Текст книги "Огненная дуга
Повести и рассказы"
Автор книги: Николай Асанов
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
1
«В течение 4 июля на фронте ничего существенного не произошло».
Совинформбюро. Вечернее сообщение 4 июля 1943 г.
«В течение ночи на 5 июля на фронте ничего существенного не произошло.
…В районе Белгорода разведчики установили, что на переднем крае противника скапливается для атаки вражеская пехота. Ночью гвардейское минометное подразделение совершило огневой налет и точно накрыло скопление гитлеровцев. Противник понес большие потери, Вражеская атака была сорвана».
Совинформбюро. 5 июля 1943 г.
Бригада тяжелых танков «ИС», вооруженных новыми дальнобойными стодвадцатидвухмиллиметровыми орудиями, которой командовал подполковник Толубеев, расположилась в двух полуразрушенных селах восточнее Прохоровки. Танки были укрыты в колхозных ригах и фермах, в откопанных за ночь капонирах по берегу извилистого оврага с мелкой речушкой внизу, во дворах брошенных жителями домов. Всякое передвижение днем было прекращено: в воздухе постоянно висели немецкие разведывательные самолеты, а уж им-то совсем ни к чему было знать, что в этой военной пустыне, именно здесь замаскировалась крупная танковая часть. Тихо было и в эфире. Прямая телефонная связь поддерживалась только со штабом фронта…
Что таких отдельных соединений – танковых, самоходных пушек, артиллерийских, механизированных пехотных, – подчиненных Главной Ставке, в степи укрылось много, Толубеев мог только догадываться. Ведь его собственная бригада тоже никому не видна. Но это молчание и тишина были похожи на затишье природы перед грозой…
Второго июля командующие фронтами получили предупреждение Ставки Главного Командования, что немцы перейдут в наступление предположительно между третьим и шестым июля.
Третьего июля немцы молчали.
Четвертого никаких изменений не произошло.
Вечером Толубеева вызвали в штаб фронта.
Он уже несколько дней изучал передовые позиции, где можно было ожидать удара немцев. Конечно, им выгоднее всего было ударить в основание Курского выступа со стороны Белгорода с юга и со стороны Орла с севера. На обоих направлениях в их распоряжении были восстановленные железнодорожные пути, шоссейные дороги и подготовленные исходные позиции… Да и сама степь, высохшая до звона, стала отличным плацдармом для тяжелых танков.
Но Толубеев видел и другое: никогда еще не было столько орудий во всех эшелонах обороны, столько гвардейских минометов, столько противотанковых расчетов, столько, наконец, войск, приготовившихся встретить противника и огнем и штыком. А внешне степь казалась пустынной, безлюдной, только линии замаскированных траншей, противотанковых рвов и ловушек, минные поля, одиночные ячейки противотанковых расчетов показывали, как густо заселена эта степь, в каком страшном напряжении живут люди, каким ожесточенным может стать будущее сражение.
Толубеев подъехал к штабу глубокой ночью. Шофер остановил машину возле шлагбаума, высадил Толубеева и съехал в овраг. Там, под накатом, присыпанным землей, стояло уже довольно много машин. По поселку, где устроился штаб, на машинах не разъезжали, чтобы не привлечь внимания разведывательных самолетов.
Толубеев прошел к начальнику разведотдела. Под яркой маленькой лампочкой с трепещущим, бьющимся, как будто живым, светом сидел полковник Кристианс.
Он протянул сухую холодную руку, уныло сказал:
– Если разведчики сегодня ночью не добудут языка, хоть сам иди в разведку! Сидим с закрытыми глазами. – И переменил разговор – Как Вита Арвидовна? Привыкла к форме?
– К особистам она никак не может привыкнуть! – проворчал Толубеев. – Понравилась, что ли, кому-то из начальства. Сначала стали перетягивать в штаб, я было прикрикнул, тогда прислали особиста, тот чуть ли не с пристрастием принялся допрашивать, почему говорит с акцентом да кто произвел в офицеры иностранку…
– Я этому особисту шею сверну! – угрюмо сказал Кристианс. Он записал что-то в блокнот. Толубеев успокоился. Ему действительно было противно это штабное заигрывание с его женой, а особист – просто глуп. Но Кристианс этого не забудет. Нервы у всех и без того напряжены, а какой-то болван разыгрывает сверхбдительность. Сползал бы в немецкие окопы да притащил языка, если уж так руки чешутся…
Кристианс, как видно, приехал надолго. В комнате начальника отдела была уже поставлена вторая койка, на маленьком столике – два стакана, две бритвы, под койкой чемодан. Кристианс уловил взгляд Толубеева, брошенный в отведенный для сна угол, сказал:
– До конца операции буду здесь. Начальник ушел к командующему, просил, если явитесь без него, обождать.
Он шагнул к койке, достал из чемодана плитку шоколада и пачку московского «Казбека». Вернулся к столу:
– Это вам и Вите Арвидовне. Да не я, не я, генерал послал.
Толубеев спрятал подарки в планшет.
Вернулся начальник отдела. Поздоровался хмуро.
Толубеев понимал, что все в штабе измучены ожиданием. Ощущение примерно такое: над тобой висит гиря, а веревка, на которой она подвешена, постепенно расползается, одна прядь, вторая, третья. Но когда она упадет, эта гиря?
Резко звякнул телефон. Начальник отдела торопливо схватил трубку.
– Взяли? Когда? Где? Перескажите устно показания! Пленного потом доставить мне. Что? – послушал немного, положил трубку, снова поднял, попросил: – Соедините с командующим. – Подождал, заговорил: – Докладывает седьмой. Только что взяты пленные минеры противника. Во всех немецких частях прочитан приказ Гитлера о переходе в наступление в три часа пятого июля, в понедельник. Задача: отрезать, окружить и уничтожить советские войска на Курском выступе. Гитлер приказал коротко: «Немецкий Сталинград». Пленного скоро доставят. Ефрейтор Бруно Формелло. Вместе со своим взводом был направлен проделать прохода в минных полях, прикрывающих немецкую оборону… Да, это неопровержимо. Наши разведчики проверили показания ефрейтора, – немцы действительно снимали мины на своем поле…
Он вздохнул с каким-то облегчением, как будто то, что должно было теперь, начаться, казалось ему более легким, чем само ожидание. А начаться должно было одно из самых великих сражений, в котором погибнут десятки тысяч людей, и было еще неизвестно, чья чаша весов перетянет…
– Ну, вот и дождались! – все так же удивительно весело сказал он, поглядывая на Толубеева и Кристианса с улыбкой. – Да, Владимир Александрович, вот ваша диспозиция. – Он достал из сейфа карту и передал Толубееву. – А сейчас мы попытаемся смешать карты господам немецким генералам. Прошу – за мной. Начинается совещание у командующего!
2
«С утра 5 июля наши войска на Орловско-Курском и Белгородском направлениях вели упорные бои с перешедшими в наступление крупными силами пехоты и танков противника, поддержанных большим количеством авиации. Все атаки противника отбиты с большими для него потерями, в отдельных местах небольшим отрядам немцев удалось незначительно вклиниться в нашу оборону.
По предварительным данным, нашими войсками на Орловско-Курском и Белгородском направлениях за день подбито и уничтожено 586 немецких танков, в воздушных боях и зенитной артиллерией сбито 203 самолета противника.
Бои продолжаются».
Совинформбюро. 5 июля 1943 г.
Совещание у командующего фронтом окончилось в 1.30. Командиры резервных частей торопливо разъезжались по своим штабам. Шла томительная ночь пятого июля…
Подполковник Толубеев попросил у командующего фронтом разрешения выехать на передовые позиции армии, которой была придана его бригада. Возможно, на этом именно участке фронта придется сражаться и ему…
Юркий броневичок, подарок Горьковского завода, доставил его к месту назначения. Только начинало светать, когда Толубеев, оставив броневик в расположении танкистов. направился в штаб дивизии. Первые птицы подавали робкие голоса, купались в росе, свисавшей, тяжелыми ртутными каплями с каждой травинки, с каждой ветки на лесопосадках. Толубеев шел за провожатым и думал о том, что через час, не более, воздух содрогнется от артиллерийского грома, птицы замолкнут, роса осыпется на землю, и в этот жаркий день всем захочется пить, а степь будет полна огнем и дымом, и нигде ни капли воды…
Провожатый сержант спрыгнул в траншею, и Толубеев, следя за ним, шел таким же кошачьим шагом, будто провожатый боялся разбудить немцев, которые спали или, скорее, готовились к предстоящему бою совсем недалеко от русских позиций, в такой же земляной траншее.
Точно так же готовились к бою и русские пехотинцы, чутко прислушиваясь к грозной тишине. Особенно много тут было бронебойщиков со своими длинными ружьями. Они уже знали, что Гитлер пригнал под Курск новые танки «Тигры», читали еще несколько дней назад «Наставление» по борьбе с ними. В «Наставлении» этот новый немецкий танк был даже изображен, хотя самой машины никто из них еще не видал. Но они уже воевали с немецкими танками под Сталинградом и знали, что любая железная махина, как бы ее ни называли немцы, останавливается от умелого выстрела, и взрывается, и горит. И сейчас терпеливо ждали этой встречи, укрываясь поглубже в земле, исконном убежище солдата…
Толубеев прикинул мысленно, как глубоко эшелонирована оборона на этом танкоопасном направлении, и подивился: но примерным его расчетам получалось, что противотанковые средства обороны уходят в глубину километров на десять, а там уже стоят танковые корпуса, противотанковые самоходные пушки, тяжелая артиллерия, резервные части всего Степного фронта и вся эта военная мощь готова к бою в первые же часы, если немцам удастся прорваться сквозь первые линии обороны фронта.
В штабе дивизии никого, кроме дежурных офицеров, не оказалось. Во всех частях читали приказ Главнокомандующего, проводили партийные и комсомольские собрания, заканчивали инструктаж по борьбе с новыми танками гитлеровцев. Дежурный предложил Толубееву чаю, намекнул, что можно бы еще вздремнуть минут тридцать, но Толубееву ничего не хотелось.
Начали возвращаться офицеры. В блиндажи они не торопились, стояли в траншеях и укрытиях, поглядывая на небо, теперь уже резко голубевшее над головой, но еще белое на горизонте. И в тот же миг над головами пронесся первый вздох боя.
Это было «упреждение», о котором говорилось в кабинете командующего. Вся артиллерия русских войск открыла мощный огонь по немецким позициям, где в эту минуту заводили танки, строили для атаки батальоны, рассаживали по бронетранспортерам автоматчиков, что должны были прорываться следом за танками через советские позиции. И в тот же миг над головами русских солдат и офицеров пошли волна за волной пикирующие бомбардировщики, истребители, тяжелые самолеты, и в расположении противника, за час до начала им спланированного наступления, раздались бомбовые удары, слившиеся в общий гром с орудийной стрельбой, с разрывами «катюш», с лаем тяжелых и легких минометов.
– Начали! – сказал невысокий плотный генерал, командир дивизии. – Отлично начали! – повторил он. И добавил – Главное, светло, немцы видят, что у них происходит. Кое у кого такой пейзаж отобьет охоту к атаке… – И приказал – Товарищи офицеры, по местам! – Повернулся к Толубееву – Прошу вас, товарищ подполковник, на мой КП. Там обзор отличный…
Наблюдательный пункт расположился на невысоком кургане, насыпанном, вероятно, еще скифами над могилой своего вождя. Таких курганов тут было несколько, и немцы, конечно, пристреляли их, но саперы дивизии ухитрились врезаться в курган сбоку и пробились в верхнюю каменную камеру кургана, где когда-то был захоронен скифский вождь, его слуги и жены. В амбразурах кургана стояли несколько стереотруб, на спицах, вбитых в стенку, висели бинокли, в углу, на столике, стояли телефоны полевой связи, возле которых дежурили телефонисты.
Артиллерийско-бомбовый удар советских войск все продолжался, а немцы с методическим упорством ждали сигнала к наступлению. Ведь сам Гитлер сказал им, что утром начнется последнее решительное сражение за русские просторы, которое окончится их сокрушающей победой, и русские наконец-то побегут за Урал, где и погибнут на веки вечные…
И вдруг Толубеев увидел в стереотрубу далекие клубы пыли, как будто катившиеся от горизонта к советским окопам, увидел вспышки огня в этих клубах и как-то даже спокойно сказал:
– Танки!
Это и было спокойствие после долгого нервного напряжения.
Командир дивизии отдал несколько распоряжений. Впрочем, наступающую железную орду видели со всех наблюдательных пунктов дивизии и из всех окопов и противотанковых ячеек, вынесенных вперед.
– А вот и «тигры»! – сказал Толубеев, глядя в пыльное марево впереди.
Легкие танки противника, выступившие первыми, вдруг развернулись в обе стороны, и в вершину наступающего клина выдвинулись массивные, окрашенные в оливковый цвет пустыни тяжелые танки «тигр». Было непонятно, почему их не перекрасили в более сливающийся с местностью зеленый цвет, может быть, танкисты «тигров» до последнего часа не знали, что их отправляют не в пустыню к Роммелю, а в среднерусские степы к генералу фон Шмидту? А может быть, Гитлер лишь в самые последние часы перед сражением решил бросить на стол этот свой козырь?
Эти машины были длиннее и шире средних и легких танков. И орудия их оказались длиннее, крупнее калибром. Но самым страшным для солдат зрелищем была кажущаяся неуязвимость «тигров». Уже сотни орудий стреляли по ним, а они все приближались с каким-то противоестественным спокойствием, словно снаряды отскакивали от них, как камни от железной стены. Толубеев знал, что лобовая броня этих машин была доведена до четырехсот миллиметров и снаряды из привычных противотанковых орудий действительно не могут пробить ее, но он знал и другое: кумулятивные снаряды и бронебойные снаряды новых орудий будут дырявить эти чудовища, как только они повернутся к орудийным позициям бортовой броней…
Но пока танки шли в лоб, расстреливая артиллерийские позиции русских.
Справа от наблюдательного пункта стояла замаскированная батарея новых противотанковых орудий лейтенанта Калинина. В течение этих дней подготовки Толубеев был у Калинина не один раз. Он знал, что сейчас Калинин, тщательно замаскировавший свои орудия, готовится к встрече с «тиграми». Они договорились, что Калинин не станет демаскировать свою батарею, если не появятся «тигры». Против легких немецких танков должны были действовать две другие батареи, разместившиеся слева и справа от батареи Калинина. И Толубеев ждал, выдержит ли Калинин в эти первые минуты боя…
«Тигры» все приближались. За ними шли гусеничные бронетранспортеры, набитые солдатами, как стручки гороха зернами. Следом, понемногу отставая, бежали автоматчики. Батарея Калинина молчала.
– Огонь! – негромко скомандовал генерал.
Но раньше, чем вступила в бой батарея новых противотанковых орудий, танки встретились с бронебойщиками. Эти бесстрашные люди, закопавшиеся по двое со своими длинными ружьями, похожими на дедовские пищали, выждали, когда танки поравнялись с их земляными гнездами, и открыли огонь по бортовой броне «тигров». Пулеметчики, выдвинувшиеся вперед, ударили из пулеметов по бронетранспортерам и автоматчикам. В этот миг заговорили пушки батареи Калинина.
Толубеев увидел, как вспыхнул огонь на броне переднего «тигра». Танк все еще шел, а снаряд как бы ввинчивался в его броню, затем показалась вспышка синего огня, что-то гулко охнуло, раздался взрыв, и танк замер. Никто не выскочил из него.
Второй «тигр» на видимом пространстве вспыхнул от пули бронебойщика. Так же вспыхнул и третий. Но танки шли все гуще и гуще.
Высокая железнодорожная насыпь, к которой прижал свою батарею Калинин, не давала немцам возможности взять ее в лоб. И они пошли в обход.
Сначала на батарею обрушились десяток танков и два десятка бронетранспортеров. Калинин ввел в бой третье орудие. Перед его позицией горели уже шесть танков, но немецкие автоматчики, подвезенные на транспортерах, ринулись в атаку. Калинин перенес огонь на лощину, в которой они сгруппировались, и рассеял атакующий батальон. Тогда немцы бросили на Калинина еще пятнадцать танков. И только тут батарея Калинина заговорила во всю мощь. Перед позицией батареи горели уже четырнадцать танков…
Немецкие автоматчики залегли в лощине.
Толубеев вытер пот со лба и взглянул на часы: прошло пятнадцать минут.
Он посчитал остановленные батареей Калинина танки и сказал:
– Товарищ генерал, лейтенанта Калинина следовало бы представить к ордену…
– Если мы уцелеем! – меланхолически сказал генерал.
«Если мы уцелеем!» – Толубеев взглянул налево и понял, о чем подумал генерал: слева от кургана в глубину советской обороны, оставляя за собой горящие танки и бронетранспортеры, врывалась еще одна колонна немецких танков.
Как только «тигры» скрылись за лесными посадками, на прорванной передовой началась отчаянная стрельба из пулеметов, автоматов и винтовок. Тотчас же присоединился басистый рык минометов. Толубеев с чувством облегчения заметил, что немецкая пехота, сопровождавшая танки, залегла. Через линию обороны прорвались только бронетранспортеры, шедшие вслед за танками.
– Мы еще поживем! – весело воскликнул он, показывая генералу на правую линию обороны.
Генерал прильнул к стереотрубе.
В этот миг над полем боя появились вертящиеся карусели самолетов.
Их было несколько. Это были «этажерки», из перемешавшихся «слоев». Внизу, как можно было различить, кружились немецкие бомбардировщики, видно, вызванные танками на помощь. Над ними в несколько слоев крутились истребители, и советские и немецкие. То одна, то другая машина, клюнув носом, устремлялась к земле. Бомбардировщики, летевшие с тяжелым грузом бомб, взрывались на тех же бомбах, которые не успели сбросить. Истребители, сбитые в бою, падали подобно подбитым птицам, вращаясь вокруг оси и нелепо роняя отрывающиеся крылья. И еще одно заметил Толубеев: самолетов с черными крестами, падающих перед ним, было больше.
Но какая-то часть самолетов прорвалась к советским позициям, и курган вдруг всколыхнуло, словно началось землетрясение, которое Толубеев пережил мальчиком в Крыму. Он еще успел подумать, что «второй снаряд в ту же воронку не падает, вторая бомба рядом не ложится!» – как страшный взрыв обрушил на него потолок, а может быть, это встал дыбом пол, и он потерял сознание.
Очнулся он оттого, что молоденький связист надтреснутым голосом умолял его, встряхивая за плечо:
– Товарищ подполковник, очнитесь! Очнитесь! Генерала убило!
Толубеев встал и привалился к стене, так как пол под ним все раскачивался, как палуба штормующего судна. Генерал лежал рядом с амбразурой, и лицо у него было удивительно спокойное. На левой стороне гимнастерки темнело медленно расплывающееся пятно. Возможно, он был так спокоен потому, что не успел увидеть ни воздушную карусель, ни прорвавшихся танков. Если это так, то Толубеев мог только позавидовать покойному.
Наконец до него дошел смысл причитаний связиста, который все тем же дребезжащим голосом продолжал:
– Со штабом связи нет. Рация наша разбита. Санбат не отвечает. Полки просят указаний. Я никому не говорил, что генерала убило…
Он и сейчас, в бою, был исполнен уважения к своему убитому начальнику. Он не говорил: «Генерал убит», он мог только сказать: «Генерала убило». Толубеев, держась за стену, подошел к зуммерившему телефону.
