355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Николай Асанов » Огненная дуга
Повести и рассказы
» Текст книги (страница 10)
Огненная дуга Повести и рассказы
  • Текст добавлен: 11 апреля 2017, 01:00

Текст книги "Огненная дуга
Повести и рассказы
"


Автор книги: Николай Асанов


Жанр:

   

Военная проза


сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Унтер-офицер зол. Вместо того чтобы послать их в прорыв, их послали прорывать, – так это говорится? – обратилась она к Лидии. – Он считает, что это был обман. Прорыв должен был открыться еще вчера, а сегодня они были брошены на Томаровку, перед которой уже было, как это? Да, сто тысяч тонн горевшего железа. Нет, горелого железа. Командиры говорили, что великий немецкий танк не пробиваем русскими пушками, а в танк командира полка Штромера попал снаряд и сразу заклинил башню. Штромер приказал унтер-офицеру прикрыть его танк, повернувшись лобовой броней к русским, пока он со своим экипажем исправит повреждение. Унтер-офицер повернул танк, и тут в бортовую броню ударил снаряд, – какой? – спросила она у немца, – да, зажигающий! Он сделал такой удар, что ввертелся, как черт, в броню… Разве черт вертится? – беспомощно спросила она у Толубеева. Тот ответил: – Кумулятивный снаряд, ты же видела их действие! – О, я, я, – вертящийся черт! В танке вспыхнул пожар, и они выскочили в окоп. Тут танк Штромера тоже вспыхнул, он не знает, как это произошло, грохнул взрыв, и все для тех кончилось. Тогда они переползли в оставленную русскими траншею и пошли по ней с поднятыми руками, пока не наткнулись на русских, которые взяли их в плен.

Пленный молчал, глядя на свои обожженные и плохо перевязанные руки. Толубеев сказал:

– Отправьте его в полевой госпиталь. И скажите об этом, а то он решит, что его ведут расстреливать.

Вита перевела. Пленный удивленно взглянул на нее, потом вдруг поверил, с благодарностью посмотрел на Толубеева, но тот уже расспрашивал другого пленного.

Этот пленный оказался летчиком. Толубеев подумал: Кристианс отправил его к нам для разнообразия. Действительно, показания пленных танкистов были удивительно похожи. На танки «тигр» немецкие командиры посадили «элиту». Тут были и эсэсовцы, и отличившиеся в прежних боях водители, и командиры других немецких танков. В плену они выглядели все одинаково испуганными, держались униженно и ничем не напоминали прежних победителей Европы, какими выглядели, даже попав в плен, в первый период войны. И больше всего их пугало то, что все расчеты их командования, все утверждения Гитлера и его знаменитый приказ о «решительном наступлении», все оказалось мыльной пеной, жидкой волной, разбившейся о неприступную оборону русских. Они уже не верили или утверждали, что уже не верят Гитлеру…

Летчик был подавлен так же, как и танкисты. Но показания его были интереснее.

Обер-лейтенант Гофман получил приказ вести воздушную разведку в ближнем тылу русских. Дважды, а то и трижды в день он пролетал от белгородского фронта до орловского, там, на своем аэродроме, отдыхал и отправлялся обратно. Командование приказало ему особенно следить за «пробками» на тыловых дорогах, за отступлением разбитых подразделений советской армии. Утром восьмого июля его сбил советский истребитель.

Обер-лейтенант выбросился на парашюте и попал в плен.

Он показал, что когда к вечеру седьмого июля, на третий день немецкого наступления, сообщил начальнику разведки о том, что никаких «пробок» на тыловых дорогах русских не наблюдается, что все движение направлено не в тыл, а к фронту, то полковник, принимавший его рапорт, затопал в бешенстве ногами, упрекнул его в трусости: «Вы летаете не над дорогами, а над степью, чтобы вас не сбили русские зенитчики!» – и приказал вылететь на рассвете: «Может быть, русские отводят свои войска тайно, ночью? Тогда на рассвете вы еще успеете заметить их передвижение…» Этот вылет на рассвете восьмого оказался для летчика последним…

До обеда Толубеев опросил еще десяток пленных, но это уже было повторение пройденного: боязнь русской артиллерии; кумулятивный снаряд; уязвимость «тигров» и самоходных пушек «фердинанд», о которых говорилось, что они несокрушимы…

В два часа приехал Кристианс. Они спустились в заросшую кустарником балку к речке. Кристианс, поплескав холодной водой на лицо, вдруг сказал:

– А вы ведь знаете, Владимир Александрович, зачем я приехал?

– Так точно, товарищ полковник! Когда?

– Одиннадцатого-двенадцатого. Немцы продвинулись уже на тридцать километров. Решающее сражение, по-видимому, произойдет где-то в районе Прохоровки. Есть приказ Ставки, изматывать противника до этого дня, а потом перейти в наступление. В штабе фронта готовят новую дислокацию. Начальник штаба просил передать: ваша бригада тяжелых танков будет поставлена на решающее направление в острие наступающего танкового клина…

Толубеев ждал, что он еще скажет, но Кристианс снял гимнастерку и рубашку и поливал холодной водой сухое, поджарое тело…

Глава четвертая. Победу готовят затемно…
1

«Гитлеровская ставка промолчала о результатах первого дня крупного наступления немецких войск, начатого ими утром 5 июля на Орловско-Курском и Белгородском направлениях. 6 и 7 июля гитлеровское командование решило из „Савла превратиться в Павла“, из наступающей стороны превратиться в обороняющуюся, заявив, что наступление ведут не немцы, а Красная Армия.

Почему гитлеровская ставка вынуждена прибегнуть к этому трюку?

…новое немецкое наступление не застало наши войска врасплох. На обоих направлениях третий день идут ожесточенные бои, в ходе которых наши войска уничтожили до 30 000 солдат и офицеров, подбили и уничтожили 1539 танков и сбили 649 самолетов противника. Наши войска прочно удерживают занимаемые рубежи. Только на некоторых участках Белгородского направления противнику, ценой огромных потерь, удалось незначительно вклиниться в нашу оборону…».

Совинформбюро. 7 июля 1943 г.

Никогда до сих пор в печати ее появлялось столь откровенного высказывания. Обходились лозунгом: «Победа будет за нами!» А сегодня объявляли всему миру, что это последняя попытка Гитлера выиграть войну и она провалилась в первый же день.

– О, тут есть о нас! – сказала Вита, читавшая сводку через плечо мужа. – Смотри!

Он оторвался от сообщения Главнокомандования и посмотрел на первый раздел сводки. Там сообщалось:

«На Орловско-Курском направлении наши войска в течение всего дня вели бои с наступающим противником. На участке Н-ского соединения группы вражеских танков, численностью от восьмидесяти до ста машин каждая, непрерывно штурмовали советские укрепления, пытаясь прорвать наш фронт. За танками следовали крупные силы немецкой мотопехоты. Наши войска отбили все атаки противника и прочно удерживают свои позиции. На отдельных участках несколько групп немецких танков, по 15–30 машин, прорвались через боевые порядки наших частей в глубину обороны. К исходу дня все прорвавшиеся танки были уничтожены. Среди подбитых и уничтоженных немецких танков более сорока танков типа „тигр“».

– Почему ты думаешь, что это о нас?

– Милый Вольёдя, но ведь о «тиграх» упоминается впервые!

Да, о «тиграх» упоминалось впервые. И это тоже наводило на размышление. Следовательно, новое оружие против этих пугающих, стреляющих и давящих все живое самодвижущихся металлических коробок признано настолько эффективным, что о нем, конечно, не называя его, уже можно объявлять вслух. А если это так, то немецкая похвальба любым «сокрушающим», «грозным», «тайным» оружием уже не будет приниматься с испугом, и, может быть, даже союзники поймут, что им пора вступать в эту войну. Ведь после поражения в Дьеппе, как будто нарочно организованном, чтобы сообщить немцам и всему миру о своей слабости, они еще и пальцем не шевельнули, чтобы помочь нам…

– А все-таки мы молодцы! – резюмировала Вита, дочитав сводку.

– Не мы, а Советский Союз – молодец! – остановил ее муж.

– Но и мы!

И он согласился с нею.

Гул сражения приближался к Прохоровке. Однако в резервных подразделениях войск все было спокойно, хотя отдельные группы немецких танков прорывались довольно далеко в советские тылы. Но эти тылы, начиненные средствами противотанковой обороны, как слоеный пирог, поглощали блуждающие машины и сопровождавшие их десанты автоматчиков.

За восьмое, девятое и десятое июля сводки Совинформбюро ежедневно насчитывали по двести с лишком уничтоженных немецких танков, по сотне, а в иные дни до двухсот самолетов. В шифровках полковника Кристианса назывались все новые и новые танковые, мотопехотные и просто стрелковые полки и дивизии, вводимые противником в бой. Порой казалось, что Гитлер бросил в эту мясорубку все свои резервы. Однако же противник все теснил советские войска. Уже от Томаровки до Прохоровки немцы врезались клином в расположение советских войск со стороны Белгорода, уже и со стороны Орла они пробились мимо Малоархангельска, почти до станции Поныри, и хотя эти новые немецкие «плацдармы» имели в глубину – с юга – от двадцати до сорока километров, а с севера – от десяти до двадцати километров, что по сравнению с их прежними победами было ничтожно малой величиной, все-таки они могли бы трезвонить об успехе, как бывало раньше, однако они молчали. И это затянувшееся молчание лучше всего доказывало, что они уже и сами не очень верят в успех своего летнего наступления, на которое возлагали такие надежды…

И все-таки они наступали…

По мере развития этого боя, этого руками людей созданного грома, превышавшего по мощности обычные летние грозы в этих местах, по мере скопления в атмосфере туч пыли, угарных газов, сама природа словно бы видоизменялась. По вечерам над полем боя появлялись зловещие зарницы фиолетового цвета, с самого утра сгущались тучи, закрывая солнце, умолкли птицы, перестала выпадать роса, сохла трава, и неубранный хлеб осыпался мелким зерном, желтели ничтожно малые яблоки и падали в сухую пыльную траву, жалко дробясь под каблуками военных сапог, вода в колодцах опустилась так низко, что привычные цепи на «журавлях» над колодцами стали коротки, солдатам приходилось надвязывать их ремнями, вожжами, подобранными в брошенных домах веревками. Но и вода была мутной, горькой, как будто постоянное сотрясение земли возмутило всю природу, взбаламутило весь осевший на дне колодцев ил. Речки в расположении сражающихся армий стали пересыхать, как будто железные чудовища выпили всю воду. Ветер приносил не освежение, а душно-сладковатый запах пороха, человеческого праха, отработанного бензина и соляра, сгоревшего металла. И все это были запахи не мира, но войны…

На седьмой день этого непрерывного напряжения Вита превратилась в тень. Запавшие глаза словно утонули в черных кругах. Она почти не могла есть, и если Толубеева не было рядом, то и не ела, только жадно пила горькую мутную воду, в которой уже появился солевой привкус, как бывает, при засухе. Но если Толубеев оказывался в час обеда рядом, она послушно жевала что-то, уже не имевшее для нее ни вкуса, ни запаха. И Толубеев понимал – ест она только потому, что боится: ее сочтут больной и отправят в Москву…

Одиннадцатого гул боя приблизился настолько, что казалось, танки противника вот-вот вырвутся из-за соседних холмов. Однако командование молчало. Приехал полковник Кристианс, – как понял Толубеев, – проверить готовность, а, может быть, просто успокоить его, – все, мол, идет по плану… Но можно ли планировать степень поражения? Ведь бывало и так, что спланированная битва вдруг превращается в хаотическое бегство…

Кристианс, как видно, понял его невысказанные мысли.

– Немцы усиливают нажим. Но в их штабах уже властвует неразбериха. Связь между армиями, дивизиями и полками постоянно нарушается. Наши «слухачи» то и дело принимают переданные открытым текстом просьбы о поддержке. В гитлеровской ставке примерно такое же положение: только что снят с поста командир второй танковой армии генерал-полковник фон Шмидт. В середине сражения Гитлер пытается менять генералов, как это было во время Сталинградской битвы… А вот и еще один радиоперехват… – он достал машинописный лист и передал Толубееву: – это их оценка нынешнего боя…

Толубеев прочитал:

«…земля дрожит и гудит, о сне нечего и думать. Фонтаны грязи взлетают в воздух, едва узнаешь лица. Здесь совершенно глохнешь, нельзя уже различить отдельные выстрелы и отдельные разрывы… За один день было израсходовано столько боеприпасов, сколько ушло на всю польскую кампанию, на другой день выпущено столько снарядов, как за всю французскую кампанию…».

Кристианс аккуратно сложил листок, убрал, потом спросил:

– А как вы сами оцениваете результаты их наступления?

– Но они все равно продолжают наступать! – воскликнул Толубеев.

– Да, – хладнокровно сказал Кристианс. – Очень похоже на игру их излюбленного музыкального инструмента– аккордеона: сначала аккордеон растягивается, потом сжимается. Но музыка, которую они играют, заказана нами!

– А люди! Люди! – у Толубеева перехватило голос.

– Что ж, в таких сражениях наступающие несут больший урон. Наших солдат бережет земля-матушка, а немцы на виду. Но если мы их не остановим и не разобьем сейчас, придется воевать еще лишний год!

Толубеев умолк. Он уже примечал и раньше, что полковник словно бы воспитывает его, приучает мыслить другими масштабами и понятиями. Как будто он назначен политкомиссаром к молодому командиру. И подумал: я и верно молодой командир. Всех моих знаний хватит, может, на роту, отсюда и мой кругозор. И тут же решил: когда этот бой кончится, я попрошу себе батальон, а бригадой пусть командует более опытный, волевой командир. Сам Толубеев всегда будет помнить о каждом отдельном бойце как о человеке. А командир крупного соединения должен, как видно, думать количествами.

Но и Кристианс умолк. Может быть, и ему представились судьбы отдельных людей, ведущих это сражение. И сколько человеческих судеб кончалось в это мгновение в тяжких страданиях или внезапным падением на пыльную землю, молниеносным переходом из бытия в небытие. Тогда уж лучше внезапно и бесчувственно.

Их молчание прервал шифровальщик: ночью бригада должна была выйти на боевые позиции.

2

«12 июля наши войска продолжали вести бои о противником на Орловско-Курском и Белгородском направлениях. Особенно упорные бон шли на Белгородском направлении.

Нашими войсками на Орловско-Курском и Белгородском направлениях за день боев подбито и уничтожено 122 немецких танка. В воздушных боях и зенитной артиллерией сбито 18 немецких самолетов.

По уточненным данным, за 11 июля на Орловско-Курском и Белгородском направлениях в воздушных боях и огнем зенитной артиллерии сбит не 81 немецкий самолет, а 71 самолет противника».

Совинформбюро. 12 июля 1943 г.

Утро двенадцатого июля Толубеев встретил на командном пункте пехотной дивизии, прикрывавшей Прохоровку с юга.

Тяжелый танк командира бригады и связная «тридцатьчетверка» были замаскированы в небольшой дубовой роще у подножия холма. Вместе с Толубеевым на КП поднялись его радист, Кристианс и Вита. Вита надеялась опросить пленных, и, хотя это был несостоятельный предлог, Кристианс поддержал ее. Толубеев понял: просто побоялся оставить ее без присмотра, а тут, – как, должно быть, надеялся Кристианс, – при посторонних она будет спокойнее.

Одиннадцатого июля немцы с двух направлений прорвались к Прохоровне. Все их усилия прорваться западнее, под Томаровкой, не удались, и теперь они переменили направление удара, пытаясь выйти «на оперативный простор» восточнее Прохоровки с последующим ударом на город Обоянь. Командир дивизии показал карту с последними изменениями на фронте перед дивизией, и Толубеев перенес его отметки на свою карту.

Огромное поле сражения, затянутое не столько туманом, сколько гарью и пылью, было пока безмолвно, только изредка ухали тревожащие минометы, единственной задачей которых было не давать противнику покоя. Толубеев почему-то вспомнил «Слово о полку Игореве», когда воинов закрыло тьмой солнечное затмение, заметались птицы и звери, и таинственный Див закликал с вершины дерева, предупреждая Волгу и Поморье, Корсунь и Тьмуторокань о походе русских воинов…

Измученный, усталый командир полка, приютивший их в своем КП, все-таки заметил Виту и любезно уступил ей свое место у стереотрубы. И она впервые увидела поле боя…

Ни та, ни другая сторона не рисковали убрать с поля боя сожженные за эти несколько дней танки. Они так и стояли сизыми железными памятниками. Впрочем, теперь они служили отличным укрытием для пехотинцев, и, может быть, за одним из них укрывались просочившиеся ночью немцы, а за другим – русские, которые готовились выдержать новую атаку.

Все это объяснил Вите командир полка, потом отошел, присел на пустой снарядный ящик, прислонился к стене и сразу заснул.

Но Вита уже ничего не видела, кроме того, что именовалось «поле боя».

Странное сочетание этих слов вызывало в воображении поле, заселенное людьми так же тесно, как поле жатвы. И Смерть с косой на плече, приготовившуюся к косьбе на этом поле. Вита невольно вздрогнула, оторвалась на мгновение от стереотрубы и взглянула на мужа. Он спокойно разговаривал с командиром дивизии и Кристиансом. Возможно, они как раз обсуждали, в каком месте удобнее вырваться с тяжелыми танками и попасть под косу Смерти.

Но они были спокойны, и Вита снова прильнула к окулярам.

Между тем там, на поле боя, начиналось какое-то неясное движение. Сначала это были просто тени, может быть, души убиенных? Но командир дивизии вдруг шагнул к телефону и приказал кому-то: «Огонь!»

Послышались частые минометные выстрелы, но тени все сгущались, их становилось все больше, – Вита поняла: немецкие пехотинцы скапливаются в покатой лощине для атаки, и редкие мины, падающие с гулким уханием в эту лощину, не достигают до них. Командир дивизии, вернувшийся к стереотрубе, что-то крикнул, командир полка, мгновенно проснувшийся при первом минном разрыве, схватил трубку, сказал в нее какое-то слово, «молодцы» или «огурцы», и тут из-за редкой дубовой рощицы с диким ревом понеслись над самым полем боя длинные хвостатые молнии из синего огня и черного дыма, и в лощине вспыхнул грохочущий пожар, закрывший все пространство впереди огненной пеленой. И Вита поняла: это были советские «катюши»…

Немецкие орудия открыли яростный огонь по дубовой рощице, и Вита подумала: там уже никого нет в живых. Но живых не было в лощине, там еще дымилась земля, но никто не бежал, не выскакивал из этого дымного пламени, а радист, сидевший со своей рацией в уголке, что-то услышал в эфире, доложил командиру дивизии: «Дивизион РГК занял вторую позицию!» И в голосе его слышалось такое торжество, что Вита поняла: ракетчики сразу после залпа переменили позицию, и теперь обозленные внезапным налетом «катюш» немцы бьют по пустому месту.

И тогда появились тяжелые танки противника.

«Танки Дальнего Действия, гор громоносных гряда…» – вспомнила Вита какую-то строчку русских стихов.

Даже из безопасного укрытия было странно и страшно наблюдать это тяжкое, землеколеблющее движение сотни, а может, и двух сотен машин, шедших клином, все расширяющимся по мере того, как танки выкатывались из междухолмий и лощин, в которых они скрывались до начала атаки.

Они шли, не стреляя, как будто сидящие в них люди считали себя неуязвимыми и презирали жалкие окопчики русских, их мелкие траншейки, их пушки. Шли они железным клином, как когда-то немецкие, закованные в тяжелую броню конные рыцари наступали на плохо вооруженных шведов, датчан, поляков и русских, – да, русских, но ведь и тогда русские остановили их железные клинообразные орды на Ладожском озере простыми топорами, и под Грюнвальдом литовцы, поляки, чехи и те же русские остановили их железные орды топорами и косами, насаженными на длинные деревянные рукояти, так неужели сейчас эта клинообразная «свинья», как называли такое построение сами немцы, прорвется сквозь эти окопы, траншеи, пушечные батареи и раздавит тут всех и все?

Она оглянулась на мужа, но тот уже оторвался от амбразуры, взглянул на Кристианса, на командира дивизии, вдруг шагнул к Вите, сильно обнял ее и поцеловал, и странно бледный, но спокойный, с веселыми глазами, спрыгнул в траншею, а за ним спрыгнул его радист, и они исчезли.

Немецкие танки шли на небольшой скорости, они разыгрывали «психическую» атаку, они пытались подавить воображение русских солдат своей мощью, тяжестью, неуязвимостью, но вот задние ряды танков начали накатываться быстрее, и теперь уже образовалось два клина, три клина, а острие первого построения, казалось, нависло над передней траншеей, над мелкими, наспех вырытыми окопчиками охранения, и тогда танки открыли огонь, буравя русские позиции взрывами снарядов, всплесками пламени, грохотом взрывов.

И в это время заговорила русская артиллерия.

Эти бесстрашные артиллеристы, на руках выкатывавшие противотанковые пушки для стрельбы прямой наводкой, знали свое дело. Прямо перед собой, у подножия холма, Вита увидела, как часто затряслось от выстрелов небольшое орудие, как три или четыре солдата быстро-быстро задвигались около него, и головной немецкий танк вспыхнул, прошел еще несколько метров и замер, все сильнее разгораясь темным фиолетовым огнем. И в ту же секунду другой танк наехал на пушку, на людей, а когда он повернул вдоль линии траншей, на этом месте уже ничего не было: помятый ствол орудия, какие-то мокрые комья на земле. Но и этот танк недолго праздновал свою победу: из земли поднялся человек и швырнул в него что-то блеснувшее на солнце, и танк завертелся на месте, как вертится пришибленная собака. Но и человек упал и больше не поднялся.

Немцы, видно, определили, что на холме находится наблюдательный или командный пункт, потому что в подножие холма густо посыпались снаряды, и разрывы их все поднимались, уже с потолка текла земля, уже застучало по бетонным плитам осколками, и Кристианс взял Виту за руку и увлек за собой в запасное укрепление, а командиры остались в разрушаемом блиндаже, вокруг которого грохотала железная буря.

Они пробежали по глубокой траншее метров пятьдесят, и Кристианс ввел ее в другой блиндаж. Тут было попроще, потеснее, не было стереотруб, но монолитные амбразуры позволяли видеть поле боя. У одной из амбразур стоял майор, он оказался командиром другого пехотного полка, был тут и телефонист, и радист, и кто-то подал Вите бинокль, и она снова прильнула к амбразуре. За ее спиной полковник Кристианс тихо переговаривался с майором, и Вита, холодея от страха, услышала:

– Да, группа танков прорвалась, пятнадцать или двадцать машин…

Но офицеры говорили об этом так буднично-спокойно, словно речь шла о визитерах, пришедших нежданно-негаданно, но их тоже нужно принять достойно, и она также внезапно успокоилась: полковник Кристианс опытный человек, он сделает все, что надо. Ее душа опять была на поле боя, рвалась вслед за мужем, и тут она увидела его…

Конечно, она увидела не Толубеева, а его тяжелые танки. Они выходили со стороны невысокого еще солнца, с востока, и шли не клином, а лавиной, чтобы было удобнее, как поняла Вита, стрелять по немецким танкам. Они шли в правый фланг немецкому танковому клину, и немцы еще не видели их.

Тяжелые танки Толубеева быстро сближались с немецкими «тиграми», и Вите показалось, что они уже смешались с машинами противника. Тут немецкие танки развернулись по чьему-то приказу против нового врага, и оказалось, что их отделяют от русских танков еще триста или пятьсот метров. Но «ИС», вооруженные тяжелыми пушками, все шли на сближение, непрерывно стреляя, и вот вспыхнул один немецкий танк, второй, третий… Они пылали сизыми факелами под неярким утренним солнцем, и никто не выскакивал из них, не бежал по пустому полю. Но и в полку Толубеева уже вспыхнули несколько машин, вдруг останавливаясь после быстрого бега и замирая тяжелыми глыбами.

Но остальные «ИС» продолжали свой бег, рассекая немецкую колонну, а из дубовой рощи ударили самоходные пушки и противотанковая артиллерия, слева вырвались нестройной шеренгой «тридцатьчетверки», откуда-то из-за холмов показались еще две колонны тяжелых танков «ИС», и Вита со страхом увидела, как теперь уже две или три сотни машин одновременно стреляли, сходились и расходились на этом видимом пространстве, и ей показалось, что под ногами у нее качается земля, что грохот выстрелов и рев моторов возносятся до самого неба…

Она все пыталась отыскать и никак не могла найти командирский танк мужа с белой, крупно нарисованной на бортах цифрой «10», потому что «ИС» продолжали двигаться уже в самой гуще этого машинного боя, рассекая колонну «тигров», скрытые машинами врагов и черной пеленой боя от глаз Виты.

Но вот «ИС» разрушили немецкую железную «свинью» и сразу развернулись в две стороны – фронтом к еще шевелящимся и ползущим половинам чудовища, и Вита различила машину мужа. Толубеев теперь оказался на самом левом фланге колонны тяжелых танков, что ринулись уже с тыла на атакующие немецкие машины, прижимая их ближе к артиллерийским позициям русских, а вторая колонна преследовала отступавшие «тигры», и там, и тут все время вспыхивали фонтаны огня и земли, и там, и тут горели или останавливались, как вкопанные, немецкие танки и русские танки, но разорванное немецкое железное чудовище больше не могло срастись, и разрыв между отступающими и прижимаемыми к советским долговременным укрепленным позициям танками все расширялся. Иной немецкий танкист, уразумев, видно, что ему грозит быстрая гибель, вдруг разворачивался и шел назад, но тогда один, два или даже три из наших «ИС» бросались к нему, и он либо снова поворачивался и отступал еще ближе к русским позициям, либо продолжал пробиваться обратно, к своим позициям, но тут же замирал на месте, или вспыхивал, как вспыхивает бенгальский огонь детской елочной хлопушки.

Она потеряла танк мужа, а когда снова поймала его в перекрестье бинокля, вся судорожно сжалась. Пушка на танке торчала наискось, по-видимому, заклиненная прямым попаданием снаряда, и к нему подбирался «тигр» со свастикой и дубовым листом на броне. «Тигр» непрерывно стрелял, танк Толубеева со свернутой пушкой без выстрела шел на сближение с «тигром». Вита ничего не могла понять, губы ее беззвучно кричали: «Беги! Беги!» – но танк мужа все приближался к «тигру» и тут внезапно ринулся вперед и всей своей мощью ударил «тигра» в правый его борт…

Вита вскрикнула, как будто эта мощь многотонного удара пришлась по ее усталому, измученному сердцу или она сама нанесла этот удар и теперь умирала, истощенная последним усилием. Полковник Кристианс бросился к ней, выхватил из ее рук бинокль и прижался к амбразуре.

Она и без бинокля увидела, что у «тигра» сбита гусеница, но и «ИС» встал неподвижно, и ни из «тигра», ни из машины мужа никто не выходит.

Вокруг двух столкнувшихся машин образовывалась пустота, как возле гробов с покойниками: живые машины продолжали бой и передвигались к позициям, а погибшие, – то там, то здесь, – и немецкие и русские, – оставались на ноле неподвижными глыбами металла, но то из одной, то из другой вдруг выскакивали люди, иные в горящей одежде, другие – с оцепенелым однообразием движений, – но они еще жили, – катались по земле, сбивая с себя пламя, или шли к советским окопам с поднятыми руками, или бежали за этими, сдающимися, с автоматами в руках, но они жили, а две машины, сцепившиеся в жестоком столкновении, стояли неподвижно, и никто из них не появлялся. Тогда Вита с ожесточением крикнула полковнику Кристиансу:

– Что же мы стоим? Ведь тут рядом связной танк!

Он попытался схватить ее за руку, но она уже нырнула в знакомую траншею, побежала, слыша за собой догоняющий топот подкованных сапог, но не обернулась, страшась, что полковник схватит ее, остановит и не даст ей выполнить главное дело ее жизни, ибо без Вольёди ей больше нельзя существовать.

Она все опережала полковника, ведь она была молода, тренирована, а он стар, как ей казалось, – наверно, ему уже было больше сорока, и вот перед ней уже рощица, теперь с обитой листвой, со сломанными стволами, с перекореженными сучьями. И тут она увидела «тридцатьчетверку», в которой приехала на наблюдательный пункт вслед за танком мужа, и застучала по броне попавшим под руку камнем. Водитель открыл верхний люк, и тут она услышала отчаянный голос Кристианса:

– Вита, подождите, я – с вами! Вы же ничего не сможете сделать одна!

Мельком оглянувшись, уже влезая в люк, она увидела, как Кристианс машет ей автоматом, и подумала: «Он не застрелит меня! Или он поедет со мной, или я отделаюсь от него!»

Она хлопнула водителя по плечу, приказывая ехать, и Кристианс каким-то немыслимым прыжком оказался сзади нее. Мотор ревел, и она больше ничего не слышала и не хотела слышать. Тут Кристианс положил перед водителем танка развернутую карту местности, и она увидела пометки: «Отдельное дерево», «Ветряная мельница», «Холм», и холм был помечен крестом, а затем ломаную линию, сделанную толстым карандашом, и только тогда поняла, что полковник показывает водителю проход в минном поле. Она как-то и не подумала, что в своем нетерпении заставит водителя бросить машину на полной скорости через минное поле, и теперь благодарно кивнула полковнику. А водитель уже ориентировался на местности, разыскивая это отдельное дерево, эту ветряную мельницу, от которой давным-давно остался только фундамент в три наката бревен.

Но ее нетерпение, ее страстная молитва помогли ей увидеть эти незначительные приметы, которые понятны только с земли и только пешеходам, тем самым саперам, что ставили тут мины и должны были бы провожать постороннего человека тихим шагом, след в след через эти проходы. И водитель, повинуясь ей, резко вывернул машину возле холма, и тут Вита увидела поле боя снова, но теперь это было полем боя и для нее, потому что полковник Кристианс вдруг прильнул к пулемету, и она заметила впереди ленточку пыли от пуль, а за этой ленточной бежали им навстречу немецкие пехотинцы с разбитых бронетранспортеров, бежали в атаку, так как их уже отсекли от танков, и им некуда было больше бежать, как вперед, – а вдруг они еще победят? И «тридцатьчетверка» казалась им нестрашной, потому что они только что увидели сражение тяжелых танков и самоходок, и они все бежали навстречу танку, и только пыльная полоса, взбиваемая пулями уже не перед ними, а среди них, заставила их повернуть вправо, оставив с разметанными руками пять или десять человек в серо-зеленых мундирчиках на пути «тридцатьчетверки».

И тут Вита увидела тот танк и танк мужа. Она увидела их снизу, с поля, и «тигр» показался ей чудовищно огромным, а приземистый неподвижный и безжизненный танк мужа очень маленьким. Но больше всего ее напугало то, что «тигр» начал оживать: у нее на глазах медленно приподнялся верхний люк, и в отверстии показался человек в офицерском мундире. Он только взглянул на поле, увидел мчащуюся прямо на него «тридцатьчетверку» и тут же нырнул в танк. И тогда вокруг «тридцатьчетверки» поднялся шквал из земли и стали – немцы пытались расстрелять ее.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю