Текст книги "В гостях у турок"

Автор книги: Николай Лейкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Да вѣрно-ли, что гостинница? Ты хорошо-ли разглядѣлъ вывѣску?

– Хорошо, хорошо. Да вотъ и сама можешь посмотрѣть.

А войникъ, между прочимъ, ужъ позвонилъ въ подъѣздъ. Распахнулись широкія полотна воротъ, заскрипѣвъ на ржавыхъ петляхъ. Изъ воротъ выходили баранья шапка въ усахъ и съ заспанными глазами, швейцаръ въ фуражкѣ съ полинявшимъ золотымъ позументомъ, какой-то кудрявый малецъ въ опанкахъ (въ родѣ нашихъ лаптей, но изъ кожи) и всѣ ринулись вытаскивать багажъ изъ кареты. Глафира Семеновна уже не противилась, сама подавала имъ вещи и говорила мужу:

– Но все-таки нужно допытаться, для чего очутился у насъ на козлахъ полицейскій солдатъ. Вѣдь безъ нужды онъ не поѣхалъ-бы.

– А вотъ войдемъ въ гостиннщу, тамъ разузнаемъ отъ него, – отвѣчалъ Николай Ивановичъ. – Я такъ думаю, что не для того-ли, чтобъ удостовѣриться въ нашемъ мѣстѣ жительства, гдѣ мы остановились.

– А зачѣмъ имъ наше жительство?

– Ахъ, Боже мой! А ветчина-то? А таможенный чиновникъ?

– Дался тебѣ этотъ таможенный чиновникъ съ ветчиной! Да и я-то дура была, повѣривъ тебѣ, что насъ везутъ въ полицію за то, что я кусокъ ветчины въ чиновника кинула! – Ужъ еслибы этотъ чиновникъ давеча обидѣлся, то сейчасъ бы онъ насъ и заарестовалъ.

– А вотъ посмотримъ. Неизвѣстно еще, чѣмъ это все разыграется, – подмигнулъ женѣ Николай Ивановичъ и, обратясь къ швейцару, спросилъ: – Говорите по-русски? Комнату бы намъ хорошую о двухъ кроватяхъ?

– Есте, есте… Алесъ васъ нуръ иненъ гефелихъ, мейнъ герръ! – отвѣчалъ старикъ швейцаръ.

– Нѣмецъ! – воскликнулъ Николай Ивановичъ. – Боже мой! Въ славянскомъ городѣ Бѣлградѣ – и вдругъ нѣмецъ!

– Србъ, србъ, господине. Заповедите… (Приказывайте).

Швейцаръ поклонился. Войникъ подскочилъ къ нему и спросилъ:

– Имали добра соба (комната)?

– Есте, есте, закивалъ швейцаръ. – Козма! Покажи. Дай, да видитъ господине, обратился онъ къ бараньей шапкѣ съ заспанными глазами и въ усахъ.

– Отлично говоритъ по-русски. Не понимаю, что ему вдругъ вздумалось изъ себя нѣмца разыгрывать! пожалъ плечами Николай Ивановичъ и вмѣстѣ съ женой отправился въ подъѣздъ, а затѣмъ вверхъ по каменной лѣстницѣ смотрѣть комнату.

Лѣстница была холодная, сѣрой окраски, непривѣтливая, уставленная чахлыми растеніями, безъ ковра. На площадкѣ стояли старинные англійскіе часы въ высокомъ и узкомъ краснаго дерева чехлѣ. Освѣщено было скудно.

– Неужели это лучшая гостинница здѣсь? спрашивала Глафира Семеновна у мужа.

– Да кто-жъ ихъ знаетъ, милая! Брюнетъ въ очкахъ рекомендовалъ намъ за лучшую.

– Ну, маленькая Вѣна! И это называется маленькая Вѣна! Пожалуй, здѣсь и поѣсть ничего не найдется? А я ѣсть страсть какъ хочу.

– Ну, какъ не найтиться! Эй, шапка! Ресторанъ у васъ есть?

– Есте, есте, има, господине.

Подскочилъ къ шапкѣ и войникъ, все еще сопровождавшій супруговъ:

– Има-ли што готово да-се ѣде? въ свою очередь спросилъ онъ шапку.

– Има, има, все има… былъ отвѣтъ.

– Боже мой! Да этотъ злосчастный войникъ все еще здѣсь! удивилась Глафира Семеновна… – Что ему нужно? Прогони его, пожалуйста, обратилась она къ мужу.

– Эй, шапка! Послушай! Прогони ты, ради Бога, этого войника. Чего ему отъ насъ нужно? сказалъ Николай Ивановичъ, указывая на полицейскаго солдата.

Шапка смотрѣла на Николая Ивановича, но не понимала, что отъ нея требуютъ. Николай Ивановичъ сталъ показывать жестами. Онъ загородилъ войнику дорогу въ корридоръ и заговорилъ:

– Провались ты! Уйди къ чорту! Не нужно намъ тебя! Шапка! Гони его!

Войникъ протянулъ руку пригоршней.

– Интересъ, господине… Бакшишъ…

– Какой такой бакшишъ? Я тебѣ два раза ужъ давалъ бакшишъ!.. обозлился Николай Ивановичъ.

– Онъ хтытъ отъ насъ бакшишъ, господине, пояснила шапка, тыкая себя въ грудь, и сказала войнику:– Иде на контора… Тамъ господаръ…

– Ну, съ Богомъ… поклонился войникъ супругамъ и неохотно сталъ спускаться внизъ по лѣстницѣ, чтобъ обратиться за бакшишомъ въ контору, гдѣ сидитъ «господаръ», то есть хозяинъ гостинницы…

– Глаша! Глаша! Теперь объяснилось, отчего войникъ пріѣхалъ съ нами на козлахъ, сказалъ женѣ Николай Ивановичъ. – Онъ пріѣхалъ сюда, чтобы показать, что онъ насъ рекомендовалъ въ эту гостинницу и сорвать съ хозяина бакшишъ, интересъ, то есть извѣстный процентъ.

– Есте, есте, господине, поддакнула шапка.

– Ахъ, вотъ въ чемъ дѣло! Ну, теперь я понимаю. Это такъ…проговорила Глафира Семеновна. – А давеча ты напугалъ. Сталъ увѣрять, что насъ онъ въ полицію везетъ.

– Да почемъ-же я зналъ, душечка!.. Мнѣ такъ думалось.

Они стояли въ плохо освѣщенномъ широкомъ корридорѣ. Баранья шапка распахнула имъ дверь въ темную комнату.

– Осамъ динары за данъ… объявила шапка цѣну за комнату.

IX

Кудрявый, черномазый малецъ въ опанкахъ втащилъ въ комнату двѣ шестириковыя свѣчки въ подсвѣчникахъ – и комната слабо освѣтилась. Это была большая о трехъ окнахъ комната со стѣнами и потолкомъ раскрашенными по трафарету клеевой краской. На потолкѣ виднѣлись цвѣты и пальмовыя вѣтви, по стѣнамъ сѣрыя розетки въ бѣломъ фонѣ. У стѣнъ одна противъ другой стояли двѣ кровати вѣнскаго типа со спинками изъ листоваго желѣза, раскрашенными какъ подносы. Перины и подушки на кроватяхъ были прикрыты пестрыми сербскими коврами. Мебель была тоже вѣнская, легкая, съ привязными жиденькими подушками къ сидѣнью, на выкрашеннномъ сурикомъ полу лежалъ небольшой мохнатый коверъ. Въ углу помѣщалась маленькая изразцовая печка. Показавъ комнату, баранья шапка спросила:

– Добре, господине?

– Добре-то, добре… отвѣчалъ Николай Ивановичъ, посмотрѣвъ по сторонамъ, но ужъ очень темно. – Нельзя-ли намъ лампу подать? Есть у васъ лампа?

– Есте, есте… Има, господине, о твѣчала шапка. – Дакле съ Богомъ, видѣтьемо се (т. е. до свиданья), поклонилась она и хотѣла уходить.

– Стой, стой! остановилъ шапку Николай Ивановичъ. – Мы сейчасъ умоемся, да надо будетъ намъ поѣсть и хорошенько чаю напиться, по русски, знаешь, настоящимъ образомъ, на православный славянскій манеръ, съ самоваромъ. Понялъ?

Баранья шапка слушала и хлопала глазами.

– Не понялъ. Вотъ поди-жъ ты, кажись ужъ настоящіе славяне, а по русски иное совсѣмъ не понимаютъ, сказалъ Николай Ивановичъ женѣ. – Ясти, ясти… Азъ ясти хощу… началъ онъ ломать языкъ, обратясь снова къ шапкѣ, раскрылъ ротъ и показалъ туда пальцемъ.

– Има, господине… кивнула шапка.

– Да что има-то? Карта есть? Принеси карту кушанья и винъ!

– Одна, господине… Упутъ… (т. е. сейчасъ) поклонилась шапка и исчезла.

Супруги начали приготовляться къ умыванью, но только что Глафира Семеновна сняла съ себя лифъ и платье, какъ раздался сильный стукъ въ дверь.

– Кто тамъ? Погоди! Карту потомъ подашь. Прежде дай помыться! крикнулъ Николай Ивановичъ, думая, что это баранья шапка съ картой кушаній, и снялъ съ себя пиджакъ.

Стукъ повторился.

– Говорятъ тебѣ, подожди! Не умрешь тамъ.

Николай Ивановичъ снялъ рукавчики и сталъ намыливать себѣ руки. Стучать продолжали.

– Врешь, врешь! Надъ тобой не каплетъ, отвѣчалъ Николай Ивановичъ и началъ мыть лицо.

Стукъ усиливался и бормотали два голоса.

– Вотъ неймется-то! Ну, прислуга! Ломятся да и шабашъ!

Николай Ивановичъ наскоро смылъ мыло съ лица и пріотворилъ дверь. Въ корридорѣ стоялъ извощикъ, которому не заплатили еще денегъ за привозъ съ желѣзнодорожной станціи. Его привелъ носастый войникъ, который ѣхалъ на козлахъ.

– Батюшки! Извощику-то мы и забыли въ попыхахъ заплатить деньги! воскликнулъ Николай Ивановичъ. – Но ты здѣсь, эфіопская морда, зачѣмъ? обратился онъ къ войнику.

Бормоталъ что-то по сербски извощикъ, бормоталъ что-то и войникъ, но Николай Ивановичъ ничего не понималъ.

– Сейчасъ. Дай мнѣ только утереться-то. Видишь, я мокрый, сказалъ онъ извощику и показалъ полотенце. – Глаша! Чѣмъ я съ извощикомъ расчитаюсь? У меня ни копѣйки сербскихъ денегъ, обратился онъ къ женѣ, которая плескалась въ чашкѣ.

– Да дай ему рубль, а онъ тебѣ сдачи сдастъ. – Неужто ужъ сербы-то нашего рубля не знаютъ? Вѣдь братья славяне, отвѣчала Глафира Семеновна.

Николай Ивановичъ отерся полотенцемъ, досталъ рублевую бумажку, и подойдя съ полуотворенной двери, сказалъ извощику:

– Братушка! Вотъ тебѣ нашъ русскій рубль. У меня нѣтъ сербскихъ денегъ. Возьмешь рубль?

Извощикъ посмотрѣлъ на протянутую ему рублевую бумажку и отмахнулся.

– Айа, айа. Треба три динары (т. е. нѣтъ, нѣтъ. Надо три динара), сказалъ онъ.

– Фу, ты лѣшій! Да если у меня нѣтъ динаровъ! Ну, размѣняешь завтра на свои динары. Три динара… Я тебѣ больше даю. Я даю рубль. Твой динаръ – четвертакъ, а я тебѣ четыре четвертака даю! Бери ужъ безъ сдачи. Чортъ съ тобой!

Опять протянута рублевая бумажка, Опять замахалъ руками извощикъ, попятился и заговорилъ что-то по-сербски.

– Не беретъ, черномазый, отнесся Николай Ивановичъ къ женѣ. – Вотъ они братья-то славяне! Даже нашего русскаго рубля не знаютъ. Спасали, спасали ихъ, а они отъ русскаго рубля отказываются. Я не знаю, что теперь и дѣлать?

– Да дай ему гульденъ. Авось, возьметъ. Вѣдь на станціи австрійскими деньгами расчитывался-же, сказала Глафира Семеновна, обтирая лицо, шею и руки полотенцемъ.

– Да у меня и гульдена нѣтъ. Въ томъ-то и дѣло. что я на станціи всѣ австрійскія деньги роздалъ.

– У меня есть. Два гульдена осталось. Вотъ тебѣ.

И Глафира Семеновна подала мужу новенькій гульденъ.

– Братушка! А гульденъ возьмешь? спросилъ Николай Ивановичъ извощика, протягивая ему монету.

Тотъ взялъ гульденъ и сказалъ:

– Малко. Іоштъ треба. Се два съ половина динары…

– Мало ему. Нѣтъ-ли у тебя хоть сколько нибудь австрійской мелочи? спросилъ Николай Ивановичъ.

Глафира Семеновна подала ему нѣсколько никелевыхъ австрійскихъ монетокъ. Николай Ивановичъ прибавилъ ихъ къ гульдену.

– Захвалюемъ, господине, поблагодарилъ извощикъ, поклонившись, и тотчасъ же подѣлился деньгами съ войникомъ, передавъ ему мелочь.

– Глаша! Вообрази! Почтенный носатый войникъ и съ извощика нашего сорвалъ халтуру! воскликнулъ Николай Ивановичъ.

– Да что ты! Вотъ ярыга-то! Славянинъ-ли ужъ онъ? Можетъ быть жидъ, выразила сомнѣніе супруга и стала со свѣчкой оглядывать постель. – Все чисто, сказала она, заглядывая подъ коверъ. – Мягкій тюфякъ на пружинахъ и хорошее одѣяло.

Вскорѣ явился владѣлецъ бараньей шапки, на этотъ разъ уже безъ шапки и перемѣнивъ замасленный сѣрый пиджакъ на черный. Онъ внесъ въ комнату лампу, поставилъ ее на столъ и положилъ около нея тетрадку, составляющую репертуаръ кушаній и винъ ресторана, находящагося при гостинницѣ Престолонаслѣдника.

– А! и карточку принесъ, братушка! Ну, спасибо. Захвалюемъ… произнесъ Николай Ивановичъ, запомня часто слышимое имъ слово, и сталъ перелистывать книжку.

Книжка была рукописная. Кушанья были въ ней: названы по нѣмецки, по сербски, но написаны преплохимъ почеркомъ.

– Ну-съ, будемъ читать. Не знаю только, разберемъ ли мы тутъ что нибудь, сказалъ онъ.

– Да не стоитъ и разбирать, отвѣчала Глафира, Семеновна. – Все равно, кромѣ бифштекса я ѣсть ничего не буду. Бифштексъ съ картофелемъ и чаю… Чаю до смерти хочу. Просто умираю.

– Не хочешь-ли, можетъ быть, предварительно квасу? предложилъ Николай Ивановичъ. – Квась ужъ навѣрное въ славянской землѣ есть.

– Пожалуй. Кисленькаго хорошо. Ужасная у меня послѣ этого переполоха съ полицейскимъ солдатомъ жажда явилась… Знаешь, я не на шутку тогда испугалась.

– Еще бы не испугаться! Я самъ струсилъ.

– Ну, да ты-то трусъ извѣстный. Ты вездѣ… Есть у васъ квасъ? Славянскій квасъ? спросила Глафира Семеновна человѣка принесшаго карту.

Тотъ выпучилъ глаза и не зналъ, что отвѣчать.

– Квасъ, квасъ. Развѣ не знаешь, что такое квасъ? повторилъ Николай Ивановичъ. – Пить… Пити… пояснилъ онъ.

– Нійе… Не има… отрицательно потрясъ головой слуга.

– Странное дѣло! Славянскіе люди и простаго славянскаго напитка не имѣютъ!

– Тогда пусть подастъ скорѣе чаю и два бифштекса, сказала Глафира Семеновна.

– Ну, такъ вотъ… Скорѣй чаю и два бифштекса съ картофелемъ, а остальное мы потомъ выберемъ, обратился къ слугѣ Николай Ивановичъ. – Чай, надѣюсь, есть? Чай. По нѣмецки – те…

– Есте, есте… кивнулъ слуга.

– И бифштексы есть?

– Има… Има… Есте.

– Ну, слава Богу! Такъ живо!.. Два бифштекса и чай. Да подать самоваръ! Два бифштекса. Два… Смотри, не перепутай.

И Николай Ивановичъ показалъ удаляющемуся слугѣ два пальца.

X

– Ну, какія у нихъ тамъ есть кушанья? Прочти-ка… спрашивала Глафира Семеновна мужа, вздѣвшаго на носъ пенсне и смотрящаго въ карточку.

– Все разобрать трудно. Иное такъ написано, словно слонъ брюхомъ ползалъ, отвѣчалъ тотъ. – Но вотъ сказано: супа…

– Какой супъ?

– А кто-жъ его знаетъ! Просто: супа. Конечно, ужъ у нихъ особенныхъ разносоловъ нѣтъ. Сейчасъ видно, что сербы народъ не полированный. Хочешь, спросимъ супу?

– Нѣтъ, я не стану ѣсть.

– Отчего?

– Не стану. Кто ихъ знаетъ, что у нихъ тамъ намѣшано! Посмотри, что еще есть?

– Риба… Но вѣдь рыбу ты не станешь кушать.

– Само собой.

– А я спрошу себѣ порцію рыбы. Только вотъ не знаю, какая это рыба. Такое слово, что натощакъ и не выговоришь. Крто… Не вѣдь что такое!

– Постой… Нѣтъ-ли какого нибудь жаркого? сказала Глафира Семеновна и сама подсѣла къ мужу разбирать кушанья.

– «Печене»… прочелъ Николай Ивановичъ. – Вотъ печенье есть.

– Да вѣдь печенье это къ чаю или на сладкое, возразила Глафира Семеновна.

– Погоди, погоди… Добился толку. Печене – по ихнему жаркое и есть, потому вотъ видишь съ боку написано по нѣмецки: братенъ.

– Да, братенъ – жаркое. Но какое жаркое?

– А вотъ сейчасъ давай разбирать вдвоемъ. Во-первыхъ: «пиле», во-вторыхъ «просадъ».

– А что это значитъ:– «пиле»?

– Да кто-жъ ихъ знаетъ! Никогда я не воображалъ, что среди этихъ братьевъ-славянъ мы будемъ, какъ въ темномъ лѣсу. Разбери, что это такое: «пиле»?

– Можетъ быть коза или галка.

– Ужъ и галка!

– Да кто-жъ ихъ знаетъ! Давай искать телятины. Какъ телятина по ихнему?

– Почемъ-же мнѣ-то знать. Погоди, погоди. Нашелъ знакомое блюдо: «Кокошъ», сбоку по нѣмецки: хунъ – курица. Стало быть «кокошъ» – курица.

– Скорѣй-же кокошъ – яица…возразила супруга.

– Нѣтъ, яйца – «яѣ». Ботъ они въ самомъ началѣ, а сбоку по нѣмецки: «енеръ».

– «Чурка», «зецъ»… читала Глафира Семеновна. – Не знаешь, что это значитъ?

– Душенька, да вѣдь я столько-же знаю по сербски, сколько и ты, отвѣчалъ Николай Ивановичъ.

– Ищи ты телятину или телячьи котлеты.

– Да ежели нѣтъ ихъ. Стой! Еще знакомое блюдо нашелъ! «Овече мясо», прочелъ Николай Ивановичъ. – Это баранина. Хочешь баранины?

– Богъ съ ней. Свѣчнымъ саломъ будетъ пахнуть, поморщилась Глафира Семеновна. – Нѣтъ, ужъ лучше яицъ спроси. Самое безопасное! Навѣрное не ошибешься.

– Стоило изъ-за этого разсматривать карточку! Показался слуга. Онъ внесъ два подноса. На каждомъ подносѣ стояло по чайной чашкѣ, по блюдечку съ сахаромъ. по маленькому мельхіоровому чайнику и по полулимону на тарелочкѣ.

– Что это? воскликнулъ Николай Ивановичъ, указывая на подносы.

– Чай, господине, отвѣчалъ слуга.

– А гдѣ-жъ самоваръ? Давай самоваръ.

Слуга выпучилъ глаза и не зналъ, что отъ него требуютъ.

– Самоваръ! повторилъ Николай Ивановичъ.

– Темашине… прибавила Глафира Семеновна по нѣмецки.

– А, темашине… Нема темашине… покачалъ головой слуга.

– Какъ нема! Въ славянской землѣ, въ сербскомъ городѣ Бѣлградѣ, да чтобъ не было самовара къ чаю! воскликнули въ одинъ голосъ супруги. – Не вѣрю.

– Нема… стоялъ на своемъ слуга.

– Ну, такъ стало быть у васъ здѣсь не славянская гостинница, а жидовская, сказалъ Николай Ивановичъ. И очень мы жалѣемъ, что попали къ жидамъ.

Глафира Семеновна сейчасъ открыла чайники, понюхала чай и воскликнула:

– Николай! Вообрази, и чай-то не по русски заваренъ, а по англійски, скипеченъ. Точь въ точь такой, что намъ въ Парижѣ въ гостинницахъ подавали. Ну, что-жъ это такое! Даже чаю напиться настоящимъ манеромъ въ славянскомъ городѣ невозможно!

Слуга стоялъ и смотрѣлъ совсѣмъ растерянно.

– Кипятокъ есть? Вода горячая есть? спрашивала у него Глафира Семеновна. – Понимаешь, горячая теплая вода.

– Топла вода? Ина… поклонился слуга.

– Ну, такъ вотъ тебѣ чайникъ и принеси сейчасъ его полный кипяткомъ.

Глафира Семеновна подала ему свой дорожный металическій чайникъ.

– Да тащи скорѣй сюда бифштексы! прибавилъ Николай Ивановичъ.

Слуга кисло улыбнулся и сказалъ:

– Нема бифштексы.

– Какъ нема? Ахъ, ты разбойникъ! Да что-же мы будемъ ѣсть? Ясти-то что мы будемъ?

– Нема, нема… твердилъ слуга, разводя руками, и началъ что-то доказывать супругамъ, скороговоркой бормоча по сербски.

– Не болтай, не болтай… Все равно ничего не понимаю! махнулъ ему рукой Николай Ивановичъ и спросилъ:– Что-же у васъ есть намъ поѣсть? Ясти… Понимаешь, ясти!

– Овече мясо има… отвѣчалъ слуга.

– Только? А кокошъ? Есть у тебя кокошъ жареный? Это по нашему курица. Печене кокошъ?

– Кокошъ? Нема кокошъ.

– И кокошъ нема? Ну, просадъ тогда. Вотъ тутъ стоитъ какой-то просадъ, ткнулъ Николай Ивановичъ пальцемъ въ карту кушаній.

– Просадъ? Нема просадъ, отрицательно по трясъ головой слуга.

– Да у васъ, у чертей, ничего нѣтъ! Ловко. Рыба по крайней мѣрѣ есть-ли?

– Нема риба.

– Ну, скажите на милость, и рыбы нѣтъ! Рѣшительно ничего нѣтъ. Что-же мы ѣсть-то будемъ?

– Изъ своей провизіи развѣ что-нибудь поѣсть? отвѣчала Глафира Семеновна. – Но ветчину я въ таможнѣ кинула. Впрочемъ, сыръ есть и икра есть. Спроси, Николай, яицъ и хлѣба. Яйца ужъ навѣрное есть. Яицъ и хлѣба. Да хлѣба-то побольше, обратилась она къ мужу.

– Ахъ, вы несчастные, несчастные! покачалъ головой Николай Ивановичъ.

– Вечеръ, господине, ночь, господине… разводилъ руками слуга, ссылаясь на то, что теперь поздно. – Единаесты саатъ (одинадцатый часъ), прибавилъ онъ.

– Ну, слушай, братушка. Яйца ужъ навѣрное у васъ есть. Яѣ…

– Яѣ? Има… Есте, есте.

– Ну, такъ принеси десятокъ яицъ въ врутую или въ смятку, какъ хочешь. Десять яѣ! И хлѣба. Да побольше хлѣба. Понимаешь, что такое хлѣбъ?

– Хлѣбъ? Есте.

– Ну, слава Богу. Да кипятку вотъ въ этотъ чайникъ… И двѣ порціи овечьяго мяса.

– Овечье мясо? Есте.

– И десятокъ яицъ.

Николай Ивановичъ растопырилъ передъ слугой всѣ десять пальцевъ обѣихъ рукъ и прибавилъ: «Только скорѣй».

– Нѣтъ, какова славянская земелька! воскликнулъ онъ. – Въ столичномъ городѣ Бѣлградѣ, въ лучшей гостинницѣ не имѣютъ самовара и въ одиннадцать часовъ вечера изъ буфета ужъ ничего получить нельзя!

Но супруговъ ждало еще большее разочарованіе. Вскорѣ слуга вернулся и хотя принесъ, что отъ него требовали, но овечье мясо оказалось холодное, яйца были сырыя, хлѣбъ какой-то полубѣлый и черствый, а вмѣсто кипятку въ чайникѣ была только чуть теплая вода. Онъ началъ пространно говорить что-то въ свое оправданіе, но Николай Ивановичъ вспылилъ и выгналъ его вонъ.

– Дѣлать нечего! Придется чайничать такъ, какъ въ Парижѣ чайничали! вздохнула Глафира Семеновна вынула изъ сакъ-вояжа дорожный спиртовой таганъ, бутылку со спиртомъ и принялась кипятить воду въ своемъ металическомъ чайникѣ.

Въ комнату вошла заспанная горничная съ цѣлой копной волосъ на головѣ, принялась стлать чистое бѣлье на постели, остановилась и въ удивленіи стала смотрѣть на хозяйничанье Глафиры Семеновны.

– Чего смотришь? Чего ротъ разинула? сказала ей та. – У дикая! прибавила она и улыбнулась.

XI

Утромъ супруги Ивановы долго-бы еще спали, но раздался стукъ въ дверь. Глафира Семеновна проснулась первая и стала будить мужа. Тотъ не просыпался. Стукъ усиливался.

– Николай! Кто-то стучитъ изъ корридора. Ужъ не случилось-ли чего? Встань, пожалуйста, и посмотри, что такое… крикнула она. – Можетъ быть, пожаръ.

При словѣ «пожаръ» Николай Ивановичъ горохомъ скатился съ постели и бросился къ двери.

– Это тамъ? Что надо? кричалъ онъ.

За дверью кто-то бормоталъ что-то по сербски. Николай Ивановичъ пріотворилъ дверь и выглянулъ въ корридоръ. Передъ нимъ стоялъ вчерашній черномазый малецъ въ опанкахъ и подавалъ выставленные съ вечера для чистки сапоги Николая Ивановича, а сзади мальца лежала маленькая вязанка коротенькихъ дубовыхъ дровъ.

– И изъ-за сапоговъ ты смѣешь насъ будить! закричалъ на него Николай Ивановичъ, схвативъ сапоги. – Благодари Бога, что я раздѣтъ и мнѣ нельзя выскочить въ корридоръ, а то я задалъ-бы тебѣ, косматому, трепку! Чертъ! Не могъ поставить вычищенные сапоги у дверей!

Малецъ испуганно попятился, но указывая на вязанку дровъ, продолжалъ бормотать. Слышались слова: «дрова… студено…»

– Вонъ! крикнулъ на него Николай Ивановичъ и, захлопнулъ дверь, щелкнувъ замкомъ. – Вообрази, вчерашній черномазый малецъ принесъ сапоги и дрова и лѣзетъ къ намъ топить печь, сказалъ онъ

– Смѣетъ будить, каналья, когда его не просили! Глафира Семеновна потягивалась на постели.

– Да порядки-то здѣсь, посмотрю я, какъ у насъ въ глухой провинціи на постоялыхъ дворахъ. Помнишь, въ Тихвинъ на богомолье ѣздили и остановились на постояломъ дворѣ?

– Въ Тихвинѣ на постояломъ дворѣ насъ хоть кормили отлично. Мы также пріѣхали вечеромъ и сейчасъ-же намъ дали жирныхъ горячихъ щей къ ужину и жаренаго поросенка съ вашей, отвѣчалъ Николай Ивановичъ. – А здѣсь въ Бѣлградѣ вчера, кромѣ холодной баранины и сырыхъ ницъ, ничего не нашлось для насъ. Тамъ въ Тихвинѣ, дѣйствительно, подняли насъ утромъ въ шесть часовъ, но шумѣли постояльцы, а не прислуга.

– Такъ-то оно такъ, но на самомъ дѣлѣ ужъ пора и вставать. Десятый часъ, проговорила Глафира Семеновна и стала одѣваться.

Одѣвался и Николай Ивановичъ и говорилъ:

– Придется ужъ по утрамъ кофей пить, какъ въ нѣмецкихъ городахъ. Очевидно, о настоящемъ чаѣ и здѣсь мечтать нечего. Самовара въ славянской землѣ не знаютъ! негодовалъ онъ. – Ахъ черти!

Надѣвъ сапоги и панталоны, онъ подошелъ къ электрическому звонку, чтобъ позвонить прислугу и приказать подать кофе съ хлѣбомъ и остановился передъ надписью надъ звонкомъ, сдѣланною по сербски и по нѣмецки и гласящею, кого изъ прислуги сколькими звонками вызывать.

– Ну-ка, будемъ начинать учиться по сербски, сказалъ онъ. – Есть рукописочка. Вотъ вчерашній черномазый слуга, не могшій схлопотать намъ даже бифштексовъ къ ужину, по сербски также называется, какъ и по нѣмецки – келнеръ. Разница только, что мягкаго знака нѣтъ. А дѣвушка – медхенъ по нѣмецки – по сербски ужъ совѣмъ иначе: «собарица».

– Какъ? спросила Глафира Семеновна.

– Собарица. Запомни, Глаша.

– Собарица, собарица… повторила Глафира Ceменовна. – Ну, да я потомъ запишу.

– А вотъ малецъ въ опанкахъ, что сейчасъ насъ разбудилъ, называется: «покутарь». Запомни: «покутарь»… Его надо вызывать тремя звонками, собарицу – двумя, а келнера – однимъ. «Ѣданъ путъ»… Ейнъ маль, по нѣмецки, а по русски: одинъ разъ. Будемъ звонить келнера…

И Николай Ивановичъ, прижавъ пуговку электрическаго звонка, позвонилъ одинъ разъ.

– Погоди. Дай-же мнѣ одѣться настоящимъ манеромъ, сказала Глафира Семеновна, накидывая на себя юбку. – Вѣдь ты зовешь мужчину.

– Повѣрь, что три раза успѣешь одѣться, пока онъ придетъ на звонокъ.

Николай Ивановичъ не ошибся. Глафира Семеновна умылась и надѣла на себя ночную кофточку съ кружевами и прошивками, а «келнеръ» все еще не являлся. Пришлось звонить вторично. Николай Ивановичъ подошелъ къ окну, выходившему на улицу. Улица была пустынна, хотя передъ окномъ на противоположной сторонѣ были два магазина съ вывѣшанными на нихъ шерстяными и бумажными матеріями. Только прикащикъ въ пиджакѣ и шляпѣ котелкомъ мелъ тротуаръ передъ лавкой, да прошла баранья шапка въ курткѣ и опанкахъ, съ коромысломъ на плечѣ, по концамъ котораго висѣли внизъ головами привязанныя за боги живыя утки и куры.

– Посмотри, посмотри, Глаша, живыхъ птицъ, привязанныхъ за ноги, тащатъ! крикнулъ Николай Ивановичъ женѣ и прибавилъ:– Вотъ гдѣ обществу-то покровительства животнымъ надо смотрѣть!

– Ахъ, варвары! воскликнула Глафира Семеновна, подойдя къ окну.

– Да, по всему видно, что это сѣрый, не полированный народъ. – Нy, убей ихъ, а потомъ и тащи. А то безъ нужды мучить птицъ! Однако, кельнеръ-то не показывается.

Николай Ивановичъ позвонилъ въ третій разъ. Явилась черноглазая горничная съ копной волосъ на головѣ, та самая, что вчера стлала бѣлье на постель.

– Собарица? спросилъ ее Николай Ивановичъ.

– Собарица, кивнула та. – Што вамъ е по воли? Заповедите. (То есть: что вамъ угодно? Прикажите).

– Ужасно мнѣ нравится это слово – собарица, улыбнулся Николай Ивановичъ женѣ.

– Ну, ну, ну… сморщила брови Глафира Семеновна – прошу только на нее особенно не заглядываться.

– Какъ тебѣ не стыдно, душечка! пожалъ плечами Николай Ивановичъ.

– Знаю я, знаю васъ! Помню исторію въ Парижѣ, въ гостинницѣ. Это только у васъ память коротка.

– Мы, милая собарица, звали кельнера, а не васъ, обратился къ горничной Николай Ивановичъ.

– Вотъ ужъ ты сейчасъ и «милая», и все… поставила ему шпильку жена.

– Да брось ты. Какъ тебѣ не стыдно! Съ прислугой нужно быть ласковымъ.

– Однако, ты не называлъ милымъ вчерашняго эфіопа!

– Кафе намъ треба, кафе. Два кафе. Скажите кельнеру, чтобы онъ принесъ намъ два кафе съ молокомъ. Кафе, молоко. масло, хлѣбъ, старался сколь можно понятливѣе отдать приказъ Николай Ивановичъ и спросилъ:– Поняли?

– Кафе, млеко, масло, хлѣбъ? Добре, господине, поклонилась горничная и удалилась.

– Сейчасъ мы напьемся кофею, одѣнемся и поѣдемъ осматривать городъ, сказалъ Николай Ивановичъ женѣ, которая, все еще надувши губы, стояла у окна и смотрѣла на улицу.

– Да, но только надо будетъ послать изъ гостинницы за извощикомъ, потому вотъ ужъ я сколько времени стою у окна и смотрю на улицу – на улицѣ ни одного извощика, отвѣчала Глафира Семеновна.

– Пошлемъ, пошлемъ. Сейчасъ вотъ я позвоню и велю послать.

– Только ужъ пожалуйста не вызывайте этой собарицы!

– Позволь… Да кто-же ее вызывалъ? Она сама явилась.

– На ловца и звѣрь бѣжитъ. А ты ужъ сейчасъ и улыбки всякія передъ ней началъ расточать, плотоядные какіе-то глаза сдѣлалъ.

– Оставь пожалуйста. Ахъ, Глаша, Глаша!

Показался кельнеръ и принесъ кофе, молоко, хлѣбъ и масло. Все это было прилично сервировано.

– Ну, вотъ, что на нѣмецкій манеръ, то они здѣсь отлично подаютъ, проговорилъ Николай Ивановичъ, усаживаясь за столъ. – Вотъ что, милый мужчина, обратился онъ къ кельнеру:– намъ нужно извощика, экипажъ, чтобы ѣхать. Такъ вотъ приведите.

– Экипаже? Има, има, господине! – и кельнеръ заговорилъ что-то по сербски.

– Ну, довольно, довольно… Понялъ и уходи! махнулъ ему Николай Ивановичъ.

Черезъ часъ Николай Ивановичъ и разряженная Глафира Семеновна сходили по лѣстницѣ въ подъѣздъ, у котораго ихъ ждалъ экипажъ.

XII

– Помози Богъ! – раскланялся швейцаръ съ постояльцами.

– Добро ютро! – робко произнесъ малецъ въ опанкахъ, который былъ въ подъѣздѣ около швейцара.

Затѣмъ швейцаръ попросилъ у Николая Ивановича на нѣмецкомъ языкѣ дать ему визитную карточку, дабы съ нея выставить его фамилію на доскѣ съ именами постояльцевъ. Николай Ивановичъ далъ.

– Никола Ивановичъ Ивановъ, прочелъ вслухъ швейцаръ и спросилъ:– Экселенцъ? (То есть: превосходительство)?

– Какое! – махнулъ рукой Николай Ивановичъ. – Простой русскій человѣкъ.

– Эфенди? – допытывался швейцаръ. – Официръ? Съ Петроградъ?

– Ну, пусть буду эфенди съ Петроградъ.

Экипажъ, который ждалъ супруговъ у подъѣзда, былъ та же самая карета, въ которой они пріѣхали въ гостинницу со станціи, на козлахъ сидѣла та-же баранья шапка въ длинныхъ усахъ, которая вчера такъ долго спорила съ Николаемъ Ивановичемъ, не принимая русскаго рубля. Увидавъ карету и возницу, супруги замахали руками и не хотѣли въ нее садиться.

– Нѣтъ, нѣтъ! Что это за экипажъ! Неужто вы не могли лучшего намъ припасти! – закричалъ Николай Ивановичъ, обращаясь къ швейцару. – И наконецъ, намъ нужно фаэтонъ, а не карету. Мы ѣдемъ смотрѣть городъ. Что мы увидимъ изъ кареты? Приведи другой экипажъ.

– Не на другой.

– Какъ: не на? Намъ нуженъ открытый экипажъ, фаэтонъ.

– Будетъ фаэтонъ, – сказалъ возница, слыша разговоръ, соскочилъ съ козелъ и сталъ превращать карету въ фаэтонъ, такъ какъ она изображала изъ себя ландо, въ нѣсколькихъ мѣстахъ связанное по шарнирамъ веревками. Онъ вынулъ ножъ, перерѣзалъ веревки и сталъ откидывать верхъ.

– Добре буде. Изволите сѣсти, – сказалъ онъ наконецъ. сдѣлавъ экипажъ открытымъ.

Супруги посмотрѣли направо и налѣво по улицѣ, экипажа другого не было, и пришлось садиться въ этотъ.

Экипажъ помчался, дребезжа гайками и стеклами.

– Куда возити? обратился къ супругамъ извощикъ.

– Семо и овамо, отвѣчалъ Николай Ивановичъ, припоминая старославянскія слова и приспособляясь къ мѣстному языку. – Смотрѣть градъ… Градъ вашъ видити… улицы, дворецъ.

– Градъ позити? Добре, господине.

Проѣхали одну улицу, другую – пусто. Кой-гдѣ виднѣется пѣшеходъ, рѣдко два. Женщинъ еще того меньше. Прошелъ офицеръ въ сѣро-синемъ пальто и такой-же шапочкѣ-скуфейкѣ, гремя кавалерійской саблей – совсѣмъ австріецъ и даже монокль въ глазу на излюбленный австрійскій кавалерійскій манеръ. Онъ посмотрѣлъ на Глафиру Семеновну и улыбнулся.

– Чего онъ зубы скалитъ? спросила та мужа.

– Душечка, у тебя ужъ крылья очень велики на новой шляпкѣ – вотъ онъ должно быть…

– Да вѣдь это послѣдній фасонъ изъ Вѣны.

– Все-таки, велики. Ты знаешь, въ карету ты и не влѣзла въ этой шляпкѣ. Вѣдь каланча какая-то съ крыльями и флагами у тебя на головѣ.

– Выдумайте еще что-нибудь!

Въѣхали въ улицу съ магазинами въ домахъ. На окнахъ – матеріи, ковры, шляпки, мужскія шляпы и готовое платье, но ни входящихъ, ни выходящихъ изъ лавокъ не видать. Прошла черезъ улицу баба, совсѣмъ наша русская баба въ ситцевомъ платкѣ на головѣ и въ ситцевомъ кубовомъ платьѣ. Она несла на плечѣ палку, а на концахъ палки были глиняные кувшины съ узкими горлами, привязанные на веревкахъ. Прошелъ взводъ солдатъ, попался одинъ единственный экипажъ, еще болѣе убогій, чѣмъ тотъ, въ которомъ сидѣли супруги.

– Вотъ тебѣ и маленькая Вѣна! Очень похожа! иронически восклицала Глафира Семеновна. – Гдѣ-же наконецъ дамы-то? Мы еще не видѣли ни одной порядочной дамы.

– А вонъ на верху въ окнѣ дама подолъ у юбки вытряхаетъ, указалъ Николай Ивановичъ.

Дѣйствительно, во второмъ этажѣ выбѣленнаго известкой каменнаго дома стояла у окна, очевидно, «собарица» и вытрясала выставленный на улицу пыльный подолъ женскаго платья. Немного подальше другая такая-же «собарица» вывѣшивала за окно дѣтскій тюфякъ съ большимъ мокрымъ пятномъ посрединѣ.

Выѣхали на бульваръ. Стали попадаться дома съ лѣпной отдѣлкой и выкрашенные не въ одну только бѣлую краску. Зданія стали выше. Прошмыгнулъ вагонъ электрической конки, но на половину пустой.

– Какая это улица? Какъ она называется? спросилъ Николай Ивановичъ у извощика.

– Княже Михаила, а тамо Теразія улица… отвѣчалъ извощикъ, указывая на продолженіе улицы.

Улица эта со своими зданіями дѣйствительно смахивала немножко на Вѣну въ миніатюрѣ, если не обращать вниманія на малолюдность, и Глафира Семеновна сказала: