Текст книги "Авантюры открытого моря"

Автор книги: Николай Черкашин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 33 страниц)

ПОЛЕТ «ОРЛА» ВСЛЕПУЮ

Избежав многих опасностей в таллинской бухте, «Орел» шел навстречу множеству других. Балтика была уже не просто морем, а театром военных действий, на котором безраздельно господствовали корабли германского флота. Немцы, прекрасно осведомленные о бегстве «Орла», готовы были начать, если уже не начали, охоту за почти безоружной подводной лодкой.

Конечно, можно было бы уже на следующие сутки интернироваться в Швеции, как это сделали командиры «Рыси» или «Вилка». Но Грудзинский решил, и все его поддержали – прорываться в Англию.

Потом даже англичане признают, что это была одна из самых героических авантюр второй мировой войны. «Орел» пустился в тысячемильное плавание вслепую: в штурманской рубке не было ни одной карты! Весь походный комплект был изъят эстонскими властями. Не надо быть моряком, чтобы понять, что поджидало подводную лодку в тесных извилистых проливах Скагеррак и Каттегат, плавание по которым даже в мирное время, в спокойное море, ясную погоду считалось своего рода «морским слаломом», где, не дай Бог, собьешься с рекомендованного курса и пойдешь считать форштевнем банки, бары, мели, подводные скалы, островки. А минные поля, которыми немцы успели перекрыть Зунд? А патрульные сторожевики, которые дежурили днем и ночью в теснинах балтийских сцилл и харибд? А самолеты «Люфтваффе», барражировавшие над проливной зоной? Тут и с самыми точными картами куда как рискованно было соваться в «лабиринт смерти».

Но не зря ведь говорят: голь на выдумки хитра. Штурман «Орла» подпоручник Мариан Мокрский по памяти начертил абрис балтийских берегов. То же сделали и все офицеры подлодки. Потом Мокрский выполнил сводный чертеж. Разумеется, с такой «картой» можно было наскочить на любую подводную скалу, как и без нее. Но, на великое счастье, Мокрский нашел в штурманском ящике томик, который остался там по недосмотру эстонского чина. Это были изданные в Германии «Список маяков Балтийского моря». Вот по ним-то от маяка к маяку, как слепой перебирает фонарные столбы, и вел Грудзинский подводную лодку. Благо по ночам «Орел» всегда шел в надводном положении.

В Таллине наутро после бегства недоинтернированного «Орла» разразился грандиозный скандал. Особенно злорадствовали берлинские газеты из ведомства господина Геббельса, первыми пустившие «утку» о замученных коварными поляками эстонских часовых, захваченных и утопленных в море. Однако, спустя три дня незадачливые стражники объявились живыми и невредимыми в Швеции. Налетевшим репортерам они поведали подробности своей нечаянной подводной одиссеи. Поляки после столь неджентльменского приглашения к вояжу обращались с ними в высшей степени корректно. И только на третий день похода вынуждены были предложить весьма неуютное и рисковое плавание в надувной лодчонке к берегам острова Готланд. После отчаянной гребли Кирикмаа и Малыитейн поставили рекорд Балтии по заезду на резиновых шлюпках, преодолев восьмимильную дистанцию за считанные часы. Разумеется, на родине их примерно наказали.

Но оба героя поневоле до конца дней хранили газеты со своими портретами на первых полосах и память о самом необычном приключении в жизни.

Тем временем «Орел», обогнув Готланд с востока, а Борнхольм с севера, приближался к «балтийскому Босфору» – проливу Зунд. В течение трех суток, то всплывая, то погружаясь, то ложась на грунт и снова подвсплывая, чтобы определиться по очередному шведскому маяку, польская субмарина пробиралась смертельно опасным коридором в Северное море. Было все, отчего сердце замирало, казалось, в последний раз: и луч прожектора немецкого эсминца упирался прямо в боевую рубку, и леденящий душу скрежет минрепа, задетого рулем глубины и потянувшего к борту мину. Но фортуна осталась верной смельчакам до конца отчаянного предприятия.

14 октября 1939 года около 11 часов утра «Орел» привлек внимание британского эсминца «Валорус», который, опять-таки по счастью, не принял польскую субмарину за немецкую подлодку, и после недолгих выяснений, привел ее в военно-морскую базу Розайт.

Самодельная карта «орловцев» до сих пор хранится в Лондоне – в Польском музее, повергая хладнокровных сынов «владычицы морей» в немалое изумление. Как тут не вспомнить злополучный инцидент со «шведским комсомольцем» – подводной лодкой С-??? которая при всех нужных картах и навигационной электроники, выскочила на мель в шведском фиорде, спустя сорок лет после прорыва вслепую своей однотипной сестры…

Итак, «Орел» счастливо достиг берегов туманного Альбиона. Этот микроскопический эпизод в общей панораме уже завязавшейся второй мировой войны приобрел вдруг роль того рокового камешка, который увлекает за собой грозные горные обвалы.

Едва первые утренние газеты сообщили о бегстве польской подводной лодки из таллинской гавани, как в тот же день в Москве разразился грандиозный военно-дипломатический скандал. Точнее спектакль, где все действо было давно расписано по ролям и пунктам. Ждали лишь рывка за шнур, поднимающий занавес. Шнур этот нечаянно потянул за собой «Орел».

О, если бы президент Эстонии Константин Пяте знал, что с этого момента шнур этот станет затягиваться на его шее и утащит его в нквдэшный изолятор города Калинина, где жизненные силы и покинут бренное тело.

Если бы господин РЭМ мог догадаться, что, послужив неосторожным вестником командиру «Орла», он в тот же миг предрек и себе затяжную гибель в недрах ГУЛАГа.

О, если бы пани Марина почувствовала, что, легкомысленно обнадежив Клочковского, она по мановению рока перенесется вдруг из уютной квартирки на Суур-Нарья в глинобитную хижину прииртышского аила.

Из дневника командующего эстонскими ВМС капитана Мери:

«Ночью мне позвонил домой мой адъютант и сообщил, что интернированная польская подводная лодка обратилась в бегство, и главнокомандующий дал приказ начальнику Морской крепости открыть по ней огонь. Одновременно адъютант сообщил по указанию главнокомандующего, что мне нет необходимости являться в штаб, так как оперативному отделу не дано поручения в связи с бегством подводной лодки. В то же время с моря послышались глухие звуки артиллерийской стрельбы. Они доносились со стороны Морской крепости, которая открыла огонь по уходящей польской подводной лодке. Для получения более подробной информации позвонил начальнику Морской крепости полковнику К. Фрейману, который пояснил, что с Аэгна и Найсоара была замечена подводная лодка, двигавшаяся в подводном положении. После первых выстрелов, преградивших путь лодке, она остановилась. В Морской крепости решили, что подлодка отказалась от попытки бегства, и прекратили огонь. Вскоре было замечено, что лодка погружается. Морская крепость вновь открыла огонь, однако подлодка быстро скрылась под водой. Бегство интернированной подводной лодки вызвало острую критику. Ответственные должностные лица обвинялись даже в пособничестве бегству. Следствием не было установлено, что с нашей стороны бегству было оказано прямое содействие. В то же время в Эстонии говорили, что бегству подлодки способствовала эстонско-польская дружба, и в этом была частичка правды. Польша относилась к Эстонии дружески, и наш народ также глубоко сочувствовал польскому народу, ставшему жертвой агрессии.

Руководство Военно-морскими силами при выполнении своих функций также не намеревалось проявлять жестокость по отношению к своим братьям по оружию – польским морякам.

Когда поляки в субботу попросили разрешения сходить в баню, а затем еще раз переночевать на лодке, то руководству по-человечески было тяжело отказать в этой просьбе. Организованная охрана интернированного судна в виде двух постов не отвечала требованиям момента. Два дежурных поста не в состоянии воспрепятствовать побегу лодки с полным комплектом команды на борту, если не приняты другие меры предосторожности. Можно было откачать топливо с корабля, однако на это не было указания начальства Военно-морских сил. У нас было распространено мнение, что поляки пришли к нам добровольно, что им хорошо у нас, что у них никаких причин к бегству нет. Поэтому надзору за ними должного внимания не уделялось.

Возможно, что и сами поляки придерживались того же мнения, однако позже возникло новое обстоятельство, которое изменило положение. Дело в том, что рано утром 17 сентября им стало известно, что Советский Союз напал на Польшу».

Польским подводникам и в голову не могло прийти, какой бурный шлейф из всевозможных политических событий потянется за кормой «Орла». Еще меньше они могли подозревать, какую роскошную услугу оказали сталинскому МИДу своим побегом.

В сентябре 1939-го в Прибалтике начался тот процесс, который провидчески предсказала за двадцать лет до этого пифия российской смуты Зинаида Гиппиус: «Начинаются «мирные» переговоры с прибалтийскими пуговицами[26]26
  «Прибалтийскими пуговицами» Гиппиус называла Литву, Латвию, Эстонию. При этом оговаривалась, что при всей своей симпатии к народам этих стран под определением «пуговицы» она имеет в виду их историческую функциональность: «Когда надо – отстегнут, когда надо – пристегнут».


[Закрыть]. Знаю, что будет, – одного не знаю: сроков, времен. Сроки не подвластны логике. Будет же: большевики с места начнут вертеть перед бедными пуговицами «признанием полной независимости». Против этой конфетки ни одна современная пуговица устоять не может. Слепнет и берет, хотя все зрячие видят, что в руках большевиков эта конфетка с мышьяком. Развязанными руками большевики обработают данную «независимую» пуговицу в «советскую», о, тоже самостоятельную и независимую!»

Все так и вышло. После пакта Молотова – Риббентропа большевики принялись обрабатывать независимую эстонскую «пуговицу» в советскую.

«Держат в одной руке заманчивую конфетку «независимости», – утверждала Гиппиус, – другой протягивают петлю и зовут: «Эстоша, поди в петельку. Латвийка уже протянула шейку». Перед далекими великими и глупыми (оглупевшими) державами они будут бряцать краденым золотом и поманивать мифическими «товарами».

Застегивание прибалтийских «пуговиц» на имперском мундире Сталин начал с Эстонии. Как раз в сентябре и решалась ее судьба. Официально переговоры в Кремле посвящались заключению договора о взаимной помощи между СССР и Эстонской республикой, но ни президент Пяте, ни посланный им в Москву министр иностранных дел Карл Сельтер, ни сопровождавшие его председатель Государственной думы профессор Улуотс и профессор Пийп не строили иллюзий: договор навязывался как ультиматум и самым скорым, самым первым следствием его будет вторжение Красной армии.

Проблема ввода войск в Эстонию (а затем и в остальную Прибалтику) была решена в Кремле сразу же, как только Молотов и Риббентроп подписали секретные дополнительные протоколы. Вопрос «когда?» был риторическим – немедленно. Но повод? Нужен был веский предлог для перехода эстонской границы, равно убедительный как для своего – советского народа, так и для эстонского, для всей Прибалтики, Европы, наконец, для мирового сообщества.

Можно только представить, как довольно хмыкал Сталин, раскуривая трубку над газетой с сообщением о бегстве польской субмарины из Таллина. Чем не повод? Надо только вбить всем в мозги, что это очень опасное бегство. На подлодке торпеды. И поляки, уязвленные вступлением СССР в Восточную Польшу, всенепременно должны отомстить Советскому Союзу. Они должны, нет, просто обязаны напасть на советские суда. Должны быть жертвы. И они обязательно будут. Достаточно снять телефонную трубку, и жертвы польских пиратов появятся в самом скором времени. Молотову было поручено объяснить эстонской делегации, как опасно то, что натворил Таллин, – бросил в море зубастую щуку. Ну а поиском «жертв» займется НКВД. Не теряя времени, нарком иностранных дел вызвал к себе эстонского посланника к часу дня 19 сентября 1939 года.

«Молотов просил предостеречь правительство Эстонии, – сообщал посланник А. Рей своему министру в Таллин, – самым серьезным образом и сообщить, что правительство СССР разрешит своему флоту предпринять поиски польской подводной лодки также в ближайших окрестностях Таллина, так как оно не может позволить оставаться лодке в море, поскольку она вооружена торпедами».

На следующий день «вся королевская рать», эскадра Краснознаменного Балтийского флота во главе с новейшим крейсером «Киров», вышла в ближайшие окрестности Таллина.

Взбудораженные обыватели, не искушенные в тонкостях протокола, провидчески предрекали: это морская блокада. Это надолго!

Но что за охота без выстрелов? 25 сентября начальник таллинского отделения пограничной охраны доносил главе своего ведомства: «В 13.20 минут с кордона Пяриспеа Локсаского района были замечены двигавшиеся курсом с северо-востока на запад два советских миноносца. Один из них уменьшил ход и произвел в 13.30 3—4 выстрела из носовых орудий в направлении залива Эру. После стрельбы миноносец повернул курсом на северо-запад и сделал две очереди из пулемета в неизвестном направлении. Полковник А. Лююс».

Страсти нагнетались в соответствии со сценарием, соавторство которого принадлежит по крайней мере представителям четырех наркоматов: НКВД, Наркоминдел, НКВМФ и ведомство гражданского флота СССР.

В эти же дни, когда советские эсминцы палили вдогон «польским подводным пиратам», Молотов выговаривал министру иностранных дел Эстонии Карлу Сельтеру, приглашенному в Москву, совсем по другому поводу.

Молотов: «Побег интернированной польской подводной лодки из Таллина показывает, что правительство Эстонии не очень заботится о безопасности Советского Союза. Правительство Эстонии или не хочет, или не может поддерживать порядок в своей стране и тем самым ставит под угрозу безопасность Советского Союза. Письменное разъяснение эстонского правительства по этому вопросу, переданное посланником А. Реем, неубедительно. Вы же признаете, что механизмы подводной лодки имели определенные неисправности. Следовательно, и, впрочем, это подтверждает и наша информация, что подводная лодка была отремонтирована в Таллине, снабжена топливом, ей были оставлены 6 торпед и дана возможность уйти. Разъяснение эстонского правительства не опровергает это сомнение. Таким образом, в море оказалась подлодка, представляющая угрозу для советского флота. Советский Союз, у которого на Балтийском море значительные интересы: большой порт в Ленинграде, большие военные и торговые флоты, ничем не защищен от подобных неожиданностей и в будущем. Выход из Финского залива находится в руках других государств, и Советский Союз вынужден мириться с тем, что они делают в устье этого залива. Так дальше не может продолжаться. Необходимо дать Советскому Союзу действенные гарантии для укрепления его безопасности. Политбюро партии и правительство Советского Союза решили потребовать от правительства Эстонии таких гарантий и для этого предложить заключить военный союз или договор о взаимной помощи».

Сельтер слабо сопротивлялся:

«По правилам нейтралитета заход подводной лодки одной из воюющих сторон в порты Эстонии как нейтрального государства запрещен, за исключением некоторых частных случаев.

В нашем разъяснении указано, что подводная лодка обосновывала заход именно аварией и потому требовала потом своего освобождения. Однако правительство Эстонии нашло, что поломки механизмов не препятствовали движению лодки и поэтому не подпадали под понятие аварии. Только тот факт, что подводная лодка имела способность двигаться, дал нам право интернировать ее. Если бы лодка не могла двигаться из-за неисправности механизмов, то мы не смогли бы ее интернировать. Поэтому обвинение в том, что будто бы интернированная подвоДная лодка была приведена в порядок Эстонией, необоснованно. Мы не знаем, устранены ли обнаруженные в механизмах неисправности к настоящему моменту.

Что касается побега польской подводной лодки, то могу еще раз подтвердить, что в этой истории нет оснований подозревать эстонское правительство ни в содействии побегу, ни в небрежности. Напротив, правительство Эстонии и официальные власти согласно своим возможностям приложили все силы для того, чтобы задержать подводную лодку. Если ей все же удалось бежать, то это в значительной мере несчастный случай, о котором мы сами больше всего сожалеем».

Наивный, он еще надеялся отспорить отсрочку вторжения. Но Молотов был непреклонен:

– Мы считаем этот инцидент с подводной лодкой очень серьезным, а также рассматриваем его как симптом. Эта лодка может нанести большой ущерб судоходству Советского Союза.

Раз может, значит, нанесет. «Аннушка уже пролила подсолнечное масло». Из Ленинграда уже вышел обреченный пароход. За ним – другой. А в ведомстве Берии перебирали фотографии балтийских подводных лодок: какая из них силуэтом своим больше всего похожа на польского «Орла». А спустя несколько дней ТАСС был «уполномочен заявить»: «Нападение неизвестной подводной лодки на советский пароход «Пионер».

Дипломатический скандал, вызванный бегством подводной лодки «Орел» из таллинского порта, приобретает новую окраску: Сталин, используя формальный повод, начинает разыгрывать «прибалтийскую карту». Правительство Эстонии, по сути, ставится перед фактом оккупации частями Красной армии независимого государства.

«ЗА ЗДОРОВЬЕ ПРЕЗИДЕНТА ЭСТОНИИ»

«Ленинград, 28 сентября (ТАСС). По радиосообщению капитана советского парохода «Пионер», 28 сентября около 2 часов ночи при входе в Нарвский залив он был атакован неизвестной подводной лодкой и был вынужден выброситься на камни в районе банки «Бигрунд». К месту аварии парохода ЭПРОНом высланы спасательные партии. Команда парохода находится вне опасности».

Несколько раньше, но только в радионовостях появилась информация о торпедировании неизвестной подводной лодкой в Финском заливе советского парохода «Металлист». Сообщалось о жертвах.,

Теперь разговор с Сельтером шел на других тонах. Молотов объявил ему и членам делегации новые условия советского присутствия в Эстонии: помимо морских и авиационных баз в Моонзунде в пределы республики должна была войти 35-тысячная Красная армия.

Сельтер отчаянно сопротивлялся.

– Это же ультиматум! Это вторжение! Вы хотите уготовить Эстонии судьбу Польши!

Молотов бесстрастно разглядывал его сквозь стекла пенсне, потом снял трубку внутреннего телефона:

– Товарищ Сталин, подойди. Господин Сельтер и другие эстонские господа возражают против наших новых предложений. Называют это «оккупацией» и другими страшными словами. Приходи помочь убедить их в необходимости нашего предложения.

Сталин возник в комнате так быстро, как будто стоял за дверью. Сельтер повторил вождю всех народов свои аргументы и добавил:

– Польская подводная лодка бежала в направлении Готланда, где она высадила двух наших матросов. Поэтому советский пароход был торпедирован совсем другой субмариной, и мы не можем нести за нее ответственность.

Сталин выдерживал паузу, достойную его международного сана. Вместо него ответствовал Молотов:

– События последних дней показывают, что у Советского Союза отсутствует какая-либо безопасность. И я могу сделать только такой вывод: где-то в Финском заливе имеется место, где чужие подводные лодки могут базироваться и снабжаться горючим. В море, на пороге Ленинграда, торпедируют и топят суда Советского Союза, тонут советские моряки! А мы разглагольствуем о том, кто куда каким курсом пошел! Я могу даже допустить, что это была английская подлодка. Факт тот, что Эстония не может обеспечить безопасность СССР в Финском заливе.

Сельтер недоуменно пожал плечами:

– Но, господин Молотов, современные подводные лодки не нуждаются пока ни в каких тайных промежуточных базах в Финском заливе. Они способны брать на борт более чем шестинедельный запас топлива. С начала же войны, позволю себе вам напомнить, прошло всего лишь четыре недели. После вашего намека, что Эстония тайно заправляет подлодки третьих государств, ваше предложение о вводе в нашу страну 35-тысячной армии я могу рассматривать лишь как наказание Эстонии за бегство польской подводной лодки!

Голос Сельтера дрожал от возмущения, но логика в его возражении была столь очевидной, что Сталин поспешил прийти на помощь своему наркому:

– Наше новое предложение не имело в виду наказание. Это средство защиты. Мы не знаем, кто помог побегу польской подводной лодки из Таллина. Мы во всяком случае не виноваты в этом, – усмехнулся вождь, давая понять глубину своего мрачного юмора. – Мы верим, что правительство Эстонии также не виновато. Однако в Эстонии, очевидно, гнездятся международные силы, которые занимаются подобными делами. Когда вы заключите с нами договор, то одним этого покажется мало. Другие же скажут, что нашу страну продали. Могут возникнуть распри и диверсии. Их надо избежать. Для этого и нужно разместить в Эстонии сильное соединение Красной армии. Тогда никто не осмелится предпринять подобное.

Сельтер на минуту воспрянул духом – сам Сталин снял обвинение с эстонского правительства в пособничестве побегу польской лодки. Еще не все потеряно. Остается только рассеять миф о «международных силах» и диверсиях.

– Уверяю вас, наш народ с удовлетворением примет договор о помощи, и никаких эксцессов, никаких диверсий не будет.

Сталин посмотрел на него, как гимназический инспектор на приготовишку.

– Народ везде хороший. Однако среди народа есть плохие деятели. Они имеют такие цели, о которых народ не знает и которые народу наносят вред. На этих днях вблизи Одессы произошло крушение военного железнодорожного поезда. Однако, смотрите, нашелся кто-то, кто организовал это крушение. Через Эстонию засылали в Советский Союз тысячи'шпионов, которых мы ловили и многих, к сожалению, расстреляли.

Сталин вдруг поперхнулся трубочным дымом, закашлялся. Молотов подал ему бокал с минеральной водой.

Вождь отодвинул его в сторону.

– Я не люблю, – отчеканил он, в упор глядя на Сельтера, – сельтерскую воду.

После непродолжительных торгов о численности вводимых войск секретари положили на стол тексты Договора на русском и эстонском языках. Тяжело вздохнув, Сельтер поставил свою подпись.

На банкете по случаю подписания советско-эстонского договора Сталин поднял бокал с вином и, к удивлению присутствующих, произнес с трудом заученную фразу:

– Презеденди тэрвисек йя ээстимаа![27]27
  За здоровье президента Эстонии! – (эст.)


[Закрыть]

Таллин. Осень 1939 – весна 1940 года

Гюйсшток крейсера «Киров» створился с гранеными пиками таллинских кирх. Тяжело и раскатисто загрохотала якорь-цепь. Эстония молча надевала сталинские наручники. Все обещания не изменять государственный строй республики оказались такой же тактической ложью кремлевских большевиков, как и обещания собственному народу земли, мира и хлеба в 17-м году.

В назидание потомкам следует заметить, что вся эта военнодипломатическая шумиха вокруг бежавшего «Орла» в конечном итоге не принесла большевистским стратегам ни грана пользы. Более того, таллинская бухта, куда им и так не терпелось ввести свои корабли, едва не стала для красного Балтфлота смертельной ловушкой. За выход из нее в августе 42-го они заплатили цену в тысячи жизней моряков и пассажиров, уходивших на караванах разношерстных судов по минным полям, под дождем авиабомб. Независимые историки называют кровавый таллинский переход «советской Цусимой». И в том есть большая доля правды…

И все-таки они встретились – Хенрик и Марина. Сначала она пришла навестить больного командора вместе с мужем – паном торговым советником Тадеушем Крыжановским. Они приехали в Морской госпиталь в посольском авто с красно-белым – в цвет польского флага – букетом гвоздик, коробкой пирожных и бутылкой «Старого Таллина».

Это был почти протокольный визит к почти национальному герою, к тому же вроде бы как к доброму знакомому.

Потом, когда национальный герой поправился, его тут же, в Морском госпитале, перевели на положение интернированного комбатанта. И опять его посетила пани Крыжановская, на сей раз без мужа, но с букетом бело-красных гвоздик. Вряд ли у кого могли возникнуть сомнения в истинных целях этого визита. Сотрудница польского посольства оказала моральную поддержку своему компатриоту, попавшему в почетную неволю. Должно быть, прекрасной пани льстило то, что весь этот страшный шум, который поднялся в Северной Европе по поводу захода «Орла» в Таллин, а потом его бегства из гавани, был учинен, в общем-то, из-за нее. Впрочем, об этом знали пока лишь двое – она и Хенрик.

Заключение Клочковского длилось не дольше месяца. Установив, что командир «Орла» ни коим образом не причастен к побегу своей субмарины, эстонские власти выпустили Клочковского на волю в конце октября. Чуть позже освободили из-под стражи и второго члена команды – санитара Барвиньского.

Он бродил по улочкам Старого города: было о чем подумать – шутка ли заново начинать жизнь в 37 лет. Да еще на чужбине. Впрочем, Таллин был знаком ему по прежним визитам польских кораблей. Но тогда это был город уютнейших баров-погребков, фешенебельных магазинов, нарядных женщин с благосклонными взорами. А ныне нескончаемый осенний дождь с плеском резался об острые кровли пепельно-серых башен.

Одичавший без парусов морской ветер шатался по городу, словно списанный боцман-пьянчуга – ломился во все двери, крушил фонари, выл и стенал. Этот город был ловушкой для ветров. Влетев с моря в каменные лабиринты Тоомпеа лихие норд-осты и весты, быстро умеряли свой пыл в извивах тесных переулков.

Город брошенных капитанов и беглых кораблей.

Сняв дешевый гостиничный номер в Старом городе (гостиница «Балти» близ Монастырских ворот), Клочковский смог встретиться с Мариной уже без пригляда лишних глаз. Он дорого заплатил за это свидание: кораблем, командирством, добрым именем, судьбой эмигранта поневоле, наконец…

Бегство «Орла» он воспринял как измену старшего офицера Грудзинского лично ему командору-подпоручнику Клочковскому. У них и до этого похода были довольно натянутые отношения. И вот теперь, полагал брошенный на берегу командир, тщеславный авантюрист, добился, наконец, безраздельной власти на корабле.

То, что его бросили в госпитале и ушли, он переживал как личный позор и тяжелый удар. Так в старину высаживали неугодного капитана на чужом берегу или пустынном острове…

Возможно, со временем, особенно после гибели «Орла», Клочковский и переменил свой взгляд, понял, что другого выхода у его офицеров не было, чтобы спасти честь флага и корабля, что он, его судьба, была принесена в жертву невольно

Ему оставалось утешаться только тем, что он всецело вознагражден любовью желанной женщины.

За то, что он швырнул к ее ногам свое командирство, за этот, отнюдь не воинский подвиг, но подвиг влюбленного сердца, фортуна – она ведь тоже женщина! – даровала ему жизнь. Он не погиб в глубинах Северного моря. Он будет жить долго, быть может, терзаясь своим выбором, сделанным на десятый день войны. Он он будет жить…

А она? Они встретились в странном, если не сказать, страшном мире. Лежала в руинах Варшава. Их страна, их отчизна, в который раз была расчленена, поделена, стерта с карты Европы. У них ничего не было, кроме шального счастья их любви.

К декабрю Клочковский перебрался на жительство в Тарту. Сюда он выписал из Польши и свою чудом уцелевшую в огне войны семью. С Мариной же общался теперь только письмами. В последний раз Клочковский и Марина встретились в апреле 1940 года. Хенрик приехал в Таллин по делам и назначил встречу там, куда во все времена стремились влюбленные парочки – в Кадриорге, в приморской дубраве старинного парка. Впрочем, вряд ли они догадывались, что это их последняя встреча. Кто мог сказать им тогда посреди моря цветущей сирени, что этим летом Эстония станет одной из советских республик и доблестные чекисты нанесут визит в квартиру пана торгового советника Крыжановского. Достаточно было того, что его фамилия значилась в списках посольства бывшей Речи Посполитой. Крыжановский загремел в лагерь для польских чиновников и офицеров под Осташковом, а его супруга, очаровательная пани Марина, была выслана в Сибирь, на Иртыш, в черную дыру под названием Чернорецк. Именно таким должно было показаться ей после милого уютного Таллина это глухое степное селение, где среди глинобитных казахских хижин отбывали ссылку представители польской знати.

Клочковскому повезло. Его не тронули. Забыли. Потеряли. Бывали и в доблестных органах отдельные недоработки. Бывший командир «Орла», забрав семью и нехитрые пожитки, перебрался в Ленинград, оттуда в Москву. Еще через год судьба его решилась окончательно. Под Тулой началось формирование первого польского соединения в СССР – пехотной дивизии имени Костюшко. По договору с правительством Сикорского все польские летчики и моряки, находившиеся на территории Советского Союза, направлялись в Англию. В 1942 году Клочковский с группой польских авиаторов прибыл в Лондон и сразу же угодил под военный суд.

У каждого настоящего подводника любовь к женщине и любовь к своему кораблю сливаются в одно неразделимое чувство. Клочковский разделил его и выбрал женщину. Он принес ей в жертву свой шанс войти в историю флота Польши. Его место в ней занял его заместитель – капитан Ян Грудзинский. Он был награжден серебряным крестом высшего военного ордена Польши «Виртути Милитари», награжден британским орденом, о нем были написаны стихи, песни, книги, снят фильм. Все это стоило ему половины непрожитой жизни. Клочковский пережил его почти вдвое. За это ему пришлось поплатиться офицерским чином, Родиной, добрым именем. Никто не знает его последних слов. Никто не знает, был ли он счастлив в конце концов…

Бывший матрос с «Орла» Томаш Пшондак[28]28
  Т. Пшондак – единственный, кто уцелел из команды «Орла». По болезни он не смог пойти в последний поход подводной лодки, ставший роковым…


[Закрыть] горячо защищал честь Клочковского в своих неопубликованных воспоминаниях. Но это уже было после войны. А тогда, в сорок втором, никто из его команды не смог выступить на суде в защиту бывшего командира, так как «Орел» уже с год как лежал на дне Северного моря. Обвинение во многом основывалось на предположениях и легендах, блуждавших вокруг имени командора-подпоручника. Так или иначе, но военно-морской суд разжаловал Клочковского в матросы и приговорил к тюремному заключению. Правда, на практике последняя мера применена не была. Клочковский нанялся матросом на американское торговое судно и даже сумел отличиться в одной из конвойных операций. В 1944 году прокурор Высшего военного суда внес представление на пересмотр приговора и снятие наказания с Клочковского. Но это представление положили под сукно. Клочковский на родину больше никогда не вернулся. Он умер в Америке в конце пятидесятых годов.