– Говорю по поручению первого, Толубеев. Доложите обстановку в хозяйстве!
Звонили с правого крыла дивизии. Во время первой танковой атаки полк сильно потеснили, но потом положение восстановилось. Прорвавшиеся на стыке между вторым и третьим полком немецкие танки, по-видимому, наткнулись на штаб. Сейчас все прорвавшиеся глубоко танки уничтожены, но связные, посланные в штаб, не возвратились. В поселке, где размещался штаб, слышна стрельба. На выручку туда брошен батальон из резерва и две самоходных пушки.
Левофланговый полк, неся потери, отступил на вторую линию обороны. Бой продолжается на улицах населенного пункта. Немецкие танки и автоматчики пытаются отсечь деревню, но артиллеристы действуют успешно, сожжено и подбито много танков и бронетранспортеров противника.
В проеме кирпичной кладки появился запыленный связист. Он откозырял незнакомому офицеру, посмотрел на убитого генерала, сказал:
– Связь со штабом дивизии восстановлена. Штаб перебазировался в Яблоневку. Там был бой. Есть убитые и раненые.
Подойдя к столу с телефоном, взял трубку, подул в нее, тихо сказал:
– «Маргаритка», я «Тюльпан». С вами будут говорить, – и протянул трубку Толубееву.
Толубеев услышал знакомый голос начальника штаба дивизии.
– Толубеев слушает. Генерал убит, – раздельно произнес он.
Начальник штаба помолчал, что-то сказал в сторону, наверно, тем, кто окружали его, потом снова заговорил в трубку:
– Принимаю командование на себя. Вас разыскивает Васильев, приказано вернуться во вверенную часть. Ваш броневик в танковом резерве. Связист вас проводит. Кратко доложите, как положение на КП?
– Два прямых попадания бомбы, но работать можно.
– До свидания, товарищ подполковник. Если повезет, еще увидимся!
«Да, если повезет! Всего полчаса назад об этом говорил генерал».
Толубеев позвал связиста и вышел в узкую траншею, что вела в тыловые порядки войск.
3
«В течение 6 июля наши войска на Орловско-Курском и Белгородском направлениях продолжали вести упорные бои о крупными силами танков и пехоты противника. Наступление противника поддерживалось большим количеством авиации.
На Орловско-Курском направлении все атаки противника отбиты с большими для него потерями.
На Белгородском направлении противнику, ценой больших потерь, удалось незначительно продвинуться на отдельных участках.
По неполным данным, нашими войсками на Орловско-Курском и Белгородском направлениях за день боев подбито и уничтожено 433 немецких танка. В воздушных боях и зенитной артиллерией сбито 111 самолетов противника. Взято в плен 22 немецких летчика».
Совинформбюро. 6 июля 1943 г.
Толубеев внимательно прослушал всю сводку и все боевые эпизоды, включенные в нее. О появлении в боях новых немецких танков «тигр» и «пантера» ничего не говорилось. Если бы он сам не видел, как артиллеристы лейтенанта Калинина расстреливали это «чудо немецкой техники» вчера утром, он мог бы подумать, что ни немцы, ни мы не ввели в продолжающийся бой никакого нового вооружения. А может быть, это дезинформация для немцев? Вы, мол, выпустили на поле боя целый зверинец, а мы этого даже не замечаем, бьем и «тигров» и «пантер», как зайцев? Но ведь мы сообщаем всему миру, что немцы все-таки потеснили нас на Белгородском направлении? Однако и сами немцы ни слова не сказали о своем начавшемся наступлении. Сводка немецкого командования тоже лежала на его столе, – Кристианс позаботился, – но в ней не было ни слова о боях на Брянском направлении, как они именовали этот участок фронта…
Ночью в бригаде объявили «готовность № 1». Это означало, что немцы наращивают свои силы. Вероятно, им пришлось в первые же сутки боя ввести многие из резервных частей, которые были приготовлены не для прорыва, а для развития наступления. Внутренняя фронтовая сводка называла новые дивизии и танковые корпуса, опознанные в боях в ночь на шестое.
А успехи у немцев пока что небольшие: у Томаровки они продвинулись на шесть-восемь километров и вклинились во вторую линию обороны. Орловская группа немецких войск, пытавшаяся прорваться на Поныри, успеха не имела.
За эти двое суток Толубеев спал от силы три часа, но вот странно: чувствовал себя бодрым, сильным. Даже вчерашняя контузия не отозвалась. Он понимал, конечно, что потом, когда это затяжное сражение окончится, он, если уцелеет, доставит хлопот госпитальным врачам. Сейчас он жил нервным напряжением, как и всякий солдат во время боя.
Он вышел из спрятанного в зарослях полевого укрытия. Танки по-прежнему невидимы. Немецкие самолеты пока что обходили эту полупустыню стороной, у них было много дела и на линии фронта. Иногда лишь вырывался гонимый советским истребителем «юнкерс» или «фокке» и удирал, прижавшись почти к самой земле, или падал, оставляя за собой черный шлейф дыма. Не только стрелять по самолетам, но и появляться на дорогах, полянах, на берегу оврага строго запрещалось.
Толубеев прислушался: тяжелый гул сражения доносился равномерно, и то там, то здесь по горизонту поднимались черные столбы дыма.
В первые дни войны он, услышав где-то канонаду боя, рвался туда со всем нетерпением молодости. Ему казалось, что он просто обязан быть там, где погибают его товарищи. Теперь же он хладнокровно высчитывал, когда может наступить момент, в который пригодится он со своими танками. И если гул сражения не передвигается с юга на север, это означает, что он должен спокойно ждать, учить своих людей главному искусству войны – выдержке, – ведь многие из них впервые принимают участие в бою.
Он не спеша шел через лесопосадку, придирчиво вглядываясь в маскировку танков, в лица солдат, так же, как и он, прислушивавшихся к рокоту ближнего боя, здоровался с ними и проходил дальше. Все шло как будто нормально, люди отдыхали посменно и готовились к бою.
Возвращаясь, он опять увидел сквозь ветви деревьев воздушный бой. И хотя всем спрятавшимся в этом лесу хотелось разглядеть подробности боя, никто не выскочил из-под деревьев и не нарушил маскировку, а немецкий самолет – это был «мессершмитт» – стремительно уходил от нашего истребителя на запад, в сторону Белгорода.
В штабном блиндаже тихо зуммерил телефон, кто-то спокойно отвечал на вызов, и Толубеев снова подумал: «Научились воевать! Никто не кричит, не паникует, не грозит, не ругается! И хотя у всех нервы напряжены до крайности, держатся люди отлично! Ну, теперь берегись, господин Гитлер! Ни уничтожить нас, ни запугать ты не смог!»
Он шагнул в открытую дверь блиндажа. Начальник штаба поднялся, офицеры приветствовали командира весело и непринужденно и снова обратились к своим делам: они знали, что Толубеев не любит бестолочи и суеты.
Начальник штаба сказал:
– Вита Арвидовна просила вас позвонить: привезли новых пленных.
Телефонист затараторил на своем сигнальном языке: «Пчела», «Пчела», вас вызывает «Улей»! – и передал трубку подполковнику. И тотчас же послышался милый голос Виты, от которого волна нежности хлынула к сердцу. Но говорила она деловито, чуть щеголяя этой служебной подчиненностью.
– Товарич подполковник, привезли нескольких пленных танкистов с «тигров» и летчика. Полковник Кристианс просил вас познакомиться с их показаниями…
«Она еще долго, может быть, всю жизнь будет говорить с этим акцентом, – подумал он. – Но ее „товарич“ звучит теперь так же естественно, как и у каждого из нас „товарищ“. И она привыкнет к своей новой стране и будет делить с нею все ее радости и горести…» – и вдруг поймал себя на том, что ему хочется сказать вслух: «Если мы уцелеем…».
Это была слабость, недопустимая, опасная, потому что он тем самым как бы примеривал все беды войны к ней, к Вите, такой хрупкой и слабой, и эти беды становились огромными, непереносимыми, какими никогда не казались относительно его самого, его солдат и офицеров. И снова, в какой уже раз, посетовал на себя: почему не оставил ее в Москве? Тогда ему было бы легче здесь…
Пункт опроса пленных, которых привозили в штаб бригады по распоряжению Кристианса «для знакомства с настроениями», как любил полковник говорить, – находился в полутора километрах от лесопосадок, в полуразрушенном доме отдыха. Подъезд к нему разрешался только со стороны шоссе, с востока, чтобы скрыть от случайного взгляда расположение танкового полка. Но подполковник предпочитал пешую прогулку по руслу речки и оврагу, где в зарослях лещины и терновника мог затеряться не только пешеход, но и всадник. И Толубеев нырнул в зеленую прохладу.
В бывшей столовой дома отдыха – низком приземистом отдельном здании – под охраной лежали на охапках сена и сидели на скамейках вдоль стен несколько десятков пленных. Они уже отвоевались и чувствовали себя в относительной безопасности. Правда, к гулу самолетов они прислушивались со страхом.
На дворе, под густолистым дубом мирно стояла полевая кухня, и они поглядывали сквозь распахнутые двери туда с надеждой и любопытством. Некоторые были в плену уже второй и третий день и знали, что русские пленных не бьют, не расстреливают и даже кормят, а новички, которые еще не очень верили в эти толки, сейчас напряженно ожидали, что будет с ними дальше: расстрел или… обед?
Подполковник прошел в маленький деревянный домик, где Вита опрашивала пленных.
Рядом с Витой сидела Лидия, записывавшая показания длиннолицего немца в прожженном до дыр мундире. Вита переводила фразу за фразой. Сержант, охранявший пленного, прислушивался к переводу, склонив голову набок. Толубеев подумал: «Солдатская почта! Вернувшись с дежурства, сержант порасскажет кое-что однополчанам. А этот гитлеровец так напуган, что сержанту будет что рассказать!»
Завидев офицера с большим чином, гитлеровец вскочил так стремительно, что сержант сдернул с шеи автомат. Вита и Лидия улыбнулись: одна – доверчиво-радостно, другая снисходительно, как будто подтверждая: «Я же говорила, что все будет в порядке!»
– Продолжайте! – приказал он.
Вита доложила: Курт Блюме, унтер-офицер тридцать пятого танкового полка. Взят в плен сегодня утром неподалеку от Томаровки.
– Садитесь! – приказала она пленному. И когда тот, боязливо оглядываясь на русского офицера, сел, сказала – Я слушаю.
Немец заговорил быстро, страстно. Как видно, он очень хотел убедить эту женщину-комиссара в офицерской форме с погонами младшего лейтенанта, а вместе с нею и всех других, в своей искренности.
Вита сухо переводила:
– Он говорит, что их четвертая танковая дивизия стояла в пятидесяти километрах от фронта. Офицеры говорили, что их новые танки «тигр» будут направлены в прорыв, когда русские побегут, и будут преследовать отступающих до тех пор, пока не соединятся с танковым клином, наступающим со стороны Орла. Тогда они повернут на запад, чтобы рассечь окруженные части и устроить русским «котел»… – тут она запнулась, посмотрела на Лидию – Что такое «котел»? Это русское слово?
– Окружение, – усмехнулся Толубеев.
– А, знаю, «Сталинград»! – Вита кивнула.
Пленный опять заговорил. Вита методически переводила фразу за фразой.
– Унтер-офицер говорит, что видел у командира полка Штромера карту, на которой была схема немецкого наступления. Место встречи танковых соединений – Курск. Затем один клин вырывается на северо-восток в направлении Москвы, а четвертая дивизия ликвидирует «котел».
– Как он попал в плен? – спросил Толубеев.
Вита перевела вопрос. Пленный замялся.
Вита повторила вопрос.
Тогда пленный вдруг взорвался. Толубеев понял, что он ругает свое командование. Вита усмехнулась, стала переводить:
