Текст книги "Летим на разведку"

Автор книги: Николай Бондаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

– Сорок пять, товарищ полковник.

– Ну вот, еще тридцать пять вылетов – и Пронин Герой! Товарищи, вы знаете, что за восемьдесят выполненных боевых вылетов на бомбометание с пикирования по приказу Верховного Главнокомандующего положено представлять к званию Героя Советского Союза? – спрашивает нас комдив.

– Знаем! – гудят голоса.

– Мы, летчики, пикирование очень любим, – обращаясь к Чучеву, говорит Василий Герасимов. – Когда ставится боевая задача на бомбометание с горизонтального полета, у нас даже портится настроение. А вот с пикирования!..

– Знаю. Я уже не раз слышал об этом. Пикирование при всем при том еще и отличный противозенитный маневр! А у вас, товарищ Герасимов, сколько боевых вылетов? Почему-то вы без награды. Помню, на вас давно уже наградной материал был.

– Он свой орден в чемодане хранит. Бережет до дня победы! – бросает шутку стрелок-радист Монаев.

Не слушая Монаева, Герасимов отвечает на вопрос комдива:

– У меня, товарищ полковник, сорок вылетов, – затем он переводит взгляд на стрелка и, показав ему кулак, уже другим тоном произносит: – Вот закончится построение, и я скажу тебе, как разведчик разведчику...

– Скажи, скажи ему, тезка! – засмеялся летчик Василий Голубев.

– А гвардейцами мы скоро будем, товарищ полковник? – перебивая всех, громко спрашивает штурман Сенкевич.

– Могу по секрету сказать: скоро, товарищи, будем гвардейцами! Но учтите: бить врага уже сейчас надо по-гвардейски! Бить его надо так, чтобы скорее изгнать с нашей священной земли. Ну что ж, может, уже и хватит разговоров? Вы новые цели получили?..

– Есть цели, – отвечает капитан Вишняков.

– Желаю успеха! А как на пикировании, именно на пикировании, девятый гвардейский вас прикрывает?

– О, с асами девятого гвардейского мы чувствуем себя спокойно. "Худых" чертей к строю и близко не подпускают!

– Молодцы! Так командиру полка Морозову можно и передать?

– Так и передайте!

– До свидания, товарищи.

– До свидания, – дружно ответили мы.

* * *

...27 сентября 1943 года. На старт с пикирующим вариантом подвески бомб выруливают самолеты эскадрильи Генкина. Получив задание на разведку в районы Мелитополя, Каховки, Херсона, Большой Лепатихи, Апостолова, Никополя, Большой Белозерки, Михайловки, я тоже выруливаю на старт. Каждый раз, уходя на разведку, знаю, что мои боевые друзья или уже улетели, или собираются на задание. И напрашивается вопрос: "Все ли мы прилетим домой?"

Выполнив боевое задание, приземляю машину и заруливаю ее на стоянку. Летчики и техники стоят понурые. Догадываюсь – произошло что-то непоправимое.

_ Кто-то не вернулся с задания, – говорит мне Зиновьев, внимательно разглядывая собравшихся. – Да, это чувствуется по обстановке...

На стоянке техник Занегин. Он стоит слева – выключаю первым левый мотор.

– Что случилось? – спрашиваю техника, сбросив с головы шлемофон.

– Самолет Генкина не вернулся. Прямое попадание снаряда, – отвечает он.

– Генкин? – с болью вырывается у меня. Как же это так!.. А?

Выходим с Борисом из кабины. Спрашиваю у ребят подробности гибели экипажа Генкина, по в это время подъезжает полуторка, мы садимся в кузов и едем докладывать майору Соколову о выполнении задания. Когда он сказал: "Вы свободны", я направился к летчикам третьей эскадрильи.

– Ты летал сегодня, Юра? – спрашиваю Ермолаева.

– Летал.

– Как все произошло?

– Произошло так, как происходит, когда в центральный бензобак попадает крупнокалиберный снаряд. Машину мигом охватило пламя. Генкин "клюнул" вниз, сбросил бомбы, дотянул на свою территорию, и все трое – Генкин, Раицкий и Минченков – выпрыгнули.

– Много было разрывов зенитных снарядов?

– Вагон и маленькая тележка! Под Мелитополем они лупят как ошалелые! отвечает штурман звена Лакеенков.

– Ведь что произошло? Мы должны были бомбить станцию Райхенфельд с боевым курсом двести тридцать градусов, – начал рассказывать Ермолаев. – И только решили перестраиваться для пикирования по звеньям, как сильным заградительным огнем ударили зенитки. Поверь, Коля: света белого не видно из-за разрывов.

– Знаю, приходилось на своей шкуре испытать.

– Ну вот. Командир отвернул влево. Мы ушли за линию фронта и зашли на станцию с тыла. Но в момент подачи командиром сигнала на перестроение в его самолет попал снаряд. Произошла, скажу, небольшая заминка, а потом Покровский с Лакеенковым взяли команду на себя, и мы, выпустив тормозные решетки, пошли восьмеркой в атаку на станцию.

– И положили бомбочки точно в цель! – дополняет рассказ Ермолаева стрелок-радист Зубенко.

– Потеря сегодня большая. Нет с нами командира Генкина, штурмана Раицкого и начальника связи Минченкова, – говорит летчик Анучиков, затягиваясь папиросой.

– Это верно, что их ветром отнесло за линию фронта?

– Верно, Коля. Я хорошо видел, – подтверждает штурман Иващенко. – У фашистов им, конечно, не поздоровится...

– Может, они еще вернутся? Ведь на войне всякое бывает... – с надеждой говорит Ермолаев. И, немного помолчав, добавляет: – Не укладывается, братцы, все сегодняшнее в голове. Не укладывается...

После освобождения станции Райхенфельд туда была послана группа однополчан под командой начальника воздушно-стрелковой службы полка капитана Вигдорова. И мы узнали немногое, но страшное.

Штурмана эскадрильи капитана Раицкого, приземлившегося километром западнее Генкина и Минченкова, немцы долго преследовали с овчарками. Он отстреливался и был убит.

Когда фашисты схватили Генкина и Минченкова и стали кричать: "Юдэ! Юдэ!" – Генкин плюнул офицеру в лицо. Гитлеровцы стали его бить автоматами, а затем слили из грузовой машины в ведро бензин, облили их и подожгли.

Но и на этом фашистские изверги не остановились: они сровняли с землей месте захоронения Раицкого и в течение двух недель не разрешали населению похоронить Генкина и Минченкова. И все же нашлись люди, которые под покровом ночи присыпали обгоревшие тела героев землей.

Группа Вигдорова похоронила Генкина и Минченкова у зеленого тополя-великана, далеко разбросившего свою богатырскую крону.

Еще придут далекие, светлые послевоенные дни, и жители села Плодородное Мелитопольского района перенесут их останки в братскую могилу. Над ней расцветут цветы. Зашумит листвой посаженный пионерами парк. Станет на гранитный постамент бронзовый солдат. Приедут однополчане. Приедут, положат красные гвоздики и уронят горючие слезы жена, сестра и дочь Генкина. Они увидят зажиточную, привольную колхозную жизнь, искрящийся виноград, склонившиеся к земле ветки яблонь. Расскажут о своем отце, брате и муже. И услышат: "Мы внаем, что за родной край отдали жизнь лучшие наши люди, поэтому стараемся сделать для Родины больше хорошего, чтобы жить за себя и за них... Оставайтесь у нас. Будете всем нам родными". Но это придет, и придет не скоро...

А сейчас мы, однополчане, жестоко мстим врагу за смерть боевых друзей. Мстим и за погибших в боях за Мелитополь товарищей из экипажей Ковалева и Попурина...

Экипаж Панфилова после инцидента со своими "яками" на разведку уже не посылают, а назначенный в мое звено экипаж Угарова летает ведомым у командира полка. Так что больше всех, как говорится, работенки по разведке достается нам с Моисеевым. Мы этим довольны. Все новые и новые сведения о фашистских войсках доставляем командованию.

...В одном из вылетов за Днепр я замечаю неподалеку от крупного населенного пункта множество немецких самолетов-бомбардировщиков, стоящих в степи.

– Борис, посмотри! – кричу и толкаю Зиновьева, записывающего что-то в бортовом журнале.

– Аэродром Большая Костромка! Его никто еще не знает! – обрадованно произносит Борис и быстро вслух считает самолеты.

– Захожу на фотографирование!

– Заходи!

– Вот это подвалило нам медведя сегодня, – говорю Борису, выполняя заход.

– Баглай!

– Слушаю!

– Передай закодированно на КП: разведан аэродром Большая Костромка. На нем сто пять двухмоторных бомбардировщиков! – дает команду стрелку-радисту Зиновьев.

– Понял, передаю! – коротко отвечает Баглай.

– Ты хорошо сосчитал? – спрашиваю штурмана.

– Хорошо. Борис Зиновьев считает самолеты на аэродромах с точностью плюс минус три. А мою ошибку, если она будет, поправит вот эта шкатулочка, отвечает Зиновьев, выключая тумблеры на щитке управления фотоаппаратами.

Мы находимся в дальней точке маршрута. Это не очень приятно. Я часто поглядываю на лежащую далеко-далеко на восточном горизонте легкую синеватую дымку. Скорее бы туда, домой.

– Слушай, Борька, а если, не дай бог, фотоаппараты замерзли и не сработали? Давай я еще разок зайду. Для гарантии... – говорю обеспокоенно штурману.

– Давай! – соглашается Борис.

Делаю повторный заход, и Зиновьев снова проходится по тумблерам управления фотоаппаратурой.

– Вот теперь моя душенька спокойна, – говорю, отваливая резким разворотом от аэродрома противника.

– Командир, бьют зенитки! – докладывает Баглай.

– Да черт с ними!

– И первый и второй раз ты прошел над центром летного поля. Фотоаппараты работали отлично. Я на "бесконечность" дал. Так что снимков наклепали много! – смеется Зиновьев.

– Петя, истребители в воздухе есть? – спрашиваю у стрелка-радиста.

– Пока не вижу, командир.

– Хорошо, летим домой.

Мы, разведчики, после боевого задания пропадаем в фотоотделении полка. Очень хочется скорее узнать результаты своей работы. Сегодня у нас особенная радость: в обоих заходах отлично заснят новый аэродром. Зиновьев ошибся в подсчете на три самолета. На снимках – сто восемь бомбардировщиков "Юнкерс-88".

Фотографируя что-то новое, я и штурман стараемся "протянуть" снимки: захватить и рядом лежащий населенный пункт или что-то характерное на земле это для того, чтобы "привязать" объекты к карте. Вот на снимках село Большая Костромка, а вот аэродром. И село, и аэродром, и дорожки, и овражки "привязываются" к карте-двухкилометровке.

В экипаже мы этот немецкий аэродром зовем "нашим". За ним теперь каждый день наблюдают разведчики дивизии. Ведь "юнкерсы" не на парад собрались! А однажды я увидел их летящими бомбить наши войска. Во мне сразу закипела кровь.

– Баглай! – закричал я. – Передавай непрерывно на волне наведения открытым текстом: "Я – "Полюс-девятнадцать". От Михайловки с курсом девяносто, без прикрытия, на высоте три тысячи метров идут тридцать Ю-88. Предположительно идут на Большой Токмак!" Передавай, пусть их наши истребители хорошенько по шерстят!

– Понял, командир, передаю!

– Ух, воронье проклятое! – зло произносит Зиновьев.

...Уже октябрь. Стоит хорошая осенняя погода. Бездонное голубое небо покрыто полупрозрачными перистыми облаками. Отличная видимость. В высотном полете от Днепра хорошо просматривается северная береговая черта Азовского моря. Далеко-далеко на ее восточной окраине виден входящий мысиком в море, ставший уже тыловым город Таганрог. А далеко на западе видны на земле большие темные пятна – это ожидающие освобождения Николаев и Одесса.

Однажды в теплый вечер бабьего лета в Люксембург-Розовке стрелок-радист Роман Хабаров пригласил меня отведать терна. За этим кислым развлечением я вспомнил, что он, Хабаров, сбил под Сталинградом немецкий истребитель "Мессершмитт-110". О самолетах противника мне, разведчику, нужно многое знать. Поэтому я засыпал его вопросами.

– Слушай, ты под Сталинградом "сто десятого" завалил. Что за жар-птица? Расскажи.

– Это, брат, такая птица – настоящий стервятник. А впрочем, не так страшен черт, как его малюют, – то ли в шутку, то ли всерьез отвечает Хабаров.

– И то верно. Ты его сбил!

– Ну, сбил. Подвернулся – я его и шарахнул. Еще если встанет на пути спуску не дам. Только так с ними надо...

– А почему же мой стрелок-радист не может спустить его с неба?

– Может, конечно, и твой! У "мессера" есть свои слабые места: баки заправляются горючкой...

– Ну вот. А немецкий бензин горит ведь неплохо, правда?

Прошло два дня, и в мой пятьдесят шестой вылет состоялась встреча со "сто десятым".

Было это так. В двадцати километрах южнее Мелитополя я прошел линию фронта и углубился в тыл врага на тридцать километров. Высота – семь тысяч двести метров. Со мной летят Зиновьев и стрелок-радист Леонид Инжеватов. Борис приступил к выполнению задания. Осматривая внимательно переднюю полусферу, я увидел, как справа от курса с превышением в триста метров нам наперерез идет двухмоторный, с "обрубленными" концами крыльев немецкий самолет. В это время дистанция между нами – полторы тысячи метров. Для встречно-пересекающихся курсов это очень маленькая дистанция.

– Боря, посмотри! – быстро показываю "сто десятого" Зиновьеву и принимаю решение развернуться назад.

– Голубчики, здоровеньки булы! – крикнул и по-своему, по-зиновьевски, захохотал штурман.

Со снижением я кладу машину на крыло. Крен получился за шестьдесят градусов. Произошла перемена рулей. Что есть силы, тяну обеими руками штурвал на себя, чтобы быстро развернуться на сто восемьдесят. Затем резко выхожу из разворота. И слышу голос Зиновьева:

– Инжеватов, "сто десятый" сзади! Хорошо охраняй нижнюю полусферу!

– Есть!

Веду машину в направлении своей территории с "прижимом", чтобы разогнать наибольшую скорость.

– "Мессер" заходит справа сверху для атаки! – кричит мне Зиновьев. Слушай меня! Буду давать маневр – куда отворачивать машину!

– Понял! – Я полностью доверяюсь ему: Зиновьев очень сообразительный человек.

– Заходит, заходит, заходит... Успокаивается... Прицеливается... Вправо вниз! – дает мне команду Зиновьев, но сам почему-то не стреляет.

Сколько есть силы в руках и ногах, очень резко прикладываю ее к штурвалу и педалям и "переламываю" машину вправо вниз.

– Отлично! Не смог довернуть за нами, проскочил! Нос его кабины весь в огне и дыму!..

Я хочу спросить Бориса, почему он не стреляет, но не успеваю. "Сто десятый" снова, уже слева сзади, заходит для атаки.

– Влево вниз! – кричит мне Зиновьев.

Так же, как и первый раз, выполняю эту команду и опять слышу возбужденный голос штурмана.

– Проскочил, стервец! Отлично! А огонь у него сильный...

Противник проводит еще три атаки: одну строго в хвост и две справа и слева снизу. Все три раза стреляет расчетливо, но, выполняя команды Зиновьева, я ухожу из-под прицельного огня. Когда Борис секунду-другую молчит, я все равно делаю своим самолетом очень резкий маневр, чтобы фашист не смог хорошо прицелиться.

Наконец мы добрались до своей территории. Противник оставил нас в покое и боевым разворотом ушел на запад. Зиновьев хлопает меня по плечу, громко смеется и говорит:

– Молодчина! Удирать от истребителя умеешь! А ты не забыл, что наше боевое задание еще не выполнено?

– Нет, не забыл. А ты почему не стрелял?

– Стрелять из малокалиберного ШКАСа? Если и попадешь, то все равно не собьешь. Зачем же зря порох жечь?..

– Ну ладно. Вывернулись...

Смотрю на высотомер. Его стрелки показывают четыре тысячи метров. Не убирая газа, "лезу" снова вверх. Жаль моторы, такая нагрузка для них, но что поделаешь... Скорость самолета во время ухода от "мессершмитта" была очень большой. На правом моторе сорвался с задних замков и приподнялся кверху капот, закрывающий маслобак. Но пробоин нет, и оба мотора по-прежнему весело поют свою звонкую песню.

_– Куда он исчез? – спрашиваю Зиновьева, имея в виду атаковавшего нас "мессершмитта".

– Черт его знает, запас горючего у него большой. Может, где-нибудь западнее Мелитополя патрулирует.

_ – Это верно. Давай-ка лучше уйдем на Азовское море; я наберу высоту, и начнем выполнять задание обратным маршрутом.

– Правильно! От перестановки слагаемых сумма не меняется.

– Инжеватов!

– Слушаю!

– Передай на КП аэродрома, что в районе Мелитополя атакованы истребителем "Мессершмитт-110". Продолжаем выполнять задание.

– Есть передать, командир!

Веду машину на Геническ. От него – на Перекоп, Херсон, Берислав, Каховку, Ивановку, Мелитополь, Акимовку.

Нас обстреляли зенитки только над Перекопом и Херсоном, на остальных участках маршрута было спокойно. Мы успешно выполнили задание. Правда, из-за увеличения времени полета на обратном пути, далеко за линией фронта, у Зиновьева кончился кислород. Я изменил высоту до четырех тысяч метров. На этом эшелоне можно обходиться и без кислорода.

После вылета докладываю Валентику о встрече со "сто десятым". Он выслушал меня, а затем рассмеялся:

– И вы его не сбили? Напрасно. Нужно было сбить...

Когда вышли из КП, я поинтересовался:

– Ты, Борис, не стрелял потому, что у тебя "уважительная причина". А ты, Инжеватов, где был? Почему ты не вел огня по "мессершмитту"?

– Командир, извини меня, но клянусь тебе отрубленной головой Гитлера, меня так бросало от борта к борту, что я не то что стрелять – сам держался за пулемет.

Инжеватов – мой старый знакомый, стрелок-радист.

Уважаю его за скромность, дисциплинированность и хорошую радиосвязь с землей. Но, вспоминая, что на днях под Мелитополем погибли два наших экипажа, говорю ему серьезно:

– Будешь знать, Леня, как летают разведчики. В группе – другое дело. Вы, двадцать семь Пе-2, идете, двадцать семь "яков" для прикрытия берете... Сто летунов! По "передку" ударите – разворот и домой. А тут – три души залетишь к фашисту в самое нутро, что края своего не видно... В следующий раз, дорогой мой, стрелять надо обязательно. Стрельба, пусть даже неприцельная, действует отрезвляюще на психику фашиста.

– Хорошо, командир!

К шестидесятому вылету у нашего экипажа выработались неплохие навыки в ведении воздушной разведки. За линией фронта мы, как правило, не ведем посторонних разговоров. Каждый занимается своим делом.

Какие у нас трудности и опасности? Это вражеские истребители и зенитная артиллерия. Они в нашей работе представляют главную опасность. В отношении борьбы с истребителями перехвата действует такой лозунг разведчика: "Кто первым увидел – тот победил". Поэтому непрерывное круговое наблюдение за воздухом ведется от выруливания самолета на старт и до заруливания его на стоянку после посадки. Обычно, не долетая до вражеского аэродрома 20-30 километров, видно по оставляемой пыли, что на взлет уходит пара, а иногда и две пары истребителей наперехват. Первое время немецкие летчики заняты взлетом и не наблюдают за нашим самолетом. Набирая высоту, они доверяются командам со своих постов наблюдения и наведения. Но эта система работает с запаздыванием. Если после фотографирования аэродрома два-три раза изменить курс полета, то наш след для воздушного противника уже потерян.

Хуже всего, когда истребители патрулируют над объектом. Это и есть тот рожон, о котором не раз мне и Моисееву говорили Мазуров и Валентик. В таких случаях я не захожу сразу на объект, а жду, когда истребители уйдут на заправку горючим.

Наш любимый метод ухода от истребителей – пикирование. Пе-2 намного тяжелее истребителя, и на пикировании противнику его не догнать.

Иногда приходится уходить и на бреющем полете. Сбить Пе-2 на бреющем полете почти невозможно.

Фашистское командование высоко награждало своих летчиков-истребителей за сбитый советский разведчик. И гитлеровцы с немецкой педантичностью охотились за нами. Но, применяя все эти маневры, Моисеев и я не были ни разу сбиты в разведке вражескими истребителями и даже не привозили от их огня пробоин.

Зато как приятно за линией фронта встретиться со своими "яками" и "кобрами". Опытный летчик-истребитель, как правило, подходит и становится рядом. Открывает фонарь кабины... Я открываю форточку... "Пойдем со мной!" показываю ему, а он отвечает: "Мне приказано барражировать над линией фронта!"

Но, как ни досадно, приходилось иногда обходить стороной и свои истребители! Бывали случаи, когда молодые, малоопытные пилоты принимали Пе-2 за немецкий "Мессершмитт-110". И атаковали...

Правда, такое случалось редко, но случалось...

Зенитная артиллерия – враг номер два. Я всегда стараюсь маневром самолета затруднить зенитчикам прицельный огонь.

Раньше, когда были неопытными разведчиками, мы на земле производили расчеты на фотографирование объектов, а в воздухе, как говорят, действовали по шаблону. Но потом, накопив немного боевого опыта, я подумал: зачем нам нужен за линией фронта десятикилометровый боевой путь? Для того чтобы по моему самолету в лучших условиях били вражеские зенитки?

Сама боевая работа наша заставляла действовать по-другому: мы хорошо знаем, что на фотосъемку уходят буквально секунды – те секунды, когда я нахожусь над центром объекта. Значит, разведчику можно выполнять маневр самолетом до самого начала съемки. А для того чтобы нажать на кнопку и фотоаппараты произвели два-три снимка, времени требуется совсем немного. Сосчитать же на аэродромах самолеты, на железнодорожных узлах эшелоны и вести другие визуальные наблюдения штурману доступно и во время любых эволюции самолета.

Теперь я подхожу к объекту с разворотом, затем резко выхожу из него и таким образом "накладываю" свой самолет на объект. Когда летишь на большой высоте, самолет твой кажется огромным, он закрывает собой почти половину земли. А внизу все очень маленькое. В нижнее остекление кабины я уточняю свое местоположение в отношении фотографируемого объекта, а затем подаю штурману команду:

– Включай фотоаппараты!

Он выполняет ее и ведет наблюдение за объектом.

В случае заградительного огня за счет снижения я разгоняю большую скорость и фотографирую объект на высоте ниже разрывов.

Так постепенно накапливается опыт. И с каждым вылетом мы все увереннее и точнее выполняем задания командования, добывая ценные разведданные о противнике.

* * *

Мой шестидесятый вылет. Задание: площадная аэрофотосъемка немецкого укрепленного района юго-западнее Мелитополя. Четыре захода. Рабочая высота две тысячи метров. Сегодня мой самолет будут прикрывать истребители Як-1.

Прибываю на их аэродром. Заруливаю машину к КП полка. Выключаю моторы. Подошли летчики и техники и начали разглядывать нашу "пешку". Я среди незнакомых людей. Но стараюсь не теряться.

_ Привет доблестным истребителям! – бросаю весело спустившись с лесенки нижнего входного люка на землю.

– Привет "бомберам"! – слышу в ответ.

– Чем вы тут занимаетесь?

– Ждем вылета.

– Сачкуем...

– Есть шанс отличиться, братцы!

– Вот оказывается что! Ванюш, "пешку" прикрывать пойдем! – кричит плотный паренек товарищу.

Иду на КП. Докладываю командиру полка.

– Что же ты так поздно? Могу только две пары истребителей дать. Дал бы больше, но нет – разобрали штурмовики, – говорит командир.

Скрытность в разведке не последнее дело. Я всегда летаю один и поэтому успокаиваю командира: говорю, что и четверки много.

– Ну нет. Фрицы над Мелитополем еще активничают. Так что мои орлы могут пригодиться...

С четырьмя летчиками прикрытия отходим от КП в сторону и садимся на траву. Летчики-истребители очень молоды. Но держатся уверенно. И мне это нравится. Я представляюсь им:

– