Текст книги "Кремлевский заговор от Хрущева до Путина"

Автор книги: Николай Анисин

Реформы Сталина для Хрущева и Маленкова – нож острый. И у них единственный способ не допустить реформ – убрать от власти Сталина. Но он – не только должностное лицо, он – Вождь. Отправить его в отставку невозможно, значит, надо устранить из жизни.

Маленкову дважды светила перспектива падения с властного Олимпа. Но он не упал – ни в 1945-м, ни в 1948-м – потому что отправил на тот свет Щербакова и Жданова. Сейчас такая же перспектива – и перед ним, и перед Хрущевым. Они вошли в сговор, и Хрущев как секретарь ЦК партии, курирующий Министерство госбезопасности, санкционировал выдачу ядов из Токсикологической лаборатории. Так не для товарища ли Сталина эти яды предназначены?

С этим вопросом, товарищ Берия, я обратился к Василию Сталину 20 февраля. Он отозвался на него весьма оригинально:

– Когда мой отец не был Сталиным, а был 16-летним Иосифом Джугашвили, он написал стихотворение, лирический герой которого ходил с дубовым пандури от дома к дому и дарил людям нехитрую песню:

 
А в песне его, а в песне —
Как солнечный блеск чиста,
Звучала великая правда,
Возвышенная мечта.
Человек с пандури заставлял песней биться окаменевшие сердца, будил у многих разум, дремавший в глубокой тьме:
Но вместо величья славы Люди его земли Отверженному отраву В чаше преподнесли.
Сказали ему: "Проклятый,
Пей, осуши до дна…
И песня твоя чужда нам,
И правда твоя не нужна!"
 

Отравили автора песни, – прокомментировал прочитанные строки Василий, – не простые люди его земли, а богачи или начальники, которые сами хотели повелевать душами и умами на этой земле.

Теперь по делу, – повысил тембр голоса Василий, – по твоему предостережению о яде отцу от двух соратников. Хрущеву и Маленкову не нужны ни великая правда, ни возвышенная мечта. Согласен, они боятся потерять их услаждающий наркотик – свои нынешние посты. Уверен, они на все готовы ради того, чтобы остаться на верхушке власти. Но и Хрущев, и Маленков боятся, трепетно боятся не только самого Сталина, но и его портретов в их кабинетах – трусы они. И если один из них и возьмет для Сталина яд, то непременно его выронит из дрожащих рук.

Василий не воспринял всерьез мои догадки. С преступным равнодушием к ним отнесся и признал это лишь тогда, когда крепкий организм товарища Сталина уже мучительно боролся с ядами – с ядами от Хрущева и Маленкова.

Наш полковник умолк. И Берия, ни разу до того его не перебивавший, спросил:

– Почему вы, товарищ Щадов, с вашей информацией о ядах пришли именно ко мне?

Врасплох нашего полковника вопрос не застал:

– Мне известно последнее перед смертью распоряжение Вождя – объединить органы милиции и госбезопасности в единое ведомство и назначить вас, заместителя председателя правительства, одновременно министром нового могучего Министерства внутренних дел. Товарищ Сталин предвидел сопротивление его реформам на разных уровнях власти. И дабы это вероятное сопротивление подавить в зародыше, он решил сосредоточить руководство всеми карательными структурами в одних надежных руках. Вам, товарищ Берия, я уверен, товарищ Сталин доверял больше других соратников. В вас он видел наиболее последовательного своего единомышленника и ваше влияние в стране значительно усилил, вверив вам милицию и госбезопасность.

Неожиданная смерть Сталина все смешала в иерархии высшей власти. Кто кому сейчас должен подчиняться? Хрущев фактически – главная фигура в ЦК партии, Маленков – в Совете министров. У вас, товарищ Берия, как у зампреда правительства и члена президиума ЦК, авторитет как в советских, так и в партийных инстанциях, и ныне в вашем распоряжении, как у министра МВД, – карательный меч. Так кто же из вас в стране может стать первым, кто – вторым и третьим?

Пока вы, товарищ Берия, решали жизненно важную для нашего народа научно-техническую проблему – создание атомной и термоядерных бомб – Хрущев и Маленков решили свои личные проблемы. Они состоялись-ут– вердились в качестве непререкаемых посредников между Сталиным и чиновным людом. Хрущев приучил слушаться себя партийный аппарат, Маленков – советский. Сталина теперь нет, и первым в стране суждено быть лидеру одного из двух аппаратов – тому, кто более нахрапист и решителен. Мне в настоящий день не ясно, кому достанется первая, кому вторая роль, но я не сомневаюсь – вам, товарищ Берия, роль третья не светит в любом случае.

Хрущев и Маленков – пленники догм. Они не приемлют перемен, которые востребованы жизнью и которые начал товарищ Сталин. Вы, товарищ Берия, не сомневаюсь, намерены сталинские реформы продолжить. Тем не менее даже если вы покривите душой и на словах присягнете на верность одному из лидеров аппаратов, то и при том ни Хрущев, ни Маленков не могут почувствовать сласть единовластия. Вы как личность и как деятель крупнее любого из них и любого же будете затмевать. А тихо-мирно вывести вас из президиума ЦК и лишить постов зампреда правительства и министра МВД они также не могут. Кишка тонка. Ваше влияние среди партийно-советского актива огромно, и разумных доводов для вашей отставки Хрущеву и Маленкову не найти. Что им остается? Только отправить вас на тот свет вслед за Сталиным. Если на его жизнь они покусились, то и перед вашей ликвидацией не остановятся. Поэтому мой прогноз на ситуацию в Кремле таков: либо Хрущев с Маленковым – ядом ли, выстрелом снайпера – уберут вас, либо вы свершите возмездие и по закону арестуете и расстреляете их. В схватке за высшую власть в стране не может быть компромисса. И…

Поднятой ладонью Берия повелел нашему полковнику утихнуть:

– Вам не кажется, товарищ Щадов, что вы слишком далеко зашли в ваших фантазиях?

– Никак нет, – отрапортовал наш полковник. – Я не могу предвидеть последствия нашего с вами разговора для меня. Но осознанно рискую, высказывая вам свой прогноз. Рискую не только потому, что хочу отмстить за отравление Сталина, Жданова и Щербакова. Мне лично от Хрущева и

Маленкова исходит не меньшая опасность, чем вам. Вас им надо уничтожить как конкурента во власти, меня – как свидетеля их крамольных деяний.

По поручению товарища Сталина я на исходе 40-х – в начале 50-х разрабатывал акции по устрашению евреев для того, чтобы подтолкнуть их к добровольной эмиграции на Землю обетованную. Цель операции "Чемодан – вокзал – Израиль", в моем понимании, оправдывала все средства и в плане акций вашего покорного слуги содержались и откровенное беззаконие, и излишняя жестокость наказания за реальные антигосударственные происки и наказание евреев, правовых норм не преступавших. Нужно было посеять страх и безысходность в еврейской общине – и они сеялись.

Я, имея "добро" от Сталина на свободу действий, намечал многие антиеврейские репрессии вне правового поля. А их проведение разными должностными лицами обеспечивалось прежде всего через секретарей ЦК партии – через Маленкова и Хрущева. Они по моей наводке из сталинской канцелярии добивались незаконных увольнений и арестов влиятельных евреев, они под угрозой партийной ответственности ломали судей и обеспечивали вынесение суровых, в том числе смертных, приговоров многим евреям не за преступную деятельность, а за нелояльность к Советскому государству.

Женатые на еврейках Хрущев и Маленков обрушивали кары на евреев отнюдь не по велению сердец. Но обрушивание было заказано. Я знаю в подробностях все факты их антиеврейских злоупотреблений, и в этом сейчас – опасность для моей жизни.

Но не только ради собственного спасения и не только из желания отмстить убийцам я пришел к вам. Ни Хрущева, ни Маленкова нельзя допускать к единовластию в стране. Они заражены троцкизмом и если захватят Кремль, то вытащат из могилы похороненный Сталиным Коминтерн. СССР опять придется выкидывать огромные деньги на мировое коммунистическое движение.

В отношениях же с правительствами буржуазной Европы и Америки как Хрущев, так и Маленков на первый план обязательно поставят пропаганду преимуществ социализма. Как с толком служить своим гражданам – им неведомо, а вот нести по миру идеалы Троцкого их зуд раздирает.

Но на Западе евреи господствуют в общественном мнении. И если я вскоре окажусь в Лондоне или Вашингтоне, если издам там книгу о том, как душили-травили советских евреев Хрущев и Маленков, то их на Западе не будут воспринимать ни коммунисты, ни капиталисты. Перед теми и этими Хрущеву с Маленковым надо прилично выглядеть, и потому они найдут повод уничтожить меня.

Наш полковник сжал кулаки:

– Товарищ Берия, мне не заказано стать нелегалом на Родине или скрыться за границей. Возможности для того и другого пока есть. И не страх привел меня к вам. Нельзя троцкистам и убийцам товарища Сталина отдавать Кремль. Они, Хрущев и Маленков, опасны для меня и для вас, но они же и тьму вреда принесут всей стране. А убрать их от власти способны только вы, и мой долг вам содействовать. Каким образом?

Я могу изготовить доклад. Ваш доклад, товарищ Берия, на сессии Верховного Совета. Такой доклад, после которого арест Хрущева и Маленкова у нас горячо одобрят, а на Западе расценят как законный и справедливый.

Первая часть доклада – на потребу мировому мнению – в моей голове. Я хоть завтра готов приступить к описанию беззаконий, свершенных против евреев Хрущевым и Маленковым. Документы, подтверждающие их беззакония, я похитил из сталинской канцелярии и спрятал в надежном месте.

Часть вторая доклада – для пробуждения гнева нашего народа к убийцам Сталина, Жданова и Щербакова – требует предварительной подготовки. Необходимо скрытно провести следствие по трем случаям выдачи ядов и снять показания с сотрудников госбезопасности, через которых отрава попала в распоряжение партийных вельмож-убийц. У меня уже созрело представление о цепочке передачи ядов, и я, мне кажется, сумел бы направлять ход следствия.

Внимание Берии наш полковник воспринял как согласие со всем им сказанным и отважился на рекомендации:

– Вам, товарищ Берия, надо перехватить у Хрущева и Маленкова первенство в реабилитации незаконно репрессированных евреев. Вы, а не они, должны амнистировать Жемчужину-Молотову, врачей-вредителей и оправдать посмертно Лозовского, активистов Еврейского антифашистского комитета и прочих незаконно казненных евреев. Это придаст убедительность первой части вашего доклада. Надо вам, убежден, и арестовать моего друга Василия Сталина. Арестовать, чтобы спасти. Василий с пылким своим темпераментом везде будет вещать об отравлении отца, и Хрущев с Маленковым его уничтожат. Пресечение слухов об отравлении Сталина необходимо и для успеха следствия по использованию ядов. Это следствие не удастся при подозрениях о нем у Хрущева и Маленкова – вторая часть вашего доклада может состояться только в глубокой тайне от них.

На "глубокой тайне от них" Евгений Петрович завершил пересказ слов Щадова и речь затем повел с произнесенной уже ранее цитатой из Гоголя:

– Так вот, в ночь с 5 на 6 марта 1953-го полковника Щадова и маршала Берию сам черт веревочкой связал. Маршал Берия, он же – член президиума ЦК партии, он же – зампред правительства, он же – министр МВД, обеспечил увольнение полковника Щадова из сталинской канцелярии и списание его с воинского учета как действующего офицера. Ему выдали паспорт, и он стал простым советским безработным. Но с бесплатной путевкой на курорт.

Сразу после похорон Сталина 38-летний полковник запаса Тихон Щадов отправляется в санаторий в Сочи. Занимает там отдельный номер и на второй день по приезду идет под вечер купаться в холодном еще море. Поплыл он по волнам и обратно не выплыл. Прохожий обнаружил на берегу его одежду и вызвал милицейский наряд. Персонал санатория одежду опознал, и был составлен протокол – полковник запаса Щадов пропал, вероятнее всего, утонул. Копию протокола из сочинского райотдела милиции переслали в Министерство внутренних дел, а оттуда сведения о пропаже бывшего особиста Сталина направили в первые приемные ЦК партии и Совета министров.

Полковник Тихон Лукич Щадов исчез. Исчез для Хрущева и Маленкова. А в ведомстве Берии появился некий сотрудник Тихонов. Он обитал в строго охраняемом дачном хозяйстве советской внешней разведки в подмосковной Малаховке. Он ежедневно нечто творил – стучал на пишущей машинке. Он часто звонил по телефону. Он, обросший густой черной бородой, иногда куда-то выезжал на присылаемой за ним машине со шторами. Он регулярно получал почту, доставляемую фельдъегерями.

Законспирированный Тихонов жил напряженной жизнью. После того, как в апреле 1953-го Берия арестовал генерал-лейтенанта Огольцова, которому в Министерстве госбезопасности была подчинена Токсикологическая лаборатория, Тихонов-Щадов не только составлял текст о беззакониях Хрущева и Маленкова, но и негласно контролировал следствие об использовании ядов не по заявленному назначению.

К лету 1953-го Тихонов-Щадов свои обязательства перед Берией выполнил. Есть лаконично-точный и убедительный перечень незаконных деяний двух партийных сановников, имеются и свидетельские показания о передаче ядов приближенным Хрущева и Маленкова. Проект доклада Берия на сессии Верховного Совета с доказательными обвинениями в тяжких преступлениях секретаря ЦК Хрущева и председателя Совета министров Маленкова был подготовлен к середине июня. И доклад бы в ближайшее время состоялся, и грянул бы гром для Хрущева с Маленковым. Но им кто-то из МВД раскрыл выводы следствия по ядам. Они впали в панику и с сумасбродного страха спешно-преспешно склонили партийную верхушку преступить нормы закона и здравого смысла. Расправились с Берией в июне 1953-го с абсурдным обвинением его в шпионаже в пользу Великобритании и намерении реставрировать в СССР капитализм.

Убийство Берии было и убийством Тихонова. Тихонов приказал долго жить. А человек с документом на его фамилию превратился в Тихона Лукича Щадова и летом 1953-го затерялся на просторах одной шестой суши. А поскольку он, Щадов, полковник запаса, официально считался пропавшим-утонувшим в море, в розыск его не объявили. Власть имущие об исчезнувшем особисте Сталина забыли, он им о себе никак не напоминал.

Глава 8 Блеф Суслова

Евгений Петрович сделал краткую паузу и продолжил:

– Минуло семнадцать лет. Теплым июльским днем 1970-го шел по северо-западной Руси кортеж автомашин – лимузин ЗИЛ, черная "Волга" и два "жигуля" автоинспекции. В лимузине помимо водителя сидели трое – завотделом и секретарь ЦК КПСС Борис Николаевич Пономарев, говорящий по-русски коммунистический деятель из Европы и сопровождавший их в поездке первый секретарь обкома партии Иван Иванович. И тем днем все трое возжелали полюбоваться видом стоявшего на их пути старинного монастыря. Вышли они из лимузина, поглазели с горы-площадки на купола церквей и стены монастыря, и тут обкомовский секретарь Иван Иванович ни с того ни с сего заповествовал:

– Интересный у нас случай недавно приключился. Готовились мы отмечать 25-летие Победы. Наметили пригласить в столовую обкома на праздничный обед ветеранский актив области и трех фронтовиков, которые, как установило Министерство обороны, живут в нашей области и которым в войну не вручили присвоенных им боевых наград. Числа 5 мая на прием ко мне напросился областной военный комиссар и доложил:

– Один из фронтовиков, не получивший в 1942-м орден, прописан – в монастыре. Он – монах.

А потом спрашивает:

– Будем его звать на обед?

– Вопрос непростой, – стал я думу думать. – Обком КПСС отвечает за атеистическое воспитание. В наших партийных стенах, вроде бы, не должно быть места монаху. Но он же за Родину воевал, Родина воздала ему за боевые заслуги, и негоже отделять его от двух других фронтовиков, награды которых не дошли до них в свое время.

Монаху передали приглашение на праздничный обед. И что? Он его не принял: "Я не могу участвовать в партийных гулянках".

Ответ его меня насторожил – попахивал он враждебностью к партии. Но орден монаху полагался серьезный – орден Боевого Красного Знамени. Не вручить нельзя. Я велел облвоенкому выехать сюда, позвать монаха из монастыря в горисполком, выдать ему орден и навести о нем справки в районном военкомате. Отчет облвоенко– ма меня просто ошарашил: оказывается, антипартийно настроенный монах служил как полковник в секретном секторе ЦК партии – в канцелярии Сталина.

От сей невзначай выданной информации у Пономарева полезли на лоб глаза, и между ним и первым секретарем обкома Иваном Ивановичем возник совершенно неожиданный для последнего разговор.

Пономарев. Вы знаете, как звать этого монаха? Как его фамилия, имя, отчество?

Иван Иванович. Еще бы, знаю. Щадов Тихон Лукич. В монашестве – отец Тихон.

Пономарев. Я хочу увидеть монаха Тихона и потолковать с ним. Завтра вернусь сюда из санатория, приеду ровно в полдень в горисполком, а вы привезете туда монаха из монастыря.

Иван Иванович. Прошу прощения, Борис Николаевич, но отец Тихон может не согласиться поехать. Мне доставлять его в горисполком с милицией?

Пономарев. Он согласится. Только пусть ваши люди скажут ему, что с ним желает встретиться не секретарь ЦК КПСС Пономарев, а Борис Николаевич Пономарев, который сменил Соломона Абрамовича Лозовского на посту начальника Советского Информбюро. Вы запомнили, как следует передать предложение о встрече?

Иван Иванович. Запомнил.

После пересказа этого диалога Евгений Петрович встал из-за стола, прошелся по кабинету ресторана туда– сюда и оглядел сверху меня и Серегу:

– Да, друзья мои, чувствую – утомил я вас своим повествованием. Буду его в темпе, вкратце доводить до конца.

Он снова сел на свой стул:

– Вернемся в июль 1970-го. Монах Тихон приехал– таки в горисполком к секретарю ЦК Пономареву. Два единомышленника в прошлом, два некогда добрых товарища встретились спустя почти двадцать лет. Встретились с теплотой друг к другу. Расстались с прохладцей.

Тихон Лукич Щадов в монашестве, как выяснилось, следил за всем происходящим в СССР и мире. И от него входивший в высшее руководство страны Пономарев услыхал:

– Вы свергли Хрущева и прекратили его бессмысленные эксперименты в управлении – ликвидировали Совнархозы и разделение парткомитетов на городские и сельские. Хорошо. Но вы точь-в-точь восстановили сталинскую систему управления, которая самого Сталина не

устраивала. Вы заморозили эту систему, и ваш режим власти не может быть эффективным.

Вы сохранили верность реанимированному Хрущевым троцкизму. Вы – меценаты компартий Запада. Вы посадили на шею нашему народу так называемы социалистические режимы в Азии, Африке и на Ближнем Востоке. Вы пытаетесь распространить социализм там, где ему ни за что не прижиться, и тратите на это страшно великие деньги.

Но вы в своей стране не финансируете как должно научно-технические разработки нигде, кроме военно-промышленного и сырьевого комплексов. Вы обрекаете СССР на безнадежное технологическое отставание от капиталистических держав в машиностроении и производстве ширпотреба. Вы тупо везде почти регламентируете оплату труда и отнимаете у людей крупнодоходные стимулы, без которых не может быть прорыва в качестве и количестве товаров и услуг. Вы ведете страну к полному ее поражению в экономическом состязании с вражеским Западом.

Вступать в спор с монахом секретарь ЦК посчитал ниже своего достоинства. На прощание они не обнялись.

Евгений Петрович кивнул головой мне и Сереге:

– Все. Выхожу на финишную прямую. О свидании с отцом Тихоном секретарь ЦК Пономарев счел необходимым уведомить второе по значимости лицо в стране – Михаила Андреевича Суслова. Между прочим, мол, я столкнулся с нашим общим знакомым – с особистом Сталина полковником Щадовым. Живой он, к удивлению, здоровый, молится в монастыре за спасение своей души и злобствует на сегодняшнюю политику партии и правительства.

Суслов отреагировал на сказанное совершенно не так, как предполагал Пономарев:

– Значит, полковник Щадов жив?! Да, но он давно уже не полковник, а генерал-лейтенант. Сталин присвоил ему это звание в конце февраля 1953-го. Оформили присвоение по окончании траурных дней, и я как член президиу

ме

ма Верховного Совета СССР хотел даже тогда поздравить Щадова. А он пропал…

На глагол "злобствует" из уст Пономарева Суслов не обратил внимания, а сообщению о здравии Щадова в монашестве порадовался. По двум причинам.

Во-первых, на исходе 40-х именно особист Щадов, а не кто-то другой, поставил в известность Сталина – секретарь, завотделом ЦК и главный редактор газеты "Правда" Суслов тяжко кашляет, а о хвори своей не смеет заикнуться. Щадов же подписал у Вождя распоряжение об отпуске Суслову на лечение. Он избавился от туберкулеза и не забыл – кого ему за то благодарить следует.

Во-вторых, Суслов как куратор архива ЦК с 1955-го знал, что Щадов накануне увольнения из сталинской канцелярии изъял из нее важные документы и обратно их не вернул. И его, Суслова, беспокоила мысль – а не попадут ли исчезнувшие документы к иностранным спецслужбам, не опубликуют ли их и не перетолкуют на Западе во вред партии и Советскому государству. Но Щадов в монастыре в России. Он не таит своих взглядов перед секретарем ЦК КПСС Пономаревым, стало быть, не чувствует вины перед страной, и, следовательно, им, вероятно, похищенные документы во враждебные руки не передавались и не будут переданы. А как тому не порадоваться?

И недели не прошло со дня беседы Пономарева с Сусловым, как настоятель монастыря повелел монаху Тихону сесть в черную машину "Волгу" председателя горисполкома и вместе с ним отправиться в Москву – в Государственный комитет СССР по делам религии. Там отцу Тихону – Тихону Лукичу Щадову – преподнесли два генеральских удостоверения – одно образца 1953-го, второе – 1970-го. В первом со штампом "Погашено" было написано – "генерал-лейтенант, сотрудник по особым поручениям председателя Совета Министров СССР". В удостоверении втором со штампом "Копия" и с фотографией семнадцатилетней давности – "генерал-лейтенант запаса".

Чаепитие по случаю вручения удостоверений в Госкомитете не затянулось. Не затянулось потому, что два крепких парня в штатском попросили Щадова пройти с ними. Они посадили его в другую черную же "Волгу" и отвезли в скромный московский особняк за высоким забором. В нем генерал-лейтенанта в одежде монаха проводили в комнату с роскошным ковром на полу, со столиком из мореного дуба и глубокими кожаными креслами. В одно из них он опустился и через пять-десять минут увидел в комнате Суслова.

Что из былого пришло им на память при встрече – пропускаю. Второе де-факто должностное лицо великой державы возжелало принять скромного инока, дабы вопросить его – где документы, уплывшие из сталинской канцелярии. Суслов положил перед Щадовым список утраченных документов. Щадов признал: они им похищены и переданы потом Берии. Суслов сделал вид, что поверил. И перевел тему разговора:

– Слухи ходят, что вы обличаете нашу нынешнюю политику.

Щадов обрушил на Суслова то же примерно, что и на Пономарева несколькими днями назад. Но при этом Суслов, в отличие от Пономарева, не кислую мину на лице состроил, а спокойно прочитал стих Гёте:

 
Суха теория, друг мой,
Но древо жизни зеленеет.
 

И так же спокойно Суслов молвил Щадову:

– Ваша критика политики страны – критика гражданина без бремени ответственности. А обремененные ответственностью должны прежде всего думать о безопасности дома, в котором мы живем. Нельзя затевать в нашем доме ремонт с изменением правил общежития без уверенности в том, что от того не будет пострадавших. Древо жизни у нас зеленеет. Время перемен еще не наступило. Но, – оговорился Суслов, – это время не за горами, и я считаю уместным закрытое критическое осмысление нынешней политики в ЦК партии и правительстве. Следует медленно заквашивать оптимальные дрожжи будущих реформ.

Встреча Тихона Лукича Щадова с Сусловым затянулась надолго. Прибыл на эту встречу Щадов как монах и убыл как таковой. Но через три дня он вернулся из монастыря в Москву. Вернулся навсегда.

Бывшего монаха и генерала-лейтенанта запаса Щадова назначили советником в Верховный Совет СССР. Он занял отдельный кабинет с правительственной связью в здании напротив Александровского сада при Кремле. Ему выдали ордер на квартиру с мебелью на Кутузовском проспекте и предоставили в пожизненное пользование двухэтажную дачу покойного генерала Генштаба. Полагалась советнику и служебная машина в любое время суток.

Но не должность с благами выманила Тихона Лукича из монастыря. Суслов соблазнил его интересной ему ролью. Ролью независимого эксперта ситуации в стране и дегустатора настроений в партийно-советских кругах власти: хотят ли там перемен в идеологии, политике, экономике – и если да – то каких перемен именно?

В кремлевской номенклатуре при Брежневе и Суслове еще жили-были чины, с которыми советник Верховного Совета Щадов имел дела как особист сталинской канцелярии. Каждый из этих чинов на партийных съездах в 1956-м и 1961-м аплодировал похабным речам Хрущева по разоблачению культа личности Сталина. Но каждый из них и тогда сохранял внутри былой трепет перед Вождем. А когда на дворе год 1970-й, когда Хрущев давно – в политическом небытии и когда похабщина его, хоть и официально не осужденная, совершенно не обязательна к употреблению, то в очень влиятельных кабинетах охотно отзывались на сообщения дежурных помощников:

– Вам звонит советник Верховного Совета СССР, бывший сотрудник по особым поручениям товарища Сталина…

Помнившие Тихона Лукича Щадова чины из ЦК партии и Совета министров принимали его с объятиями. Принимали и душу отвести в воспоминаниях, и посудачить просто так обо всем любопытном сталинскому особисту, скрывавшемуся в монастыре от Хрущева.

Через высокопоставленных старых знакомых Щадов под разными предлогами выходил на чинов, продвинутых в центры власти СССР при Брежневе. И отказа ни от кого из них не встречал. Приятно было, скажем, секретарям ЦК партии Кириленко и Кулакову, членам над всем возвышавшимся Политбюро, узнать, что с ними, провинциальными начальниками до 1953-го, желает потолковать особа, приближенная некогда к самому Сталину.

Новая должность Щадова официально именовалась – "советник Верховного Совета СССР по общим вопросам". Официальные же обязанности, согласно договоренности с Сусловым, на него не возлагались. Ему надлежало: из года в год обсуждать любые проблемы с любыми, кроме Брежнева, чинами, изучать реальное положение дел в городах– весях и выводы свои докладывать только "серому кардиналу СССР" – второму лицу в стране – Суслову.

Пять лет советник Щадов гонял чаи в солиднейших московских кабинетах. Пять лет в перерывах между чаепитиями в столице разъезжал он по одной шестой суши – от сибирского озера Байкал до среднеазиатского озера Иссык-Куль, от нефтегазовых месторождений в тундре Тюменского Севера до фруктовых плантаций в Закавказье. Его контактам с должностными лицами никто не препятствовал, его поездки никто не ограничивал.

Наступил май 1975-го. Страна отметила тридцатилетие Победы в Великой Отечественной войне под новую песню: "Это праздник – с сединою на висках, это праздник – со слезами на глазах…" У битого пулями в той войне фронтовика Щадова слезы в юбилей навернулись. И не только память его мучила. Еще и предчувствие: стране – победительнице фашизма уготован разгром от западной демократии.

В середине мая 1975-го советник Верховного Совета Тихон Лукич Щадов встретился с Сусловым и вручил ему докладную записку Ее первая страница выглядела приблизительно так:

– Цитата из очереди за колбасой: "Народ и партия – едины, да только разное едим мы".

В стране – дефицит мясных, рыбных и молочных продуктов по установленным государством ценам. Но партийно-советские чины отменно за гроши кушают в закрытых от народа служебных столовых и покупают семьям лучшую еду в закрытых же буфетах-магазинах.

В стране – дефицит бесплатного для всех граждан жилья. Но зачисленные в ряды партийно-советского аппарата получают лучшие квартиры вне очереди.

В стране – дефицит модно-качественной одежды и обуви. Но партийно-советские работники с чадами и домочадцами без проблем отовариваются лучшими шмотками с черного хода универмагов и торговых баз.

В стране – дефицит справедливости в образовании. Детки партийно-советских начальников занимают студенческие скамьи в лучших вузах вне зависимости – талантливы ли они или бездарны.

Номенклатура на разных уровнях процветает. Ну и ладно бы. При Сталине достаток рядовых граждан был тоже ниже достатка чиновников. Но тогда они – сверху донизу – служили. Служили народу как за страх, так и за совесть.

Теперь чины на просторах страны не служат, а делают карьеру. Чем выше кто-то из них поднимается по служебной лестнице, тем комфортней ему во всех отношениях жить.

Руководители областей и республик, сотрудники ЦК партии и министерств не испытывают больше страха. Никто из них не опасается уже, что его лень, головотяпство и корысть могут, как при Сталине, стоить ему жизни или свободы. Не терзает смертельно-тюремный страх и начальников городов и районов. Сегодня к результативному труду всех чинов подстегивает только риск крушения карьеры. И с этим смириться – не грех.

Животный страх надобен был во власти в предвоенную мобилизацию, в войну и в пору преодоления послевоенной разрухи. Сейчас в стране нет чрезвычайных обстоятельств и карьерный риск – это нормальный стимул для нормальной деятельности всего аппарата управления. Он, в общем и целом, пока не растерял совесть и способен истребить оскорбляющий народ дефицит всего и вся. Но не истребляет его и не истребит. Почему?

На вершине пирамиды партийно-советской власти, воссозданной такой, какой она была при Сталине, нет Сталина с оптимально разумными директивами аппарату в пользу народа. Нет на этой вершине и Хрущева с замусоренными догмами скудными мозгами. Но во внешней политике СССР сегодня преобладает троцкизм хрущевского толка, в политике внутренней – хрущевский же курс не на интенсивное, а экстенсивное развитие страны с зажимом научного и хозяйственного творчества в экономике.

Далее в записке Щадова приводились его собственные подсчеты зарубежных трат Советского Союза. Вот какие круглые суммы отваливаются компартиям Запада. Вот какие баснословные финансовые и материальные ресурсы сплавляются социалистическим якобы режимам в Азии и Африке, в Латинской Америке и на Ближнем Востоке. Караул, внешняя политика нынешних руководителей СССР есть политика грабежа собственного народа.

Их политика внутренняя в записке Щадова расценивалась как политика абсурда.

На Западе, писал Щадов, научно-техническая революция. Там разрабатываются и с ходу внедряются новые уникальные технологии по энергосбережению и экономии горючего и сырья. В СССР же строят новые электростанции, наращивают добычу нефти-газа и вал металлов, полимеров, древесины, хлопка. И при том ни у министра, ни у рабочего нет личного интереса в рациональном использовании энергоносителей и сырья. Поэтому везде процветает ненаказуемое расточительство.