий все больше морщился и мрачнел. Возможно, соблазнившись солидным вознаграждением, он не доложил о поездке своему руководству, и теперь им овладевал страх. Видимо, ему очень хотелось быть подальше от этого леса, таящего в себе неожиданности. И когда на дороге послышался шум мотора, он оживился.

Эльфи выскочила на асфальт, и на нее чуть-чуть не налетел длинный, как сигара, сверкающий хромом лимузин, идущий в Вену.

Машину вел по-видимому, какой-то аристократ. Кузов машины был пуст.

Подбежав к разодетому водителю, Эльфи стала просить его подвезти нас до Вены.

– Италиано, – ответил он ей нараспев, указывая на себя. И деловито спросил:

– Сколько вас?

– Трое, – сказала Эльфи.

Все разместились сзади. Я сел рядом с Эльфи, Зарницкий– против меня, на откидном стульчике. Все радостно улыбались.

Я спокойно ждал наступления финала. События развивались без осложнений. Цель всей этой с виду праздной поездки– вывезти Франца и Эльфи в нашу зону, а затем пересадить их в другую автомашину – была достигнута.

Шофер гнал быстро. И уже через несколько минут на нас начала надвигаться Вена громадами домов и широченными кронами разросшихся каштанов. Но вот машина вздрогнула, стремительно вошла в крутой вираж и на большой скорости едва не перевернулась на бок.

Все вокруг заволокло пылью.

Я быстро приподнялся и всем телом навалился на Зарницкого, крепко сжимая ему руки.

Он зарычал. Эльфи взвизгнула.

Но в это время до слуха донесся скрип засова на воротах. Мы въехали в расположение советской воинской части в предместьях Вены.

К автомашине подбежали автоматчики.

Зарницкий поднял руки вверх, и я сразу же извлек из-под его левой руки пистолет «Вальтер».

Эльфи окинула меня взглядом, полным ненависти.

– В Сибирь? – спросил у меня Зарницкий с кривой усмешкой, похожей на гримасу.

Я молча кивнул головой.

– Только не передавайте меня чехам, – попросил он.

– Они не будут на нас в обиде. Мы за все взыщем.

Из лимузина вылезал шофер, теперь уже в пыльной и измятой одежде.

– Спасибо, Ибрагим!

Я подбежал к Салбиеву и крепко обнял его…

Над Веной всходило солнце, наступал новый день.