Текст книги "Апраксинцы"
Автор книги: Николай Лейкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)
– Помилуйте, чѣмъ же плѣшивый? Вы взгляните хорошенько, вѣнокъ, вѣнокъ, хоть на генеральскую могилу, такъ не стыдно повѣсить – увѣрялъ торговецъ.
– Ну, бери четвертакъ…
– Что вы, какъ возможно!
– Ну пойдемъ, что ли, – говорилъ супругъ; тамъ дальше еще будутъ вѣнки, купишь.
– Послушайте! пожалуйте! позвольте! желаете за тридцать копѣекъ?
– Нѣтъ, нѣтъ!
– Хорошо извольте!
Въ первомъ разрядѣ, въ одномъ палисадѣ даже были замѣтны два офиціанта въ бѣлыхъ галстукахъ и хлопали бутылки шампанскаго. Немного подалѣе какая-то купчиха, повязанная шелковой косынкой и въ брилліантовыхъ серьгахъ, подавала чрезъ рѣшетку старухѣ нищей копѣйку и говорила:
– Помяни за упокой: Афанасія, Петра, Анну, Пелагею, Григорія, двухъ Ивановъ и…. Иванъ Меркулычъ, Надежды-то Ивановны мужа звали? – обратилась она къ супругу.
– Прокломъ…
– И Прокла… добавила она старухѣ.
– Никифоровъ далъ тридцать копѣекъ, Горшковъ сорокъ, я четвертакъ и ты полтину, значитъ, рубль сорокъ пять, – разговариваютъ проходящіе два писаря, – теперь разочти, мы купимъ три полштофа водки, а на остальное тамъ чего-нибудь.
– А для дамъ?
– Анна Ѳедоровна, ничего – пьетъ, а для Пашеньки бутылку меду купимъ. Ты пойми, что чрезъ это они насъ пирогомъ угостятъ.
– Пойдемъ туда, въ шестой разрядъ; тамъ, братъ, иногда бываетъ очень много хорошенькихъ, – сольемся съ народомъ, говоритъ на ходу какой-то бородатый господинъ въ пенсне своему товарищу офицеру.
– Ваше превосходительство, сіятельство, благородіе, господинъ офицеръ генералъ, полковникъ, подайте сироткѣ на хлѣбъ! кричитъ имъ въ слѣдъ подпрыгивая, босоногая дѣвчонка.
Офицеръ улыбается, услыша себѣ такой громкій титулъ, останавливается и подаетъ ей серебряную монету.
У Крыжовниковыхъ, также какъ и у прочихъ, шло поминовеніе родственниковъ. Въ полисадѣ на могилахъ былъ разостланъ коверъ, половина котораго была покрыта скатертью; на ней помѣщалась чашка съ кутъей, закуска, графинъ водки и бутылка хересу.
Пелагея Степановна суетилась. разставляя чашки. Въ углу мальчишка раздувалъ самоваръ сапогомъ. Евстигней Егорычъ сидѣлъ съ какимъ-то знакомымъ на скамейкѣ и жарко о чемъ-то разговаривалъ; предъ ними стояли двѣ рюмки водки. Манечка и Матрешенька смотрѣли на проходящихъ.
– Матрешенька, смотри, идетъ офицерикъ; какой миленькій! – шепчетъ Манечка своей подругѣ;– онъ со мной танцовалъ на свадьбѣ у Бабкиныхъ; и послѣ все меня преслѣдовалъ, даже въ церковь къ Іоанну Предтечѣ ходилъ. Бывало, такъ умильно смотритъ на меня, что страсти! Ахъ, Боже мой, онъ кланяется! не хорошо, – я не буду ему кланяться.
Что ты говоришь, Маня? – развѣ это офицеръ, это писарь.
– Неправда, онъ мнѣ самъ сказалъ, что онъ офицеръ.
– Да онъ тогда былъ въ офицерскомъ платьѣ; а потомъ подъ конецъ бала напился и въ пьяномъ видѣ самъ проговорился дяденькѣ, что онъ не офицеръ, а писарь, и офицерское платье такъ надѣлъ, чтобъ пріятное обращеніе съ дѣвицами имѣть.
– Здравствуйте родные! закивала головою изъ проходящей мимо толпы женщина въ канаусовомъ платьѣ и терновомъ платкѣ, и тотчасъ же приблизилась къ полисаду Крыжовниковыхъ. – Впустите, отворите калитку-то, кажется не чужая!
– Ахъ, здравствуй, Ивановна! проговорила Пелагея Степановна, впуская ее.
– Все-ли вы здоровы, моя родная? спросила Ивановна и, отеревъ платкомъ губы, троекратно со щеки на щеку поцѣловалась съ нею.
– По немножку.
– По немножку лучше всего… Здравствуйте дѣвицы красныя! И она также поцѣловалась съ Матрешенькой и Манечкой. – Жди и дождешься, женихъ сегодня мимо полисаду пройдетъ… таинственно шепнула она Манечкѣ. – Ну, а ты что купецъ?.. охъ, какой грозный стоитъ и не ухмыльнется; ужъ нынѣшнюю зимку оженю, оженю, непремѣнно оженю; полно тебѣ холостымъ-то бѣгать.
Слова эти относились къ Гарасѣ.
– И безъ тебя женюсь; ты вотъ лучше сама-то замужъ выходи…
– Шутникъ! Шутникъ онъ у васъ! Съ самимъ-то я и не поздоровкалась: здравствуйте, батюшка, Евстигней Егорычъ! и Ивановна въ поясъ поклонилась ему.
– А здравствуй, откуда Богъ принесъ?
– Откуда? знамо откуда, – гуляю, жениховъ да невѣстъ высматриваю; что я за песъ шелудивый такой, что и на гуляньи показаться не могу. Слава Богу, и одеженка есть, да и рыло не лыкомъ шито.
– Что-жъ, Ивановна, чѣмъ подчивать-то? вотъ, ужъ по закону, кутейки сначала; да хересу, али водочки? – спросила ее Пелагея Степановна.
– Да ужъ лучше водочки, родная, – поваднѣе будетъ.
– Пожалуйте!
Пелагея Степановна подала ей чашку съ кутьей; Ивановна зацѣпила ее ложкой.
– Какъ покойниковъ-то звали?
– Іоаннъ, Варвара и Петръ…
– Упокой Господи души рабовъ твоихъ: Іоанна, Варвары и Петра…. и, перекрестившись большимъ крестомъ, Ивановна проглотила ложку кутьи.
– Ну, а послѣ водочки-то, кофейку.
– Развѣ одну только чашечку, и то наскору руку; вѣдь я, родная, по дѣлу пришла.
– Сейчасъ, сейчасъ… Гаврюшка, что-жъ самоваръ-то готовъ, что-ли?
– Готовъ.
– Ахъ какой мерзавецъ мальчишка! чтожъ ты за Петенькой-то не смотришь; смотри, видишь, онъ къ самовару подошелъ, обвариться можетъ. Погоди! я ужо скажу Евстигнею Егорычу: онъ-те задастъ!
– Дѣло въ два слова разскажу, начала Ивановна:– есть у меня одинъ человѣкъ, Антиповъ прозывается, такъ павой-то твоей плѣнился, что ночей не спитъ. Онъ здѣсь, ужо я его проведу мимо полисада, а вы, какъ-будто не нарокомъ, и зазовите насъ.
– Да чьихъ онъ?
– Антиповъ, говорю, отецъ евонный рыбой торгуетъ. Славный женихъ; а ужъ какой скромный, какъ дѣвушка. Богатые купцы! Даве я къ вамъ забѣгала, хотѣла васъ увѣдомить, да прибѣгаю въ куфню; а куфарка говоритъ, ужъ уѣхали; я такъ и руками всплеснула.
– Да это не тѣхъ-ли Антиповыхъ, что садки-то свои на Фонтанкѣ имѣютъ?
– Ихній, ихній!
– Еще домина у нихъ огромный недалеко отъ насъ?
– Они, они!
