Текст книги "Одиссея мичмана Д..."

Автор книги: Николай Черкашин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)

Бронзовые морские часы пробили в полутемной гостиной час ночи. Я встал из-за стола, заваленного альбомами, дневниками, газетными вырезками.

– Вот что, – сказал мне на прощание Андрей Леонидович, – попытайте-ка вы завтра счастья в отделе рукописей нашей Публички. Там хранится большая часть отцовского архива. Могут быть любопытные находки. А книгу возьмите с собой. Прочтите не спеша.

Я уходил не из квартиры, а покидал борт броненосца «Орел», незримо пришвартованного к одному из ленинградских домов.

Глава третья
«В ДОМИКЕ БЛИЗ БУДДИСТСКОГО ХРАМА…»

Спать в ту ночь я так и не смог. Включил лампу на прикроватной тумбочке и стал читать прямо в постели.

Гибели «Пересвета» была отведена в ней целая глава. Первым делом я отыскал в тексте фамилию Домерщикова. Она упоминалась много раз, и во всех случаях можно было судить о героическом поведении старшего офицера во время катастрофы. Ларионов подчеркивал, что еще при стоянке в Порт-Саиде, когда «всевозможные поставщики, преимущественно арабы, осаждали броненосец целый день, старшему офицеру приходилось вести с ними неустанную борьбу, что было нелегко, так как установить контроль было очень трудно из-за общей неналаженности дисциплины всего состава».

Ларионов подтверждал и рассказ Еникеева о том, что от Владивостока до Порт-Саида «Пересвет» дошел почти без спасательных средств. Спасательные пояса старший офицер достал из запасов англичан, с разрешения английского адмирала, в Порт-Саиде…

«Когда основание носовой башни стало входить в воду, старший офицер скомандовал «Прыгать всем за борт!» Он строго наблюдал, чтобы, по возможности, прыгали отдельными шеренгами и попавшие в воду скорей отплывали от тонущего броненосца, не мешая друг другу. Французское командование впоследствии отметило, что благодаря распорядительности старшего офицера «Пересвета» спаслось так много команды».

Но самой счастливой находкой была едва заметная, набранная нонпарелью сноска: «Бывший старший офицер Домерщиков, узнав в Специи, что есть слухи, направленные против Ренштке, специально приезжал в Брест и, узнав историю с термографом, рассказал матросам, как он возвращал в Порт-Саиде Ренштке сигнальный ящик для залповой стрельбы, который он брал в кают-компанию. Но Домерщикову рассеять подозрения не удалось».

Я вскочил с постели и в чем был зашагал по номеру. Эта крохотная, в четыре строки, сноска ставила большой жирный крест на всей версии Палёнова. Если бы старший офицер действительно был английским агентом и стремился прикрыться немцем Ренштке, то зачем же ему было приезжать в Брест и рассеивать подозрения насчет старшего артиллериста? Куда как проще поддержать стихийное мнение команды. Но Домерщиков не мог допустить, чтобы на имя честного офицера падала черная тень. Мертвые сраму не имут, но им и не защитить своей чести.

Утром, по совету Андрея Леонидовича, я отправился в Публичную библиотеку.

Стояла поздняя осень, но снега еще не было. Порывистый балтийский ветер гонял по сухим, подмерзшим улицам последнюю пыль и первые белые крупинки.

В читальном зале отдела рукописей я тихо порадовался тому, что бумаги Ларионова не исчезли в блокаду. Ведь хватило у кого-то сил, душевных и физических, дотащить в Публичную библиотеку саночки, груженные стопками папок и общих тетрадей.

Это был образцовый личный архив моряка-историка: гардемаринские тетради, письма, черновики, газетные вырезки, рукописи, гранки, фотографии, «вахтенные журналы» – дневники располагались по годам и рубрикам. Обширный и разнообразный «фонд» Ларионова наводил на мысль, что Леонид Васильевич умер только наполовину, исчезла лишь его телесная оболочка, сам же он, как и до войны, по-прежнему мог рассказывать, уточнять, консультировать, советовать, подсказывать с листков, исписанных четким штурманским бисером. Я чуть не поблагодарил его вслух, когда в одном из дневников наткнулся на запись, озаглавленную «Как я собирал сведения о гибели эскадренного броненосца «Пересвет». Привожу ее полностью: «В марте 36-го года я работал над сборником. На похоронах Сакеллари1 узнал о юнкере2 Людевиге. В «Морском сборнике» дали справку. (В 1918 году Людевиг представлял туда статью, но она не пошла.)

Через яхт-клуб узнал адрес. Старая Деревня, Гороховская, 8, кв. 1. Написал Людевигу. Тот позвонил и пригласил. Живет он в скромном деревянном домике близ буддистского храма. Освещение – керосиновая лампа без абажура. На дверях надпись: «Злая собака». Был очень любезен, подробно все рассказал, я записывал до одного часа ночи. Он увлекся воспоминаниями. К офицерскому персоналу самое отрицательное отношение. Культурный и очень начитанный человек, знает языки. 25.03.36 г.».

Фамилия Людевига показалась мне знакомой. Ну конечно же, она не раз попадалась мне в ларионовской книге. Я быстро отыскал нужные места: «Свидетель всего описанного матрос-охотник Н.Ю. Людевиг пробыл в воде 21/2 часа… В состав следственной комиссии был введен и матрос-охотник Н.Ю. Людевиг… К сожалению, ввиду отсутствия возможности получить полный материал следствия, приходится пока базироваться главным образом на воспоминаниях одного из членов комиссии Н.Ю. Людевига».

Я вот о чем сразу подумал. Коль скоро глава о «Пересвете» написана Ларионовым в основном со слов Людевига, значит, тот, при самом отрицательном отношении к офицерскому персоналу, все же нашел для Домерщикова добрые слова, оценил его объективно.

Надо ли говорить, что поиск мой сразу же устремился в новое русло. Конечно, я не рассчитывал отыскать самого Людевига. Но что, если на Гороховской, 8, живет кто-то из его родственников? Что, если его сын или дочь сохранили отцовские бумаги столь же любовно, как это сделал Андрей Леонидович? Наконец, не исключена возможность, что и сам Людевиг еще жив. Юнкеру флота – хорошо бы узнать точно, кто он, матрос-охотник или юнкер флота, – в шестнадцатом году могло быть лет восемнадцать – двадцать. Значит, сейчас ему восемьдесят семь – восемьдесят восемь. Возраст отнюдь не рекордный…

Ловлю на Невском такси и мчусь в Старую Деревню по адресу, подсказанному Ларионовым. Вот и буддистская пагода посверкивает позолотой колеса Сансары. Увы, вокруг только новостройки, никаких «скромных деревянных домиков»… Как-никак, а прошло ровно полвека с того вечера, как в дверь Людевига постучался высокий худой человек с выправкой флотского офицера.

Попытать счастья на телефонной «рулетке»? Кажется, ленинградское «09» уже знает меня по голосу. Во всяком случае, к просьбе сообщить телефон любого ленинградца с фамилией Людевиг отнеслись без обычных в таких случаях возражений.

– Людевигов у нас нет.

– Ни одного? – уточняю я со слабой надеждой, что дежурная была невнимательна.

– Ни одного, – бесстрастно подтверждает телефонная трубка. – Есть только Людевич.

– Прошу вас телефон Людевича. Тут возможна опечатка…

Интуиция не подвела меня – номер в самом деле принадлежит не Людевичу, а Людевигу. Приятный юношеский голос поясняет:

– Нашу фамилию часто искажают… Людевиг с «Пересвета»? Да, это наш очень далекий родственник – Николай Юльевич. Нет ли более близких? Сейчас уточню, не вешайте трубку… Папа говорит, что в Москве живет кто-то из Людевигов, только он носит другую фамилию. Это пианист из оркестра Светланова…

Делаю пометку в блокноте и еду в гостиницу перевести дух.

Снова заглядываю в свою «лоцию». Ларионов пишет: «В июле 1917 года большая часть команды «Пересвета» прибыла в Петроград, а часть в Архангельск. У власти стояло Временное правительство, по распоряжению которого была образована особая следственная комиссия для завершения следствия по делу «Пересвета». В состав комиссии был введен и матрос-охотник Н.Ю. Людевиг. Эта комиссия собрала 400 показаний матросов и офицеров…»

Эх, заглянуть бы сейчас хоть в одно такое показание… Неужели все эти документы ушли за границу? В досье Палёнова? Похоже, что не все. «В феврале 1918 года работы следственной комиссии были ликвидированы, а материалы ее направлены прокурору Республики в Москву». И путеводная сноска: «Приказ по Походному штабу Морского министерства. В Петрограде, ноября 29 дня 1917 года, № 49».

Материалы следственной комиссии были направлены в Москву. Значит, искать надо в столичных архивах. В каком именно? Набираю код Москвы, затем телефон историко-архивного института: «Где могут храниться такие-то документы?» Ответ краток и точен: «Только в Ленинграде. В ЦГА ВМФ».

Глава четвертая
ВЗРЫВЫ ПО НЕУСТАНОВЛЕННЫМ ПРИЧИНАМ

Ленинград. Ноябрь 1984 года

На Дворцовой площади войска Ленинградского гарнизона готовились к ноябрьскому параду. Сквозь толстые стены архива прорывались звуки военной музыки. Мне хотелось ей подпевать: на рабочем столе лежала алюминиевая кассета, а в ней – широченный рулон микрофильма с материалами следственной комиссии… Протягиваю пленку через линзы проектора, и на экране бегут то корявые каракули матросских показаний, то ровные строчки офицерского почерка, то выцветшие машинописные строки… Всматриваюсь, вчитываюсь до рези в глазах… Листки из тетрадей, блокнотов, бюваров… В ушах моих стоял хор голосов. Голоса спорили, перебивали друг друга, торопились поделиться пережитым. До чего же по-разному могут воспринимать люди одно и то же событие! Одни утверждали, что слышали два взрыва, другие насчитывали три, слитых вместе, третьи ощутили лишь один мощный удар в районе носовой башни. С трудом верилось, что все они были очевидцами одного и того же взрыва. Но в том-то и дело, что очевидцами, то есть людьми, лично видевшими гибельный взрыв «Пересвета», были немногие. Большая часть команды находилась под палубой крейсера, в башнях и казематах. И в разных частях корабля взрыв воспринимался по-разному…

Многие сходились на том, что водяного столба, какой встает при взрыве плавучей мины или при ударе в борт торпеды, не было. Да и сам звук мало чем напоминал грохот минного тротила. Один из очевидцев описал его так: «Будто вспыхнула сразу большая-пребольшая коробка спичек».

Среди сотен письменных свидетельств мне попался машинописный лист, адресованный матросом-охотником Людевигом не кому-нибудь, а лично морскому министру. Я поразился дерзости матроса, обращавшегося через головы всех своих многочисленных начальников к главе морского ведомства, но, прочитав документ до конца, понял, в чем дело. Команда «Пересвета» выбрала матроса Людевига своим полномочным представителем и поручила ему, как наиболее грамотному, довести до сведения министра все странные обстоятельства гибели корабля, а также изложить министру матросские жалобы. Судя по письму, Людевиг оправдал доверие пересветовцев. Докладная записка была изложена языком интеллигентного человека – ясно, аргументированно, проникновенно.

В своем письме Людевиг убеждал морского министра в том, что гибель «Пересвета» была не просто «неизбежной на море случайностью». Корабль погубила чья-то злая воля, черная рука. Чья? От имени живых и погибших Людевиг просит министра сделать все, чтобы установить истину.

