Текст книги "Унесенные бездной"

Автор книги: Николай Черкашин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

Мичман Яков Самоваров в свои 23 года пять лет писал любимой девушке толстенные письма. "Я увезу тебя на подводной лодке на Гавайи... Не думай, что я какой-то пробитый романтик. Но я люблю это море..." Он любил её и море и романтиком был вовсе не "пробитым", а самым что ни на есть настоящим, хотя должность на "Курске" была весьма далекая от какой бы то ни было лирики – начальник секретной части. Тем не менее соль морской службы он впитал ещё от деда, старого моряка, который и сейчас ещё живет в Североморске. На радость ему и уходил в моря.

Яша Самоваров, хоть и родился в далеком лесном поселке, что в Холмогорском районе, на родине великого помора Ломоносова, успел ещё до флота кончить мореходку. А после службы в Северодвинске, где был построен "Курск", подписал контракт на два года. Мама Анна Адамовна и отец Валерий Юрьевич – медицинские работники. Растили, кроме сына, ещё двух дочерей.

Девушка, на которой он не успел жениться, в шоке от его последнего провидческого письма:

– И самое страшное, весной в одном из последних писем (он мог писать не очень часто, примерно раз в месяц) Яша написал мне, как он умирает, – не то шутил, не то фантазировал – на нескольких страницах. Мне было жутко, когда я читала это письмо. А теперь?

Отец матроса-турбиниста Саши Халепо Валерий Иванович, работник совхоза "Северный", что в республике Коми, в августе 2000-го впервые покинул родную Усть-Лыжу, чтобы добраться до неведомого ему поселка Видяево. Инвалид труда, почти 30 лет отпахавший в совхозе (жена – школьная техничка), с огромным трудом наскреб деньги на билеты. При всем при том, что местное начальство задолжало ему огромную по местным масштабам сумму 9 тысяч рублей. Жена сказала ему: "Привези сына живого или мертвого". Отец не смог сделать ни того ни другого, как не смогли этого сделать и все небесные силы, которых молила мать Саши – Нина Ивановна. У неё остались ещё три дочери – Вика, Валерия и восьмилетняя Танечка. Как их поднимать на ноги? Ведь вся надежда была на старшего сына – отслужит, вернется, поможет сестренкам.

Правда, коллектив одного из предприятий нефтяного Усинска взял шефство над семьей матроса Халепо. Надолго ли хватит энтузиазма? Ведь люди, принявшее столь человечное решение, приходят и уходят, а нужды далекой семьи неизбывны.

Мать старшего помощника командира "Курска" капитана 2-го ранга Сергея Дудко, не дожидаясь никаких разъяснений и дополнительных сообщений, сразу же взяла в дорогу черный платок. Не зря говорят, материнское сердце вещее. Сразу поняла, даже не представляя себе, где этот второй отсек, в котором находился Сергей, что сына уже нет... А может, и представляла, потому что всю жизнь провела рядом с мужем-подводником. Владимир Сазонович, даром что родом из далекого от морей белорусского города Пинска, с 18 лет начал свою флотскую службу. Мог ли сын стать кем-нибудь еще?

Зоя Петровна ехала в город, который хорошо знала, – в Североморск. Именно там тридцать один год назад родился Сережа. Там, на Севере, родились и его дети: сын Костя и дочурка Соня. Невестка Оксана только что привозила их из Видяева погостить летом у бабушки в Пинске. И вот теперь они, язык не поворачивается произнести это слово, – сироты.

У молодого матроса Сергея Витченко была самая мирная на атомном ракетоносце профессия – кок. Его БППП, как в шутку называют моряки камбуз "боевой пост приготовления пищи", – в четвертом отсеке, по которому взрывная волна, прорвавшись из первого по вентиляционным магистралям, прошлась мощным прессом.

Быть может, его одного не ждала девушка на берегу; с той, что гулял по родному Шлиссельбургу на "гражданке", расстался перед самым призывом на флот, а с новой подругой ещё не успел познакомиться. Писала ему только сестра Людмила из Кировска – продавщица придорожного магазинчика хозтоваров. Она и слезы проливала – за всех не встреченных братом невест.

Трагедия мичмана Виктора Кузнецова и его матери потрясает даже на фоне общей беды экипажа "Курска". Его тяжело больная мать, Ольга Романовна, до последних дней верила в чудодейственное спасение Виктора. С иконой "Знамение Курская-Коренная" она выжила после сложнейшей хирургической операции. К ней же припадала, когда слушала сводку теленовостей. Потеряла сон, даже успокоительные лекарства не брали. Так гордилась сыном – в числе самых первых курян взяли его на подшефный Курску подводный корабль. Парень честно отслужил свой срок и решил остаться на "Курске" мичманом.

– В ночь на 15 августа, – рассказывает сестра Виктора Лариса, – в гостиной вдруг раздался грохот. Включили свет – глазам не верим: икона Иоанна Крестителя лежит на полу, разбитая вдребезги. Упала со стены, на которой висела много лет. Мама сразу сказала, что это знак, что Виктора нет в живых...

Когда умерла надежда, умерла и Ольга Романовна, пережив сына на несколько недель. Тело мичмана Кузнецова извлекли из восьмого отсека, где он и должен был находиться по боевому расписанию. До того момента, когда опознали её сына, мать не дожила трех часов...

Их хоронили в один день, но на разных кладбищах. Только у подъезда родного дома их гробы стояли рядом. Так они все же встретились – только мертвыми. Плакали все, даже мужчины, даже солдаты почетного караула. Сразу у двух гробов безмолвно стоял Кузнецов-старший, враз овдовевший муж и осиротевший отец. Потом Ольгу Романовну увезли на городское кладбище. А Виктора – в Дом офицеров, где ещё три часа куряне прощались с ним, после чего предали земле на мемориале павших в годы Великой Отечественной войны. Чуть позже рядом с ним положили земляка-сослуживца матроса Романа Кубикова.

Митрополит Курский и Рыльский Ювеналий отслужил панихиду по рабам Божьим воинам Виктору и Роману и по всем морякам подводной лодки "Курск".

Мама матроса Димы Старосельцева надеялась уберечь сына от войны в Чечне на Севере, во чреве стальной рыбины. Увы...

– Это судьба... – смиренно вздыхает Валентина Сергеевна, – значит, так на роду ему написано... А ведь так оба радовались, когда он попал на "Курск". Вроде бы как в родном городе служил.

Говорят, болгарская вещунья Ванга предвидела затопление Курска за несколько лет до беды. Никто не понял её предсказания. Ведь город стоит далеко от морей на берегу не самой полноводной реки. Только в те черные августовские дни раскрылся страшный смысл её пророчества.

И таких судеб, разлетевшихся в то августовское воскресенье вдребезги, было сто восемнадцать... Не считая тех, кто был смертельно ранен этими осколками – отцов, матерей, жен, детей...

Было время, когда корабли были дороже человеческих жизней и их надлежало спасать до последнего дыхания. Так за безуспешную попытку спасти линкор "Новороссийск" пришлось отдать шестьсот десять молодых, преданных флоту, стране, флагу моряков. Теперь осознали – техника дешевле человеческих жизней. Растерзанный взрывом подводный крейсер лежит на грунте, но на стапель-площадке Севмаша стоит уже почти готовый точно такой же корабль. Он заменит "Курск" в боевом строю. Но кто нам заменит таких людей, как Владимир Багрянцев, как Геннадий Лячин, как Дмитрий Колесников?..

Эту молитву я записал в Англии, её продиктовали мне британские подводники. Они просили передать её родителям погибших российских моряков.

Молитва британских подводников О, Святый Отче,

Услышь нашу молитву к Тебе От смиренных слуг Твоих, что ниже моря,

Что в глубинах океана.

Там мы сейчас так далеки от светлого дня.

Мы молим Тебя – веди нас к свету сияющему!

Спаси и сохрани нас в этом походе,

И даруй нам терпение,

Чтобы темнота не сделала нас слепыми.

Мы стремимся к Тебе из глубины.

И даруй нам мирный сон.

А о тех, кто остался любить нас вдали,

Мы просим заботиться каждый день,

Пока мы снова не вернемся в мир,

Где пьют воздух и радуются дождю.

Мы молим Тебя – веди нас за руку в этой мгле,

Подвигай нас неспешно и верно.

О, святый всемогущий Боже,

Услышь молитву нашу От смиренных слуг твоих, что ниже моря!

Глава пятая

КОМАНДИР "КУРСКА"

Моряки всегда знали толк в женщинах, а подводники – особенно. Вот и Геннадий Лячин, и Дмитрий Колесников без труда доказали эту аксиому. Первый уходил в море в день "серебряной свадьбы", другой – в дни затянувшегося "медового месяца"... По странному совпадению, их жены были чуть-чуть старше их.

Море не считается с нашими праздниками. И в день 25-летия свадьбы вместо мужа постучал в дверь "курский" мичман и вручил ей от имени Геннадия большой букет живых цветов.

– Геннадий Петрович просил поздравить вас сегодня с радостной датой... Остальное командир обещал сказать сам, когда вернется...

Свой семейный юбилей они решили отпраздновать после учений, когда Геннадий вернется.

Он не вернулся...

Ирина и так знала все, что Геннадий хотел сказать ей в такой день, да не успел. Они давно уже научились общаться без слов – телепатически. Шутка ли, четверть века – душа в душу. А познакомились и того раньше – на катке, когда Гена учился в седьмом, а Ира в восьмом классе волгоградской школы № 85.

Петр Степанович Лячин, отец командира и сам бывший солдат-фронтовик, живет теперь только воспоминаниями:

– Как-то Гена вернулся с катка взбудораженный. Говорит: "Знаешь, папа, у нас в школе учится одна девчонка. А коса у неё – огромная. Мы тут на коньках катались. Я перепутал наши портфели – они рядом лежали у льда и полез в её. А она подлетела, вырвала его и как шарахнет меня им с размаху! Классная девчонка!"

Ту классную девчонку звали Ириной Глебовой.

Кто мог подумать тогда, что это забавное недоразумение станет прологом большой любви? Но стало... Более того, знакомство с Ирой определило и будущую профессию паренька, да и всю жизнь, ибо была Ира "капитанской дочкой" – дочерью бывшего офицера-подводника Юрия Николаевича Глебова. С его рассказов о флотском житье-бытье, о подводных походах, о морских приключениях и начался моряк Геннадий Лячин.

В те черные августовские дни ни отец Геннадия, ни его тесть журналистов не принимали. Слишком было все остро и больно. Из всей нашей братии удостоилась беседы лишь моя коллега по "Российской газете" Елена Василькова. Она первой приехала в Волгоград, ей первой, как женщине, все рассказали, в том числе и историю любви командира "Курска".

Впрочем, тогда, в конце шестидесятых, он был просто влюбленным подростком. Влюбленным в "капитанскую дочку"...

– В нашей квартире Гена впервые появился необычно, – вспоминает отец Иры Юрий Николаевич Глебов. – Как-то слышу, кто-то бросает в окошко камешки: один, второй... А ведь третий этаж. Спрашиваю Иру: "Это тебя кто-то вызывает?" Дочка слегка смутилась. Я спустился по лестнице. Вижу, стоят два подростка. Один высокий, стройный, другой ростом пониже. Спрашиваю: "Кто из вас в окно швыряет?" – "Я", – признается высокий. Он мне понравился. Взгляд твердый, но без вызова. "Что ж, – говорю, – идем познакомимся". Пошел.

"Еще я узнала, – делилась своими впечатлениями Василькова, – что Юрий Николаевич весьма строг, воспитывая своих двух дочерей. Его рекомендации звучали для них приказами, которые никогда не обсуждались и выполнялись неукоснительно. Например, дома быть не позже восьми вечера.

Юрий Николаевич и его жена Лидия Васильевна сейчас живут вдвоем в крохотной двухкомнатной "хрущевке". А раньше здесь ютились вчетвером. Да ещё и Гена, провожая после школы Иру, частенько засиживался у них, слушая рассказы из флотской жизни.

А потом в своем дворе звал свою младшую сестру Таню:

– Петро-овна! Домой! – и объяснял ей, что девочке положено быть дома в восемь. Ведь так было заведено в семье Глебовых!"

Бывалый подводник в степном, хоть и приволжском городе был для сына простого экскаваторщика фигурой экзотической и манящей. Стены его комнаты украшали флаги, настоящий штурвал, всюду, где позволяло скудное пространство, чернели макеты подводных лодок... Тут случилось все, как в романе "Два капитана": море, любимая девушка и её загадочный отец. "Судьбы свершился приговор": в семье Глебовых стало два капитана – Юрий Николаевич и ступивший на его стезю Геннадий.

Вскоре после выпускного бала паренек покинул родной город – уехал в Ленинград поступать в Высшее военно-морское училище подводного плавания. Родители очень сомневались, что сын туда поступит – уж очень высокий конкурс. А Юрий Николаевич, похоже, переживал больше всех – ведь юноша собирался повторить его судьбу.

– Удачи тебе и семь футов под килем! – напутствовал он Геннадия. – И помни: моряк – это не только красивая форма, города и страны. Это – тяжкий труд и отчаянный риск.

Вступительные экзамены Геннадий сдал на "отлично" и вскоре надел курсантскую бескозырку с золотыми литерами "ВВМУ ПП". Эта черно-золотая ленточка и сейчас хранится у его духовного отца – Юрия Николаевича Глебова...

Вот что писал в своем дневнике 18-летний курсант:

"Можно к старости стать профессором. Но я выбрал профессию – защищать свой народ и Родину. И поэтому говорю всем открыто я: "Подводный флот – мое призвание!!!"

Эти три восклицательных знака многого стоят. Только с таким кредо и можно было стать командиром лучшего в Российском флоте атомного подводного крейсера.

Завидую Елене Васильковой, которая держала в руках курсантский дневник Геннадия Лячина.

"Маленькая толстая тетрадь с нарисованной подводной лодкой на обложке. Гена вел его все пять лет учебы...

Четким убористым почерком намечен по пунктам "Личный план" на день, неделю, месяц. "Подготовиться к собранию". "Налечь на английский"...

И вдруг рядом такие неожиданные, такие романтические строки: "Пусть мы встретимся не скоро, пусть разлука и тоска!.." Это, видимо, он сочинял письмо Ире. Они часто в стихах переписывались.

Расписание экзаменов зимней сессии, а рядом оценки: начертательная геометрия – 5, высшая математика – 5, история КПСС – 4..."

...Судя по дневнику, курсант Лячин весьма тяготел к искусству. Во время увольнительных старательно ходил в театры и музеи – в Волгограде таких нет, надо успеть за пять училищных лет взять от Питера все. В одном только оперном театре (бывшей и снова воскресшей "Мариинке") прослушал едва ли не весь репертуар. И с привитой уже доскональностью помечал в своем "вахтенном журнале": "Арии, которые особенно тронули – "Скорбит душа" ("Борис Годунов"), "Ни сна, ни отдыха измученной душе" ("Князь Игорь"), "Мне все здесь на память приводит былое..." ("Русалка")".

"В конце списка, – свидетельствует журналистка, – какая-то странная запись: "Взлетаешь к небу и вдруг неожиданно камнем вниз..." О чем это он?

Не совсем спокойно, чувствуется, было на душе юного морехода. Что беспокоило?

А вот и разгадка на другой странице. Опять строчки в столбик, как заклинание:

Только ты пиши мне чаще,

Только помни обо мне!..

Опять обращение к ней, к светлоглазой девушке Ире, с косой ниже пояса, чья фотография наклеена на первой странице дневника... Спустя много лет Геннадий Лячин признается, чуть смущаясь, одному из журналистов: "Ирина – моя первая и единственная любовь..."

А в это время Ирина Глебова училась в Московском институте стали и сплавов. Они не только переписывались, но и встречались. То она к нему в Ленинград вырывалась, то он к ней в столицу.

А однажды, приехав в Волгоград на каникулы, заявили родителям: "Хотим пожениться". Ему было 20, ей – 21 год.

– Я тогда поставил им два условия: чтоб Гена на свадьбе был в форме и чтоб до окончания учебы у них не появились дети, – сказал Юрий Николаевич.

Приказ был выполнен".

Вот они на свадебном фото двадцатипятилетней давности: он – рослый, худощавый, буйноволосый – в белой форменке (на ней весьма почитаемый моряками жетон "За дальний поход" и знак "Отличник ВМФ"), она – в белом платье с газовой фатой, с букетом роз в левой руке, правая – отдана Геннадию, он надевает обручальное кольцо, то самое, которое Ирина Юрьевна носит и поныне, только теперь уже, увы, по-вдовьи...

Своего первенца лейтенант Лячин назвал в честь тестя – Глебом. Пусть не совсем его именем, но так, чтобы старая моряцкая фамилия, не исчезла, чтобы сын, Глеб Лячин, был не только кровной связью двух семейств, но и духовной. Не зря говорят, что в имени человека заключен и код его судьбы. Глеб Лячин стал моряком-подводником уже в третьем поколении.

В подводники курсанта Глеба Лячина посвящал сам отец да ещё на своем корабле, на "Курске". Редкое ныне отцовское счастье – иметь не просто продолжателя рода, но и наследника дела, преемника. Надо видеть улыбку, с какой он вручает сыну в центральном посту шуточное удостоверение, как по-мужски, по-дружески дает он ему морского "краба" – растопыренную пятерню для настоящего флотского рукопожатия. Потом они сфотографировались наверху – на мостике атомного крейсера – плечом к плечу, оба в черных подводницких пилотках, Глеб – в отцовской куртке-"канадке". За их широкими плечами – Баренцево море. То самое, что станет одному из них могилой, другому – купелью...

Когда я увидел этот фотоснимок, у меня мурашки по коже пробежали. Ведь Глеб в том походе вполне мог быть вместе с отцом. Не зря и слух такой прошел – отец и сын вместе принимают муки в затопленной подводной лодке. Но слух, по счастью, не подтвердился.

И от второго снимка мороз пробрал: Геннадий Лячин полулежит со скрещенными на груди руками, а над головой у него белый нимб, а за спиной ангельские крылья... Глаза закрыты. Полусидит в командирском кресле "Курска". Сразу не понял в чем дело, решил – экое кощунство! Кто же это так подшутил?

Да свои же офицеры и подстроили. На флоте говорят: "Командир это человек, который мгновенно засыпает от усталости и тут же просыпается от чувства ответственности". Это и о Лячине сказано. Прикорнул он на походе, не вставая с кресла, тут-то его и подловили – быстро вырезали из старой штурманской карты крылья и нимб, пристроили и штурманским же фотоаппаратом, предназначенным для фиксации через перископ торпедированных целей, сняли.

Надо заметить, не каждый командир "термоядерного исполина" позволит такие шуточки. Но у Лячина хватало чувства юмора, и только это подвигло лодочных юмористов на "комбинированную съемку". Проснулся, сам потом немало смеялся над "Спящим ангелом".

Ангелом он, бывший боксер, конечно, не был. И нимб ему – пророчески был выдан авансом: за великое мученичество...

Он был высоким и весомым – ровно 105 килограммов. В отсеках командира звали "Сто Пятым".

– Полундра, Сто Пятый идет!

Знали, Сто Пятый за небрежность, за упущения спуску не даст – ни командиру отсека, ни последнему трюмному. Но звали его ещё и Батей, а это с давнишних времен наивысший командирский титул. "Слуга царю, отец солдатам..."

У многих из его матросов родных отцов не было, такое уж невезучее поколение, на долю которого досталась совсем не военная волна безотцовщины. Многие из его матросов хотели бы, чтобы у них были такие отцы, как Лячин, крепкие, надежные, заботливые. Сами видели, с каким старанием искоренял он в экипаже зловредный вирус "годковщины" (она же в армии – "дедовщина"). И письма их матерям не ленился писать, одних хвалил, на других просил воздействовать материнским словом. И краткосрочные матросские отпуска "не зажимал". И за питанием следил, чтоб все по норме в котел закладывалось... Потому и писали домой матросы "Курска": "Хочу служить на этом корабле до пенсии", потому и офицеры тянулись за Лячиным – на каком бы корабле тот ни служил, так за ним следом на "Курск" и переводились один за другим.

Потому его бывший сослуживец капитан 1-го ранга Виктор Суродин столь категорично заявил:

– Я уверен на все сто: минимальный шанс, и Гена спас бы экипаж. Он не из тех, кто растерялся бы.

В него верили, его уважали, его любили. И не только на корабле, не только на флоте. Город, давший имя его кораблю, всегда привечал "своего" командира, "своих" подводников по-особому тепло. Это бросается в глаза с первых же кадров видеофильма "Курск" встречается с Курском". Шефы вручали женам моряков, в том числе и Ирине Лячиной, придуманные ими ордена "За верность и терпение".

Провожая мужа в тот раз в его последний – роковой – поход, она забыла произнести свою обычную шутку при прощании: "С другими женщинами не заигрывай, и пей только воду".

Капитан 1-го ранга Геннадий Лячин войдет в историю Российского флота вовсе не как командир злосчастной атомарины. Он войдет в боевую летопись ВМФ как командир того "Курска", который – и это без всякой патетики совершил летом 1999 года поход в Атлантику и Средиземное море.

Не каждого командира корабля и не после каждого похода принимает в Кремле глава страны. Таких за последние полвека можно перечесть по пальцам: первый командир первой советской атомной подлодки – Леонид Осипенко; командир атомохода Лев Жильцов, лодка которого первой всплыла в точке Северного полюса...

Лячин о походе: "... В этом походе было всякое...

Побывали в южных широтах Атлантики, в Средиземном море. Лодка новая, и в первом же её автономном походе наиболее важно было проверить, насколько надежными окажутся её материальная часть, все жизненно важные системы, особенно в сложных условиях большого противостояния противолодочных сил флотов НАТО. А задача была – поиск и слежение за авианосными ударными группировками потенциального противника. Предстояло узнать все: состав его сил, маршруты развертывания, переходов, характер деятельности и многое другое.

И мы не давали спокойной жизни многочисленным силам противника, и к себе ощущали, мягко говоря, повышенное внимание. Нам пытались активно противодействовать в первую очередь патрульная противолодочная авиация, а также надводные корабли и подводные лодки. Мы их своевременно обнаруживали, но случалось, что и они нас засекали. У них задача была – установить за нами длительное устойчивое слежение, что мы им постоянно срывали..."

Запомним эти слова командира "Курска". Именно такая задача стояла и перед американскими подлодками "Мемфис" и "Толедо" в роковой августовский день: длительное и устойчивое слежение.

Глава шестая

"НАД НАМИ "МЕССЕРЫ" КРУЖИЛИ...

...их было видно, словно днем". Над нами кружили "орионы". Их не было видно днем, потому что днем наша подводная лодка Б-409 скрывалась ото всех и вся под толщей лазурных вод Средиземного моря. Зато ночью... Ночью мы всплывали на зарядку аккумуляторной батареи. Порой стоило только выбраться на мостик, как в выносном динамике раздавался не доклад даже – крик вахтенного радиометриста: "Работает самолетный радар! Сила сигнала три балла!!" И тут же заполошное командирское: "Все вниз!!! Срочное погружение!!!" И летишь по стальному шестиметровому колодцу вниз лишь на одних поручнях. Секунда и две её десятые – на сигание с мостика в центральный пост. Это из-за них, "орионов", столь жесткий норматив. А иначе – хана, в военное время так уж точно, а в "мирное" тоже мало не покажется. Засечет крылатый патруль, тут же вызовет и наведет противолодочные корабли, и пойдет метаться обнаруженная "букашка", как зафлаженный волк: вправо, влево, на глубину под слой "скачка"... А сверху те же "орионы" – самолеты базовой патрульной авиации – набросают буев-слухачей, да не просто так, а все по уму – барьерами, отсекающими, упреждающими, черт знает какими еще... Не оторвешься – придется всплывать; на разряженных батареях далеко не рванешь. Всплывешь и тут же угодишь в "коробочку" из чужих кораблей. Да ещё вертолет над местом всплытия уже загодя крутится, а из распахнутой дверцы торчит телекамера. И как ни загораживайся от неё пилотками, все равно не миновать показа в программе теленовостей: вот они, советские подводные пираты, у наших берегов. А то ещё приурочат "премьеру" к визиту в страну большого чина из Москвы, как сделали это французы в приезд Косыгина. "Объясните-ка нам, Алексей Николаевич, что забыла советская подводная лодка неподалеку от нашей мирной военно-морской базы в Тулоне?" И звонит Председатель Совета министров СССР своему министру обороны, а тот главкому ВМФ, а тот командующему Краснознаменным Северным флотом, и летят от незадачливого командира клочки по закоулочкам. Не видать ему ни очередного воинского звания, ни учебы в академии, ни ордера на квартиру... А все они, "орионы" проклятые...

С виду – безобидный рейсовый лайнер о четырех моторах. Внутри летающая лаборатория, призванная обнаруживать подводные лодки по всем её физическим полям: шумам винтов, электромагнитным излучениям, тепловому следу и даже по запаху дизельных выхлопов – на то смонтирован на борту специальный газоанализатор. Многими часами может кружиться "орион" над океаном, высматривая, выслушивая, вынюхивая морские волны, окрестный радиоэфир, магнитное поле Земли. Конструкция этого поискового самолета оказалась настолько удачной (не наш ли земляк Игорь Сикорский руку к тому приложил?), что "орионы" вот уже сорок с лишним лет состоят на вооружении противолодочной авиации США. Меняется только электронная начинка его фюзеляжа да ещё экипажи...

Когда стараниями главы "шаркхантеров" нас привезли на военно-воздушную базу в Джексонвилле, мы сразу узнали знакомые силуэты с торчащими из-под хвостов длинными штырями магнитных обнаружителей. Ну кто из нас мог подумать, скатываясь по вертикальному трапу от ненавистных "орионов", что шутница-фортуна однажды усадит нас в пилотские кресла этих ищеек, позволит заглянуть во все приборные отсеки, где распинали наши корабли на экранных крестовинах? Не зря на фюзеляжах здешних "орионов" нарисован флоридский пеликан с подводной лодкой в мощном клюве.

Американские летчики искренне рады нашему визиту.

– Без вас не с кем стало работать в океане! Скучно... Возвращайтесь, а то нас уволят за ненадобностью.

И мы обещаем вернуться. Мы обязательно вернемся в океан.

И мы вернулись...

– Я видела по телевизору Ирину Лячину, – говорит её бывшая школьная подруга (за одной партой сидели) Ирина Коробкова. – Она держится очень мужественно. Но я знаю, какой ценой ей это дается. Ведь обычно у неё эмоции выходят слезами...

Контр-адмирал Виталий Федорин, командир дивизии тяжелых атомных подводных крейсеров стратегического назначения, учился вместе с Геннадием Лячиным в училище подплава:

– Геннадий окончил ракетный факультет на год раньше меня – в 1977 году... Море и подводные лодки – это для него было все. Как, наверное, и для большинства выпускников нашего училища. Не из-за денег мы шли в подводники. Да и какие там они, флотские деньги! Для нас, мальчишек, в словах "подводное плавание", "море" было столько романтики! Помню, как мы, ещё будучи курсантами, завидовали по-хорошему, когда сразу три наших выпускника получили звания Героев Советского Союза за испытание новой военной техники. Сто раз смотрели фильм "Командир счастливой "щуки"...

Гена всегда вникал во все проблемы членов экипажа, невзирая на звания – будь то матрос, мичман, офицер. Он всегда всем готов был помочь.

Капитан 1-го ранга Лячин был одним из самых опытных командиров АПЛ в России. Экипаж "Курска" был признан лучшим среди российских подводников.

Почему смерть всегда забирает самых лучших?

Глава седьмая

СЕКРЕТНЫЙ ПОХОД "КУРСКА"

– А дальний поход у них был в прошлом (1999-м. – Н.Ч.) году – это шедевр! – восклицает бывший заместитель командира АПЛ "Псков" капитан 1-го ранга Виктор Суродин. Он знал Лячина ещё с того времени, когда их подводные лодки "Курск" и "Псков" строились в Северодвинске. – Они дошли незамеченными до Средиземного моря – по Баренцеву, потом по Северному, через Фареро-Исландский рубеж с его суперчувствительными гидроакустическими станциями SOSUS, дальше в Атлантику и в Гибралтар. Их засекли уже на пути домой. Российская лодка, тем паче такого класса, в этот район не заходила давно. Когда выяснилось такое, по тревоге поднялся весь 6-й флот США. На контроперацию "противник" потратил десятки миллионов долларов, но "Курск" выполнил ВСЕ (!) боевые задачи и вернулся домой...

Да, поход "Курска" в Средиземное море в 1999 году вызвал глухое раздражение Пентагона. Это был поход особого рода. Помимо демонстрации флага в тех водах, куда Россию традиционно и старательно не допускали все последние двести лет, он давал понять, что Российский флот скорее жив, чем мертв, несмотря на почти десятилетнее систематическое его умерщвление.

"Курск" прошел той самой "тропой Холодной войны, какой почти сорок лет ходили советские подводные лодки – от берегов Кольского полуострова через Норвежское море и далее между Британией и Исландией в Центральную Атлантику со скрытным проходом сквозь гибралтарскую щель в Великое Море Заката, как называли древние лазурный простор меж трех континентов Европы, Азии и Африки.

Разумеется, это был акт большой политики, поскольку Америка с Англией вели активную воздушную войну против Сербии (не забудем, что в Первую мировую войну Россию заставили вступить именно под флагом защиты сербских братьев от австро-германской экспансии).

Россия, как обессиленная затравленная медведица, смогла лишь оскалить свои ядерные клыки. Клыками были ракеты "Курска", доставленные Лячиным и его экипажем в зону международного конфликта.

Каких-нибудь десять лет назад такие походы – с Севера в Средиземное море через противолодочные рубежи, развернутые НАТО на пути к Гибралтару, были обыденном делом. Теперь же это стало предприятием особого риска и особой чести. И то, что "Курск" совершил такой поход, или, как говорят военные моряки, боевую службу, говорит и о высокой технической готовности корабля, и о морской выучке экипажа. И то и другое в условиях пристеночного существования флота – весьма и весьма непросто, архисложно, как говаривал один из вождей государства. Вот почему за некогда ординарный поход в "Средиземку" командир "Курска" был представлен к Золотой Звезде Героя России и получил её – увы, посмертно.

"После "автономки" меня принял для доклада Владимир Путин, рассказывал потом Геннадий Лячин корреспонденту "Курской правды". Владимир Владимирович внимательно выслушал короткий доклад о походе, задал несколько вопросов и высказал удовлетворение миссией экипажа атомного подводного крейсера "Курск" в Атлантике и Средиземноморье. Высокая оценка дана также главкомом ВМФ и Министерством обороны России.

Главный же вывод был таким: Россия не утратила возможности в целях собственной безопасности и своих национальных интересов обеспечивать свое активное военное присутствие во всех точках Мирового океана и по-прежнему её атомный подводный флот является надежным ракетно-ядерным щитом нашей великой морской державы".

Глава восьмая Из оправданий на Страшном суде президент Я – президент, и ничто человеческое мне не чуждо. А шапка Мономаха и в самом деле тяжела. Я устал, как трансформатор, на который подали слишком высокое напряжение. Я взял небольшой тайм-аут и позволил себе передышку в Сочи. Когда мне доложили о неполадках с атомной подводной лодкой на Севере, я, конечно же, сразу вспомнил о Чернобыле. Не дай нам бог подобной катастрофы! Но меня уверили, что Чернобыля не будет, что реакторы заглушены. Сразу отлегло от сердца... Да, только потом я спросил о людях... Но ведь никто не произнес слова "катастрофа". Если на корабле – "неполадки", то это технические проблемы. Конечно, и при "неполадках" возможны жертвы. Но мы живем в огромной и обветшавшей стране, каждый день мне докладывают о пожарах, авариях, чрезвычайных происшествиях. К этим скорбным сводкам невольно привыкаешь. Но этот доклад царапнул душу – я только что был на Северном флоте, я выходил в море на атомной подводной лодке и даже рискнул погрузиться на ней. Я сделал это вовсе не из любопытства, хотя, как сыну моряка-подводника, мне было интересно узнать, что ощущал отец, уходя под воду. Я видел, с какой надеждой смотрели на меня моряки; побывать на корабле, сказать воодушевляющие слова и уйти – этого было мало. Они чего только не наслушались за последние десять лет. Нужен был поступок, хоть небольшое, но действие – выйти с ними в море. Меня отговаривали советники и охрана, нельзя рисковать первым лицом государства, ведь любой выход в море, тем более на подводной лодке, – это риск. О, как я сейчас понимаю, сколь правы они были! Но я настоял на своем. Мы вышли и погрузились.