Текст книги "Повседневная жизнь российских подводников"

Автор книги: Николай Черкашин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)

К-27 – НАВЕЧНО ПОДВОДНАЯ ЛОДКА?

В международных деловых кругах, обсуждающих проблему подъема подводного крейсера «Курск», всерьез заговорили о проблеме очищения арктических морей от затопленных в них ядерных объектов…

В Карском море, омывающем скалистые утесы Новой Земли и берега Ямала, лежит в заливе Степового атомная и навечно подводная лодка К-27. Как она там оказалась? Неизвестная миру катастрофа вроде «Комсомольца» или «Курска»? Да, катастрофа, но совсем иного свойства…

“Золотая рыбка” под маскировочной сетью

В октябре 1963 года была спущена на воду и сдана Богу в руки, а флоту в опытовую эксплуатацию уникальная атомарина. Нарекли ее К-27. Литера «К» означала принадлежность ее к классу подводных крейсеров. Это была, как утверждают старожилы Северного флота, первая в мире атомная охотница на подводные лодки. Уникальность ее определялась тремя буквами – ЖМТ, что в расшифровке обозначает жидкометаллический теплоноситель. Это значит, что в парогенераторы вместо воды, как на других атомаринах, поступала расплавленная жаром реактора свинцово-висмутовая лава.

О первых походах необычного корабля рассказывает старший помощник командира К-27 капитан 2 ранга Юрий Воробьев:

– В 1964 и 1965 годах К-27 (получившая у моряков на Северном флоте название «Золотой рыбки»), совершила два автономных похода. Первая «автономка» по длительности пребывания водой стала для ВМФ рекордной для того времени и подтвердила высокие эксплуатационные качества корабля. В походе на борт поступило сообщение, что создателям ПЛА (часть из них была на борту) присуждена Ленинская премия. Впоследствии высокие государственные награды получили и члены экипажа.

Огромный интерес проявляла к нам американская военная разведки. Первый выход «Золотой рыбки» в дальние моря осуществлялся в условиях строжайшей секретности. Лодка вышла из базы на Кольском полуострове, погрузилась и после перехода всплыла в Средиземном море, у борта находившейся там плавбазы с заранее натянутым тентом для скрытности. Так вот сразу после всплытия подлетел вертолет американских ВМС, снизился и из него в мегафон на чистом русском языке поздравили командира и экипаж с благополучным прибытием…

В Мурманске живет один из первопроходцев советского атомного подводного флота контр-адмирал Николай Григорьевич Мормуль. Ныне он стал летописцем Северного флота, написал несколько книг. Мы встретились с ним в те дни, когда вся страна следила за работой водолазов на погибшем атомном подводном крейсере «Курск». Зашла речь и о К-27, к которой мой собеседник имел прямое касательство, как бывший начальник технического управления Северного флота. Вот, что он поведал о дальнейшей судьбе «Золотой рыбки»:

– Вернувшись из Средиземного моря, лодка пришла в Северодвинск на судоверфь, которая ее родила, и встала к тому же причалу, от которого ее оторвали, словно ребенка от пуповины. Здесь К-27 снова прочно и надолго связали береговыми коммуникациями, обеспечивавшими жизнь реактора. Предстояла перезарядка реакторов, и кульминационным моментом этой операции была выемка из реактора отработанной активной зоны. После этого, длившегося несколько месяцев, первого этапа последовал осмотр внутренностей корпуса реактора и загрузка в расплавленный металл свежей активной зоны.

Хочу пояснить: «активная зона» – это блок, в котором вмонтированы урановые стержни. Забавно вспоминать, но в первые годы обучения экипажей в Обнинске слово «реактор» произносить запрещалось. Это приравнивалось к разглашению государственной тайны. Даже на лекциях перед своими слушателями преподаватели реактор называли «кристаллизатором». Хотя из магазинных очередей в Северодвинске наши жены приносили порой такие тайны, что мы только диву давались…

После перезарядки реакторов надо было вновь смонтировать системы и механизмы, а также провести швартовые и ходовые испытания.

В мае 1968 года субмарина совершила переход из Северодвинска в главную базу и приступила к отработке курсовых задач. За 2-3 дня К-27 должна была провести контрольный выход и развить 100-процентную мощность. Однако парогенераторы на левом борту давали хронические микротечи, и это благоприятствовало образованию окислов и шлаков теплоносителя. Командир БЧ-5 Алексей Анатольевич Иванов давно требовал температурной регенерации сплава. Эта операция связана со стоянкой подлодки у причала, а такую возможность найти было не просто, ведь лодка связана с другими системами флота, зависит от погоды, авиации и прочего. И хотя Иванов записал в журнал: «БЧ-5 к выходу в море не готова», мнение главного инженера корабля попросту проигнорировали. Лодка вышла в полигон боевой подготовки. Кроме 124 человек штатного личного состава, на ее борту находились представители главного конструктора по реакторной становке В. Новожилов, И. Тачков и представитель НИИ Новосельский.

– И что же потом случилось?

– Вот вам моя только что вышедшая книга «Катастрофы под водой». Читайте!

“Товарищ адмирал, здесь находиться опасно!”

Читаю: “В 11 часов 35 минут 24 мая 1968 года стрелка прибора, показывающего мощность реактора левого борта, вдруг резко пошла низ. На пульте управления главной энергоустановки находился это время и командир БЧ-5. Иванов понял: чего он опасался, все-таки случилось… Окислы теплоносителя закупорили урановые каналы в реакторе, как тромбы – кровеносную систему человека. Кроме того, вышел из строя насос, откачивающий конденсат. Тот самый, от которого образовались окислы.

В последующем расчеты показали, что разрушилось до 20 процентов каналов. Из этих разрушенных от температурного перегрева, – попросту говоря, сгоревших – каналов реактора теплоноситель разносил высокоактивный уран по первому контуру, создавая опасную для жизни людей радиационную обстановку. Даже во втором отсеке, где расположены кают-компания и каюты офицеров, уровень радиации достиг 5 рентген. В реакторном отсеке он подскакивал до 1000 рентген, в районе парогенераторов – до 500… Напомню, что допустимая для человека норма – 15 микрорентген. Переоблучился весь экипаж, но смертельную дозу поучили в первую очередь те, кто работал в аварийной зоне».

– В марте 1998 года, спустя 30 лет после аварии на К-27, – продолжает свой рассказ Николай Мормуль, – я в очередной раз находился на излечении в Научно-лечебном центре ветеранов подразделений особого риска и встретился там со своим сослуживцем по атомным подводным лодкам на Северном флоте контр-адмиралом Валерием Тимофеевичем Поливановым. Поведал ему, что продолжаю работать над атомной темой о подводниках и просил поделиться своими воспоминаниями и фотографиями в период службы на 17-й дивизии подводных лодок в Гремихе. Через некоторое время он прислал мне письмо, в котором

Рассказал об аварии на К-27. В 1968 году капитан 1 ранга Поливанов был начальником политотдела дивизии, и о событиях на лодке осведомлен был очень хорошо. Вот, что он сообщил:

«25 мая 1968 года мы с командиром дивизии контр-адмиралом Михаилом Григорьевичем Проскуновым около шести вечера прибыли на плавпричал – встречать пришедшую с моря подводную лодку К-27. Это была плановая встреча, никаких тревожных сигналов с моря не поступало. После швартовки на пирс вышел командир капитан 1 ранга Павел Федорович Леонов и доложил:

– Товарищ комдив, лодка прибыла с моря, замечаний нет!

Мы с ним поздоровались, а следом за командиром на причал сошли заместитель командира по политчасти капитан 2 ранга Владимир Васильевич Анисов и начальник медслужбы майор медицинской службы Борис Иванович Ефремов. Оба, словно в нерешительности, остановились в нескольких шагах от нас. Я подошел к ним, и после приветствий доктор доложил: обстановка на подводной лодке ненормальная… Специалисты и командир реакторного отсека едва ходят, больше лежат, травят. Короче, налицо все признаки острой лучевой болезни. Я подвел их к командиру дивизии и командиру Леонову и попросил доктора повторить то, о чем он только что рассказал мне. Командир корабля Леонов хмуро посмотрел в его сторону и произнес:

– Уже, доложились!…

Доклад врача Леонов прерывал комментариями, дескать, личный состав долго не был в море. В море – зыбь, поэтому травят… И не стоит поднимать паники, если моряки укачались.

В это время к нам подошел специалист из береговой службы радиационной безопасности с прибором в руках и заявил:

– Товарищ адмирал, здесь находиться нельзя, опасно!!!

– А что показывает твой прибор? – спросил я. И услышал в ответ:

– У меня прибор зашкаливает.

Оценив обстановку, комдив объявил боевую тревогу. Подводные лодки, стоявшие на соседних причалах, были выведены в точки рассредоточения. Мы с комдивом убыли в штаб дивизии. Командующему Северным флотом доложили о ЧП по «закрытому» телефону и шифровкой. Я доложил в Политуправление флота.

Было принято решение убрать весь личный состав с подводной лодки, кроме необходимых специалистов, которые должны обеспечивать расхолаживание энергоустановки. Я вновь поехал на причал. По пути приказал сажать в автобус в первую очередь спецтрюмных, вышедших с подводной лодки, видел, как вели под руки лейтенанта Офмана. Его держали двое, и он с трудом двигал ногами… Остальные спецтрюмные также выглядели не краше. Автобус сделал несколько рейсов до казармы, пятнадцать человек, наиболее тяжелых, сразу же поместили в дивизионную санчасть. Посильную помощь оказывали корабельные врачи, в гарнизонном госпитале спецотделений тогда еще не было.

Около 23 часов нам стали звонить из Москвы, Обнинска, Северодвинска и других городов, связанных со строительством и созданием этой подводной лодки. Все просили информации о случившемся и давали рекомендации по своей части. Вспомнив о подобной ситуации с К-19, мы с комдивом пошли в госпиталь: надо был поить облученных апельсиновым соком и спиртом. На флоте бытовало мнение, что алкоголь повышает сопротивляемость организма к радиации. На следующий день к нам, в забытый богом край, прилетел вертолет с военным и гражданским медперсоналом. С ними же прибыл главный радиолог министерства здравоохранения СССР А. Гуськова. Посетив больных, которые еще не пришли в себя, она пожурила нас за самодеятельность со спиртом. Гуськова безотлучно находилась при больных до самого момента их отправки в первый Военно-Морской госпиталь Ленинграда.

Был установлен воздушный мост из вертолетов (аэродрома в Гремихе нет), и в дивизию оперативно доставляли нужных специалистов, материалы, оборудование и медикаменты. 27 мая прибыли академики А.А. Александров и А.И. Лейпунский (он был разработчиком отечественной ЖМТ-установки), заместитель министра судостроительной промышленности Л.Н. Резунов и другие важные персоны.

Командование ВМФ решило отправить весь экипаж в 1-й госпиталь ВМФ в Ленинград. Пробыли больные там до конца июля. В течение первого месяца умерло восемь человек. А остальные были освидетельствованы, признаны годными к службе на атомных лодках и отправлены в отпуск».

Но вернемся за хлебосольный стол старого адмирала:

– Как-то в ноябре 1999 года я, будучи в Питере, зашел в клуб моряков-подводников, что на Васильевском острове, и получил там ксерокопии писем старшины 2 статьи Мазуренко Вячеслава Николаевича, который служил на К-27 турбогенераторщиком. Вот, что он писал:

« Вот уже более 30 лет как произошла авария ядерного реактора на К-27, которая повлекла гибель нескольких моих сослуживцев по атомоходу. 28 мая на личном самолете командующего Северным флотом адмирала Лобова нас первых десять человек отправили в Ленинград. Через пару недель пятеро из прибывших умерли. За эти 30 лет жизнь разбросала моих друзей в различные уголки нашей бывшей Великой страны. Я стараюсь поддерживать связь, ни на Украине, ни в России никто не получил материальной компенсации за потерю ни за потерю кормильца, ни за потерю здоровья».

Увы, но это так…

– Николай Григорьевич, как сложилась судьба самой «Золотой рыбки»?

– Почти пятнадцать лет К-27 простояла в Гремихе. На ней проводили различные технические эксперименты, даже вышли на мощность правым бортом. Потом перебазировали в Северодвинск, чтобы подготовить к затоплению.

В конце 1981 года, будучи начальником Технического управления Северного флота, я зашел на стоящую в заводском доке субмарину. Встретил меня капитан 2 ранга Алексей Иванов. Да-да, тот самый инженер-механик, взявший на себя смелость записать в журнале: “БЧ-5 к выходу в море не готова». Во время аварии Иванов получил более 300 рентген, однако, отлежавшись в госпитале, попросил оставить его на «своей» лодке. Он ведь в состав первого экипажа К-27 вошел еще в 1958-м. Лейтенантом, командиром турбинной группы принимал подлодку из новостроя, и более 20 лет преданно ей служил.

Конечно же, для Иванова не было секретом, что авария навсегда угробила уникальный атомоход. И что выйти в море ему больше не суждено, понимал тоже. Единственное, что светило его кораблю в будущем – это «саркофаг» для реактора да могила на глубине 4000 метров (такова была рекомендация МАГАТЭ в качестве минимальной глубины захоронения твердых радиоактивных отходов). Однако привязанность моряка к своему кораблю – самая трогательная, самая непостижимая вещь в суровых, порой жестоких буднях военного флота…

Мы прошлись с Ивановым от центрального отсека до кормового. В основном меня интересовал реакторный – там готовили «слоеный пирог» из твердеющей смеси, битума и других защитных долговечных материалов. И я, и Иванов знали, что подводную лодку готовят к захоронению, но об этом, не сговариваясь, молчали.

Поразило идеальное содержание отсеков. Чистота там царила такая, что за поручни можно было держаться в белых перчатках. И это – при сокращенном в три раза экипаже. С какой же любовью содержал корабль его последний командир и бессменный старожил Иванов!…

“Я свернул флаг и заплакал…”

Распрощавшись с Мормулем, я отправился в Питер искать теперь уже почти легендарного для меня Иванова.

Последний командир К-27 капитан 1 ранга в отставке Алексей Анатольевич Иванов живет на Васильевском острове; еду к нему на улицу Кораблестроителей. Встретил меня высокий сухощавый очень спокойный и очень грустный человек. Расспрашиваю Алексея Анатольевича, что и как было дальше:

– Стали мы готовить К-27 к ее последнему погружению. Сняли турбины, еще кое-какие агрегаты… Восстановили плавучесть, навели в отсеках такую чистоту, какая и на боевых кораблях не снилась. Все-таки в последний путь голубушку провожали…

– Почему ее решили затопить? Ведь столько старых атомарин в отстое ныне…

– Дело было не в возрасте. Дело в том, что после аварии, после мощного перегрева расплавленный уран вместе с металлом-теплоносителем вымыло в первый контур. При скоплении в системе урана более килограмма могла возникнуть критическая масса со всеми вытекающими из нее в виде цепной реакции последствиями…

– А с реакторами как поступили? Почему их не вырезали?

– Активные зоны в них были новые, невыработанные… И не поддавались выгрузке. Поэтому весь первый контур залили фурфуролом, он кристаллизируется и становится как гранит. Весь реакторный отсек залили битумом. Подгоняли на причал асфальтовозы и через съемный лист в отсек… Говорили, что на сто лет такой защиты хватит.

– Ну, вот уже 18 лет прошло, а что будет через оставшиеся 82 года?

– Поднимать ее, конечно, надо. Вот на «Курске» новые судоподъемные технологии освоят и хорошо бы К-27-ой заняться. Она лежит на недопустимо малой глубине. Все в Арктике почище будет.

– Почему же ее затопили всего на 33 метрах ?

– Точку затопления определяли в Москве. Со мной, сами понимаете, не советовались.

В сентябре 1982 года лодку отбуксировали в Карское море. Недалеко от северо-восточного берега Новой Земли было намечено место ее затопления. Открыли кингстоны, заполнили главную осушительную магистраль. Я поднялся на мостик, снял флаг и положил его за пазуху. Сходил с корабля последним. Вся моя жизнь практически была отдана этой подводной лодке… С буксира торопили криками и жестами, я прыгнул в шлюпку. Стальное тело лодки, каждый сантиметр которого был мне знаком, спокойно колыхалось совсем рядом. Я поцеловал корабельный металл и, не выдержав, заплакал…

Но субмарина не спешила тонуть: она все больше заваливалась на нос, и, наконец, застыла с задранным хвостовым оперением. Было ясно, что ее нос уперся в грунт: длина лодки составляла всего 109 метров , а топили ее вопреки рекомендациям МАГАТЭ на глубине 33 метров . Оставить К-27 в таком положении, конечно, было невозможно. Буксир-спасатель «наехал» на хвост, пробив балластные цистерны, и вскоре вода сомкнулась над ней. Это произошло в точке с координатами 72°31северной широты и 55°30' восточной долготы.

– А как вы себя сегодня чувствуете?

– По врачам не хожу. Курить бросил… Правда, головные боли дают знать, кровь иногда беспричинно из носа идет. Зуб только один остался… А в остальном – держусь.

– А дозу большую схватили?

– Кто же ее знает? Нам не объявляли… Думаю, не меньше 400 рентген.

Алексей Анатольевич, слава Богу, держится еще молодцом, чего не скажешь о других его сосолуживцах, нахватавшихся “бэров”. Как и большинство бывших подводников ударился он в огородничество – огурчики, капуста, все свое, с дачного участочка на Карельском перешейке.

Если бы американские коллеги Иванова, инженер-механики с таких же «термоядерных исполинов» увидели его дом (по средним питерским меркам вполне нормальное жилище), они бы решили, что это многоэтажный барак для военнопленных, взятых после исхода Холодной войны. Панельные стены, сработанные грубо, зримо, неряшливо, если не рабами Рима, то уж наверняка, военными строителями со всей пролетарской ненавистью к тем, кто будет жить в этих многоэтажных «хоромах». Как и повсюду у нас стены лифта исписаны матом и хитом – именами поп-групп, поп-звезд и прочих «поп…» Исполосованные бритвой бъявления на стенах… Всюду следы вандализма, бунтующей злобы. Это тоже радиация, не менее зловредная для души, чем жесткие «гаммы» уранового излучения. Среда нашей жизни, отравленная точно так же, как воды Северного ледовитого океана.

С чего мы начнем свое великое очищение? С подъема «Курска»? С подъема К-27? С подъема затопленных ядерных реакторов ледокола «Ленин»?

4. ПОСЛЕДНЯЯ ТОЧКА В КОНЦЕ ВОЙНЫ?

За два года до гибели «Курска» в морской столице России – Санкт-Петербурге была поставлена последняя точка в Холодной войне. Ее, отлитую из бронзы лодочных гребных винтов привезли на берега Невы ветераны американского флота…

ПОДВОДНАЯ ГЕКАТОМБА

Только в первые четыре месяца 1968 года с поверхности мирового океана безвестно и навсегда исчезли четыре подводные лодки: израильская «Дакар», французская «Минерв», советская К-129 и американская «Скорпион». Все четыре погибли с экипажами. На «Дакаре» – 65 человек, на «Минерве» – 52, на К-129 – 97, на «Скорпионе» – 99. Всего: триста тринадцать жертв. Потери достойные военного времени.

Первым погиб "Дакар". Это случилось 26 января 1968 года юго-западнее острова Кипр. На следующие сутки пропала во время глубоководного погружения под Тулоном французская субмарина "Минерв".

Советский дизельный ракетоносец К-129 не вышел на контрольный сеанс связи 8 марта. Эта дата условно считается днем его гибели в Тихом океане на глубине свыше пяти километров в районе Гавайских островов.

Четвертая жертва в этом мартирологе – американская атомная торпедная подводная лодка "Скорпион". Она возвращалась с боевого патрулирования в Средиземном море в Норфолк. Последняя радиограмма с борта "Скорпиона" была получена 21 мая в 20.00. В своем обычном донесении командир сообщал свое место и курс. Больше никаких вестей с борта атомарины не поступало. Лодку искали в Атлантике несколько недель. Иголку в стоге сена помогла найти подводная сеть стационарных гидроакустических "буев"= слухачей" системы "Цезарь", развернутой на случай войны в Атлантическом океане. Один из ее приемников записал звук похожий на тот, который издает лопнувшая электролампочка. Пеленги на источник этого странного хлопка, зафиксированные несколькими постами системы освещения подводной обстановки, позволили установить район гибели "Скорпиона" – 450 миль юго-западнее Азорских островов. Глубина океана в тех местах превышала три километра. Тем не менее в ноябре 1968 года океанографические суда, "Мизар" и "Будич", оснащенные спецаппаратурой глубоководного поиска нашли погибшую лодку.

Одна из причин катастрофы, которую выдвинула официальная правительственная комиссия, состояла в том, что "Скорпион" "превысил допустимую глубину погружения и затонул по неизвестной причине". Вторая версия предполагает, что при торпедном залпе одна из самонаводящихся торпед ошибочно навелась на стрелявшую субмарину и ударила в борт.

Советский подводный ракетоносец К-129 был обнаружен спустя несколько месяцев после гибели все тем же американским океанографом "Мизаром", который нашел затонувший "Скорпион". Место гибели было уточнено с помощью гидрофона стационарной системы слежения за подводными лодками, подобной "Цезарю". На этот раз звук раздавленного глубиной прочного корпуса напоминал треск расколотого ореха. По американской версии на К-129 взорвалась аккумуляторная батарея, наши же специалисты утверждают, что советский ракетоносец протаранила американская атомарина "Суордфиш", когда тот шел на перископной глубине, запустив дизели на зарядку аккумуляторной батареи. Спустя шесть лет носовая часть советской подводной лодки была поднята американцами с глубины свыше пяти километров. Тела шестерых советских подводников, извлеченных из торпедного отсека, были преданы морю под звуки гимнов СССР и США.