Текст книги "Том 10. Мертвое озеро"

Автор книги: Николай Некрасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 52 (всего у книги 55 страниц)

При описании бутафорской – тесной комнатки, переполненной мебелью, – мимоходом замечено, что она одновременно служила и арестантской (глава XV части третьей). Об этом же пишет Панаева, вспоминая о порядках в Александринском театре (см.: Панаева, с. 60).

Молодые актрисы в романе говорят на особом жаргоне: «Да, счастливые!», «Да, несчастная!», «Ай, девицы… ай, урод!» (глава XV части третьей), «Да, страсти!» (глава XXII части четвертой). На этом жаргоне изъяснялись, как вспоминает Панаева, в петербургском Театральном училище, воспитанницы которого поступали на подмостки Александрийской сцены (ср.: «Да, страсти, девицы!», «Да, девицы, счастливая!», «Да, девицы, несчастная!», «Да, девицы, черт противный!» – Панаева, с. 57).

Соперничество между Любской и Ноготковой также принадлежит к эпизодам, в которых запечатлелись лица и нравы александрийской труппы. Ноготкова требует снять пьесы, в которых ее соперница вызывает аплодисменты (главы XIV части третьей и XX части четвертой). Если верить воспоминаниям Панаевой, именно так поступил В. А. Каратыгин по отношению к Мстиславскому (см.: Панаева, с. 30). По наущению Ноготковой, бутафор подставляет Любской испорченную скамейку (глава XIV части третьей). Нечто подобное произошло – или считалось, что произошло, – между А. М. Каратыгиной и Брянской (см.: Панаева, с. 26). Любской не выдавали новых костюмов (главы XIV и XVI той же части). Так же поступали с В. В. Самойловой (см.: Панаева, с. 44). Расставшись со сценой, Любская часто бывала в театре, где привлекала внимание публики величавостью взглядов и поз, усвоенных ею в ролях ее обычного амплуа. Она обеспечена, но очень скупа в домашних расходах. Это штрихи биографии Каратыгиной, оставившей сцену в 1844 г. (молва приписывала супругам Каратыгиным скупость; см., например, карикатуру Н. А. Степанова на тему: «Гамлет, покупающий дрова», которая должна была появиться в «Иллюстрированном альманахе», обещанном подписчикам «Современника» в 1848 г.).

Соединение вымысла и реальности в театральных главах романа исключало полное сходство и создавало типическую картину, но отдельные невымышленные подробности вызывали эффект узнавания в узком кругу посвященных лиц и были рассчитаны на этот эффект.

Ряд эпизодов из жизни Тавровского, в число которых были и театральные, также отчасти заимствован из действительности. По свидетельству Ап. Григорьева (см. ниже, с. 278), в этом герое можно узнать нескольких лиц, известных по анекдотам.

Не все анекдотические истории, включенные в рассказ о Тавровском, поддаются комментарию. К их числу относится эпизод, в котором Тавровский, путешествуя по Италии, попадает в провинциальный театр и допевает арию за актера, потерявшего голос (глава XXXVII части седьмой). Аналогичный действительный случай не выявлен, но сходные факты – увлечение итальянской оперой, обучение пению за границей, популярность певцов-дилетантов в 1830-1840-е гг. – делают его вполне вероятным (ср. ниже, с. 289).

Другой эпизод, основанный на предании, отчетливо соотносится с определенными лицами. Тавровский узнает себя в роли, исполненной популярным комиком, и в знак уважения к его таланту дарит ему дорогие запонки (та же глава). Нечто подобное произошло, по воспоминаниям Н. И. Куликова, в Москве в начале 1830-х гг. с графом Н. А. Самойловым, красавцем, франтом и игроком. По желанию императора Николая, раздраженного щегольской наружностью графа, одетого по последней парижской моде, любимец московской публики В. И. Живокини изобразил Самойлова в комедии-водевиле Э. Скриба «Первая любовь», добавив к тексту реплику от себя – о картах. Граф пригласил к себе Живокини и подарил ему запонки – под тем предлогом, что их не хватает для полноты сходства. [19]19
  См.: Куликов Н. И.Театральные воспоминания. – Искусство, 1883, № 22, с. 253–254. Воспоминания Куликова подтверждаются свидетельством самого Живокини (см.: Театральные афиши и антракт, 1864, 12 марта; перепечатано: Б-ка театра и искусства, 1914, кн. 2, с. 23). Николай мог видеть водевиль в Москве 2 октября 1830 г. (см.: История русского театра, т. 3, с. 292). Случай с Н. А. Самойловым не единственный в закулисных распоряжениях Николая. Известны его предложения Мартынову и П. Г. Григорьеву имитировать разных лиц (см.: Вольф, ч. I, с. 121; Алексеев А. А.Воспоминания актера. М., 1894, с. 41). Подобный обычай был вообще распространен среди артистов столичных театров. Так, в комических сценах Гоголя «Игроки» (сезон 1843/44 гг.) В. В. Самойлов воспроизвел речь и манеры одного петербургского игрока (см.: Вольф, ч. I, с. 104; История русского театра, т. 3, с. 260; т. 4, с. 333); он же в водевиле П. И. Григорьева «Складчина на ложу в итальянские оперы» (тот же сезон) загримировался под известного меломана (см.: Вольф, ч. I, с. 105; История русского театра, т. 3, с. 312; т. 4, с. 391). В водевиле П. А. Каратыгина «Ложа первого яруса на последний дебют Тальони» (сезон 1837/38 гг.) актеры того же театра Милославский (сценический псевдоним Н. К. Фридебурга), Н. П. Беккер и В. В. Годунов представили Поливанова, А. Л. Элькана и еще одного театрала; автор пьесы получил от императора ценный подарок (см.: Вольф, ч. I, с. 68–69; История русского театра, т. 3, с. 269; т. 4, с. 344). В. В. Пруссаков в водевиле Вельяшева и Рунича «Театралы» (сезон 1848/49 гг.) изобразил графа С. П. Потемкина (см.: Вольф, ч. I, с. 132; История русского театра, т. 4, с. 401).


[Закрыть].

Многое перешло в историю Тавровского из рассказов о П. В. Нащокине. Его личность, похождения и наблюдения отразились в литературе – в произведениях Пушкина [20]20
  См.: Анненков П. В.Литературные проекты А. С. Пушкина.– BE, 1881, кн. 7, с. 41.


[Закрыть], Гоголя [21]21
  См.: Гоголь Н. В.Полн. собр. соч., т. 7. [М.-Л.], 1951, с. 431; т. 12. [М.-Л.], 1952, с. 72–78.


[Закрыть], а также в водевиле Н. И. Куликова «Цыганка» (сезон 1849/50 гг.) [22]22
  См.: Куликов И. И.Пушкин и П. В. Нащокин.– PC, 1880, с. 993; История русского театра, т. 4, с. 441.


[Закрыть]. Кумир аристократической молодежи 1820-х гг., игрок, донжуан, Нащокин был в то же время отзывчив, умен, талантлив и широко образован [23]23
  См.: Гершензон М.Друг Пушкина Нащокин. – В кн.: Гершензон М.Образы прошлого. М., 1912, с. 51–70; Раевский Николай.Друг Пушкина Павел Воинович Нащокин. – В кн.: Раевский Николай.Избранное в 2-х т., т. 2. Алма-Ата, 1984, с. 30, 34, 35.


[Закрыть]. Эти черты свойственны и Тавровскому.

Павел Тавровский напоминает Павла Нащокина еще и тем, что предметы его увлечений были те же: актриса, цыганка. Известен роман Нащокина с актрисой А. Е. Асенковой (матерью знаменитой актрисы) [24]24
  См.: Т-н В. <Толбин В.В.>. Московские оригиналы былых времен (заметки старожила). Павел Воинович. – Искра, 1866, No47, с. 625.


[Закрыть]. Другое его увлечение – дочь цыганской певицы Стеши, Оля (Ольга Андреевна), на которой он чуть не женился [25]25
  См.: Куликов Н. И.Пушкин и П. В. Нащокин, с. 991.


[Закрыть]. Сходство есть и в частной детали: Тавровский держал у себя эфиопа, Нащокин – карлу-«головастика» [26]26
  См. там же, с. 990.


[Закрыть].

Эпизоды, изображающие приезд комедиантов в имение Тавровского (глава XLV части девятой), в некоторых деталях перекликаются с воспоминаниями Н. И. Куликова и его сестры П. И. Орловой о гастролях на даче Ф. Ф. Кокошкииа в Бедрине в 1820-х гг. [27]27
  См.: Куликов Н. И.Театральные воспоминания. – Искусство, 1883, № 5, с. 54, 55–56; Орлова П. И.В старой театральной школе. – Зап. гос. ин-та театрального искусства, 1940, с. 222–223.


[Закрыть]. В романе на представление, происходящее на берегу озера, сходится вся деревня. Всех угощают. После встречи с Куратовым Остроухов патетически цитирует трагедию В. А. Озерова «Эдип в Афинах» (1804). Ср. в воспоминаниях Н. И. Куликова: спектакль – трагедия из античной жизни – в усадьбе на берегу озера, затем крестьянские хороводы и угощение зрителей и участников. Есть еще один сходный момент: табор возле усадьбы («Мертвое озеро»), хор цыган, приглашенных на праздник (см. воспоминания П. И. Орловой и Н. И. Куликова). Примечательно, что в представлении выступают артисты цирка, в том числе и наездницы. Эта подробность восходит к реалиям петербургской культурной жизни: в 1849 г. в столице открылся театр-цирк для конных и драматических представлений и по Петербургу прокатилась волна всеобщего увлечения цирком, в особенности искусством наездниц.

Комментарием к главам романа, изображающим тетку Тавровского, Наталью Кирилловну, могут служить воспоминания и автобиографические рассказы «Прошедшее и настоящее» (1856), «Ночь на рождество» (1858), «Наяву и во сне» (1859) И. И. Панаева, где описывается старинный дом, наполненный приживалками, среди которых особа с мутными глазами; здесь же властная и капризная барыня, восседающая в столовой с палкой, украшенной дорогим набалдашником; обожаемый внук и третируемый племянник; старшая горничная, перед которой заискивает прислуга. [28]28
  См.: Панаев И. И.Первое полн. собр. соч., т. 5. СПб., 1889, с. 17–18, 20, 362–372, 514; см. также о приживалках в доме матери И. И. Панаева: Панаева, с. 84; Панаев В. А.Воспоминания.– PC, 1893, сент., с. 475, 478.


[Закрыть]. Эти лица и обстановка – картины детства И. И. Панаева – перешли на страницы романа, хотя и в несколько измененном виде (глава XXXIII части седьмой).

В деревенских эпизодах романа прослеживаются некоторые приметы, относящиеся к ярославскому краю, к местам некрасовской молодости.

Дом Федора Андреича – темно-серый, неуклюжий, запущенный, с небольшой речкой и лесом поблизости (глава I части первой) – похож на дом Некрасовых в Грешневе, возле речки Самарки. [29]29
  См.: Первухин Н.По живым следам. Родовое гнездо Некрасовых. – Красная нива, 1928, № 1, с. 8; Чистяков В. Ф.Старожилы некрасовщины о Некрасовых. – В кн.: Ярославский край, сб. II. Ярославль, 1930, с. 198; Еремин Г.Архивные документы о роде Некрасовых. – Сев. рабочий, 1939, 24 авг., № 193. В 1842 г. господский дом в Грешневе был перестроен (см.: Дмитриев С. С.Объявления Некрасовых в ярославской газете. – В кн.: Ярославский край, сб. I. Ярославль, 1928, с. 61).


[Закрыть].

В рассказе о прошлом Кирсанова отразились семейные предания Некрасовых. Кирсанов – участник двух заграничных походов против наполеоновской Франции; он был среди осажденных в Данциге, участвовал в Аустерлицкой битве, был ранен в бедро (главы XXX–XXXI части шестой). В этих моментах рассказ о Кирсанове совпадает с историей жизни дяди Некрасова – Александра Сергеевича. [30]30
  См. о нем: Евгеньев-Максимов, т. I, с. 13–14; Николаев Е. П.История 50-го Белостокского пехотного полка. СПб., 1907, с. 54, 57, 72, 77 (прилож.).


[Закрыть]

Имение Кирсанова расположено на почтовом тракте. При нем устроено экипажное заведение и нечто вроде постоялого двора (главы XXIX–XXXI той же части). Это приметы сельца Грешнева, принадлежавшего отцу Некрасова Алексею Сергеевичу и его брату Сергею Сергеевичу. [31]31
  См., например: Дмитриев С. С.Объявления Некрасовых в ярославской газете, с 61; Полотебнов А. Г.Грешнево и Некрасов. – В кн.: Ярославский край, сб. I, с. 68; Попов А.Н. А. Некрасов и Ярославская область. – В кн.: Альманах. Литературно-художественный и краеведческий сборник Ярославской области. М.-Ярославль, 1938, с. 64.


[Закрыть]

Помощник Кирсанова по управлению имением Иван Софроныч Понизовкин был его сослуживцем во время войны, подобно Кондратию Андрееву, сопровождавшему братьев Некрасовых в военных походах, а затем жившему при отце Некрасова в Грешневе.

Фамилии Кирсанов и Понизовкин – грешневские: первая идентична фамилии крепостных, принадлежавших С. С. Некрасову [32]32
  См.: С.-Петербургские сенатские объявления <…> по судебным делам, 1855, 31 янв., № 9.


[Закрыть], вторая созвучна названию Понизовники, – в этом урочище часто охотился А. С. Некрасов, возможно и с сыновьями [33]33
  См.: Евгеньев В.Н. А. Некрасов. М., 1914, с. 27, а также: наст. изд., т. III, с. 458.


[Закрыть]. Имение Софоновка, которым (служа уже у Тавровского) управлял Иван Софроныч, носит название (слегка измененное) деревни, принадлежавшей А. С. Некрасову (Сафоново Владимирской губернии).

Заглавие романа вряд ли имеет в виду определенную местность. В «Объяснении заглавия…» указано, что Мертвое озеро расположено в «отдаленной губернии» (Некр. сб., II, с. 447). Единственной относительно отдаленной губернией, знакомой авторам по личным впечатлениям, к этому времени была Казанская, где авторы побывали в 1846 г. Однако в этой губернии не известно озер, подобных описываемому в романе. [34]34
  Сохранилась статуэтка работы Е. А. Лансере, изображающая элегантную всадницу, у ног которой плещутся волны. Существует предание, что тема скульптуры – Панаева на берегу Мертвого озера (см.: Челышев Б.Интересная находка. – Волга, 1972, № 1, с. 188–189). Однако физиономического сходства с Панаевой не наблюдается, а дата скульптуры (1870-е гг.) указывает на то, что если автора и вдохновлял образ Панаевой, то он создавался по воображению. Тем более нет оснований считать, что элемент пейзажа в скульптуре относится к некоему Мертвому озеру.


[Закрыть]

В Ярославской губернии, в окрестностях Грешнева, находилось озеро, с которым связывалось предание о провалившемся селении и церкви [35]35
  См.: Полотебнов А. Г.Грешнево и Некрасов, с. 76.


[Закрыть]. Но и оно не похоже на описываемое в романе. Что касается названия «Мертвое озеро» [36]36
  В литературе о «Мертвом озере» указывалось на то, что заглавие романа, вероятно, символизирует «социальное зло» (Евгеньев-Максимов, т. II, с. 167) и что цензура в этом заглавии, возможно вызвавшем «ассоциацию с названием поэмы Гоголя» (Каминский В. И.Из наблюдений над прозой Некрасова…, с. 37), усмотрела «аллегорический намек на царскую Россию» (Некр. сб., II, с. 447). Это предположение нуждается в доказательствах.


[Закрыть], то оно, видимо, является калькой с финского. Известны озера Куолемаярви (Kuolemajarvi) в бывшей Выборгской губернии (ныне в районе одноименной станции по Ленинград-Финляндскому отделению Октябрьской железной дороги) и Куолаярви (Kuolajiirvi) в Олонецкой (ныне Карельская АССР) [37]37
  См.: Stuckenberg J. Ch.Hydrographie des Russischen Reiches, Bd I. Sankt-Peterburg, 1844, S. 640–641. Некрасов использовал статью И. Ф. Штукенберга о Боровицких порогах в романе «Три страны света» (см.: наст. изд., т. IX, кн. 2, с. 358–359). А. И. Штукенберг, сын предыдущего, печатал стихи в «Литературной газете» в начале 1840-х гг. Неоднократно встречавшаяся Некрасову, эта фамилия перешла на страницы «Мертвого озера».


[Закрыть]. В переводе на русский язык оба названия означают «Озеро смерти» [38]38
  Это название вновь напомнило о себе в сравнительно недавнее время. Среди жителей деревни Семиозерье, находящейся возле Куолемаярви и заселенной после войны, бытует предание о том, что до их поселения в озере погибло много народу.


[Закрыть]. Описаний этих озер, которыми могли бы воспользоваться авторы комментируемого романа, не обнаружено. Но о них и о связанных с ними преданиях авторам могло быть известно от жившего в свое время в Финляндии издателя «Финского вестника» Ф. К. Дершау и от уроженца Олонецкой губернии, преподавателя финского языка в петербургской духовной семинарии Д. И. Успенского, знакомых Некрасова. Финляндия привлекала внимание авторов и ранее: герой романа «Три страны света» Каютин родился в Выборге (глава VIII части второй), другой герой того же романа Кирпичов был вильманстрандским купцом (глава V части первой). Едва ли случайно и в «Мертвом озере» упоминается о том, что Тавровский путешествовал по Финляндии (глава LIX части двенадцатой).

5

«Мертвое озеро», как и «Три страны света», – большой по объему роман, что само по себе является характерным жанровым признаком в ряду разновидностей романической прозы. Традиционный большой роман – в журнальном варианте роман с продолжением – многоплановое повествование, предполагающее обилие персонажей, разнообразие места действия и захватывающую интригу с непременным любовным сюжетом.

Новый роман Некрасова и Панаевой соединял в себе атрибуты произведения, обращенного к современной действительности, и шаблоны романического повествования.

Реалистические картины и зарисовки, психологические мотивировки поступков, более частые в эпизодах, начинающих сюжетные линии, перемежаются с иллюстративными образами.

«Мертвое озеро» продолжает традицию, отчетливо выраженную в «Трех странах света» и восходящую к образцам так называемой «легкой беллетристики» – школы, сложившейся в 1830-е гг. во французской литературе. Произведения писателей этой школы, в особенности романы Э. Сю, имели огромный успех в России, главным образом в середине 1840-х гг.

В «Мертвом озере» могут быть отмечены реминисценции из романа Сю «Вечный жид» (рус. пер, – 1844–1845). [39]39
  Здесь и далее для переводов приведены даты журнальных публикаций.


[Закрыть]. Ап. Григорьевым было указано на сходство между героем этого романа Дагобером и Иваном Софронычем (см. ниже). Оба героя – в прошлом солдаты, участники наполеоновских войн, оба готовы отдать свою жизнь за друзей-командиров, оба являются воплощением прямодушия и доброты [40]40
  Ср. упоминание о Дагобере в «Тонком человеке, его приключениях и наблюдениях» (1853–1855) (наст. изд., т. VIII, с. 368).


[Закрыть]. Эпилог «Мертвого озера», изображающий счастливую жизнь тружеников, уединившихся в пустынном краю, близок по теме и настроению эпилогу романа Сю. Полемическим откликом на роман французского беллетриста можно считать эпизод, в котором представлена образцовая фабрика, напоминающая усовершенствованную казарму и в то же время похожая на «фаланстер» Гарди. По наблюдению Ап. Григорьева (см. ниже), Федор Андреич, влюбленный в Аню, нарисован по образу и подобию Полидори, героя романа Сю «Парижские тайны» (рус. пер.– 1844). В «Мертвом озере» несомненно отразилось знакомство с романом Сю «Мисс Мери, или Гувернантка», публиковавшемся во французской газете «Siecle» с ноября 1850 г. по март 1851 г. Обедневшая дворянка вынуждена поступить в гувернантки; в семье, куда она прибывает после трудного путешествия, в нее влюбляются хозяин дома и его гость, молодой человек, побуждающий ее к побегу. Вся эта ситуация повторяется в части четырнадцатой «Мертвого озера».

В романе Некрасова и Панаевой наблюдаются переклички и с произведением другого французского беллетриста – П. Феваля. Не бравший ранее в руки карт, Иван Софроныч выигрывает огромную сумму, не нуждаясь в деньгах, но последующие попытки, когда деньги были необходимы, кончаются проигрышем. В подобной ситуации оказался молодой шарманщик Реньо, герой романа «Сын дьявола» (рус. пер. под заглавием «Сын тайны» – 1846). В этом романе развивается и мотив тайны рождения, один из ведущих в «Мертвом озере». Впрочем, здесь трудно с точностью указать бесспорный конкретный источник, ибо этот мотив, встречающийся и в «Вечном жиде», был одним из самых распространенных в европейской литературе. Стимулирующее влияние литературных образцов вообще проявляется в «Мертвом озере» лишь в форме общих сюжетных соответствий.

В «Мертвом озере» по-своему обозначилась характерная для французской романтической литературы тема «естественного человека». Люба, выросшая в глуши, вне светского общества, оказалась нравственно выше этого общества и не покорилась его диктату, подобно героине романа Жорж Санд «Индиана» (рус, пер – 1833) [41]41
  По воспоминаниям И. И. Панаева, Некрасов в середине 1840-х гг. очень увлекался Жорж Санд (см.: Панаев, с. 248). Такое же увлечение пережила и Панаева (см.: Панаева, с. 89).


[Закрыть].

Сохраняя общую близость к французской беллетрической школе, роман Некрасова и Панаевой одновременно обнаруживает усилившуюся после завершения «Трех стран света» тенденцию к восприятию английской традиции – в первую очередь достижений сатирического романа, вдохновляющим образцом которого была для Некрасова и Панаевой «Ярмарка тщеславия» У.М. Теккерея (рус. пер. – 1850) (наблюдение Т. С. Царьковой).

В то же время предшественник Теккерея – Диккенс оставался для авторов «Мертвого озера» столь же высоким авторитетом, каким он был для них в период их работы над «Тремя странами света». Изображая труппу странствующих актеров, авторы «Мертвого озера» используют опыт Диккенса («Жизнь и приключения Николаса Никльби»; рус. пер. – 1840). Вместе с тем это достаточно отдаленная параллель. Провинциальные актеры у Диккенса комичны в своем служении Мельпомене, в то время как у Некрасова и Панаевой они далеко не всегда смешны.

«Мертвое озеро» создавалось в период «шекспиромании» [42]42
  См.: Шекспир и русская культура. М.-Л., 1965, с. 285, 317, 363.


[Закрыть], и не случайно в романе неоднократно упоминаются персонажи шекспировских пьес. Ап. Григорьев отметил и сюжетную близость к эпизоду одной из них, указав, что Иван Софроныч возле умершего Кирсанова «совершенно превратился в короля Лира над трупом Корделии» (М, 1851, № 9 и 10, с. 197). Подобно Лиру, Иван Софроныч не верит тому, что Кирсанов скончался, а когда убеждается в истине, предается неистовому отчаянию.

Из отечественных писателей, чье влияние бесспорно сказалось в романе, можно назвать лишь Гоголя. Но и в этом случае речь может идти лишь об одном отрывке, относящемся к усадебной теме, – описании деревеньки Овинищи, выполненном в открыто гоголевской манере [43]43
  См.: Зимина, с. 195, а также: Евгеньев-Максимов, т. II, с. 164.


[Закрыть].

Остальные случаи общности с произведениями отечественной словесности не содержат в себе отчетливых указаний на влияние какого-либо писателя, но позволяют сделать вывод о том, что в «Мертвом озере» разрабатывались сюжеты, имевшие широкое хождение в литературе.

В ряду многочисленных произведений, посвященных театру, «Мертвому озеру» предшествовали рассказ В. А. Соллогуба «Воспитанница» (1846), повесть Д. В. Григоровича «Капельмейстер Сусликов» (1848) [44]44
  Среди неосуществленных замыслов Григоровича были сюжеты, развитые позднее Некрасовым и Панаевой в «Трех странах света» и в «Мертвом озере», например «Прачка», «Простодушный ремесленник», «Художник», «Столичные приживальщики», «Актер-бенефициант» (см.: <Григорович Д.В.>. Дагерротип. Картины, эскизы, силуэты современных нравов. – ЦГАЛИ, ф. 138, оп. 2, ед. хр. 2, л. 1-1об.). Некоторые из подобных зарисовок были опубликованы Григоровичем в «Литературной газете», в отделе «Дагерротип» (см.: ЛГ, 1845, 18 янв., № 3; 8 февр., № 6; 1 марта, № 8), где в это время сотрудничал и Некрасов. О предполагавшемся соавторстве Григоровича в написании «Трех стран света» см.: наст. изд., т. IX, кн. 2, с. 327–328, 347–349, 352.


[Закрыть], водевиль Д. Т. Ленского «Лев Гурыч Синичкин» (1840) (на сходство Калинского и Ноготковой с героями водевиля обратил внимание Ап. Григорьев – см. ниже, с. 277).

Неблагодарный труд гувернантки был темой рассказов и повестей А. В. Дружинина («Петергофский фонтан» —1850), Т. Ч. (А. Я. Марченко) («Гувернантка» – 1847), Н. Борисова (В. В, Толбина) («Любинька» – 1849), анонимного беллетриста («Нелли» – С, 1850, № 1).

Роман А. Ф. Вельтмана «Саломея» (1846–1848), близкий к традициям «плутовского» романа, – ближайший по времени прецедент соответствующего сюжета в «Мертвом озере» [45]45
  См.: Долгих У. М.А. Я. Панаева – соавтор Н. А. Некрасова (роман «Три страны света»). – В кн.: Пути развития русской прозы XIX в. Л., 1976, с. 47.


[Закрыть].

6

Вопрос о доле авторского участия Некрасова и Панаевой в «Мертвом озере» не может быть решен с достаточной точностью: рукописи романа не найдены; в сохранившейся переписке «Мертвое озеро» – в период его писания – ни прямо, ни косвенно не упоминается.

Известно устное высказывание Панаевой о работе над «Мертвым озером» в записи А. М. Скабичевского. Оно сводится к утверждению, будто Некрасову в этом романе «принадлежит <…> лишь один сюжет, в составлении которого он принимал участие вместе с г-жой Панаевой, и много что две-три главы. А затем Некрасов захворал, слег в постель и решительно отказался продолжать роман. Таким образом, «Мертвое озеро» почти всецело принадлежит перу г-жи Панаевой» [46]46
  Скабичевский, с. 395; см. также: Скабичевский А.Соч., т. 2. СПб., 1890, с. 361.


[Закрыть].

Одновременно Панаева сообщила Скабичевскому – или, по крайней мере, он так ее понял, – что в работе и над «Тремя странами света», и над «Мертвым озером» авторы «составляли общими совещаниями сюжеты романов, а потом распределяли, какую кому из них писать главу…» [47]47
  Скабичевский, с. 394.


[Закрыть]. Это свидетельство противоречит тому, что писала сама же Панаева, говоря о своем почти единоличном участии в написании «Мертвого озера». Скабичевский, по-видимому, заметил это противоречие и во второй редакции своего очерка о Некрасове отнес приведенные выше слова об «общих совещаниях» авторов лишь к «Трем странам света» [48]48
  См.: Скабичевский А.Соч., т. 2, с. 360.


[Закрыть].

Высказывание Панаевой, почти полностью исключающее авторский вклад Некрасова, нуждается в критическом осмыслении. Прежде всего важно выяснить, могло ли одно лицо написать роман. В связи с этим следует выделить группы глав, принадлежащих скорее всего одному исполнителю, поскольку группы эти образуют художественное целое по единству темы, сюжета и литературной манеры.

Исполнительски монолитные группы глав входят в сложную сюжетную композицию: текст романа разделен на три тома, пятнадцать частей и шестьдесят восемь глав с эпилогом.

Том первый (части первая-пятая) начинается с группы глав, объединенных усадебной темой. В тщательно выписанных портретах героев – Ани и Пети, Федора Андреича и Настасьи Андреевны – авторское внимание сосредоточивается преимущественно на какой-то одной неизменной особенности характера, предопределяющей поступки героев в обыденной для них обстановке. Однако при изображении исключительных обстоятельств характеристики тех же героев неузнаваемо изменяются. С особенной наглядностью это наблюдается в главе IV части первой, выпадающей из усадебной темы и содержащей рассказ о том, как Аня познакомилась с Федором Андреичем на похоронах своей бабушки. Внешность и поведение героини представлены здесь совершенно условно, в крайних физических проявлениях чувств. «Очерковый» реализм и мелодраматические эффекты не исключают друг друга и внутри отдельных глав, выступая как компоненты единой манеры повествования.

Следующая группа глав первого тома (части третья-пятая) обнимается театральной темой и продолжает историю Ани, поступившей под фамилией Любская в провинциальный театр (главы XIV, XV и XVII части третьей; часть четвертая, кроме главы XVIII; часть пятая). Героем тех же частей романа выступает и верный друг Любской актер Остроухов (главы XIV, XV и XVII части третьей; часть четвертая, за исключением главы XXIV; главы XXVII и XXVIII части пятой). Художественное родство этой группы глав с рассмотренной выше достаточно очевидно. Сюжетная линия Ани – Любской проходит через весь первый том, связывая его части в единое целое общей манерой изображения, в которой трезвая наблюдательность устойчиво сочетается с аффектацией. Глава XXIV части четвертой – в отступление от театральной темы – рассказывает о том, как Аня, покинув дом Федора Андреича, жила с дедушкой в Петербурге и добывала трудами свой хлеб. Образ Ани утрачивает здесь живые черты и превращается – как и в главе IV части первой – в символ невинности и страдания.

В томе втором (части шестая-десятая) выделяются три группы глав, отличающихся единством темы, сюжета и художественной манеры.

В части шестой, возобновляющей усадебную тему, главными действующими лицами являются помещик Кирсанов и его помощник Иван Софроиыч, обитатели деревеньки Овинищи. Подобно героине первого тома Настасье Андреевне, Кирсанов относится к числу персонажей, не встречающихся в последующем повествовании. Ивану Софронычу, напротив, принадлежит важнейшая роль в дальнейших событиях. Впервые появившийся в томе втором, этот герой по характеру напоминает персонажа предшествующего тома Остроухова, с которым его роднит доброта, доходящая до экзальтации.

Группа глав, составляющих часть седьмую, вводит в роман светскую тему. В этой части, как и в предыдущей, описание преобладает над действием. В характеристике одинокой и деспотичной Натальи Кирилловны, любящей лишь своего племянника Тавровского, используется сюжетный материал первых частей романа, где представлен аналогичный тип в образе Настасьи Андреевны. История Гриши, изгнанного из дома, напоминает историю Петруши.

Среди прочих действующих лиц части седьмой– Иван Софроныч, ставший управляющим имением Тавровского (главы XXXIV, XXXV, XXXVII). Через сюжетную линию Ивана Софроныча седьмая часть оказывается связанной с предыдущей как общей фабулой, так и трактовкой характера, выдержанного до малейших подробностей.

Еще одна слитная группа глав второго тома продолжает светскую тему, подключая к ней цыганский мотив. Тавровский, поселившийся возле Мертвого озера, встречается с Любой и возвращается в Петербург ее женихом (части восьмая-девятая). Люба – образ, полностью «идеологизированный», воплощающий идею «естественной» гармонической личности. Исполнительская манера здесь та же, что и в характеристике Ани в главе IV части первой и в главе XXIV части четвертой тома первого. В той же манере трактован и образ Тавровского, демонстрирующий аристократическую «привлекательность», в духе «оперного» любовника.

В части девятой появляется Остроухов, приехавший в усадьбу Тавровского с труппой странствующих актеров (главы XLIV–XLVI), в части десятой – Иван Софроныч, выигравший в пользу Тавровского огромную сумму денег (главы XLVIII–L). Круг глав с участием персонажей, введенных в действие в предыдущих главах и всюду верных самим себе, расширяется в этой части настолько, что позволяет предполагать единоличное авторское участие в обоих томах романа.

Завершающий том романа (части одиннадцатая-пятнадцатая) включает в себя целую часть, написанную в особом ключе, – повесть о гувернантке мадемуазель Анет (бывшей Любской), не устоявшей перед ухаживаниями Тавровского. Барышня с изысканными манерами и ее настойчивый соблазнитель мало похожи на одноименных героев, выведенных в прочих главах романа. Другие действующие лица части четырнадцатой – подверженный нервическим припадкам Марк Семеныч и его жена Надинь, рафинированная светская дама, – полностью обособлены от остальных персонажей.

Части одиннадцатая и двенадцатая тома третьего слагаются в композицию, подобную той, которая наблюдалась в томе втором: новые герои, появляющиеся в этих частях, встречаются с прежними, и это определяет последующее развитие действия. В части одиннадцатой, начинающей том третий, главная роль принадлежит Генриху Кнаббе, отправившемуся с хозяйскими деньгами в другую губернию и ограбленному попутчиком. События, описанные в части двенадцатой, завершают этот сюжет. Авторская принадлежность этих частей романа одному исполнителю самоочевидна, так же как и их художественная близость к главам с участием Ивана Софроныча в томе втором.

В частях тринадцатой и пятнадцатой действуют персонажи предшествующих томов: Любская, расстраивающая свадьбу Тавровского, Федор Андреич, попадающий в услужение к Любской, Остроухов, ее обличающий, Наталья Кирилловна, умирающая от удара, Тавровский, отомстивший Любе за ее бегство из его дома, в, наконец, Люба, кончающая самоубийством в пучине Мертвого озера. Характеристики этих героев полностью соотносятся с прежними, в первом и во втором томах, и позволяют считать все три тома, за исключением части четырнадцатой, в целом принадлежащими одному исполнителю.

В эпилоге представлены Любская, вышедшая замуж за Петрушу, Тавровский, кончающий свои дни в деревне, Зина, также нашедшая себе мужа, Переваленко-Зацепу, Гриша, женившийся на Насте, и Иван Софроныч, благоустроивший берега Мертвого озера. Едва ли сомнительно, что автором эпилога было лицо, которому принадлежит рассказ об этих же персонажах в основном тексте романа.

Таким образом, представляется вероятным, что почти все части романа написаны одним автором. Этот вывод, казалось бы, согласуется с утверждением Панаевой о том, что она была почти единственным автором текста. Однако другие аргументы косвенного характера говорят более в пользу авторства Некрасова, нежели Панаевой.

В объявлении о предстоящей публикации «Озера смерти» (см. выше, с. 249) фамилия Некрасова значится первой. Следовательно, Некрасов изначально предполагался главным участником совместного начинания. Разумеется, и позднее Панаева не могла взять на себя разработку замысла в целом и основную работу по его осуществлению. Это было выше ее возможностей.

Некоторые части и главы романа безусловно могут быть атрибутированы Некрасову уже потому, что в них отразился его жизненный опыт, отчасти преломившийся в других его художественных произведениях и не совпадающий с наблюдениями Панаевой.

Картины дворянского поместного быта, представленные в части шестой романа, написаны человеком, знающим этот быт досконально, т. е. Некрасовым [49]49
  Панаева, выросшая в столице, поверхностно знала помещичью жизнь – по непродолжительным наблюдениям в 1839 и 1846 гг., когда она побывала в Казанской губернии, где находилось имение ее мужа.


[Закрыть]. Это видно и из весьма многочисленных примет ярославского имения Некрасовых в описании деревеньки Овинищи, из отголосков семейных преданий в характеристиках персонажей, из аналогий с обликом отца и других родственников, из антропонимических перекличек (см. выше, с. 263–264). К биографическим соответствиям прибавляются литературные параллели: убитый громом пастух (глава XXIX части шестой) упомянут в «Деревенских новостях» (1860), знахарка, жившая в околотке (глава XXXII той же части), – в «Знахарке» (1860). Фамилия Понизовкин перешла к герою поэмы «Горе старого Наума» (1874).

Описание табачной фабрики, сцены охоты и развлечений на островах, история ограбления Генриха Кнаббе – содержание части одиннадцатой – сюжеты, доступные лишь Некрасову.

Некоторые главы в других частях также являются бесспорно некрасовскими по их содержанию.

Только Некрасов мог описать кофейную близ театра (глава XIV части третьей), куда были вхожи лишь мужчины. Только ему могло принадлежать описание холостяцкой актерской квартиры (глава XVIII части четвертой).

Ряд глав содержит подробное описание игры в банк (глава XXXVI части седьмой, глава XLIX части десятой) – их автором мог быть только Некрасов.

Некрасову – но не Панаевой – был хорошо известен, вплоть до самого «дна», мир городского захолустья, к которому он испытывал интерес с самого начала своей литературной деятельности [50]50
  См., например: Глинка Ф. С.К биографии Н. А. Некрасова. – ИВ, 1891, кн. 2, с. 585–586.


[Закрыть].Сцена бедных похорон (глава IV части первой), эпизоды труженической жизни Ани, проживающей в меблированных комнатах и торгующей куклами возле Гостиного двора (глава XXIV части четвертой), описание квартиры Щекоткиных (глава XXV части пятой), рассказ о благотворительной поездке Тавровского в Измайловский полк (глава LVII части двенадцатой), образ бедного переписчика пригласительных билетов, жителя Коломны (глава LVIII той же части), – весь этот жанрово-бытовой фон знаком по прежним произведениям Некрасова – «Повести о бедном Климе» (1841–1848), «Жизни и похождениям Тихона Тростникова» (1843–1848) и «Трем странам света». Некоторые из зарисовок, образующих этот фон, варьируют или полностью повторяют прежние. Аня, изготовляющая на продажу игрушки, добывает средства к существованию тем же трудом, что и герой «Жизни и похождений Тихона Тростникова» (см.: наст. изд., т. VIII, с 123). Параша, героиня того же произведения, – прямая предшественница Ани в ее петербургском обличий. Визит Тавровского в бедный домик Измайловского полка – сюжетная подробность, подсказанная наблюдениями Некрасова над деятельностью Общества посещения бедных, куда он вступил в 1851 г. Случайно встретив в домике Гришу, Тавровский застает его за попыткой закрасить чернилами белые нитки на сапоге. Подобная сцена впервые появляется в рассказе Некрасова «Без вести пропавший пиита» (1840) (см.: наст. изд., т. VII, с. 45–46, 542) и повторяется в «Жизни и похождениях Тихона Тростникова» (см.: наст. изд., т. VIII, с. 90, 729). О том же – как о биографическом факте – Некрасов однажды вспомнил позднее [51]51
  См.: Успенский Н.Воспоминание о Н. А. Некрасове (письмо в редакцию). – Иллюстрированная газ., 1878, 5 февр., № 6.


[Закрыть]. Фамилия названного выше героя – Грачев – вновь возникла в романе Некрасова «Тонкий человек, его приключения и наблюдения».

О Некрасове напоминают некоторые чисто мужские заметки, например о цыгане, который затягивается сигарой, как трубкой (глава XXXIX части восьмой), а также характерные для Некрасова житейские наблюдения, например о пресыщении удовольствиями молодости (вторая подглавка эпилога).

В ряде глав обнаруживается талант, намного превосходящий дарование Панаевой. Таковы сцены с участием камердинера Петра (глава XLVIII части десятой), приживалок (особенно рассказ приживалки с зобом о девушке из благородной семьи, влюбившейся в повара своей маменьки) (глава XLVII той же части), управляющего имениями Тавровского Переваленко-Зацепы (глава LVI части двенадцатой и третья подглавка эпилога). Фамилия Зацепа вошла в антропонимический фонд некрасовской лексики и вновь появилась в его поэме «Современники» (1875).

Содержание ряда частей и глав в принципе допускает авторское участив Панаевой, но значительно более соответствует жизненному опыту и литературной деятельности Некрасова.

Части первая и вторая, посвященные усадебной теме, в некоторых подробностях соотносятся со сведениями о родственниках Панаевой. Аня, красавица и будущая актриса, напоминает сестру Панаевой Анну, дебютировавшую перед замужеством на сцене Александрийского театра. История Петруши, поссорившегося с опекуном и затем воевавшего на Кавказе, близка к биографии брата Панаевой (ср. также соответствующий эпизод в повести «Семейство Тальниковых»). Однако значение этих сопоставлений сводится до минимума при обращении к сведениям о родственниках Некрасова. Сестру Некрасова, гувернантку (ср. с мадемуазель Анет), также звали Анной. Героиня романа похожа на нее и наружностью, и характером. Брат Некрасова Константин, не пользовавшийся расположением отца, по окончании кадетского корпуса вынужден был отправиться на Кавказ [52]52
  См.: Евгеньев В.Н. А. Некрасов, с. 42–43.


[Закрыть]. В имени и отчестве Федора Андреича соединились имена других некрасовских братьев. В стихотворении «Отрывок» (1844), напечатанном в год издания «Мертвого озера» и, по-видимому, представляющем собой фрагмент неосуществленной поэмы, намечен портрет Федора Андреича и предвосхищена история Петруши: «Имел наружность дикую И мне не потакал… Он часто, как страшилище, Пугал меня собой И порешил в училище Отправить с рук долой». В пояснениях Нового поэта отмечается автобиографическое содержание этого стихотворения (С, 1851, № 11, отд. VI, с. 85–86; наст. изд., т. I, с. 419–420, 686–687). Эпизодическое лицо «Жизни и похождений Тихона Тростникова», Иван Францевич, учитель живописи, боготворит свою ученицу Парашу. Этот типаж повторился в образе Эдуарда Карлыча, учившего музыке Настасью Андреевну. Любовь Настасьи Андреевны к музицированию имеет биографическую и литературную аналогию: героиня поэмы «Мать» (1877) – увлеченная пианистка. Примечательна и похожесть имен: мать Некрасова звали Еленой Андреевной. Любская с наслаждением наблюдает, как разрушается ненавистный ей дом, в котором прошли ее юные годы (часть пятая, глава LXV). Этот мотив затронут и в «Родине» (1846): «И набок валится пустой и мрачный дом» (наст. изд., т. I, с. 46). Образ отчего «ветхого дома», впервые появляющийся в «Жизни и похождениях Тихона Тростникова» (там же, т. VIII, с. 64), в поэме «Затворница» (вариант поэмы «Мать», 1877) символизирует, как и в «Мертвом озере», одиночество и неволю: «Я помню, мы безвыходно сидели Сам-друг с тобой в разрушенном дому. (Угрюмый дом, похожий на тюрьму…)» (там же, т. IV, с. 514).