Прибыв в начале июля в Петроград, матрос-делегат направился в военную секцию Совета рабочих и крестьянских депутатов. У военной секции хлопот полон рот, прошлогодние дела ее интересовали мало, но все же снабдили настырного матроса адресом канцелярии морского министра и нужными телефонами. Людевиг добился приема, но принял его не морской министр, а помощник – капитан 1-го ранга Дудоров. Все же матрос-охотник выполнил поручение команды: была наряжена при военно-морском прокуроре следственная комиссия для выяснения обстоятельств покупки, плавания и гибели крейсера «Пересвет». Возглавил ее член Петроградской думы И.Н. Денисевич. Вошли в нее представители от Морского генерального штаба – лейтенанты Мелентьев-второй и Кизеветтер (однокашник Домерщикова), представители Петроградского Совета депутатов Анилеев и Овсянкин, а также два делегата от команды «Пересвета» – матрос-охотник Людевиг и минный машинист Мадрус.

Комиссия начала работу с допроса бывшего морского министра адмирала Григоровича и его помощника графа Капниста. Вопрос был поставлен в лоб: «Знали ли вы о скверном состоянии судов, купленных у Японии?» Григорович ответил уклончиво: дескать, «Варяг», «Чесму» и «Пересвет» принимала авторитетная комиссия, она пусть и несет всю полноту ответственности.

Вызывали на допрос и бывшего начальника МГШ адмирала Русина, но он поспешно отбыл в Крым…

Тем же летом из Парижа в Порт-Саид выехала еще одна комиссия, которую возглавлял бывший свитский контр-адмирал крутоусый красавец С.С. Погуляев. Ее члены должны были опросить тех матросов, которых оставили дожидаться судоподъемных работ. Миссия Погуляева заключалась еще и в том, чтобы заставить англичан ускорить осмотр водолазами затонувшего «Пересвета». Тогда бы удалось решить главное: наскочил ли крейсер на плавучую мину или его погубила «адская машина»? Однако англичане, сославшись на «трудное положение в Палестине», водолазов так и не выделили.

Во французском городе Иере, где находилась большая часть спасенной команды, работала третья следственная комиссия под руководством младшего артиллериста «Пересвета» лейтенанта Смиренского.

Наконец, в Архангельске опрашивала возвращавшихся на Родину пересветовцев четвертая следственная комиссия…

Больше всего меня интересовало, что же показал сам командир «Пересвета» капитан 1-го ранга Иванов-Тринадцатый. Трижды просмотрев весь рулон микрофильма, я так и не обнаружил ни одной его объяснительной записки. Зато наткнулся на телеграмму, посланную председателем комиссии русскому морскому агенту в Египте капитану 1-го ранга Макалинскому: «Срочно ускорьте отъезд Иванова-Тринадцатого в Петроград». Телеграмма была отбита в июне, но только в середине августа Иванов-Тринадцатый, сдав остатки команды под начало Макалинского, отправился на Родину. Путь он выбрал не самый близкий – вокруг Азии во Владивосток. Он явно не спешил предстать перед столом следственной комиссии. В Москву он прибыл где-то в октябре, остановился у родственников, а затем инкогнито выехал в Петроград. Его разыскивали, его ждали…

В дневнике он объяснил свою неявку: «По моему прибытию в Россию политические события развернулись так, что попасть в Петроград и явиться по начальству я уже не имел возможности». Но это всего лишь отговорка. Бланк с криво наклеенной телеграфной строчкой утверждает обратное:

«По сведениям комиссии, каперанг Иванов-Тринадцатый находился в Петрограде 19 января 1918 года». Кто-то его узнал на улице и сообщил в комиссию…

Если бы Иванов-Тринадцатый действительно был уверен, что «Пересвет» наскочил на германскую мину, он со спокойной душой (вина на англичанах) держал бы ответ перед следствием. Но он-то хорошо видел с мостика, что никакого водяного столба не было, как не мелькала в волнах и головка перископа. Взрыв был внутренний!

К этому же выводу, итожа главу о «Пересвете», приходит и Ларионов: «Таким образом, во Франции, в Петрограде и Архангельске в разное время были даны три показания матросов, наводящие на мысль о возможности гибели «Пересвета» от заложенной, по указанию немцев, в день его ухода из Порт-Саида «адской машинки». Обстоятельства взрывов перед гибелью «Пересвета» до известной степени подтверждают это предположение: сначала взрыв без сильного звука, как бы в районе тринадцатого погреба, затем большой взрыв у носовой десятидюймовой башни».

Сегодня – в век ядерного, лазерного, космического оружия – слова «адская машинка» вызывают ироническую улыбку: эдакий допотопный атрибут старомодного детектива. Впрочем, это устрашающе-обывательское «адская машинка» на языке военных документов именовалось вполне современно – «взрывное устройство замедленного действия». А вот и фотография этого полумифического и тем не менее – увы – реального устройства: черные патроны с винтовой крышкой упакованы в гнезда аккуратного ящичка. Ничего «адского» и «дьявольского». Фотография опубликована в солидной монографии бывшего офицера русского флота К.П. Пузыревского «Повреждения кораблей от артиллерии…», изданной ленинградским Судпромгизом в 1940 году.

Цепь таинственных взрывов, или, как осторожно называли их специалисты, «взрывы от неустановленных причин», началась, пожалуй, 30 октября 1915 года – с гибели английского крейсера «Нэтел». Крейсер стоял на якоре посреди гавани Кромарти, как вдруг между четвертой трубой и кормовым мостиком взметнулся столб пламени. Через минуту-другую взорвался кормовой артпогреб десятидюймовых снарядов. «Нэтел» затонул очень быстро, унеся с собой на дно гавани почти весь экипаж, в котором насчитывалось семьсот четыре человека.

Как пишет о том Пузыревский, «анализируя причины его гибели, англичане предполагали, что «Нэтел» стал жертвой атаки подводной лодки, но произведенное расследование признало причиной катастрофы взрыв боевого запаса. Точно установить причину взрыва не удалось».

Эта трагедия так бы и осталась в анналах британского адмиралтейства как прискорбный случай, если бы нечто подобное не повторилось на итальянском линейном корабле «Леонардо да Винчи», стоявшем на внутреннем рейде Тарантской гавани. В ночь на 3 августа 1916 года все, кто находился в нижних палубах, почувствовали сотрясение корабля. Одним показалось, что вытравили якорь-цепь, другим – что прогремел гром августовской грозы. Первыми забеспокоились офицеры, так как вблизи их кают из кормовой 120-миллиметровой батареи повалил едкий дым. Командир линкора бросился к месту происшествия и увидел, что дым заполнил все помещения в районе пятой башни главного калибра. Он приказал немедленно затопить погреба башни, но пожар не унимался. Пламя выбивалось из люков и всех подпалубных отверстий. Команда засовывала пожарные шланги в горловины вентиляторов, но и пожар распространялся с ужасающей быстротой. Скрепя сердце командир приказал всем покинуть кормовую часть корабля, а сам, надев противодымную маску, ринулся под палубу, чтобы понять, что происходит. Не прошло и шести минут после появления пламени, как раздался мощный взрыв. Матросы и офицеры, успевшие выбраться наверх, полетели за борт. Тогда и все остальные стали бросаться в воду и отплывать от пылающего корабля. «Леонардо да Винчи» медленно оседал на корму, кренясь на левый борт. За четверть часа до полуночи он перевернулся кверху килем и затонул на глубине десяти метров. Погибла почти четверть команды – 218 человек.

СТАРАЯ ФОТОГРАФИЯ. Во всю длину сухого дока вытянулась туша опрокинутого корабля. Не спасли линкор от гибели ни броневой пояс, толщиной четверть метра, ни «чертова дюжина» двенадцатидюймовых орудий, ни сорокакилометровая (22 узла) скорость…

Пока специалисты ломали голову над причиной взрыва, спустя полторы недели после гибели «Леонардо», по необъяснимому совпадению в один и тот же день (11 августа 1916 года), с разницей в полчаса, прогремели взрывы на русском пароходе «Маньчжурия» и бельгийском «Фрихандель». Первый стоял в порту Икскюль, второй – у пристани в Якобстаде (Швеция). Оба судна, несмотря на пробоины, удалось удержать на плаву, и это помогло сразу же установить причины взрывов. И на «Маньчжурии», и на «Фриханделе» сработали «адские машинки». На русском пароходе взрывной заряд был заложен у левого борта на дне трюма, сзади переборки машинного отделения; на бельгийском – подвешен на медной проволоке под трапом в двух метрах от машинного отделения. Взрыву предшествовало своеобразное шипение.

Странно, что обе эти диверсии не всполошили контрразведку стран Антанты: ведь взрывались-то корабли флотов, воюющих против Германии и ее блока. Воистину, пока гром не грянет…

Гром грянул 7 октября 1916 года в Северной бухте Севастополя. Взорвался новейший и крупнейший корабль русского флота – линкор «Императрица Мария»…

7 октября в 6 часов 20 минут матросы, находившиеся в каземате № 4, услышали резкое шипение, идущее из погребов носовой башни главного калибра. Вслед за тем из люков и вентиляторов, расположенных в районе башни, вырвались клубы дыма и пламени. До рокового взрыва оставалось две минуты… За эти сто двадцать секунд один из матросов успел доложить вахтенному начальнику о пожаре, другие раскатали шланги и стали заливать водой подбашенное отделение. Но катастрофу уже ничто не могло предотвратить.

РУКОЮ ОЧЕВИДЦА (старший флагманский офицер минной дивизии Черного моря капитан 2-го ранга А.П. Лукин): «В умывальнике, подставляя головы под краны, фыркала и плескалась команда, когда страшный удар грохнул под носовой башней, свалив с ног половину людей. Огненная струя, окутанная ядовитыми газами желто-зеленого пламени, ворвалась в помещение, мгновенно превратив царившую здесь только что жизнь в груду мертвых, сожженных тел…

Страшной силы новый взрыв вырвал стальную мачту. Как катушку, швырнул к небу броневую рубку (25 000 пудов). Взлетела на воздух носовая дежурная кочегарка. Корабль погрузился во тьму.

Минный офицер лейтенант Григоренко бросился к динамо, но смог добраться только до второй башни. В коридоре бушевало море огня. Грудами лежали совершенно обнаженные тела.

Взрывы гудели. Рвались погреба 130-миллиметровых снарядов.

С уничтожением дежурной кочегарки корабль остался без паров. Нужно было во что бы то ни стало поднять их, чтобы пустить пожарные помпы. Старший инженер-механик приказал поднять пары в кочегарке № 7. Мичман Игнатьев, собрав людей, бросился в нее.

Взрывы следовали один за другим (более 25 взрывов). Детонировали носовые погреба. Корабль кренился на правый борт все больше и больше, погружаясь в воду. Вокруг кишели пожарные спасательные пароходы, буксиры, моторы, шлюпки, катера…

Последовало распоряжение затопить погреба второй башни и прилегающие к ним погреба 130-миллиметровых орудий, чтобы перегородить корабль. Для этого нужно было проникнуть в заваленную трупами батарейную палубу, куда выходили штоки клапанов затопления, где бушевало пламя, клубились удушливые пары и каждую секунду могли сдетонировать заряженные взрывами погреба.

Старший лейтенант Пахомов (трюмный механик) с беззаветно отважными людьми вторично ринулся туда. Растаскивали обугленные, обезображенные тела, грудами завалившие штоки, причем руки, ноги, головы отделялись от туловищ. Пахомов со своими героями освободили штоки и наложили ключи, но в этот момент вихрь сквозняка метнул в них столбы пламени, превратив в прах половину людей. Обожженный, но не сознающий страданий, Пахомов довел дело до конца и выскочил на палубу. Увы, его унтер-офицеры не успели… Погреба сдетонировали, ужаснейший взрыв захватил и разметал их, как осенняя вьюга опавшие листья…

В некоторых казематах застряли люди, забаррикадированные лавой огня. Выйди – сгоришь. Останешься – утонешь. Их отчаянные крики походили на вопли безумцев. Некоторые, попав в капканы огня, стремились выброситься в иллюминаторы, но застревали в них. По грудь висели над водой, а ноги в огне.

Между тем в седьмой кочегарке кипела работа. Зажгли в топках огни и, выполняя полученное приказание, подымали пары. Но крен вдруг сильно увеличился. Поняв грозящую опасность и не желая подвергать ей своих людей, но полагая все же, что нужно поднимать пар – авось пригодится, – мичман Игнатьев крикнул:

– Ребята! Топай наверх! Ждите меня у антресолей. Понадобитесь – позову. Я сам перекрою клапана.

По скобам трапа люди быстро вскарабкались наверх. Но в этот момент корабль опрокинулся. Только первые успели спастись. Остальные вместе с Игнатьевым остались внутри… Долго ли жили они и чего натерпелись в воздушном колоколе, пока смерть не избавила их от страданий?

Много позже, когда подняли «Марию», нашли кости этих героев долга, разбросанные по кочегарке…»

Всего на линкоре погибло 216 человек, ранено и обожжено 232.

О трагедии на «Императрице Марии» написаны книги: роман Сергеева-Ценского «Утренний взрыв», «Арбатская повесть» Елкина…

Спустя месяц после катастрофы в Севастополе, 8 ноября 1916 года, в 13 часов, в Архангельском порту прогремел взрыв еще большей силы, чем на злосчастной «Марии». Взлетел на воздух «по неизвестной причине» транспорт «Барон Дризен», груженный по горловины трюмов полутора тысячью тонн тротила, бездымного пороха, мелинита. Обломки судна разлетелись так далеко, что их находили потом даже на путях железной дороги.

Немногие уцелевшие свидетели рассказывали, что предвестником взрыва был хлопок, напоминавший выстрел из охотничьего ружья.

Стихия огненного удара (по мощи своей в десятую часть атомной бомбы, сброшенной на Хиросиму) убила, обожгла, искалечила 810 человек, уничтожила три судна и столько же плавкранов, пять паровозов, причинила огромные разрушения береговым постройкам.

Рассуждая о причинах гибели «Барона Дризена», Пузыревский не исключает «диверсионный акт со стороны германских тайных агентов с целью экономического и военного ослабления своего противника».

В ноябре 1916 года итальянская контрразведка, пришедшая в себя после взрыва «Леонардо да Винчи», напала «на след большой шпионской германской организации, – как пишет Пузыревский, – во главе которой стоял видный служащий папской канцелярии, ведавший папским гардеробом. Был собран большой обвинительный материал, по которому стало известно, что шпионскими организациями на кораблях производились взрывы при помощи особых приборов с часовыми механизмами с расчетом произвести ряд взрывов в разных частях корабля через очень короткий промежуток времени, с тем чтобы осложнить тушение пожаров».

В журнале «Морские записки», издававшемся в Нью-Йорке Обществом бывших офицеров императорского флота, в номере за 1961 год, я обнаружил любопытную заметку, подписанную так: «Сообщил капитан 2-го ранга В. Р.»

«До сих пор необъяснима катастрофа – гибель линкора «Императрица Мария». Необъяснимыми были и пожары на ряде угольщиков на пути из Америки в Европу, до тех пор пока причину их не установила английская разведка. Их вызывали немецкие «сигары», которые немцам, очевидно, имевшим своих агентов, проникавших в среду грузчиков, удавалось подбросить при погрузке. Этот сигарообразный дьявольский прибор, заключавший в себе и горючее, и воспламенитель, зажигавшийся током от электроэлемента, приходившего в действие как только кислота разъедала металлическую мембрану, преграждавшую доступ кислоте элемента. В зависимости от толщины пластинки это случалось через несколько часов или даже несколько дней после того, как «сигара» была установлена и подброшена. Я не видел чертежа этой чертовой игрушки. Помню только, что говорилось о выходившей из острия «сигары» струе пламени, на манер бунзеновской горелки.

Довольно было одной «с толком» поставленной в подбашенное отделение «сигары», чтобы прожечь медную кокору полузаряда. На «Марии» работали заводские мастеровые, но, надо думать, проверка и контроль были не на высоте… Так что мысль о немецкой «сигаре» сверлила мозги… И не у меня одного.

Через 15-20 лет после этого памятного дня мне пришлось сотрудничать в одном коммерческом деле с немцем, милым человеком. За бутылкой вина мы вспоминали старое, времена, когда мы были врагами. Он был уланский ротмистр и в середине войны был тяжело ранен, после чего стал неспособным к строевой службе и работал в штабах в Берлине. Слово за слово, он рассказал мне о любопытной встрече.

«Знаете ли вы того, кто только что вышел отсюда?» – спросил его однажды сослуживец. «Нет. А что?» – «Это замечательный человек! Это тот, кто организовал взрыв русского линкора на Севастопольском рейде». «Я, – ответил мой собеседник, – слышал об этом взрыве, но не знал, что это было делом наших рук». – «Да, это так. Но это очень секретно, и никогда не говорите о том, что вы от меня услышали. Это герой и патриот! Он жил в Севастополе, и никто не подозревал, что он не русский…»

Да, для меня после того разговора сомнений больше нет. «Мария» погибла от немецкой «сигары»! Не одна «Мария» погибла в ту войну от необъяснимого взрыва. Погиб также и итальянский броненосец «Леонардо да Винчи», если память не изменяет мне».

Эту версию как бы продолжает уже упоминавшийся кавторанг А. Лукин в своей книге «Флот», вышедшей в Париже в 1931 году на русском языке:

«Летом 1917 года секретный агент доставил в наш Морской генеральный штаб несколько небольших металлических трубочек. Найдены они были среди аксессуаров и кружевного шелкового белья очаровательного существа… Миниатюрные трубочки-«безделушки» были направлены в лабораторию. Они оказались тончайше выделанными из латуни химическими взрывателями. Выяснилось, что точь-в-точь такие трубочки были найдены на таинственно взорвавшемся итальянском дредноуте «Леонардо да Винчи». Одна не воспламенилась в картузе в бомбовом погребе. Вот что по этому поводу рассказал офицер итальянского морского штаба капитан 2-го ранга Луиджи ди Самбуи: «Следствие с несомненностью установило существование некой тайной организации по взрыву кораблей. Нити ее вели к швейцарской границе. Но там их след терялся. Тогда решено было обратиться к могущественной воровской организации – сицилийской мафии. Та взялась за это дело и послала в Швейцарию боевую дружину опытнейших и решительнейших людей. Прошло немало времени, пока дружина путем немалых затрат средств и энергии наконец напала на след. Он вел в Берн, в подземелье одного богатого особняка. Тут и находилось главное хранилище штаба этой таинственной организации – забронированная, герметически закрытая камера, наполненная удушливыми газами. В ней сейф…

Мафии приказали проникнуть в камеру и захватить сейф. После длительного наблюдения и подготовки дружина ночью прорезала броневую плиту. В противогазных масках проникла в камеру, но за невозможностью захватить сейф взорвала его. Целый склад трубочек оказался в нем».

Журнал журналом, книга книгой, но вот перед моими глазами на экране архивного проектора телеграмма № 2784/12 от 6 марта 1917 года.

«Нагенмору от агенмора в Риме.

Источник-4.

Кража документов австрийской шпионской организацией в Цюрихе была совершена наемными ворами-специалистами, нанятыми итальянской контрразведкой. Найдена целая сеть шпионажа в Италии, где участвовали почти исключительно итальянцы, среди которых много ватиканских. Найдены следы организации взрывов на «Бенедетте Брине» и «Леонардо да Винчи» и готовящихся еще на двух. Взрывы были совершены итальянцами при помощи особых приборов с часовым механизмом, работающих с расчетом произвести ряд взрывов в разных частях корабля через короткие промежутки времени, чтобы затруднить тушение пожаров. Указание на хранение документов в Цюрихе было получено еще при первом раскрытии части шпионажа, о котором я телеграфировал 5 января.