Текст книги "Энтомоптер"
Автор книги: Николай Внуков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)
– "Динамо".
– А что означает слово "динамо"? Ну!
Мы растерянно переглядываемся. Динамо... динамо. Действительно, что это такое?
– Машина, которая вырабатывает электричество, да? – робко произносит Борька.
– Никогда не угадывайте, это пустое дело! – хмуря брови, говорит Инженер. – Динамо – это слово, составленное из двух слов: греческого "динамис" – сила и латинского "мобилис" – движение. Динамо – это сила в движении. Ясно? А теперь тронемся дальше. Я уже говорил вам, что люди с древнейших времен наблюдали полет птиц и пытались им подражать. Казалось, что проще? Надо только соорудить крылья из подходящего материала, надеть их на руки, разбежаться, взмахнуть посильнее и... но не тут-то было! Из чего только не делали крылья: из птичьих перьев, из бамбука, обтянутого тончайшим шелком, из высушенных рыбьих пузырей и даже из резиновой пленки – и все напрасно. С каждым разом люди убеждались, что летать, просто взмахивая крыльями, невозможно. Именно в кажущейся простоте этого полета была какая-то тайна.
И тогда увидели, что существует еще более простой полет – полет на неподвижных крыльях, парение, или, как сейчас называют, планирование.
Неизвестно, кто создал первый в мире летательный аппарат. Наверное, китайцы. Тысячу лет назад они уже запускали в небо ярко раскрашенных воздушных змеев, сделанных из бамбука и шелка. Кстати, первые самолеты Можайского и братьев Райт были очень похожи на этих змеев.
Вскоре принцип парящего полета был раскрыт, и оказалось что он несложен. Надо только поставить крыло планера, словно змей, под углом к горизонту. Ветер, наискось ударяя в плоскость крыла, создает две силы. Одна сила поднимает крыло вверх, а другая отбрасывает его назад. Чтобы змей летел не назад, а вперед, его тянут на нитке против ветра. Но не всегда дует ветер. В безветрие приходилось создавать как бы искусственный ветер, давая планерам разгон. Сначала это делали вручную, подталкивая планер. Потом догадались поставить в передней части корпуса двигатель с пропеллером, который трогал машину с места и разгонял ее. Так был изобретен первый самолет. И с этого момента пошла борьба за скорость. Мотор и пропеллер были заменены реактивным двигателем. Чтобы уменьшить сопротивление воздуха, конструкторы делали форму крыльев и корпуса все более обтекаемой и одновременно уменьшали угол наклона крыла к горизонту – так называемый угол атаки. Но можно ли уменьшать угол атаки до бесконечности? Нет, конечно. Существует определенный предел, ниже которого самолет лететь не сможет. В борьбе за скорость оставался последний путь – увеличивать и увеличивать мощность двигателей и одновременно поднимать "потолок" самолетов, то есть высоту полета. Потому что чем выше, тем воздух разреженнее и меньше его сопротивление. Этим и занимаются сейчас авиаконструкторы во всех странах.
Инженер умолк и посмотрел на нас.
– Как вы думаете, самолет – хорошая машина? – спросил он вдруг.
– Еще бы! – воскликнул Тошка. – Взять хотя бы ТУ или ИЛ. Заглядишься!
– Летающие коробки, – сказал инженер. – Красивые летающие коробки. Только и берут внешностью. А если разобраться поглубже... Хотите знать, сколько у них недостатков? Считайте!
Первое: они жрут слишком много топлива. Один ИЛ, например, за перелет от Москвы до Ленинграда истребляет столько высококачественного бензина, сколько хватило бы на такой же пробег пятидесяти пятитонным грузовикам.
Второе: у всех самолетов очень сложное управление. Чтобы освоить его, нужно много времени. Пилоты учатся в специальных школах не меньше двух лет.
Третье: сами машины очень сложны по конструкции. Отсюда дороговизна. Знаете, сколько стоит один самолет? Столько же, сколько полностью оборудованная школа на пятьсот учащихся!
Четвертое: жизнь машины невелика, в среднем двадцать-двадцать пять тысяч летных часов. Это, примерно, три-четыре года, а потом на свалку.
Пятое... впрочем, я думаю, достаточно. Ну, что, хороши?
– Да-а, – протянул Юрка. – Вот тебе и самолеты... А когда не знаешь, думаешь: красота!
– Кстати, вся история авиации – это не великий путь завоеваний человеческой мысли, а непрерывная цепь заблуждений и ошибок. Именно заблуждений и ошибок! – воскликнул Инженер. – С самого начала человечество просмотрело короткий и прямой путь к цели. И вот результат. Строим красивые летающие коробки. И пишем в наших газетах, в наших книгах – человек летает, человек покоряет воздушный океан! Да разве это полет, я спрашиваю? Красивые серебристые коробки летают, а не человек! Человек и на полметра-то от земли подняться не может! Как ходил он сто тысяч лет назад по земле, так и сейчас ходит...
– Что же делать? – растерянно пробормотал Тошка.
– Изучать стрекоз, – сказал Инженер.
– Зачем?
– Потому, что у них сплошные преимущества и ни одного недостатка. Ни одного, понимаете? Природа постаралась так построить стрекозу, что у нее нет ничего лишнего. А в отношении энергетики это настоящее чудо! Стрекозиный полет в сорок раз экономичнее полета самолетов. Скажу проще. Если бы стрекозе удалось развить мощность в одну лошадиную силу, то она подняла бы сто восемьдесят килограммов груза. Скажу еще проще. Если бы удалось раскрыть тайну полета стрекозы, то человеку весом в шестьдесят килограммов нужно было бы развить мощность всего лишь в одну треть лошадиной силы, чтобы подняться в воздух. Замечу, что обычной езде на велосипеде, не особенно быстрой, человек развивает мощность пол-лошадиной силы.
Дальше. Для того чтобы оторваться от земли, самолету нужны время и длинный разбег. А стрекоза создает подъемную силу мгновенно. Ей не нужно никаких взлетных площадок. Полет стрекоз необычайно маневренен. Они летают боком, взмывают и падают вертикально, на полной скорости разворачиваются и летят в обратном направлении. Они могут стоять на месте и могут мгновенно набирать скорость в сто пятьдесят километров в час. Словом, они могут делать то, чего не может ни один вертолет, не говоря уже о самолетах...
В окно заглянул какой-то мальчишка,
– Брысь! – сказал ему шепотом Борька. – Куда лезешь?
– Не бойсь, не к тебе, – огрызнулся мальчишка. – Мне к Владимиру Августовичу.
– А-а, Славик! – обернулся Инженер. – Еще принес, да? Сколько штук?
– Четырнадцать, – сказал мальчишка, исподлобья глядя на нас, и выставил на подоконник пол-литровую банку, затянутую марлей. В банке шевелились стрекозы.
Инженер подъехал к окну и посмотрел банку на свет.
– Все до одной коромысла? Ну, молодец! Где же ты их добыл?
– Где нужно, – хмуро сказал мальчишка. – Старался. Еще ловить, что ли?
– Я думаю, больше не нужно, – сказал Инженер. – Мы закончили всю серию опытов. А ты что сегодня такой сердитый?
– Транзистор у меня пробился. Пе-шестнадцатый. В той схеме усилителя, которую вы мне дали, помните?
– С отрицательной обратной связью? Ну как же, помню. А почему пробился? Неправильно подключил, да?
– Транзистор-то? Правильно я его подключил. Что я, неграмотный, что ли? Будто не знаю, где эмиттер, а где коллектор? Знаю. Только вот ошибся малость... Торопился и полюса у батарейки перепутал. Дал, значит, на коллектор вместо минуса плюс. Он и пробился, конечно...
Мальчишка тяжело вздохнул. Инженер покачал головой.
– Вот видишь... Зачем торопился-то?
– Не знаю, – сказал мальчишка. – Побыстрее включить хотелось...
– Побыстрее... В таких делах, брат, не торопятся. Это усилитель низкой частоты, а не рогатка. Понятно? Подожди, может, я найду что-нибудь.
Он подъехал на кресле к столу, выдвинул ящик и долго перебирал там какие-то детали.
– Есть! – сказал он вдруг. – Нашел! Только не пэ-шестнадцать, а пэ-шестнадцать-а.
– Пойдет! – обрадовался мальчишка. – Даже лучше, чем шестнадцатый, у него характеристика стабильнее.
– Тогда держи, – сказал Инженер и бросил транзистор мальчишке. Мальчишка ловко поймал его, крикнул "спасибо", показал язык Борьке Линевскому и исчез.
– Чудотворец... – покачал головой Инженер, – перепутал минус и плюс... Хорош, а?
– Владимир Августович! – вдруг сказал Тошка с обидой в голосе. – Почему другим вы рассказываете и про транзисторы, и про схемы и монтировать учите, а нам только про стрекоз... Скоро две недели – и только одни стрекозы... Вы же сами обещали научить собирать приемники... Мы тоже хотим про характеристики и про коллекторы...
– Верно, Владимир Августович, вы обещали, – подтвердил Борька Линевский.
Инженер вздохнул и грустно посмотрел на нас.
– Хорошо, – сказал он.
Потом снова выдвинул ящик стола, вынул из него приемники и подал нам. Один приемник, тот, что включался от тепла руки, схватил Тошка, а тот, что побольше, взял Блин.
– Включайте и слушайте, – сказал Инженер.
Тошка сейчас же зажал свой приемник в кулаке и даже подышал на него, чтобы реле поскорее сработало. Юрка тоже повернул выключатель и начал настраивать приемник на станцию.
Тем временем Владимир Августович открыл тумбочку стола и достал из нижнего ящика небольшую модель самолета. Он поставил ее на стол и подозвал меня и Борьку.
– Пока они слушают, мы тоже делом займемся. Знаете, как называется этот тип летательных аппаратов? – показал он на модель.
– Моноплан, – сказал Борька, искоса взглянув на Юрку, который поймал, наконец, музыку.
– Вот и ошибся, – сказал Инженер. – Такие аппараты называются орнитоптерами или птицелетами, а вернее всего – махолетами. Смотрите.
Он поднял модель над головой, и мы увидели, что это действительно не обычный самолет. Крылья, обтянутые папиросной бумагой, были заострены на концах, как у ласточки, руля поворотов не было совсем, и пропеллера тоже не было, а в том месте, где крылья прикреплялись к длинной прямоугольной рейке корпуса, поблескивало какое-то сложное устройство из металлических пластинок и рычажков.
– Ни одному инженеру в мире еще не удалось рассчитать и построить машину, которая, взмахивая крыльями, поднялась бы в воздух. Я уже говорил об этом. Строят только вот такие модели, да и те летают неважно.
– А эта летает? – спросил я.
– Невысоко и недалеко, – сказал инженер. – Сейчас я вам покажу.
Он взял модель за корпус левой рукой, а правой стал крутить проволочную ручку под крыльями. С обеих сторон корпуса начали натягиваться две капроновые струны. Когда они натянулись так туго, что стали звенеть, Инженер, перехватив модель правой рукой и воскликнув: "Смотрите!" – слегка подбросил ее в воздух.
Судорожно взмахивая крыльями, орнитоптер неровными скачками заметался по комнате. Он был похож на невиданную белую летучую мышь. Ветерок ударял в лицо от его взмахов. То ныряя вниз; то взлетая к самому потолку, он сделал почти полный круг, с легким шелестом прошел над нашими головами, вылетел за окно, метнулся вправо и исчез.
Несколько секунд мы сидели открыв рты, потом я пришел в себя и бросился на улицу.
Орнитоптер повис на ветке липы, растущей у дороги, и какие-то мальчишки уже пытались сбить его оттуда камнями. Я погрозил им кулаком, подпрыгнул и, схватив за конец ветку, стряхнул модель на землю.
Она была целой, неповрежденной, и, точно живая, еще раз взмахнула крыльями у меня в руках. Но завод, видимо, уже кончился, капроновые струнки обвисли, и крылья опустились. Орнитоптер умер в моей руке. Я не удержался и стал его разглядывать. Все шарниры модели были сделаны из тонкой жести и стальных проволочек, и так здорово, что любо было смотреть. Даже обидно стало. Я никогда ничего не мог сделать хорошо. Я всегда торопился. У меня не хватало терпения аккуратно обточить какую-нибудь скобку или штифт, поэтому мои изделия лишь отдаленно были похожи на модели и почти никогда не работали. А тут все было ладно, все пригнано и сделано будто не руками, а на станке.
– Колька! Ты куда пропал?
Из окна на улицу выглядывал Борька.
– Мы тебя ждем, ждем...
– Иду.
В комнате уже не звенела музыка. И приемников в руках у Тошки и Юрки тоже не было. Приемники лежали на столе немые. Юрка и Тошка смотрели на орнитоптер, который я принес.
– Далеко залетел? – спросил Инженер.
– На липу.
– Значит, это лучший его полет. Садись.
Я сел.
Инженер посадил орнитоптер себе на ладонь.
– Дальше таких игрушек дело не пошло, – сказал он, – Так и остался человек только с принудительно парящим полетом. И пока больше он ничего не может...
Инженер посмотрел на орнитоптер и тронул пальцем легкое заостренное крыло.
– Но все-таки когда-нибудь машина, летающая, как птица, будет построена. Она будет похожа на трехколесный велосипед. Такие же педали, такая же цепь, и у руля рычажок переключателя ножного привода на крылья. А сами крылья с боков, на небольших кронштейнах. Поворот переключателя – и они распахиваются в стороны, тугие, звенящие. Нажим на педали, взмах – и вы уже над землей. Еще несколько взмахов – и внизу, в глубине, крыши домов, деревья, кусты... Тихо шелестит воздух, и вы скользите вперед, как тень... Вам не нужно дорог, не нужно горючего, вы можете приземлиться, куда хотите... Вы – властелин скорости и свободы... Когда-то люди боялись велосипеда. "Как я на нем поеду, у него всего два колеса?.." Теперь любой мальчишка выделывает на велосипеде такие финты, какие не снились эквилибристам прошлого столетия.
Пройдет совсем немного времени, и в коридоре у каждого будет стоять орнитоптер, вернее, не орнитоптер, а энтомоптер. Он будет так же обычен, как велосипед. Несправедливость должна быть устранена. Разве справедливо, что человек вырвался в космос раньше, чем овладел тайной настоящего полета?
Глаза у Инженера сияли, лицо разрумянилось, и таким он был еще больше похож на мальчишку. Орнитоптер в его руке трепетал, как живой.
Вдруг он поставил модель на стол и повернулся к Тошке и Юрке.
– А теперь я займусь с вами, друзья. Значит, вы хотите научиться монтировать карманные приемники? Это не так сложно, как некоторые думают. Итак, начнем...
Он взял большой приемник и снял заднюю крышку.
– Придвигайтесь ближе и смотрите внимательнее. Прежде всего обратите внимание на то, как расположены на панели детали... Юра, передай мне пинцет.
– Владимир Августович, – сказал Тошка. – Мы уже не хотим приемники. Мы тоже хотим орнитоптер. Мы просто про него ничего не знали...
– Честное слово, не знали, – прогудел Юрка.
Инженер отложил приемник в сторону и, прищурив глаза, посмотрел на ребят.
– Прежде чем решать, надо хорошенько подумать. Вы подумали? Может быть, приемники все же лучше?
– Нет! – замотал головой Тошка. – Ну что приемники? Пять раз послушаешь, от силы шесть, а потом надоест. Это дурак будет слушать транзистор до бесконечности... А мы... мы хотим орнитоптер, Владимир Августович...
– Решение бесповоротное? – спросил Инженер.
– Да, – в один голос сказали Тошка и Юрка.
– Ну что ж, друзья, тогда будем строить. Только не орнитоптер, а энтомоптер. Dinamis mobilis!
– Володя, тебе, наверное, хватит на сегодня. Уже пятый час.
Мы вздрогнули от неожиданности и разом обернулись.
У двери стояла высокая женщина, глаза которой были похожи на глаза Владимира Августовича – такие же большие и такие же светлые. В руке у нее была сетка с продуктами. Голос строгий. Раньше мы ее никогда не видели.
– Вы что, с утра занимаетесь? Мне кажется, мальчики совсем устали.
Инженер развернул кресло к двери и улыбнулся так растерянно и виновато, будто его застали за каким-то нехорошим делом.
– Да, да, мы уже кончаем, Верочка. Мы уже обо всем переговорили. У нас все в порядке. У нас все в полном порядке.
Мы поняли, что пора уходить.
Когда мы прощались, Инженер чуть слышно шепнул: "Завтра часикам к десяти".
Женщина вышла следом за нами во двор. У калитки она вдруг сказала:
– Вы на меня рассердились, мальчики? Нет? Ну и чудесно. Меня зовут Вера Августовна, я Володина сестра. Я вот что хочу вам сказать. Вы, наверное, уже догадались, что Володя очень, очень болен. Это сейчас он немного лучше себя чувствует, а три месяца назад у него не действовала левая рука. Ему совсем нельзя волноваться и уставать. Я вас очень прошу: не давайте ему горячиться, оберегайте его от волнений. Я днем на работе, не вижу его, а вы у него бываете, вам это легче, правда? Обещаете мне? Ну вот и все. Больше я вас не буду задерживать. До свидания.
Мы пошли, а она еще долго стояла у забора, задумчиво опустив голову.
5. Тайна взмаха
На другой день чуть свет я был на ногах. И опять, как вчера вечером, сердце замерло в груди от предчувствия необыкновенного. Необыкновенное было рядом – летающий велосипед с красивым именем орнитоптер. Я видел его так отчетливо, как стол в комнате или свои портфель с учебниками. Всю ночь он мне снился.
Я видел поблескивающий никелем руль и сложенные по бокам белые крылья. Он был похож на большую чайку, присевшую на волну, на чайку, в любой момент готовую взлететь.
Я вывожу его на улицу, сажусь в удобное низкое седло и на глазах у всех, взяв короткий быстрый разгон, поднимаюсь в воздух. Девчонки, задрав головы, затихают потрясенные, а мальчишки, наоборот, вопят от восторга и, задыхаясь, мчатся за мной по дороге. А я, не торопясь нажимая педали, плыву над садами, над улицами, над красными черепичными крышами к синим горам, и с каждым взмахом крылья поднимают меня все выше.
Внизу все странно меняется. Деревья становятся похожи на траву, дома – на костяшки домино, а вокруг раскрывается такая широта, такие просторы, что с непривычки слегка кружится голова.
И вот я уже ничего не вижу внизу – ни домов, ни людей, только река светлой ленточкой выбегает из блюдечка-озера да желтые ниточки дорог сходятся и расходятся на зеленом фоне.
А над головой голубой блеск неба, и я один, совсем один в этом бескрайнем блеске; и только орел, сорвавшийся crop, чтобы взглянуть на неведомую птицу, увидев человека, испуганно покачивается на крыльях и уходит в сторону.
Я лечу долго.
Проходят в вышине облака, бросая на меня быстрые, прохладные тени.
Посвистывает в спицах колес ветерок.
Жаркими брызгами обдает мне лицо солнце.
И поет, поет какая-то невидимая музыка, победная и прекрасная, от которой сладко щемит в груди.
Потом я поворачиваю назад, к городу, затянутому голубой мерцающей дымкой, и, широко раскинув крылья, парю, медленно снижаясь.
Внизу все начинает расти, меняя цвета и покачиваясь. Я снова вижу дома и высокие старые тополя в Затишье, и улицы, и людей, которые, подняв лица, смотрят на меня радостно и удивленно...
Вот что мне снилось всю ночь. Вот отчего я так рано поднялся и, нашарив в столе горбушку черствого хлеба, сунул ее в карман и по пустым, еще сонным улицам помчался к Борьке Линевскому.
К девяти часам мы собрались у Тошки. Сидели во дворе на скамейке, ежились от утреннего горного ветра и разговаривали.
Мы разговаривали, конечно, об орнитоптере.
– Красота! – мечтал Блин. – Захотел я, например, к бабке в Нартан. Сажусь, жму на всю железку, аж крылья свистят, и через десять минут опускаюсь прямо перед бабкиными окнами. Как ангел... Бабка обалдеет от страха.
– Летать обязательно придется в очках, – сказал практичный Борька Линевский. – Знаете, какая скорость будет? Побольше, чем у мотоцикла. Километров сто пятьдесят – двести.
– А вдруг что-нибудь в воздухе испортится? Рычаг, например, или цепь соскочит... А у тебя высота – километр... Как штопорнешься оттуда... турманом... Только колеса засверкают... а от тебя и мокрого места не останется...
– Ну да, штопорнешься! – вскинулся Тошка. – Делать нужно по-настоящему, чтобы никакие рычаги не ломались. Чтобы гарантия – сто процентов!
– Сейчас, даже чтобы на велосипеде кататься, надо сдавать экзамен по уличному движению. А для орнитоптера придумают, наверное, такое, что и не сдашь... – сказал Борька.
– Какие там правила! В воздухе места для всех хватит.
– И туда милиция доберется. Не разбежишься, – сказал Блин. – Но это, наверное, потом, когда у всех появятся орнитоптеры. А сейчас пока ничего не будет.
Наконец мы отправились к Инженеру.
Он уже сидел у окна и, как всегда, приветливо помахал нам.
– В комнату, в комнату! Сейчас начнем.
Мы вошли в комнату и сразу же увидели орнитоптер. Не настоящий, конечно, модель. Она стояла посреди письменного стола, и, кроме нее, на столе ничего не было – ни динамометра, ни весов, ни катушек с нитками. Да и модель была какая-то странная. Не та, которую я снял вчера с дерева. Крылья у нее не заострялись, а закруглялись на концах, и стояла она на трех колесах.
– Как поживает рука? – спросил Инженер Юрку. Он спрашивал так каждый раз, когда мы приходили к нему.
– Нормально, – ответил Юрка. – Подсыхает.
– Отлично, – сказал Инженер. – У кого еще какие несчастья? Жалуйтесь.
Несчастий никаких не произошло. Нам не на что было жаловаться.
– Отлично! – повторил Инженер и взял со стола модель. – Эта штука называется энтомоптер, насекомолет, хотя правильнее нужно было ее назвать стрекозолетом, потому что летает она по принципу стрекозы-коромысла. Вот так...
И он что-то нажал на корпусе.
Энтомоптер застрекотал, как кузнечик в траве, крылья затрепетали с такой быстротой, что стали туманными, почти невидимыми, и когда Инженер убрал руку, модель так и осталась в воздухе.
Это было так невероятно, так здорово, что мы замерли, боясь неосторожным движением нарушить чудо. Но модель была хорошо отрегулирована. Она только слегка поднималась и опускалась, как шарик из сердцевины бузины в струе воздуха.
– Владимир Августыч... – вдруг дернулся к столу Тошка, но Инженер жестом остановил его.
Прошло еще несколько секунд. Модель сильно качнулась вниз, потом пошла вверх, потом снова нырнула вниз, коснулась колесами стола, подпрыгнула и упала набок.
– Центробежный регулятор немного подкачал, – сказал Инженер. – Всегда, когда пружина спустится почти до конца, он начинает работать рывками. Это недостаток всех пружинных механизмов. По-настоящему она должна садиться очень плавно.
– Владимир Августыч! – воскликнул Тошка. – Это окончательная модель, да?
– Да.
– Так о чем толковать! Надо строить этот самый... энтоптер, и дело с концом!
– Энтомоптер, – поправил его Инженер. – От греческого слова "энтомон", "насекомое". Да, мы будем строить. Но прежде я расскажу, почему придется отказаться от орнитоптера.
Дело в том, что птичье крыло – очень сложный аппарат. Именно аппарат, потому что оно состоит из множества отдельных деталей – перьев, которые находятся в непрерывном взаимодействии друг с другом. От того, как расположены перья в крыле, зависит его подъемная сила. Птица может менять подъемную силу, меняя угол наклона перьев, сдвигая их или раздвигая. Она делает это движением кожи. Кожей чувствует она и давление воздуха на крыло. Такой сложный, такой чувствительный аппарат человек пока еще не в состоянии создать.
Но природа подсказывает другой путь. Природа всегда выручает человека в трудные минуты. Надо только научиться понимать язык, на котором она говорит с нами... Антон, что такое бионика? – как всегда, неожиданно задал вопрос Инженер.
– Бионика... – повторил растерявшийся Тошка. – Бионика – это такая... Честное слово, не знаю, Владимир Августович!
– Отлично, – сказал Инженер. – Это мне уже нравится. Не знаешь – и не врешь. Молодец. Бионика – это наука, изучающая язык природы. Наука, перенимающая у природы все лучшее, что она изобрела за миллионы лет. Раньше было так: изобретет человек, скажем, локатор. Построит его. А потом глядь: локатор-то, оказывается, уже есть в природе. У летучей мыши и у дельфина. Да еще какой совершенный – на расстоянии ста метров дробинку чувствует!
Теперь инженеры начинают действовать по-другому. Сначала смотрят, есть ли это в природе, а потом пытаются перенять. Применение в технике принципов живой природы – это и есть бионика. Понятно?
И вот что говорит бионика насчет машущего полета: полет птиц, оказывается, самый сложный. Полет насекомых проще, потому что крыло у них представляет собою плоскую вибрирующую пластинку. А у птиц это поверхность с переменной площадью. Кроме того, крыло насекомого обладает самомашущим эффектом. Стрекозе, например, достаточно только один раз сократить мышцы, чтобы оттолкнуться от воздуха. Последующие два-три взмаха крыло делает автоматически, под влиянием набегающего потока воздуха. Вот почему кажется, что насекомые работают крыльями с необычайной быстротой. Однако во время этих автоматических взмахов создается подъемная сила. У птиц этого нет. А теперь посмотрите модель.
Мы осмотрели энтомоптер со всех сторон. Завели его и полюбовались, как он висит в воздухе. Потрогали все рычажки и зубчатые колесики. И опять я удивился, как точно и аккуратно все было сделано. Особенно крылья. Они были капроновые, с запрессованной внутрь жилкой из стальной тонкой проволоки. Инженер сказал, что крылья – самая ответственная часть работы, поэтому делать их будем в конце, когда у нас накопится некоторый опыт. А сейчас нужно где-нибудь добыть старую велосипедную раму – основу всего аппарата. Без этой рамы дело не двинется вперед ни на шаг, потому что на ней будут смонтированы двигатель и кронштейны для крыльев.
Потом Инженер показал нам чертежи энтомоптера и тетрадь с расчетами. Тетрадь была толстая, в голубой, как небо, обложке.
Инженер бережно перелистал ее.
– Здесь, на этих страницах, – аэродинамика вибрирующего крыла и самомашущего эффекта. Короче: здесь тайна взмаха. Четыре года работы, – сказал он.
– Значит, все уже было рассчитано до нас, да? – сказал Тошка печально. Для чего мы тогда возились с динамометром и с коромыслами? Для чего писали и считали?
– Мы уточняли данные. Вы мне здорово помогли, ребята. Без вас я, наверное, не смог бы закончить расчеты. Я рад, что познакомился с вами и что мы работаем вместе.
В тот день мы больше ничем не занимались. Сидели вокруг Инженера, разговаривали о разных интересных вещах и мечтали о том времени, когда у каждого в коридоре будет стоять свой личный энтомоптер.
6. Как мы сорвались
Город кончался у железнодорожного переезда.
За переездом начиналась "та сторона" – маслобойный завод, окруженный горными хребтами из подсолнечной шелухи, вросшие в землю пакгаузы, двери которых никогда не отпирались, автобаза и огромная свалка металлического лома.
Свалка была самым интересным местом на "той стороне". Там можно было найти все что угодно: моток проволоки, ржавую швейную машинку "Зингер", кусок толстого автомобильного стекла "триплекс" или трактор с выпуклыми литыми буквами на радиаторе: "Фордзон".
Раньше, в те свободные дни, когда нам не хотелось купаться или ломать ноги в лесу, мы пропадали на свалке.
Мы садились на железное, нагретое солнцем сиденье искалеченного "фордзона", пытались передвинуть навсегда приржавевшие к месту рычаги, ковырялись в давно умолкнувшем сердце машины, свинчивая откуда возможно тяжелые граненые гайки.
Этот "фордзон", наверное, видел начало коллективизации, и первые колхозы, и рыжебородых кулаков, и слышал предательские ночные выстрелы из обрезов.
Сейчас, замолчав навсегда, он спал железным сном в самой середине свалки, не обращая внимания ни на солнце, ни на дожди, ни на темные ночи, ни на ребят, лазавших по его ржавым ребрам.
Недалеко от "фордзона", присев на растрескавшихся покрышках, таращил выбитые фары на груды ржавого хлама жестоко измятый в какой-то катастрофе грузовичок "пикап". Борька Линевский сказал, что как раз между "фордзоном" и "пикапом" видел старый велосипед, правда без колес, но зато с седлом и рулем.
Вот за этим-то велосипедом мы и отправились в понедельник на свалку.
Сначала Тошка зашел за мной, потом мы забежали к Юрке Блинову, и уже втроем долго ждали Борьку, который спросонья одевался страшно медленно.
Мы прошли в самый конец Республиканской улицы, туда, где она упирается в Осетинскую, перебрались через железную дорогу, пролезли в известную всем мальчишкам дыру в заборе и оказались на кладбище машин. Бурьян, которым здесь все заросло, еще брызгался росой, и металлические обломки на ощупь были влажными и холодными.
Мы быстро нашли "пикап" и рядом с ним бесколесный велосипед с прямым дорожным рулем. Рама сохранилась отлично, только в нескольких местах сквозь черный, слегка помутневший лак пробилась красноватая ржавчина. Седло тоже было на месте, но от дождей и росы оно заскорузло и растрескалось и не было ни на что пригодно. Зато руль сиял благородной голубоватой хромировкой, и было удивительно, почему никто из любителей, посещавших эти места, не позарился на него.
Очистив велосипед от наслоившейся на него грязи, мы забрались в кузов "пикапа" и уселись на откидные сиденья.
Легкая тишина висела над свалкой. За садами над городом синели горы. Воздух был так прозрачен, что на крутых склонах просматривались мельчайшие трещины и снежные складки. От этого казалось, что до гор не девяносто километров, а самое большее десять.
Тошка вытащил из-за пазухи четыре яблока.
– Шамайте, ребята.
Яблоки были величиной с чайную чашку, желтые, налитые чуть кисловатым прохладным соком. Мякоть таяла во рту с нежным хрустом.
– Ваши? – спросил Юрка, отгрызая сразу половину яблока.
– Это ж "бельфлер", – усмехнулся Тошка. – А у нас в саду "бельфлера" отродясь не было.
– Чьи? – насторожился Борька Линевский.
– Левицких, – сказал Тошка.
– Это какой Левицкий, шахматист, да?
– Шахматист, – кивнул Тошка.
– Попался бы ты ему, он бы из тебя такой "бельфлер" сделал... – сказал Юрка Блинов.
– Шиш, – сказал Тошка. – Я такой ход знаю, что никогда не поймает.
– Откуда ход? – спросил Борька.
– Из сада Тольки Логунова. Через малинник.
– Там забора нет, что ли?
– Нет. Только колючая проволока в два ряда. Нырнешь под нее – и порядок.
– Сходим, ребята? – сказал Борька. – Сегодня ночью, часиков в двенадцать?
Гошка отвернулся и начал внимательно разглядывать "фордзон". Юрка потер шрам на пальце и вздохнул.
– Ну? Кто пойдет? – спросил Борька.
– Только не я, – сказал Блин. – Мне сегодня вечером никак из дому не смыться. Мы с отцом дрова пилить будем.
– Я тоже не могу, – сказал Тошка.
– Боишься?
– Никто не боится, – криво усмехнулся Тошка. – Только два раза подряд в одно и то же место не ходят. Закон.
– Закон для трусов, – сказал Борька и посмотрел на меня. – А ты пойдешь?
– Пойду, – сказал я, хотя мне не особенно хотелось. Я знал, что если приду за полночь домой, то обязательно нарвусь на скандал.
– Молодец! – сказал Борька.
Съев Тошкины яблоки, мы вылезли из "пикапа" и потащили велосипедную раму к Владимиру Августовичу.
– In optima forma!1 – сказал Инженер, осматривая раму. – Старую краску мы с нее снимем. Подшипники ведущей звездочки и педалей переберем и промоем в керосине. Юра, ты говорил, что можешь достать у отца в гараже тавот для смазки. Это реально?
– Уже достал, – сказал Юрка. – Пол-литровую банку.
– Принеси, пожалуйста, завтра.
Мы чистили раму часов до шести. Краску обдирали металлической щеткой, мелкой наждачной шкуркой шлифовали подшипниковые шарики и шайбы, перетерли каждый винт, каждую гайку. Седло Владимир Августович велел выбросить, сказал, что надо купить новое.