– А, батюшка, да вѣдь это богачи!
– Ужъ я, родная, какую-нибудь голь не посватаю.
– Да гдѣ же онъ ее видѣлъ?
– На свадьбѣ говоритъ, вмѣстѣ пировали.
– Ахъ, батюшки! и Пелагея Степановна бросилась обдергивать на Манечкѣ платье, хотя платье и безъ того хорошо сидѣло. – Такъ ты ужъ приведи его къ намъ, Ивановна…
– Безпремѣнно приведу, ужъ что сказала, то сдѣлаю.
*
Часа въ три поминовеніе родственниковъ было въ самомъ разгарѣ. Во многихъ мѣстахъ уже валялись разбитые полуштофы и бутылки и родственники покойниковъ громко возглашали имъ «вѣчную память»; совершенно упившіеся валялись между могилъ.
– Что есть душа? – говорила одна сибирка другой, – душа есть духъ… тепереча, примѣромъ, у coбаки не душа, а паръ, и у анафемы, который, значитъ, анафемѣ преданъ, тоже паръ… а французъ, у него не паръ.
– Позвольте; конечно, мы теперь выпимши, но все-таки свое разсужденіе можемъ имѣть: у турка или, выходитъ значитъ, у арапа тоже паръ… а у француза, у того не паръ.
– Извѣстно, потому французъ христіанинъ; а нѣмецъ, шведъ и лютеранинъ, и католикъ тоже… ну, англичанинъ – тотъ опять не то, тотъ мытарства проходитъ.
– Это точно…
– Ну, выпьемъ…
– Если вы, тепереча, Авдотья Андреевна, не примете въ соображеніе то, что я есть, – говоритъ писарь, возсѣдающей съ нимъ рядомъ дѣвушкѣ,– и будете прямо тиранствовать надо мною единственно изъ своего плезира и гордости, то, можетъ быть, я несчастный, безвременно сойду въ могилу, и вы будете приходить сюда и оплакивать меня при пѣсняхъ соловья… скажите одно слово, да или нѣтъ…
– Не знаю… шепчетъ дѣвушка.
– Это ваше рѣшительное слово?
Дѣвушка молчитъ.
– Скажите одно слово: да или нѣтъ… снова пристаетъ писарь.
– Да, едва слышно отвѣчаетъ она.
Въ полисадѣ Евстигнея Егорыча поминовеніе родственниковъ было тоже въ разгарѣ. Онъ поминутно зазывалъ проходящихъ мимо знакомыхъ, пилъ съ ними и закусывалъ. Набралось человѣкъ пять; бесѣда шла очень интимная, – они обнимались.
– Что смотрите, какъ мы обнимаемся? – обратился Евстигней Егорычъ къ Манечкѣ и Матрешенькѣ
– Братцы, вотъ моя дочь и ея подруга, рекомендую; братцы посватайте женишковъ-то, ужъ больно имъ замужъ-то хочется.
«Изволь, изволь», послышались голоса, и компанія захохотала.
– Что ты дѣвицъ-то страмишь, Евстигней Егорычъ, замѣтила Пелагея Степановна.
– Ну, ужъ ты молчи, я знаю, что я дѣлаю. Гаврюшка, вотъ тебѣ цѣлковый-рубль, бѣги до погреба, возыми бутылку рому ямайскаго лучшаго; да смотри, живымъ манеромъ. Пунштиковъ выпьемъ, обратился онъ къ гостямъ.
– Не много-ли будетъ?
– Пейте! вѣдь влѣзетъ…
– Извѣстно, влѣзетъ, да все-таки…
– Ну, ужъ не разговаривай. А теперь водки выпьемъ.
Чрезъ нѣсколько времени принесенъ былъ ромъ и сдѣлавъ пуншъ.
– Вѣдь я брата поминаю, поймите вы это, говорилъ уже коснѣющимъ языкомъ Евстигней Егорычъ; на глазахъ его были слезы. – Брата роднаго, можно сказать, отца втораго… конечно, Богъ ему судья, все-таки онъ мнѣ добро сдѣлалъ…
– Это точно… отвѣтилъ гость, отеръ слезу и покачнулся.
– Примѣромъ онъ бывало скажетъ… Евстигней… ты, говоритъ, скотина, такъ примѣромъ, къ слову ежели, и я молчу… потому, пикни чуть слово, сейчасъ за волосья.
Евстигней Егорычъ размахнулъ руками, какъ-будто дѣйствительно кого-нибудь хотѣлъ схватить за волосья.
Въ это время къ ихъ полисаду подошла Ивановна съ Антиповымъ.
Антиповъ былъ молодой человѣкъ, лѣтъ двадцати, одѣтый по-нѣмецки и въ лиловыхъ брюкахъ. Волосы его до того были напомажены, что казалось, съ нихъ капало. На шеѣ у него висѣла массивная золотая цѣпь, а на указательномъ пальцѣ правой руки сверхъ зеленой перчатки блестѣлъ брилліантовый перстень.
– Хлѣбъ да соль, проговорила Ивановна.
– Милости просимъ, отвѣтила хозяйка.
Сваха съ женихомъ прошли мимо.
– Евстигней Егорычъ, сейчасъ пройдетъ Ивановна съ женихомъ, такъ проси его къ намъ, шепнула Пелагея Степановна мужу – это Антиповъ, онъ къ Манечкѣ сватается.
Но Евстигней Егорычъ уже ничего не слыхалъ, онъ еще съ большимъ жаромъ разсказывалъ гостямъ о благодѣяніяхъ своего брата. Пелагея Степановна рѣшилась пригласить ихъ сама.
Минутъ чрезъ пять женихъ и сваха снова прошли мимо.
– Что все гуляешь, Ивановна, да ноги топчешь, поди, ужъ умаялась? Зашла-бы отдохнуть, – проговорила Пелагея Степановна.
– Да я не одна, родная, а съ кавалеромъ, вотъ все могилку знакомаго отыскиваетъ.
– Вмѣстѣ милости прошу къ нашему шалашу!
Они вошли въ полисадъ. При входѣ ихъ Манечка такъ и зардѣлась, вынула изъ кармана платокъ и изо всей силы начала сморкаться въ него.
– Чѣмъ подчивать-то: чайку, кофейку, мадерки, али пунштику желаете?
– Хмѣльнаго не употребляю-съ, а чашку чаю выпью.
– Не пьетъ, не пьетъ, ничего не пьетъ! шепнула Ивановна Пелагеѣ Степановнѣ.
– Что у васъ здѣсь тоже могилки сродственниковъ есть? спросила это Пелагея Степановна.
– Есть-съ, у насъ во второмъ разрядѣ-съ, только нашихъ тамъ никого нѣтъ-съ, тятинька въ отсутствіи, а родительница третій годъ померла-съ.
– Вотъ что въ сѣренькомъ-то платьѣ съ малиновой оборкой дочь ихъ и есть, а та ейная подруга, – шепнула ему Ивановна.
– Сколько здѣсь сегодня народу! – начала снова Пелагея Степановна! – халдѣевы здѣсь. Вы ихъ знаете?
– Знаю-съ; мы съ ними дѣла дѣлаемъ-съ.
– А вы чѣмъ торгуете?
– Рыбой-съ, у насъ садки… Сколько народу-съ, въ прошломъ году и половины не было-съ.
Евстигней Егорычъ и не замѣчалъ новопришедшаго гостя; онъ еще больше размахивалъ руками. Они уже пили по третьему стакану пуншу.
– Что, солнышко, воюешь, что воюешь, хоть-бы угостилъ чѣмъ, говорила ему Ивановна, – вишь, какъ толкаешься.
– А ты не вертись!
– Чего не вертись, ты-бы вотъ взялъ рюмку настоечки да и поднесъ-бы мнѣ…
– Жирно будетъ…
– Что-жъ, я такая же гостья…
– Какая ты гостья, шмоль! Уйди! нѣтъ – пришибу! Нечего по чужимъ могиламъ таскаться!…
– Охъ какой грозный, право, словно Иванъ Грозный!
Евстигней Егорычъ счелъ это наименованіе за обиду.
– А коли я Иванъ Грозный, такъ пошла вонъ! Только-бы брюхо чужимъ добромъ набивать! Да еще народу съ собой разнаго водишь. Пошла вонъ, и ты, молодецъ проваливай. Не проѣдайся, не проѣдайся!
– Матушка, Пелагея Степановна, на что же похоже? сперва пригласили, а послѣ вонъ гоните!
– Не задержали-ли?
Пелагея Степановна всплеснула руками. Антиповъ поставилъ чашку на могилку и опрометью бросился вонъ изъ полисада.
– Ахъ батюшки, срамъ какой! Евстигней Егорычъ, Христосъ съ тобой, что ты… что ты… вѣдь это женихъ Манечкинъ.
– Все равно, вонъ ихъ! вонъ ихъ! Пошла вонъ!
– Вонъ, вонъ! заорали, слѣдуя его примѣру, и двое гостей.
Другіе гости, менѣе пьяные, начали ихъ останавливать.
– Ахъ, папенька, что съ вами, сквозь слезы говорила Манечка.
– Такъ, такъ-то вы принимаете, – завопила Ивановна, – такъ-то вы гостей угощаете: сначала и такъ и сякъ, Ивановна и такъ и сякая, посватай, а послѣ вонъ гнать; спереди лижите, сзади царапаете! Нога моя у васъ не будетъ; на весь Питеръ разславлю; кой-что и о тебѣ, голубчикъ, знаю… по всѣмъ закоулкамъ раззвоню!..
– Уйди, нѣтъ – пришибу! заоралъ Евстигней Егорычъ и размахивая руками, бросился за нею, но сваха была уже за полисадомъ. Онъ задѣлъ за самоваръ и опрокинулъ его. Сдѣлалась всеобщая суматоха: Евстигней Егорычъ ругался, гости и жена останавливали его. Петенька ревѣлъ, а Гаврюшка, чтобы унять его, трубилъ передъ нимъ въ самоварную трубу. Проходящіе по мосткамъ останавливались, смотрѣли на это происшествіе и дѣлали догадки по поводу шума; одни говорили, что украдены серебряныя ложки, а другіе, что у самаго бумажникъ съ деньгами вытащили.
Тотчасъ же послѣ этого происшествія семейство Крыжовникова начало собираться ѣхать домой, но большихъ трудовъ стоило на это сговорить Евстигнея Егорыча. Часамъ къ пяти только успѣли отыскать карету, положить въ нее посуду, впихнуть туда главу семейства и сѣсть самимъ.
– Вотъ тебѣ и женишокъ! Вотъ тебѣ и выгодный женишокъ! Вотъ тебѣ и рыбные садки! А какой человѣкъ-то славный, – богачъ вѣдь!.. говорила ѣдучи домой, Пелагея Степановна. На глазахъ ея были слезы.
– Ахъ, маменька, ужъ не говорите лучше!… просила дочь.
Остальные всѣ молчали.
Евстигней Егорычъ не слыхалъ этого разговора; онъ храпѣлъ на всю карету.
Въ лѣтнемъ саду весь Апраксинъ былъ въ сборѣ. Не быть на этомъ гуляньѣ апраксинецъ считаетъ противъ совѣсти. Въ новыхъ блестящихъ цимерманахъ, подъ руку съ своими дражайшими половинами и дщерями въ богатыхъ шляпкахъ и платьяхъ прогуливались они по аллеямъ сада, то и дѣло раскланивались съ знакомыми. Вотъ идетъ подъ руку съ своей супругой Черноносовъ (лицо его и на гуляньи сохранило пасмурный видъ), далѣе Блюдечкинъ съ сыномъ и дочерью, Харлазювъ, Козявинъ с женами, Затравкинъ съ нафабренными усами и въ красномъ галстукѣ, фертики въ пестрыхъ брюкахъ, молодые Бирюковы – ну, словомъ всѣ наши знакомые, даже старовѣры-братья Опалетшны и тѣ искусились, потѣшили бѣса, пришли на гулянье. Все шло хорошо, играла музыка, плавно выступали гуляющіе, при встрѣчѣ съ знакомыми мужчины кланялись, женщины обозрѣвали другъ на другѣ наряды и силились найти въ нихъ какой-нибудь недостатокъ, чтобъ назавтра былъ матеріалъ для сплетенъ; сынки сговаривались махнуть на минерашки и выискивали удобнаго случая, какъ-бы отстать отъ родителей. Случай этотъ вскорѣ-же представился, но они сами уже не хотѣли имъ воспользоваться.
Въ концѣ пятаго часа кто-то проговорилъ слово: «пожаръ.» У апраксинцевъ кровь прилила къ головѣ. «Гдѣ горитъ, гдѣ горитъ?» съ испугомъ спрашивали они. «Апраксинъ дворъ горитъ!» послышалось гдѣ-то. «Апраксинъ горитъ! Рынокъ горитъ! Горимъ!» пронеслась съ быстротою электрическаго тока ужасная вѣсть по лѣтнему саду, сдѣлалось страшное смятеніе. Мужчины побросали своихъ женъ и бросились къ выходу; все бѣжало и ѣхало на пожаръ. Сначала Апраксинцы все еще не вѣрили, но какъ достигли невскаго проспекта, и картина ужасной дѣйствительности представилась ихъ глазамъ: изъ самой средины Апраксина вылеталъ страшнымъ столбомъ черный дымъ. Въ ужасѣ несли и везли изъ пламени торговцы свои товары… но я бросаю перо… сердце сжимается при описаніи такого несчастія. Нѣкоторые торговцы бросались прямо въ огонь и съ опаленными волосами были выносимы оттуда. Уже всѣ рѣшили, что Апраксину спасенія нѣтъ, какъ вдругъ узнали нѣкоторые, что загорѣлись ихъ жилища.
Наступила ночь, а Апраксинъ все еще горѣлъ; бѣдные торговцы въ безмолвномъ ужасѣ стояли и глядѣли, какъ горѣло и тлѣлось ихъ имущество, скопленное нѣсколько-лѣтнимъ трудомъ и можетъ быть рядомъ лишеній. Наступило утро. Взошло солнце и освѣтило ужасную картину; тамъ, гдѣ кипѣла дѣятельность, гдѣ стояли сотни лавокъ, набитыя товаромъ, гдѣ тысячи торговцевъ зарабатывали себѣ хлѣбъ, было гладкое поле; только кой-гдѣ на землѣ тлѣлись уголья, да стояли почернѣлые остовы каменныхъ строеній и придавали еще болѣе ужаса этой страшной картинѣ разрушенія.
1864
Примечания
1
До пожара 28 мая 1862 г. страховыя конторы принимали на страхъ товары только въ лицевыхъ каменныхъ флигеляхъ.
(обратно)
2
То-есть угощеніе.
(обратно)
3
Подручниками называются у раскольниковъ коврики, къ которымъ они прикладываются лбомъ во время земныхъ поклоновъ.
(обратно)
4
Кавказомъ на Апраксиномъ называлась до пожара та линія, которая шла отъ министерства внутреннихъ дѣлъ.
(обратно)
5
Ермаковъ, Московскій ситцевой фабрикантъ.
(обратно)
6
Не пьянствовать.
(обратно)
7
Дрянная.
(обратно)
8
Любовницу.
(обратно)
9
Сорочиха, содержательница извозчичьихъ каретъ.
(обратно)
10
Разругалъ.
(обратно)
11
На содержаніи.
(обратно)
12
Билліардъ.
(обратно)
13
О свадьбѣ.
(обратно)
14
Украсть.
(обратно)
15
Любовникъ.
(обратно)
16
Съиграть съ хозяиномъ въ темную, на языкѣ апраксинцевъ, значитъ украсть.
(обратно)
17
То-есть опредѣлился.
(обратно)
18
Выпить водки.
(обратно)
Оглавление
I
II
III
IV
V
VI
VII
VIII
IX
X
