Текст книги "Огненная дуга
Повести и рассказы"

Автор книги: Николай Асанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Направо! Направо! – резко и гневно скомандовал Кристианс, и водитель подчинился этому приказу, а Вита только тут поняла, что они ушли из обзора танкистов, и Кристианс снова прильнул к пулемету.

Водитель резко затормозил рядом с «ИС», но Кристианс приказал ему податься назад, – ему было нужно видеть и верхний люк танка и нижний, – и водитель подал машину обратно, а Вита выскочила и бросилась к танку мужа. У нее ничего не было в руках, и она попыталась стучать по броне кулаками, пока Кристианс не бросил ей сумку с инструментами.

Вита выхватила какой-то тяжелый ключ и принялась выстукивать выученный когда-то радиосигнал: «Вита!» «Вита!» «Вита!» Больше она ничего не умела выстукивать радиосигналами, но ведь этот сигнал ей показал он, Вольёдя, и он должен понять, что рядом с ним не враги, а она, Вита…

Пророкотала очередь из пулемета Кристианса – это опять начал оживать немецкий танк, и Вита принялась еще сильнее бить по неподатливому металлу: «Вита!» «Вита!» «Вита!» – и тогда нижний люк отвалился, и она увидела измученные глаза Вольёди под окровавленной шапкой волос. Он смотрел ничего еще не понимающими глазами, а раненый водитель все пытался спустить его вниз, на землю.

Кристианс выскочил из «тридцатьчетверки» и помог Вите вытащить Толубеева, который тут же рухнул на землю. Кристианс поднял Толубеева на руки.

Он был бледный, худой, как в тот странный день, когда она увидела его в усадьбе на берегу озера Треунген, и Вите показалось, что она и одна подняла бы его в танк, по Кристианс не поверил в ее силы и сам втиснул его на сиденье. Потом они подняли водителя, – этот был хоть и невелик ростом, но плотен, тяжел, и Вите показалось, что они никогда не справятся с ним, но они уложили и его. И тогда Кристианс подошел к немецкому танку и постучал.

Он стучал долго, и, как поняла Вита, тоже какой-то радиоприказ, а она сидела за пулеметом, боясь, что вдруг люк внизу откроется и она не сможет выстрелить по человеку. Но открылся верхний люк и оттуда на землю упали три автомата, потом – два пистолета, потом – сумка с документами, и только тогда показались поднятые вверх руки. Но немцу было трудно вылезать с поднятыми руками, и он умоляюще крикнул:

– Мы сдаемся! Сдаемся!

Кристианс мотнул головой, и они начали вылезать один за другим, их там осталось в живых трое, в этой металлической коробке, и становились рядом, а Кристианс обшаривал их – нет ли спрятанного оружия. Потом он приказал им уцепиться за скобы для десантников, швырнул их оружие под ноги Вите, и «тридцатьчетверка» заюлила между сраженными танками и самоходками, и опять Кристианс мотнул головой, указывая на карту с проходами через минные поля, сказав:

– Осторожно! Мина взрывает и чужих и своих!

Сам он стоял в открытом люке и следил за немцами, которых качало на броне. Но они уже смирились со своей участью и совсем не хотели воевать.

Водитель остановил танк у первой траншеи. Навстречу бежал майор, командовавший полком, по траншее бежал из полуразрушенного командного пункта командир дивизии, какие-то люди с сумками на плече, и Вита поняла: санитары…

А совсем рядом продолжался танковый бой, а в глубине советских позиций грохотали взрывы, – там добивали прорвавшиеся немецкие танки, и были пыль в полнеба, дым, гарь, гром, и в то же время вокруг была жизнь, хотя и измученная, усталая, полная ожидания смерти. Но не всем было суждено умереть даже в этом страшном бою.

3

«12 июля наши войска нанесли мощный контрудар по вражеской группировке в районе Прохоровки. Здесь произошло невиданное по своему размаху танковое сражение. Одновременно с обеих сторон в нем участвовало более 1500 танков, сотни самоходных артиллерийских орудий и значительные силы авиации. После сражения поле боя было покрыто грудами металла. Только за один день враг потерял подбитыми свыше 400 танков. В этом сражении особо отличились бронетанковые и механизированные войска, которыми командовал генерал П. А. Ротмистров».

Очерки истории Великой Отечественной войны (1941–1945)

Это им было суждено прочитать потом, много лет спустя. Но когда в тот далекий день Толубеев окончательно пришел в себя, было всего восемь часов утра, бой все еще продолжался, а его искал тот самый генерал Ротмистров, о котором потом люди будут читать в истории этой битвы. Два полка из тяжелых «ИС», вооруженных 122-мм пушками, ворвались в расположение противника, и генерал искал подполковника Толубеева, чтобы тот обеспечил начавшийся прорыв. И Толубеев, пришедший в себя, вызвал радиста, расположился рядом с медсанбатом и стал управлять боем своей бригады, а Вита, присев возле них на обрубке дерева, начала допрашивать командира танкового полка из дивизии «Адольф Гитлер», которого они с Кристиансом взяли в плен. Взял его, конечно, Кристианс, но в своем донесении назвал и ее.

Начинался перелом в одном из величайших танковых сражений века…

СВЕТ В ЗАТЕМНЕННОМ МИРЕ

1

Подполковник Масленников не любил женщин-военнослужащих. Особенно в действующей армии. И уж совсем не допускал их в отдел разведки, которым руководил.

Все радисты в его отделе были мужчины. Даже за пишущими машинками сидели усатые старшины из бывших журналистов. И почтой ведал фельдъегерь в два метра высотой и в полметра в плечах. В первый год войны это, пожалуй, было и правильно. Если случался прорыв немецких танков, отдел Масленникова в течение тридцати секунд превращался в боевое соединение и частенько выручал штаб из беды. Все солдаты и офицеры в отделе знали любое оружие и при случае могли действовать и винтовкой и пулеметом, а при особой нужде управляться и с полковой артиллерией, тем более что при прорывах противника приходилось стрелять прямой наводкой. И они стреляли до последнего снаряда, а последний снаряд чаще всего заряжает подносчик, больше у орудия не остается никого…

Однако теперь, на четвертый год войны, в подобное положение попадали только штабы противника. И чаще всего сдавались без особого сопротивления. Но точка зрения подполковника Масленникова на женщин-военнослужащих не менялась.

Сам он отдал разведывательной работе всю свою сознательную жизнь, лет этак двадцать пять. И все эти годы, едва заслышав о какой-нибудь неудаче у товарищей по отделу, злобно-презрительно повторял известную французскую поговорку: «Cherchez la femme!»[2]2
  «Ищите женщину!» (франц.).


[Закрыть]

У него лично неудач не случалось. Разве что незначительные. И репутация у него установилась давным-давно. Никто из сослуживцев уже и не помнил, с чего она начиналась. Да и служили с ним теперь люди молодые, не очень оперенные. Но, докладывая о результатах какой-нибудь операции по начальству или делясь опытом с молодыми сотрудниками, подполковник заканчивал свою речь всегда одинаково:

– Женщины в деле участия не принимали.

Над ним втихомолку посмеивались. Вслух вряд ли кто решился бы упрекнуть подполковника за эту невинную слабость, – человек он был весьма уважаемый. Но некоторые из молодых офицеров отдела при случае, с этакой задумчивостью на лице, спрашивали:

– А может, подполковник и прав? Есть же такое правило на флоте: не брать на корабль женщину. Или у горняков: не пускать женщину в шахту…

Вольнодумцы принимались опровергать эту домостроевскую точку зрения. Но так как женщин в отделе, благодаря стараниям Масленникова, не было, спор превращался в схоластическую болтовню, похожую на споры теологов о том, сколько ангелов может уместиться на острие иголки. А ссылаться на работы других штабов почиталось неприличным. Известно, тот штаб, в котором ты служишь, является самым лучшим из возможных…

Уже и то, что подобные споры могли возникать, что на них хватало времени, показывало: дела в армии идут отлично! И это было действительно так: армия вышла к границам Германии…

Масленников, конечно, догадывался, что такие споры за его спиной ведутся, но чужим мнением не интересовался. Он-то знал, о чем говорит! Один раз в него стреляли, – и это была женщина; другой раз пытались отравить, – и тоже подстроила женщина. В зарубежных разведках все шло в дело: соблазн, шантаж, убийство. А он предпочитая, чтобы трудное дело разведки делали мужские руки.

Сегодня Масленников был в отличном расположении духа. Он только что вернулся с передовой, где полковые разведчики проложили тропу через линию фронта, – вон она, Германия! – и показали ему через стереотрубу эту самую Германию. Багровая земля за шестью рядами колючей проволоки, поля бурого цвета, с которых так и ее был убран урожай, разбитые здания мызы Гроссгарбе, а дальше, за скатом горизонта, колокольня маленькой кирхи и монастырь – то, что осталось от бывшей крепости крестоносцев, которая именовалась Раппе… Из исторической справки подполковник знал, что когда-то это был страшный замок крестоносцев, о стены которого многократно разбивались волны восстаний литовского народа, в ворота которого уже трижды в истории вступали русские и готовятся теперь вступить в четвертый раз, и, наверно, уже В последний. Не может быть, чтобы Германии снова оставили право начинать войны…

Так вот какова была она, Германия, фюрер которой гордо провозглашал, что она завладеет всем миром и что солдаты вражеских армий ступят на ее землю только пленными, а жители других стран – только рабами…

А подполковник Масленников смотрел в стереотрубу и раздумывал о том, как перебросить туда, за линию фронта, своих разведчиков, чтобы они облегчили будущий поход армии. Все в мире меняется, пришло наконец и то время, когда шквал войны переменил направление. И фюреру уже не до чужих земель, и гитлеровцам не до владычества над миром. Возмездие близится: советские войска вышли на границу.

Масленников провел все утро на наблюдательном пункте, а в девять часов утра, когда немецкие наблюдатели, по присущей немцам аккуратности, начали завтракать, двинулся обратно. Он и сопровождающий офицер спокойно прошли простреливаемый участок и только позади услышали падение нескольких мин, а затем снова углубились в ходы сообщений, и к десяти подполковник уже вернулся в штаб.

Все эти дни подполковник испытывал живейшую радость: он ждал перемен.

Линия фронта на границе Германии, говоря штабным языком, стабилизировалась еще весной. С той поры все военные сводки касались южных фронтов. Здесь же шли только мелкие действия по «выравниванию» линии фронта, по «вклиниванию» в расположение противника, «разведка боем», то есть все те операции, из которых в сущности и состоит позиционная война, не дающая осязаемого успеха.

И лишь недавно начальник штаба фронта спросил Масленникова, готов ли его отдел к дальней разведке, а потом, по размышлении, добавил, что отдел решено усилить…

Это могло означать только одно: на участке, занимаемом армией, готовится крупная операция.

А вчера начальник штаба фронта сообщил, что направляет Масленникову обещанных офицеров и что они прибудут в отдел к одиннадцати ноль-ноль.

Масленников отпустил машину, прошел в левое крыло помещичьего дома, где разместился отдел.

Дежурный по отделу, толстенький, малорослый офицер с не идущей к нему фамилией Хмуров, почтительно поднялся, коротко сообщил, что никаких изменений за утро не произошло, Масленникова никто не вызывал, сводки получены и лежат на столе у подполковника, приезжие офицеры, которым надлежит явиться к подполковнику, завтракают, будут к одиннадцати, и выжидательно замолчал. Только на мгновение по лицу его скользнула улыбка, но улыбка могла означать и то бодрое состояние, в каком находился офицер, и надежду на близкие перемены, и, наконец, привычную приязнь к своему начальнику. Масленников молча выслушал рапорт и прошел к себе.

Подполковник просмотрел почту, сводки, разведывательные данные с разных участков фронта и, закончив эти неотложные дела, вызвал дежурного.

– Офицеры пришли?

– Так точно, товарищ подполковник.

– Пропустите.

Офицер откозырял и вышел. И опять подполковник заметил на его лице слабую тень улыбки.

Для старого разведчика это было уже слишком много. Хотя дела на фронте были и хороши, для такого отдела, как у подполковника Масленникова, рассеянно улыбающиеся молодые люди все равно не подходили. Придется, кажется, этого капитана отправить недельки на две на какой-нибудь наблюдательный пункт…

Он не успел продумать до конца свой оригинальный метод лечения молодых улыбающихся офицеров, как дверь открылась, и в кабинет, твердо печатая шаг, вошел «новенький», откозырял, щелкнув каблуками, и представился:

– Капитан Демидов. Прибыл с парашютно-десантным батальоном для дальнейшего прохождения службы.

Подполковник любил лихость и четкость движений, немногословную категоричность уставных слов и не без удовольствия рассматривал капитана. Был капитан молод, лет двадцати пяти, воевал, должно быть, хорошо, – об этом свидетельствовали орденские планки на груди.

Масленников принял из рук офицера сопроводительные документы и принялся не спеша перелистывать их.

– Садитесь, – любезно предложил он, искоса поглядывая, как офицер устраивается в кресле.

У подполковника была своя манера исследовать человека. В разведывательной службе всякий успех зависит от коллективных усилий. Но капитан Демидов держался отлично: и скромно, и в то же время уверенно. Он не развалился в кресле, но и не присел на краешек. Сидел спокойно, но мог и вскочить на ноги без лишних усилий и промедления. Одет отлично, все чисто, подогнано, но в меру, без щегольства, которое на фронте ни к чему и только отнимает лишнее время от службы или от отдыха. Глаза на смуглом лице серые, глубокие, в них виден интерес, оно и понятно – не всякому дается попасть в такой отдел…

Тут подполковник приметил, что вроде бы хвалится своим отделом, и несколько нахмурился, продолжая изучать документы Демидова.

Так. В парашютно-десантных частях капитан с первого дня войны. Принимал участие… Отлично. Участвовал в организации партизанского движения в тылу врага в Белоруссии. И сам родом из Минска. Понятно.

Дальше шли данные о новой части, которую привел капитан Демидов. Идея затребовать десантников-парашютистов принадлежала подполковнику. Ему же придется подготовить парашютистов к той роли, которую им предстоит выполнить. Да, он рад. Очень рад! Если судить по капитану, то батальон должен быть обстрелянным. Солдаты всегда похожи на своих командиров. Естественно, каков учитель, таков и ученик…

– Где расположили ваше хозяйство, капитан?

Демидов ответил.

– Меры к охране порядка и секретности приняты?

Демидов изложил перечень принятых мер.

– Отлично, – похвалил подполковник. Ему очень хотелось сказать что-нибудь приятное этому понравившемуся офицеру.

Он встал, открыл сейф и вынул оттуда альбом, обычный альбом в сафьяновом переплете, в каких тысячи семейств хранят фотографии. Но по тому, как осторожно, с внутренним колебанием, выкладывал подполковник этот альбом перед Демидовым, было понятно, как дорог он начальнику отдела.

– Здесь собрано все, что мы знаем о том участке, на захват которого будет нацелен ваш батальон. Нас больше всего интересует мост. Хозяйство ваше расположено в месте, которое очень похоже на интересующий нас участок. Река у вас тоже есть. Завтра вы займетесь строительством полигона, макетов и начнете учебные занятия в приближенных условиях. Просмотрите этот альбом.

Подполковник заметил, как напряглось и отвердело лицо офицера. Он взглянул на его руки: пальцы бережно отстегивали бронзовые пряжки переплета. Вот капитал увидел первую фотографию, и взгляд его словно бы застыл в неподвижности, – так замирает фотообъектив, вбирая в себя то, что требуется запечатлеть.

Демидов действительно запечатлевал.

Перед ним была фотография мирного городка с островерхими крышами, со множеством вывесок, даже немецкие буквы прочитывались на этих вывесках. Узкая, старинная улочка со множеством лавчонок и магазинов переходила в мост, вписанный в городской пейзаж своими древними башнями сторожевых ворот на концах моста, – тут, должно быть, размещалась когда-то рыцарская охрана, собиравшая пошлины за проезд по мосту и охранявшая его от нападения. Мост был длинный, он уходил в перспективу, и две сторожевые башни того конца выглядели совсем маленькими. Снимок был довоенный, из тех, что делается для туристов, только увеличенный нынешним фотоаппаратом, так что рябью проступило зерно пленки.

На снимке неподвижно замерли бюргерские пары: мужчины в котелках и дамы в длинных юбках; извозчики с плоскими пролетками, неуклюжие автомашины начала века. И эту старинную фотографию подполковник Масленников вручил как документ, как план к действию. Капитан невольно задержал дыхание, затем медленно вздохнул и весь как-то расслабился.

Масленников наблюдал.

Нет, этот парень все-таки не промах! Вот он опять напружинился, быстро вынул фотографию из альбома и перевернул ее. На обороте было все пусто и чисто. Даже название фирмы, выпустившей эту carta postale, и название города были тщательно счищены, очевидно, бритвой.

Демидов быстро перевернул следующую страницу.

Это был тот же мост, но уже в новой одежке. Вместо брусчатки улицы залиты асфальтом, сам мост тоже заасфальтирован, но башни те же, даже ракурс снимка тот самый, вон и похожие вывески. Только на иных готический шрифт заменен но во германским да извозчиков не видно, зато много машин, застывших в своем прерванном движении.

Теперь Демидов листал альбом безостановочно, стараясь сразу охватить все. Это правильно. Для изучения деталей времени у него вполне достаточно. И он, конечно, понимает, что подполковник даст ему все возможные справки.

Но вот Демидов покончил с фотографиями и перешел к другому разделу: печатным данным. Он понимал, что название реки и городка выпущено сознательно, но это он успеет установить и по карте. Как ни много за линией фронта таких городков и таких мостов, понять, какой из них интересует штаб армии, можно. Демидов интересовался главным: глубиной реки, судоходством, длиной моста, населенностью городка, тем, что могло помочь или помешать при исполнении задачи, которая ему предстоит. Отдел Масленникова потратил много сил, чтобы собрать эти данные, и Масленников относился к этому альбому как к самому дорогому детищу. И невольно крякнул, когда Демидов вдруг сказал:

– Да, но все эти данные, надо думать, устарели!

Вот всегда так, эти молодые люди не умеют ценить скрупулезность! Они еще долго не научатся понимать, что разведка начинается там, где учитываются все мелочи. И Масленников довольно хмуро сказал:

– Для создания полигона этого достаточно…

– Может быть, на полигоне рассчитывать вместо танков противника на этих вот извозчиков? – спросил Демидов и снова открыл первый снимок.

– Группа разведчиков специально займется изучением этого объекта! – резко оборвал неуместную шутку Масленников. Он понимал, что хотел сказать капитан: вы, мол, опять опаздываете! Но кто мог заранее представить, как сложится конфигурация фронта в результате сложных, затяжных боев? По ту линию фронта тысячи таких городков и мостов. Только когда линия фронта определилась, стало ясно, что наше командование могут заинтересовать лишь три или четыре из них. Но об атом знали и немцы! И уж они, конечно, подумали об укреплении этих объектов! И теперь надо было обмануть врага, выбрать как раз не один из трех или четырех возможных, с точки зрения немецкого генерального штаба, а такой, который они считают мало интересным для советских войск и штабов…

Нет, этот капитан положительно перестал ему нравиться. Он требует слишком многого…

– Где я получу необходимую документацию? – вежливо, но суховато спросил капитан.

– У меня, – ответил подполковник.

Он передал подготовленный заранее пакет. Демидов расписался и тут же вскрыл широкий конверт. В нем были те же самые фотографии, но, к изумлению Демидова, мост выглядел как макет – ни одной фигурки! «А, заретушировали!» – усмехнулся он. Ну и правильно! Интересно, как стал бы его помощник лейтенант Голосков строить полигон, если бы извозчики и бюргеры остались на снимках? Из своей любви к острой шутке он, чего доброго, нарочно поставил бы чучела на мосту в котелках и широкополых сюртуках, а уж для женских манекенов подобрал бы самые длинные юбки!

– Когда вы сможете закончить строительство полигона?

Капитан подумал и твердо сказал:

– Через шесть дней!

– Ого! – подполковник усмехнулся. Капитан опять начал нравиться ему. – Вы прямо как господь бог, на все строительство нового мира отводите шесть дней!

– Мои люди имеют достаточную саперную практику, – сухо сообщил капитан.

Он не стал добавлять то, что сразу же вспомнилось ему при упоминании о саперной практике: сколько полигонов было построено его батальоном, да так и не пригодились в настоящем бою. Люди строили, обучались, готовили операцию, а потом выяснялось, что лучше парашютистов приберечь для другого дела, а задачу решали обыкновенные пехотинцы или танкисты… Еще вопрос, как его офицеры и солдаты отнесутся к новой задаче! Хотя теперь-то, может быть, как раз и приспело то время, которого они так ждут! Перед ними Германия!

Это соображение примирило его с подполковником. Прощался Демидов уже сердечно, с надеждой глядя на подполковника. И Масленников тоже примирился с насмешливым характером капитана. Пожалуй, оно и лучше! Насмешливый человек всегда умнее инертного. И быстрее решает.

Он проводил капитана и снова вызвал дежурного. И опять неприятно поразился непослушной, рассеянной его улыбке. Что-то очень уж весел этот Хмуров! И наблюдательный пункт не место для лечения такого весельчака, там слишком много впечатлений. Ему надо поручить что-нибудь попроще и поскучнее. Ага, есть!

Хмуров направился к дверям, чтобы вызвать очередного «новенького», но подполковник остановил его:

– Товарищ капитан, завтра выедете в Ашлу и устроите там дом отдыха для резерва разведки. Ясно?

Хмуров вытянулся во весь свой маленький росточек, обратил на подполковника свои вытаращенные черные глаза и громко отрапортовал:

– Есть выехать в Ашлу и устроить дом отдыха для резерва разведки! – и улыбнулся еще шире. В третий или четвертый раз и в самое неположенное время! И никакого огорчения на лице! Этого Масленников уже не мог понять! Хозяйственные поручения все офицеры отдела принимали как великое наказание. А этот только осклабился во весь рот.

– Что это вам так весело, товарищ капитан?

– Жду дальнейших событий, товарищ подполковник! – невпопад ответил Хмуров, и улыбка совсем откровенно расползлась по его широкому лицу.

Фразу его можно было толковать как угодно. Масленников и сам ждал событий. Поэтому он лишь строго приказал:

– Давайте следующего!

Дверь за Хмуровым закрылась и затем распахнулась снова. Звонкий голос отчетливо доложил:

– Лейтенант Стрельцова по распоряжению штаба фронта прибыла в ваше распоряжение!

Масленников, широкоплечий, круто сбитый, медленно поднимался из-за стола, багровея на глазах. Сначала налились кровью уши, потом щеки, и, наконец, круглая, похожая на медный екатерининский пятак лысина. Он хотел что-то сказать и не мог. А к нему бесстрашно, не обращая внимания на его гневное лицо, приближалась молодая красивая женщина в форменной гимнастерке с погонами лейтенанта, в щегольских сапожках и в короткой, с заглаженными складками юбке, причем меж подолом юбки и голенищами сапожек белела еще полоска туго натянутых чулок. Волосы ее были коротко подстрижены и уложены в замысловатую прическу.

Она свободным движением подала подполковнику пакет с сопроводительными документами, и тот, так и не успев ничего сказать, взял их собственной рукой.

Так как она выжидательно смотрела на подполковника широко распахнутыми синими глазами, словно бы впечатывая его в памяти, он, с трудом гася гнев, пробурчал:

– Садитесь.

Она легко опустилась в кресло, отвела глаза от подполковника, методично оглядела кабинет, и он недовольно подумал: «Это ведь она нарочно, чтобы не смущать меня! Вот ведь пигалица!»

Резкий протест, который подполковник никак не успел выразить, все еще душил его, комом стоял в горле, но в то же время отчетливо подумалось: «Она-то при чем? Не ее надо бранить, а кадровика в штабе фронта. Что, он не знал, куда эту пигалицу сплавить?» И Масленников более спокойно взялся за документы «пигалицы», соображая, под каким таким предлогом проще всего показать ей от ворот поворот. А молодая женщина спокойно ждала, не тревожа больше подполковника своими пронзительными синими глазами. Даже длинные ее ресницы приспустились, словно она попала наконец туда, где можно отдохнуть.

– Хм! Гм! – прокашлялся подполковник: он уже стал бояться, не потерял ли голос от этого видения. – Скажите, пожалуйста, товарищ лейтенант, что имели в виду в штабе фронта, направляя вас ко мне?

– По возвращении из госпиталя, товарищ подполковник, – очень любезно сказала женщина, – я попросила направить меня туда, где мой опыт может пригодиться в ближайшее время.

– Ваш опыт!

Он не успел исправить интонации. Восклицание прозвучало как удар. Стрельцова чуть нахмурилась, но голос ее по-прежнему звучал ровно и спокойно:

– Да, некоторый опыт. Полагаю, что в документах все сказано.

Тут подполковник вспомнил о пакете, который вертел в руках. Ясно одно: без объяснений эту пигалицу не выгонишь! Значит, надо терпеть. Пока. Повернуть ее обратно проще всего после знакомства с документами. В них всегда можно найти что-нибудь такое, что оправдает твое поведение.

Он вздохнул, взял лежавший возле чернильного прибора стилет в форме плоской иглы – самый старинный инструмент для тайного убийства, возвращенный фашистами на вооружение своих шпионов, – вонзил его в угол пакета, провел по твердой бумаге, как по маслу, и пакет распался. Стрельцова смотрела на его руки с некоторым интересом. После того как он задал первый свой вопрос, она перестала отвлекаться. Но занимали ее не руки подполковника, так как она, словно бы про себя, сказала:

– Золинген. Сталь отравлена. Вкладывается в трость, в рукоятку зонтика, в духовое ружье. – И вдруг спросила: – Разве люди Гейнца у вас бывали, товарищ подполковник?

Он в это время хмуро разворачивал бумаги и только машинально буркнул:

– Да.

И вдруг что-то вспомнил, вздрогнул, выпрямился в кресле, взглянул прямо в синие прозрачные глаза, напряженно спросил:

– А вы разве встречались с ними?

– Три месяца назад у меня из спины вынули обломок такого стилета. К счастью для меня, он уже был в употреблении, яд стерся.

Глаза у нее потемнели, над переносьем прорезались две морщинки.

– Вы были… там? – неопределенно взмахнул рукой подполковник.

– Да. В пятый раз.

Подполковник вдруг с каким-то жадным любопытством снова оглядел эту женщину. «Нет, не так уж она молода! Лет двадцать шесть – двадцать восемь. Но… пять раз! А может, вовсе и не годы наложили этот суровый отпечаток, что сейчас почудился в ней? Ведь каждое путешествие „туда“, будь оно хоть в один день сроком, стоит порой нескольких лет!»

Он опять забыл о бумагах, правда, лишь на мгновение, но в это мгновение вспомнил все, что знал о «людях Гейнца». Тайная организация гитлеризма. Нечто вроде ордена убийц. Человек присуждается к смерти именем Фемы, тайного судилища, действовавшего когда-то в средние века. Можно обойтись в без упоминания судилища. Достаточно сказать, что убитый – враг фюрера и Германии. Да и Фемы-то никакой нет. Есть обычная для гитлеризма игра в тайну. А скольким людям она стоила жизни! Бот и эта женщина… Но ведь она была «там» пять раз!

Он спохватился и, чтобы не выдать своего волнения, углубился наконец в бумаги. Ну-ну-ну! – только и мог бы он сказать, если бы в этот момент его спросили о человеке, послужной список которого он изучал.

Во-первых, ей всего двадцать три! Во-вторых, она радист и в то же время отличный фотограф! В-третьих, знание немецкого со всеми почти диалектными особенностями, кроме швабского диалекта. Провела за линией фронта в общей сложности почти два года. Пять раз переходила линию фронта, а если посчитать, что обратно тоже надо возвращаться, получится – десять раз под пулями, минами и снарядами. Да иной раз не по одним суткам, а неделями, выжидая часа, когда наконец услышит на родном языке: «Стой! Кто идет?» Ну, а там, на той стороне? Разве там не страшнее, чем просто под пулями и снарядами? Ведь пули и снаряды поминутно не падают, и у солдата бывают часы, а то и месяцы отдыха: отведут на перегруппировку, просто во второй эшелон, и человек уже счастлив! А там?

Подполковник и сам бывал «там». Он знал, как дорого обходится вечное напряжение, как трудно контролировать себя, а контролировать надо все время, даже во сне. А можно ли приучить себя даже во сне думать по-немецки?

И все-таки не лежало у него сердце к этой затее. Туда бы мужика, спортсмена, проныру… Подвел, подвел его кадровик штаба фронта!

Он не знал, что сказать этой женщине, которая, несомненно, ждала какого-то участия, хотя и сделала холодное лицо.

– Как вы устроились? – вежливо поинтересовался подполковник.

– О, в штабе много женщин, – как-то безразлично сказала Стрельцова. – Мне дали койку в общежитии врачей.

– Завтра переедете в Ашлу. Там будет наш дом резерва. Займетесь изучением назначенного для вас участка.

– Благодарю вас, товарищ подполковник.

– Можете быть свободны, товарищ лейтенант. Утром обратитесь к капитану Хмурову. Он увезет вас.

– Благодарю.

«Теперь бы ей повернуться по-уставному, щелкнуть каблуками и выйти. Но она что-то медлит. Вот в этом отсутствии автоматизма движений и сказывается женская душа. А может, у нее еще что-то есть ко мне?»

Он не ошибся. Стрельцова, медленно и ярко краснея, вдруг сказала:

– Товарищ подполковник, я замужем. Мой муж – майор Сибирцев – сейчас на офицерских курсах. Он знает, что я на этом участке фронта, и, вероятно, попросится сюда. Помогите ему отыскать меня, когда он обратится к вам…

– Сделаю все, Марина Николаевна, – мягко сказал подполковник.

Он встал, подал ей руку, позвонил Хмурову. Усмехнулся, увидев, как удивился капитан, должно быть все это время ожидавший грозы. Так вот, товарищ Хмуров, грозы не будет! Она пройдет стороной! И сказал:

– Завтра увезете лейтенанта Стрельцову в Ашлу. И чтобы там был порядок! – И снова обратился к Стрельцовой: – Ну, желаю вам успеха!

Стрельцова вышла. За ней последовал Хмуров. Больше он не улыбался. Лицо у него было растерянное. Так ему и надо! Они привыкли думать, что начальник у них грубиян и самодур. А того не понимают, что женщинам действительно не место на войне. Разве допустимо, чтобы такая женщина, как Марина Николаевна, рисковала ежеминутно жизнью, жила в подполье, переносила такое, что не под силу и мужчине, и все потому, что гитлеризм обрушился войной на весь мир. Нет, это недопустимо, и подполковник не устанет повторять это…