Текст книги "Полное собрание стихотворений. Том 1"

Автор книги: Николай Некрасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

16. ТРОЙКА

Что ты жадно глядишь на дорогу

В стороне от веселых подруг?

Знать, забило сердечко тревогу -

Всё лицо твое вспыхнуло вдруг.

И зачем ты бежишь торопливо

За промчавшейся тройкой вослед? ..

На тебя, подбоченясь красиво,

Загляделся проезжий корнет.

На тебя заглядеться не диво,

Полюбить тебя всякий не прочь:

Вьется алая лента игриво

В волосах твоих; черных как ночь;

Сквозь румянец щеки твоей смуглой

Пробивается легкий пушок,

Из-под брови твоей полукруглой

Смотрит бойко лукавый глазок.

Взгляд один чернобровой дикарки,

Полный чар, зажигающих кровь,

Старика разорит на подарки,

В сердце юноши кинет любовь.

Поживешь и попразднуешь вволю,

Будет жизнь и полна и легка…

Да не то тебе пало на долю:

За неряху пойдешь мужика.

Завязавши под мышки передник,

Перетянешь уродливо грудь,

Будет бить тебя муж-привередник

И свекровь в три погибели гнуть.

От работы и черной и трудной

Отцветешь, не успевши расцвесть,

Погрузишься ты в сон непробудный,

Будешь нянчить, работать и есть.

И в лице твоем, полном движенья,

Полном жизни, – появится вдруг

Выраженье тупого терпенья

И бессмысленный, вечный испуг.

И схоронят в сырую могилу,

Как пройдешь ты тяжелый свой путь,

Бесполезно угасшую силу

И ничем не согретую грудь.

Не гляди же с тоской на дорогу

И за тройкой вослед не спеши,

И тоскливую в сердце тревогу

Поскорей навсегда заглуши!

Не нагнать тебе бешеной тройки:

Кони крепки, сыты и бойки, -

И ямщик под хмельком, и к другой

Мчится вихрем корнет молодой. . .

<1846>.

17. Родина

И вот они опять, знакомые места,

Где жизнь текла отцов моих, бесплодна и пуста,

Текла среди пиров, бессмысленного чванства,

Разврата грязного и мелкого тиранства;

Где рой подавленных и трепетных рабов

Завидовал житью последних барских псов,

Где было суждено мне божий свет увидеть,

Где научился я терпеть и ненавидеть,

Но, ненависть в душе постыдно притая,

Где иногда бывал помещиком и я;

Где от души моей, довременно растленной,

Так рано отлетел покой благословленный,

И неребяческих желаний и тревог

Огонь томительный до срока сердце жег. . .

Воспоминания дней юности – известных

Под громким именем роскошных и чудесных, -

Наполнив грудь мою и злобой и хандрой,

Во всей своей красе проходят предо мной. . .

Вот темный, темный сад. . . Чей лик в аллее дальной

Мелькает меж ветвей, болезненно-печальный?

Я знаю, отчего ты плачешь, мать моя!

Кто жизнь твою сгубил. . . о! знаю, знаю я! . .

Навеки отдана угрюмому невежде,

Не предавалась ты несбыточной надежде -

Тебя пугала мысль восстать против судьбы,

Ты жребий свой несла в молчании рабы. . .

Но знаю: не была душа твоя бесстрастна;

Она была горда, упорна и прекрасна,

И всё, что вынести в тебе достало сил,

Предсмертный шепот твой губителю простил! . .

И ты, делившая с страдалицей безгласной

И горе и позор ее судьбы ужасной,

Тебя уж также нет, сестра души моей!

Из дома крепостных любовниц и царей

Гонимая стыдом, ты жребий свой вручила

Тому, которого не знала, не любила. . .

Но, матери своей печальную судьбу

На свете повторив, лежала ты в гробу

С такой холодною и строгою улыбкой,

Что дрогнул сам палач, заплакавший ошибкой.

Вот серый, старый дом. . . Теперь он пуст и глух:

Ни женщин, ни собак, ни гаеров, ни слуг, -

А встарь? . . Но помню я: здесь что-то всех давило,

Здесь в малом и большом тоскливо сердце ныло.

Я к няне убегал. . . Ах, няня! сколько раз

Я слезы лил о ней в тяжелый сердцу час;

При имени ее впадая в умиленье,

Давно ли чувствовал я к ней благоговенье? . .

Ее бессмысленной и вредной доброты

На память мне пришли немногие черты,

И грудь моя полна враждой и злостью новой. . .

Нет! в юности моей, мятежной и суровой,

Отрадного душе воспоминанья нет;

Но всё, что, жизнь мою опутав с детских лет,

Проклятьем на меня легло неотразимым, -

Всему начало здесь, в краю моем родимом! . .

И с отвращением кругом кидая взор,

С отрадой вижу я, что срублен темный бор -

В томящий летний зной защита и прохлада, -

И нива выжжена, и праздно дремлет стадо,

Понурив голову над высохшим ручьем,

И набок валится пустой и мрачный дом,

Где вторил звону чаш и гласу ликованья

Глухой и вечный гул подавленных страданий,

И только тот один, кто всех собой давил,

Свободно и дышал, и действовал, и жил. . .

<1846>.

18. Псовая охота

Провидению было угодно создать человека так,

что ему нужны внезапные потрясенья, восторг,

порыв и хотя мгновенное забвенье от житейских

забот; иначе, в уединении, грубеет нрав и

вселяются разные пороки.

(Реутт. Псовая охота)

1.

Сторож вкруг дома господского ходит,

Злобно зевает и в доску колотит.

Мраком задернуты небо и даль,

Ветер осенний наводит печаль;

По небу тучи угрюмые гонит,

По полю листья – и жалобно стонет. . .

Барин проснулся, с постели вскочил,

В туфли обулся и в рог затрубил.

Вздрогнули сонные Ваньки и Гришки,

Вздрогнули все – до грудного мальчишки.

Вот, при дрожащем огне фонарей,

Движутся длинные тени псарей.

Крик, суматоха! . . ключи зазвенели,

Ржавые петли уныло запели;

С громом выводят, поят лошадей,

Время не терпит – седлай поскорей!

В синих венгерках на заячьих лапках,

В остроконечных, неслыханных шапках

Слуги толпой подъезжают к крыльцу.

Любо глядеть – молодец к молодцу!

Хоть и худеньки у многих подошвы -

Да в сертуках зато желтые прошвы,

Хоть с толокна животы подвело -

Да в позументах под каждым седло,

Конь – загляденье, собачек две своры,

Пояс черкесский, арапник да шпоры.

Вот и помещик! Долой картузы.

Молча он крутит седые усы,

Грозен осанкой и пышен нарядом,

Молча поводит властительным взглядом.

Слушает важно обычный доклад:

"Змейка издохла, в забойке Набат;

Сокол сбесился, Хандра захромала".

Гладит, нагнувшись, любимца Нахала,

И, сладострастно волнуясь, Нахал

На спину лег и хвостом завилял.

2.

В строгом порядке, ускоренным шагом

Едут псари по холмам и оврагам.

Стало светать; проезжают селом -

Дым поднимается к небу столбом,

Гонится стадо, с мучительным стоном

Очеп скрипит (запрещенный законом);

Бабы из окон пугливо глядят,

"Глянь-ко, собаки!" – ребята кричат. . .

Вот поднимаются медленно в гору.

Чудная даль открывается взору:

Речка внизу, под горою, бежит,

Инеем зелень долины блестит,

А за долиной, слегка беловатой,

Лес, освещенный зарей полосатой.

Но равнодушно встречают псари

Яркую ленту огнистой зари,

И пробужденной природы картиной

Не насладился из них не единый.

«В Банники, – крикнул помещик, – набрось!»

Борзовщики разъезжаются врозь,

А предводитель команды собачьей,

В острове скрылся крикун-доезжачий.

Горло завидное дал ему бог:

То затрубит оглушительно в рог,

То закричит: «Добирайся, собачки!»

Да не давай ему, вору, потачки!"

То заорет: «Го-го-го! – ту!-ту!!– ту!!!»

Вот и нашли – залились на следу.

Варом-варит закипевшая стая,

Внемлет помещик, восторженно тая,

В мощной груди занимается дух,

Дивной гармонией нежится слух!

Однопометников лай музыкальный

Душу уносит в тот мир идеальный,

Где ни уплат в Опекунский совет,

Ни беспокойных исправников нет!

Хор так певуч, мелодичен и ровен,

Что твой Россини! что твой Бетховен!

3.

Ближе и лай, и порсканье и крик -

Вылетел бойкий русак-материк!

Гикнул помещик и ринулся в поле. . .

То-то раздолье помещичьей воле!

Через ручьи, буераки и рвы

Бешено мчится, не жаль головы!

В бурных движеньях – величие власти,

Голос проникнут могуществом страсти,

Очи горят благородным огнем -

Чудное что-то свершилося в нем!

Здесь он не струсит, здесь не уступит,

Здесь его Крез за мильоны не купит!

Буйная удаль не знает преград,

Смерть иль победа – ни шагу назад!

Смерть иль победа! (Но где ж, как не в буре,

И развернуться славянской натуре?)

Зверь отседает – и в смертной тоске

Плачет помещик, припавший к луке.

Зверя поймали – он дико кричит,

Мигом отпазончил, сам торочит,

Гордый удачей любимой потехи,

В заячий хвост отирает доспехи

И замирает, главу преклоня

К шее покрытого пеной коня.

4.

Много травили, много скакали,

Гончих из острова в остров бросали,

Вдруг неудача: Свиреп и Терзай

Кинулись в стадо, за ними Ругай,

Следом за ними Угар и Ромашка -

И растерзали в минуту барашка!

Барин велел возмутителей сечь,

Сам же держал к ним суровую речь.

Прыгали псы, огрызались и выли

И разбежались, когда их пустили.

Ревма-ревет злополучный пастух,

За лесом кто-то ругается вслух.

Барин кричит: «Замолчи, животина!»

Не унимается бойкий детина.

Барин озлился и скачет на крик,

Струсил – и валится в ноги мужик.

Барин отъехал – мужик встрепенулся,

Снова ругается; барин вернулся,

Барин арапником злобно махнул -

Гаркнул буян: "Караул! Караул!"

Долго преследовал парень побитый

Барина бранью своей ядовитой:

"Мы-ста тебя взбутетеним дубьем

Вместе с горластым твоим холуем!"

Но уже барин сердитый не слушал,

К стогу подсевши, он рябчика кушал,

Кости Нахалу кидал, а псарям

Передал фляжку, отведавши сам.

Пили псари – и угрюмо молчали,

Лошади сено из стога жевали,

И в обагренные кровью усы

Зайцев лизали голодные псы.

5.

Так отдохнув, продолжают охоту,

Скачут, порскают и травят без счета.

Время меж тем незаметно идет,

Пес изменяет, и конь устает.

Падает сизый туман на долину,

Красное солнце зашло вполовину,

И показался с другой стороны

Очерк безжизненно-белой луны.

Слезли с коней; поджидают у стога,

Гончих сбивают, сзывают в три рога,

И повторяются эхом лесов

Дикие звуки нестройных рогов.

Скоро стемнеет. Ускоренным шагом

Едут домой по холмам и оврагам.

При переправе чрез мутный ручей,

Кинув поводья, поят лошадей -

Рады борзые, довольны тявкуши:

В воду залезли по самые уши!

В поле завидев табун лошадей,

Ржет жеребец под одним из псарей. . .

Вот наконец добрались до ночлега.

В сердце помещика радость и нега -

Много загублено заячьих душ.

Слава усердному гону тявкуш!

Из лесу робких зверей выбивая,

Честно служила ты, верная стая!

Слава тебя, неизменный Нахал, -

Ты словно ветер пустынный летал!

Слава тебе, резвоножка Победка!

Бойко скакала, ловила ты метко!

Слава усердным и буйным коням!

Слава выжлятнику, слава псарям!

6.

Выпив изрядно, поужинав плотно,

Барин отходит ко сну беззаботно,

Завтра велит себя раньше будить.

Чудное дело – скакать и травить!

Чуть не полмира в себе совмещая,

Русь широко протянулась, родная!

Много у нас и лесов и полей,

Много в отечестве нашем зверей!

Нет нам запрета по чистому полю

Тешить степную и буйную волю.

Благо тому, кто предастся во власть

Ратной забаве: он ведает страсть,

И до седин молодые порывы

В нем сохранятся, прекрасны и живы,

Черная дума к нему не зайдет,

В праздном покое душа не заснет.

Кто же охоты собачьей не любит,

Тот в себе душу заспит и погубит.

1846

19. (Подражание Лермонтову)

В неведомой глуши, в деревне полудикой

Я рос средь буйных дикарей,

И мне дала судьба, по милости великой,

В руководители псарей.

Вокруг меня кипел разврат волною грязной,

Боролись страсти нищеты,

И на душу мою той жизни безобразной

Ложились грубые черты.

И прежде, чем понять рассудком неразвитым,

Ребенок, мог я что-нибудь,

Проник уже порок дыханьем ядовитым

В мою младенческую грудь.

Застигнутый врасплох, стремительно и шумно

Я в мутный ринулся поток

И молодость мою постыдно и безумно

В разврате безобразном сжег…

Шли годы. Оторвав привычные объятья

От негодующих друзей,

Напрасно посылал я грозные проклятья

Безумству юности моей.

Не вспыхнули в груди растраченные силы -

Мой ропот их не пробудил;

Пустынной тишиной и холодом могилы

Сменился юношеский пыл,

И в новый путь, с хандрой, болезненно развитой,

Пошел без цели я тогда

И думал, что душе, довременно убитой,

Уж не воскреснуть никогда.

Но я тебя узнал… Для жизни и волнений

В груди проснулось сердце вновь:

Влиянье ранних бурь и мрачных впечатлений

С души изгладила любовь…

Во мне опять мечты, надежды и желанья…

И пусть меня не любишь ты,

Но мне избыток слез и жгучего страданья

Отрадней мертвой пустоты…

<1846>

20.

– Так, служба! сам ты в той войне

Дрался – тебе и книги в руки,

Да дай сказать словцо и мне:

Мы сами делывали штуки.

Как затесался к нам француз

Да увидал, что проку мало,

Пришел он, помнишь ты, в конфуз

И на попятный тотчас драло.

Поймали мы одну семью,

Отца да мать с тремя щенками.

Тотчас ухлопали мусью,

Не из фузеи – кулаками!

Жена давай вопить, стонать,

Рвет волоса, – глядим да тужим!

Жаль стало: топорищем хвать -

И протянулась рядом с мужем!

Глядь: дети! Нет на них лица:

Ломают руки, воют, скачут,

Лепечут – не поймешь словца -

И в голос, бедненькие, плачут.

Слеза прошибла нас, ей-ей!

Как быть? Мы долго толковали,

Пришибли бедных поскорей

Да вместе всех и закопали…

Так вот что, служба! верь же мне:

Мы не сидели сложа руки,

И хоть не бились на войне,

А сами делывали штуки!

1846

21. НРАВСТВЕННЫЙ ЧЕЛОВЕК

1

Живя согласно с строгой моралью,

Я никому не сделал в жизни зла.

Жена моя, закрыв лицо вуалью,

Под вечерок к любовнику пошла.

Я в дом к нему с полицией прокрался

И уличил… Он вызвал – я не дрался!

Она слегла в постель и умерла,

Истерзана позором и печалью…

Живя согласно с строгою моралью,

Я никому не сделал в жизни зла.

2

Приятель в срок мне долга не представил.

Я, намекнув по-дружески ему,

Закону рассудить нас предоставил;

Закон приговорил его в тюрьму.

В ней умер он, не заплатив алтына,

Но я не злюсь, хоть злиться есть причина!

Я долг ему простил того ж числа,

Почтив его слезами и печалью…

Живя согласно с строгою моралью,

Я никому не сделал в жизни зла.

3

Крестьянина я отдал в повара,

Он удался; хороший повар – счастье!

Но часто отлучался со двора

И званью неприличное пристрастье

Имел: любил читать и рассуждать.

Я, утомясь грозить и распекать,

Отечески посек его, каналью;

Он взял да утопился, дурь нашла!

Живя согласно с строгою моралью,

Я никому не сделал в жизни зла.

4

Имел я дочь; в учителя влюбилась

И с ним бежать хотела сгоряча.

Я погрозил проклятьем ей: смирилась

И вышла за седого богача.

И дом блестящ и полон был как чаша;

Но стала вдруг бледнеть и гаснуть Маша

И через год в чахотке умерла,

Сразив весь дом глубокою печалью…

Живя согласно с строгою моралью,

Я никому не сделал в жизни зла…

Январь или февраль 1847

22.

Если, мучимый страстью мятежной,

Позабылся ревнивый твой друг

И в душе твоей, кроткой и нежной,

Злое чувство проснулося вдруг -

Всё, что вызвано словом ревнивым,

Всё, что подняло бурю в груди,

Переполнена гневом правдивым,

Беспощадно ему возврати.

Отвечай негодующим взором,

Оправданья и слезы осмей,

Порази его жгучим укором -

Всю до капли досаду излей!

Но когда, отдохнув от волненья,

Ты поймешь его грустный недуг

И дождется минуты прощенья

Твой безумный, но любящий друг -

Позабудь ненавистное слово

И упреком своим не буди

Угрызений мучительных снова

У воскресшего друга в груди!

Верь: постыдный порыв подозренья

Без того ему много принес

Полных муки тревог сожаленья

И раскаянья позднего слез…

Первая половина 1847

23.

Еду ли ночью по улице темной,

Бури заслушаюсь в пасмурный день -

Друг беззащитный, больной и бездомный,

Вдруг предо мной промелькнет твоя тень!

Сердце сожмется мучительной думой.

С детства судьба невзлюбила тебя:

Беден и зол был отец твой угрюмый,

Замуж пошла ты – другого любя.

Муж тебе выпал недобрый на долю:

С бешеным нравом, с тяжелой рукой;

Не покорилась – ушла ты на волю,

Да не на радость сошлась и со мной…

Помнишь ли день, как, больной и голодный,

Я унывал, выбивался из сил?

В комнате нашей, пустой и холодной,

Пар от дыханья волнами ходил.

Помнишь ли труб заунывные звуки,

Брызги дождя, полусвет, полутьму?

Плакал твой сын, и холодные руки,

Ты согревала дыханьем ему.

Он не смолкал – и пронзительно звонок

Был его крик… Становилось темней;

Вдоволь поплакал и умер ребенок…

Бедная, слез безрассудных не лей!

С горя да с голоду завтра мы оба

Так же глубоко и сладко заснем;

Купит хозяин, с проклятьем, три гроба -

Вместе свезут и положат рядком…

В разных углах мы сидели угрюмо.

Помню, была ты бледна и слаба,

Зрела в тебе сокровенная дума,

В сердце твоем совершалась борьба.

Я задремал. Ты ушла молчаливо,

Принарядившись, как будто к венцу,

И через час принесла торопливо

Гробик ребенку и ужин отцу.

Голод мучительный мы утолили,

В комнате темной зажгли огонек,

Сына одели и в гроб положили…

Случай нас выручил? Бог ли с помог?

Ты не спешила печальным признаньем,

Я ничего не спросил,

Только мы оба глядели с рыданьем,

Только угрюм и озлоблен я был…

Где ты теперь? С нищетой горемычной

Злая тебя сокрушила борьба?

Или пошла ты дорогой обычной

И роковая свершится судьба?

Кто ж защитит тебя? Все без изъятья

Именем страшным тебе назовут,

Только во мне шевельнутся проклятья -

И бесполезно замрут!..

Август 1847

24.

Ты всегда хороша несравненно,

Но когда я уныл и угрюм,

Оживляется так вдохновенно

Твой веселый, насмешливый ум;

Ты хохочешь так бойко и мило,

Так врагов моих глупых бранишь,

То, понурив головку уныло,

Так лукаво меня ты смешишь;

Так добра ты, скупая на ласки,

Поцелуй твой так полон огня,

И твои ненаглядные глазки

Так голубят и гладят меня,-

Что с тобой настоящее горе

Я разумно и кротко сношу

И вперед – в это темное море -

Без обычного страха гляжу…

1847

25. ВИНО

1

Не водись-ка на свете вина,

Тошен был бы мне свет.

И пожалуй – силен сатана!-

Натворил бы я бед.

Без вины меня барин посек,

Сам не знаю, что сталось со мной?

Я не то чтоб большой человек,

Да, вишь, дело-то было впервой.

Как подумаю, весь задрожу,

На душе всё черней да черней.

Как теперь на людей погляжу?

Как приду к ненаглядной моей?

И я долго лежал на печи,

Всё молчал, не отведывал щей;

Нашептал мне нечистый в ночи

Неразумных и буйных речей,

И на утро я сумрачен встал;

Помолиться хотел, да не мог,

Ни словечка ни с кем не сказал

И пошел, не крестясь, за порог.

Вдруг: "Не хочешь ли, братик, вина?"-

Мне вослед закричала сестра.

Целый штоф осушил я до дна

И в тот день не ходил со двора.

2

Не водись-ка на свете вина,

Тошен был бы мне свет.

И пожалуй – силен сатана!-

Натворил бы я бед.

Зазнобила меня, молодца,

Степанида, соседская дочь,

Я посватал ее у отца -

И старик, да и девка не прочь.

Да, знать, старосте вплоть до земли

Поклонился другой молодец,

И с немилым ее повели

Мимо окон моих под венец.

Не из камня душа! Невтерпеж!

Расходилась, что буря, она,

Наточил я на старосту нож

И для смелости выпил вина.

Да попался Петруха, свой брат,

В кабаке: назвался угостить;

Даровому ленивый не рад -

Я остался полштофа распить.

А за первым – другой; в кураже

От души невзначай отлегло,

Позабыл я в тот день об ноже,

А на утро раздумье пришло…

3

Не водись-ка на свете вина,

Тошен был бы мне свет.

И пожалуй – силен сатана!-

Натворил бы я бед.

Я с артелью взялся у купца

Переделать все печи в дому,

В месяц дело довел до конца

И пришел за расчетом к нему.

Обсчитал, воровская душа!

Я корить, я судом угрожать;

"Так не будет тебе ни гроша!"-

И велел меня в шею прогнать.

Я ходил к нему восемь недель,

Да застать его дома не мог;

Рассчитать было нечем артель,

И меня, слышь, потянут в острог…

Наточивши широкий топор,

"Пропадай!"– сам себе я сказал;

Побежал, притаился, как вор,

У знакомого дома – и ждал.

Да прозяб, а напротив кабак,

Рассудил: Отчего не зайти?

На последний хватил четвертак,

Подрался – и проснулся в части…

(1848)

26.

Поражена потерей невозвратной,

Душа моя уныла и слаба:

Ни гордости, ни веры благодатной -

Постыдное бессилие раба!

Ей всё равно – холодный сумрак гроба,

Позор ли, слава, ненависть, любовь,-

Погасла и спасительная злоба,

Что долго так разогревала кровь.

Я жду… но ночь не близится к рассвету,

И мертвый мрак кругом… и та,

Которая воззвать могла бы к свету,-

Как будто смерть сковала ей уста!

Лицо без мысли, полное смятенья,

Сухие, напряженные глаза -

И, кажется, зарею обновленья

В них никогда не заблестит слеза.

(1848)

27.

Вчерашний день, часу в шестом,

Зашел я на Сенную;

Там били женщину кнутом,

Крестьянку молодую.

Ни звука из ее груди,

Лишь бич свистел, играя…

И Музе я сказал:"Гляди!

Сестра твоя родная!"

(1848)

28.

Так это шутка? Милая моя,

Как боязлив, как недогадлив я!

Я плакал над твоим рассчитано суровым,

Коротким и сухим письмом;

Ни лаской дружеской, ни откровенным словом

Ты сердца не порадовала в нем.

Я спрашивал: не демон ли раздора

Твоей рукой насмешливо водил?

Я говорил: "Когда б нас разлучила ссора -

Но так тяжел, так горек, так уныл,

Так нежен был последний час разлуки…

Еще твой друг забыть его не мог,

И вновь ему ты посылаешь муки

Сомнения, догадок и тревог,-

Скажи, зачем?.. Не ложью ли пустою,

Рассеянной досужей клеветою

Возмущена душа твоя была?

И, мучима томительным недугом,

Ты над своим отсутствующим другом

Без оправданья суд произнесла?

Или то был один каприз случайный,

Иль давний гнев?.." Неразрешимой тайной

Я мучился: я плакал и страдал,

В догадках ум испуганный блуждал,

Я жалок был в отчаянье суровом…

Всему конец! Своим единым словом

Душе моей ты возвратила вновь

И прежний мир, и прежнюю любовь;

И сердце шлет тебе благословенья,

Как вестнице нежданного спасенья…

Так няня в лес ребенка заведет

И спрячется сама за куст высокой;

Встревоженный, он ищет и зовет,

И мечется в тоске жестокой,

И падает, бессильный, на траву…

А няня вдруг: ау! ау!

В нем радостью внезапной сердце бьется,

Он всё забыл: он плачет и смеется,

И прыгает, и весело бежит,

И падает – и няню не бранит,

Но к сердцу жмет виновницу испуга,

Как от беды избавившего друга…

Апрель – сентябрь 1850