Текст книги "Полное собрание стихотворений. Том 1"

Автор книги: Николай Некрасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

3. ОТРЫВОК

Родился я в губернии

Далекой и степной

И прямо встретил тернии

В юдоли сей земной.

Мне будущность счастливую

Отец приготовлял,

Но жизнь трудолюбивую

Сам в бедности скончал!

Немытый, неприглаженный,

Бежал я босиком,

Как в церковь гроб некрашеный

Везли большим селом;

Я слезы непритворные

Руками утирал,

И волосенки черные

Мне ветер развевал…

Запомнил я сердитую

Улыбку мертвеца

И мать мою, убитую

Кончиною отца.

Я помню, как шепталися,

Как в церковь гроб несли;

Как с мертвым целовалися,

Как бросили земли;

Как сами мы лопатушкой

Сравняли бугорок…

Нам дядя с бедной матушкой

Дал в доме уголок.

К настойке страсть великую

Сей человек питал,

Имел наружность дикую

И мне не потакал…

Он часто, как страшилище,

Пугал меня собой

И порешил в училище

Отправить с рук долой.

Мать плакала, томилася,

Не ела по три дня,

Вздыхала и молилася,

Просила за меня,

Пешком идти до Киева

Хотела, но слегла

И с просьбой: "Не губи его!" -

В могилу перешла.

Мир праху добродетельной!

Старик потосковал,

Но тщетно добродетельной

Я перемены ждал:

Не изменил решение!

Изрядно куликнул,

Дал мне благословение,

Полтинник в руку ткнул;

Влепил с немым рыданием

В уста мне поцелуй:

"Учися с прилежанием,

Не шляйся! не балуй!" -

Сердечно, наставительно

Сказал в последний раз,

Махнул рукой решительно -

И кляча поплелась…

1844 (?)

4.

Стишки! стишки! давно ль и я был гений?

Мечтал… не спал… пописывал стишки?

О вы, источник стольких наслаждений,

Мои литературные грешки!

Как дельно, как благоразумно-мило

На вас я годы лучшие убил!

В моей душе не много силы было,

А я и ту бесплодно расточил!

Увы!.. стихов слагатели младые,

С кем я делил и труд мой и досуг,

Вы, люди милые, поэты преплохие,

Вам изменил ваш недостойный друг!..

И вы… как много вас уж – слава небу – сгибло…

Того хандра, того жена зашибла,

Тот сам колотит бедную жену

И спину гнет дугой… а в старину?

Как гордо мы на будущность смотрели!

Как ревностно бездействовали мы!

"Избранники небес"мы пели, пели

И песнями пересоздать умы,

Перевернуть действительность хотели,

И мнилось нам, что труд наш – не пустой,

Не детский бред, что с нами сам всевышний

И близок час блаженно-роковой,

Когда наш труд благословит наш ближний!

А между тем действительность была

По-прежнему безвыходно пошла,

Не убыло ни горя, ни пороков -

Смешон и дик был петушиный бой

Не понимающих толпы пророков

С не внемлющей пророчествам толпой!

И "ближний наш" всё тем же глазом видел,

Всё так же близоруко понимал,

Любил корыстно, пошло ненавидел,

Бесславно и бессмысленно страдал.

Пустых страстей пустой и праздный грохот

По-прежнему движенье заменял,

И не смолкал тот сатанинский хохот,

Который в сень холодную могил

Отцов и дедов наших проводил!..

<Январь 1845>

5. НОВОСТИ

(Газетный фельетон)

Почтеннейшая публика! на днях

Случилося в столице нашей чудо:

Остался некто без пяти в червях,

Хоть – знают все – играет он не худо.

О том твердит теперь весь Петербург.

"Событие вне всякого другого!"

Трагедию какой-то драматург,

На пользу поколенья молодого,

Сбирается состряпать из него…

Разумный труд! Заслуги, удальство

Похвально петь; но всё же не мешает

Порою и сознание грехов,

Затем что прегрешение отцов

Для их детей спасительно бывает.

Притом для нас не стыдно и легко

В ошибках сознаваться – их немного,

А доблестей – как милостей у бога…

Из черного французского трико

Жилеты, шелком шитые, недавно

В чести и в моде – в самом деле славно!

Почтенный муж шестидесяти лет

Женился на девице в девятнадцать

(На днях у них парадный был обед,

Не мог я, к сожаленью, отказаться);

Немножко было грустно. Взор ея

Сверкал, казалось, скрытыми слезами

И будто что-то спрашивал. Но я

Отвык, к несчастью, тешиться мечтами,

И мне ее не жалко. Этот взор

Унылый, длинный; этот вздох глубокий -

Кому они? – Любезник и танцор,

Гремящий саблей, статный и высокий -

Таков был пансионный идеал

Моей девицы… Что ж! распорядился

Иначе случай…

Маскарад и бал

В собранье был и очень долго длился.

Люблю я наши маскарады; в них,

Не говоря о прелестях других,

Образчик жизни петербургско-русской,

Так ловко переделанной с французской.

Уныло мы проходим жизни путь,

Могло бы нас будить одно – искусство,

Но редко нам разогревает грудь

Из глубины поднявшееся чувство,

Затем что наши русские певцы

Всем хороши, да петь не молодцы,

Затем что наши русские мотивы,

Как наша жизнь, и бедны и сонливы,

И тяжело однообразье их,

Как вид степей пустынных и нагих.

О, скучен день и долог вечер наш!

Однообразны месяцы и годы,

Обеды, карты, дребезжанье чаш,

Визиты, поздравленья и разводы -

Вот наша жизнь. Ее постылый шум

С привычным равнодушьем ухо внемлет,

И в действии пустом кипящий ум

Суров и сух, а сердце глухо дремлет;

И свыкшись с положением таким,

Другого мы как будто не хотим,

Возможность исключений отвергаем

И, словно по профессии, зеваем…

Но – скучны отступления!

Чудак!

Знакомый мне, в прошедшую субботу

Сошел с ума… А был он не дурак

И тысяч сто в год получал доходу,

Спокойно жил, доволен и здоров,

Но обошли его по службе чином,

И вдруг – уныл, задумчив и суров -

Он стал страдать славяно-русским сплином;

И наконец, в один прекрасный день,

Тайком от всех, одевшись наизнанку

В отличия, несвойственные рангу,

Пошел бродить по улицам, как тень,

Да и пропал. Нашли на третьи сутки,

Когда сынком какой-то важной утки

Уж он себя в припадках величал

И в совершенстве кошкою кричал,

Стараясь всех уверить в то же время,

Что чин большой есть тягостное бремя,

И служит он, ей-ей, не для себя,

Но только благо общее любя…

История другая в том же роде

С одним примерным юношей была:

Женился он для денег на уроде,

Она – для денег за него пошла,

И что ж? – о срам! о горе! – оказалось,

Что им обоим только показалось;

Она была как нищая бедна,

И беден был он так же, как она.

Не вынес он нежданного удара

И впал в хандру; в чахотке слег в постель,

И не прожить ему пяти недель.

А нежный тесть, неравнодушно глядя

На муки завербованного зятя

И положенье дочери родной,

Винит во всем "натуришку гнилую"

И думает: "Для дочери другой

Я женишка покрепче завербую".

Собачка у старухи Хвастуновой

Пропала, а у скряги Сурмина

Бежала гувернантка – ищет новой.

О том и о другом извещена

Столица чрез известную газету;

Явилась тотчас разных свойств и лет

Тьма гувернанток, а собаки нет.

Почтенный и любимый господин,

Прославившийся емкостью желудка,

Безмерным истребленьем всяких вин

И исступленной тупостью рассудка,

Объелся и скончался… Был на днях

Весь город на его похоронах.

О доблестях покойника рыдая,

Какой-то друг три речи произнес,

И было много толков, много слез,

Потом была пирушка – и большая!

На голову обжоры непохож,

Был полон погреб дорогих бутылок.

И длился до заутрени кутеж…

При дребезге ножей, бокалов, вилок

Припоминали добрые дела

Покойника, хоть их, признаться, было

Весьма немного; но обычай милый

Святая Русь доныне сберегла:

Ко всякому почтенье за могилой -

Ведь мертвый нам не может сделать зла!

Считается напомнить неприличным,

Что там-то он ограбил сироту,

А вот тогда-то пойман был с поличным.

Зато добра малейшую черту

Тотчас с большой горячностью подхватят

И разовьют, так истинно скорбя,

Как будто тем скончавшемуся платят

За то, что их избавил от себя!

Поговорив – нечаянно напьются,

Напившися – слезами обольются,

И в эпитафии напишут: "Человек

Он был такой, какие ныне редки!"

И так у нас идет из века в век,

И с нами так поступят наши детки…

Литературный вечер был; на нем

Происходило чтенье. Важно, чинно

Сидели сочинители кружком

И наслаждались мудростью невинной

Отставшей знаменитости. Потом

Один весьма достойный сочинитель

Тетрадицу поспешно развернул

И три часа – о изверг, о мучитель! -

Читал, читал и – даже сам зевнул,

Не говоря о жертвах благосклонных,

С четвертой же страницы усыпленных.

Их разбудил восторженный поэт;

Он с места встал торжественно и строго,

Глаза горят, в руках тетради нет,

Но в голове так много, много, много…

Рекой лились гремучие стихи,

Руками он махал, как исступленный.

Слыхал я в жизни много чепухи

И много дичи видел во вселенной,

А потому я не был удивлен…

Ценителей толпа рукоплескала,

Младой поэт отвесил им поклон

И всё прочел торжественно с начала.

Затем как раз и к делу приступить

Пришла пора. К несчастью, есть и пить

В тот вечер я не чувствовал желанья,

И вон ушел тихонько из собранья.

А пили долго, говорят, потом,

И говорили горячо о том,

Что движемся мы быстро с каждым часом

И дурно, к сожаленью, в нас одно,

Что небрежем отечественным квасом

И любим иностранное вино.

На петербургских барынь и девиц

Напал недуг свирепый и великий:

Вскружился мир чиновниц полудикий

И мир ручных, но недоступных львиц.

Почто сия на лицах всех забота?

Почто сей шум, волнение умов?

От Невского до Козьего болота,

От Козьего болота до Песков,

От пестрой и роскошной Миллионной

До Выборгской унылой стороны -

Чем занят ум мужей неугомонно?

Чем души жен и дев потрясены??

Все женщины, от пресловутой Ольги

Васильевны, купчихи в сорок лет,

До той, которую воспел поэт

(Его уж нет), помешаны на польке!

Предчувствие явления ея

В атмосфере носилося заране.

Она теперь у всех на первом плане

И в жизни нашей главная статья;

О ней и меж великими мужами

Нередко пренья, жаркий спор кипит,

И старец, убеленный сединами,

О ней с одушевленьем говорит.

Она в одной сорочке гонит с ложа

Во тьме ночной прелестных наших дев,

И дева пляшет, общий сон тревожа,

А горничная, барышню раздев,

В своей каморке производит то же.

Достойнейший сын века своего,

Пустейший франт, исполнен гордой силой,

Ей предан без границ – и для него

Средины нет меж полькой и могилой!

Проникнувшись великостью труда

И важностью предпринятого дела,

Как гладиатор в древние года,

С ней борется он ревностно и смело…

Когда б вы не были, читатель мой,

Аристократ – и побывать в танцклассе

У Кессених решилися со мной,

Оттуда вы вернулись бы в экстазе,

С утешенной и бодрою душой.

О юношество милое! Тебя ли

За хилость и недвижность упрекнуть?

Не умерли в тебе и не увяли

Младые силы, не зачахла грудь,

И сила там кипит твоя просторно,

Где всё тебе по сердцу и покорно.

И, гордое могуществом своим,

Довольно ты своею скромной долей:

Твоим порывам смелым и живым

Такое нужно поприще – не боле,

И тратишь ты среди таких тревог

Души всю силу и всю силу ног…

20 февраля 1845

6. Современная ода

Украшают тебя добродетели,

До которых другим далеко,

И – беру небеса во свидетели -

Уважаю тебя глубоко…

Не обидишь ты даром и гадины,

Ты помочь и злодею готов,

И червонцы твои не украдены

У сирот беззащитных и вдов.

В дружбу к сильному влезть не желаешь ты,

Чтоб успеху делишек помочь,

И без умыслу с ним оставляешь ты

С глазу на глаз красавицу дочь.

Не гнушаешься темной породою:

"Братья нам по Христу мужички!"

И родню свою длиннобородую

Не гоняешь с порога в толчки.

Не спрошу я, откуда явилося

Что теперь в сундуках твоих есть;

Знаю: с неба тебе всё свалилося

За твою добродетель и честь!…

Украшают тебя добродетели,

До которых другим далеко,

И – беру небеса во свидетели -

Уважаю тебя глубоко…

(Начало 1846)

7.

Я за то глубоко презираю себя,

Что живу – день за днем бесполезно губя;

Что я, силы своей не пытав ни на чем,

Осудил сам себя беспощадным судом

И, лениво твердя: я ничтожен, я слаб! -

Добровольно всю жизнь пресмыкался как раб;

Что, доживши кой-как до тридцатой весны,

Не скопил я себе хоть богатой казны,

Чтоб глупцы у моих пресмыкалися ног,

Да и умник подчас позавидовать мог!

Я за то глубоко презираю себя,

Что потратил свой век, никого не любя,

Что любить я хочу… что люблю я весь мир,

А брожу дикарем – бесприютен и сир,

И что злоба во мне и сильна и дика,

А хватаясь за нож – замирает рука!

Июнь 1845

8. В ДОРОГЕ

"Скучно! скучно! .. Ямщик удалой,

Разгони чем-нибудь мою скуку!

Песню, что ли, приятель, запой

Про рекрутский набор и разлуку;

Небылицей какой посмеши

Или, что ты видал, расскажи -

Буду, братец, за всё благодарен".

– "Самому мне невесело, барин:

Сокрушила злодейка жена! ..

Слышь ты, смолоду, сударь, она

В барском доме была учена

Вместе с барышней разным наукам,

Понимаешь-ста, шить и вязать,

На варгане играть и читать -

Всем дворянским манерам и штукам.

Одевалась не то, что у нас

На селе сарафанницы наши,

А, примерно представить, в атлас;

Ела вдоволь и меду и каши.

Вид вальяжный имела такой,

Хоть бы барыне, слышь ты, природной,

И не то что наш брат крепостной,

Тоись, сватался к ней благородный

(Слышь, учитель-ста врезамшись был,

Баит кучер, Иваныч Торопка), -

Да, знать, счастья ей бог не судил:

Не нужна-ста в дворянстве холопка!

Вышла замуж господская дочь,

Да и в Питер… А справивши свадьбу,

Сам-ат, слышь ты, вернулся в усадьбу,

Захворал и на Троицу в ночь

Отдал богу господскую душу,

Сиротинкой оставивши Грушу…

Через месяц приехал зятек -

Перебрал по ревизии души

И с запашки ссадил на оброк,

А потом добрался и до Груши.

Знать, она согрубила ему

В чем-нибудь, али напросто тесно

Вместе жить показалось в дому,

Понимаешь-ста, нам неизвестно.

Воротил он ее на село -

Знай-де место свое ты, мужичка!

Взвыла девка – крутенько пришло:

Белоручка, вишь ты, белоличка!

Как на грех, девятнадцатый год

Мне в ту пору случись… посадили

На тягло – да на ней и женили…

Тоись, сколько я нажил хлопот!

Вид такой, понимаешь, суровый…

Ни косить, ни ходить за коровой! ..

Грех сказать, чтоб ленива была,

Да, вишь, дело в руках не спорилось!

Как дрова или воду несла,

Как на барщину шла – становилось

Инда жалко подчас… да куды! -

Не утешишь ее и обновкой:

То натерли ей ногу коты,

То, слышь, ей в сарафане неловко.

При чужих и туда и сюда,

А украдкой ревет как шальная…

Погубили ее господа,

А была бы бабенка лихая!

На какой-то патрет всё глядит

Да читает какую-то книжку…

Инда страх меня, слышь ты, щемит,

Что погубит она и сынишку:

Учит грамоте, моет, стрижет,

Словно барченка, каждый день чешет,

Бить не бьет – бить и мне не дает…

Да недолго пострела потешит!

Слышь, как щепка худа и бледна,

Ходит, тоись, совсем через силу,

В день двух ложек не съест толокна -

Чай, свалим через месяц в могилу…

А с чего? .. Видит бог, не томил

Я ее безустанной работой…

Одевал и кормил, без пути не бранил,

Уважал, тоись, вот как, с охотой…

А, слышь, бить – так почти не бивал,

Разве только под пьяную руку…"

– "Ну, довольно, ямщик! Разогнал

Ты мою неотвязную скуку! .."

1845

9. ПЬЯНИЦА

Жизнь в трезвом положении

Куда нехороша!

В томительном борении

Сама с собой душа,

А ум в тоске мучительной…

И хочется тогда

То славы соблазнительной,

То страсти, то труда.

Всё та же хата бедная -

Становится бедней,

И мать – старуха бледная -

Еще бледней, бледней.

Запуганный, задавленный,

С поникшей головой,

Идешь как обесславленный,

Гнушаясь сам собой;

Сгораешь злобой тайною…

На скудный твой наряд

С насмешкой неслучайною

Все, кажется, глядят.

Всё, что во сне мерещится,

Как будто бы назло,

В глаза вот так и мечется

Роскошно и светло!

Всё – повод к искушению,

Всё дразнит и язвит

И руку к преступлению

Нетвердую манит…

Ах! если б часть ничтожную!

Старушку полечить,

Сестрам бы не роскошную

Обновку подарить!

Стряхнуть ярмо тяжелого,

Гнетущего труда,

Быть может, буйну голову

Сносил бы я тогда!

Покинув путь губительный,

Нашел бы путь иной

И в труд иной – свежительный

Поник бы всей душой.

Но мгла отвсюду черная

Навстречу бедняку…

Одна открыта торная

Дорога к кабаку,

1845

10.

Отрадно видеть, что находит

Порой хандра и на глупца,

Что иногда в морщины сводит

Черты и пошлого лица

Бес благородный скуки тайной,

И на искривленных губах

Какой-то думы чрезвычайной

Печать ложится; что в сердцах

И тех, чьих дел позорных повесть

Пройдет лишь в поздних племенах,

Не всё же спит мертвецки совесть

И, чуждый нас, не дремлет страх.

Что всем одно в дали грядущей -

Идем к безвестному концу, -

Что ты, подлец, меня гнетущий,

Сам лижешь руки подлецу.

Что лопнуть можешь ты, обжора!

Что ты, великий человек,

Чьего презрительного взора

Не выносил никто вовек,

Ты, лоб; как говорится, медный,

К кому все завистью полны, -

Дрожишь, как лист на ветке бедной,

Под башмаком своей жены.

1845

11. КОЛЫБЕЛЬНАЯ ПЕСНЯ

(Подражание Лермонтову)

Спи, пострел, пока безвредный!

Баюшки-баю.

Тускло смотрит месяц медный

В колыбель твою,

Стану сказывать не сказки -

Правду пропою;

Ты ж дремли, закрывши глазки,

Баюшки-баю.

По губернии раздался

Всем отрадный клик:

Твой отец под суд попался -

Явных тьма улик.

Но отец твой – плут известный -

Знает роль свою.

Спи, пострел, покуда честный!

Баюшки-баю.

Подрастешь – и мир крещеный

Скоро сам поймешь,

Купишь фрак темно-зеленый

И перо возьмешь.

Скажешь: "Я благонамерен,

За добро стою!"

Спи – твой путь грядущий верен!

Баюшки-баю.

Будешь ты чиновник с виду

И подлец душой,

Провожать тебя я выду -

И махну рукой!

В день привыкнешь ты картинно

Спину гнуть свою…

Спи, пострел, пока невинный!

Баюшки-баю.

Тих и кроток, как овечка,

И крепонек лбом,

До хорошего местечка

Доползешь ужом -

И охулки не положишь

На руку свою.

Спи, покуда красть не можешь!

Баюшки-баю.

Купишь дом многоэтажный,

Схватишь крупный чин

И вдруг станешь барин важный,

Русский дворянин.

Заживешь – и мирно, ясно

Кончишь жизнь свою…

Спи, чиновник мой прекрасный!

Баюшки-баю.

1845

12.

Пускай мечтатели осмеяны давно,

Пускай в них многое действительно смешно,

Но всё же я скажу, что мне в часы разлуки

Отраднее всего, среди душевной муки,

Воспоминать о ней: усилием мечты

Из мрака вызывать знакомые черты,

В минуты горького раздумья и печали

Бродить по тем местам, где вместе мы гуляли, -

И даже иногда вечернею порой,

Любуясь бледною и грустною луной,

Припоминать тот сад, ту темную аллею,

Откуда мы луной пленялись вместе с нею,

Но, больше нашею любовию полны,

Чем тихим вечером и прелестью луны,

Влюбленные глаза друг к другу обращали

И в долгий поцелуй уста свои сливали…

1845

13.

Когда из мрака заблужденья

Горячим словом убежденья

Я душу падшую извлек

И, вся полна глубокой муки,

Ты прокляла, ломая руки,

Тебя опутавший порок;

Когда, забывчивую совесть

Воспоминанием казня,

Ты мне передавала повесть

Всего, что было до меня;

И вдруг, закрыв лицо руками,

Стыдом и ужасом полна,

Ты разрешилася слезами,

Возмущена, потрясена, -

Верь: я внимал не без участья,

Я жадно каждый звук ловил…

Я понял всё, дитя несчастья!

Я всё простил и всё забыл.

Зачем же тайному сомненью

Ты ежечасно предана?

Толпы бессмысленному мненью

Ужель и ты покорена?

Не верь толпе – пустой и лживой,

Забудь сомнения свои,

В душе болезненно-пугливой

Гнетущей мысли не таи!

Грустя напрасно и бесплодно,

Не пригревай змеи в груди

И в дом мой смело и свободно

Хозяйкой полною войди!

(1846)

14. ПЕРЕД ДОЖДЕМ

Заунывный ветер гонит

Стаю туч на край небес,

Ель надломленная стонет,

Глухо шепчет темный лес.

На ручей, рябой и пестрый,

За листком летит листок,

И струей сухой и острой

Набегает холодок.

Полумрак на всё ложится;

Налетев со всех сторон,

С криком в воздухе кружится

Стая галок и ворон.

Над проезжей таратайкой

Спущен верх, перед закрыт;

И "пошел!" – привстав с нагайкой,

Ямщику жандарм кричит…

(1846)

15. ОГОРОДНИК

Не гулял с кистенем я в дремучем лесу,

Не лежал я во рву в непроглядную ночь,

Я свой век загубил за девицу-красу,

За девицу-красу, за дворянскую дочь.

Я в немецком саду работал по весне,

Вот однажды сгребаю сучки да пою,

Глядь, хозяйская дочка стоит в стороне,

Смотрит в оба да слушает песню мою.

По торговым селам, по большим городам

Я недаром живал, огородник лихой,

Раскрасавиц девиц насмотрелся я там,

А такой не видал, да и нету другой.

Черноброва, статна, словно сахар бела! ..

Стало жутко, я песни своей не допел.

А она – ничего, постояла, прошла,

Оглянулась: за ней как шальной я глядел.

Я слыхал на селе от своих молодиц,

Что и сам я пригож, не уродом рожден, -

Словно сокол гляжу, круглолиц, белолиц,

У меня ль, молодца, кудри – чесаный лен..

Разыгралась душа на часок, на другой…

Да как глянул я вдруг на хоромы ее -

Посвистал и махнул молодецкой рукой,

Да скорей за мужицкое дело свое!

А частенько она приходила с тех пор

Погулять, посмотреть на работу мою

И смеялась со мной и вела разговор:

Отчего приуныл? что давно не пою?

Я кудрями тряхну, ничего не скажу,

Только буйную голову свешу на грудь…

"Дай-ка яблоньку я за тебя посажу,

Ты устал, – чай, пора уж тебе отдохнуть".

– "Ну, пожалуй, изволь, госпожа, поучись,

Пособи мужику, поработай часок".

Да как заступ брала у меня, смеючись,

Увидала на правой руке перстенек…

Очи стали темней непогодного дня,

На губах, на щеках разыгралася кровь.

"Что с тобой, госпожа? Отчего на меня

Неприветно глядишь, хмуришь черную бровь?"

– «От кого у тебя перстенек золотой?»

– "Скоро старость придет, коли будешь всё знать".

– "Дай-ка я погляжу, несговорный какой!" -

И за палец меня белой рученькой хвать!

Потемнело в глазах, душу кинуло в дрожь,

Я давал – не давал золотой перстенек…

Я вдруг вспомнил опять, что и сам я пригож,

Да не знаю уж как – в щеку девицу чмок!..

Много с ней скоротал невозвратных ночей

Огородник лихой… В ясны очи глядел,

Расплетал, заплетал русу косыньку ей,

Целовал-миловал, песни волжские пел.

Мигом лето прошло, ночи стали свежей,

А под утро мороз под ногами хрустит.

Вот однажды, как я крался в горенку к ней,

Кто-то цап за плечо: "Держи вора!" – кричит.

Со стыдом молодца на допрос привели,

Я стоял да молчал, говорить не хотел…

И красу с головы острой бритвой снесли,

И железный убор на ногах зазвенел.

Постегали плетьми, и уводят дружка

От родной стороны и от лапушки прочь

На печаль и страду!.. Знать, любить не рука

Мужику-вахлаку да дворянскую дочь!

1846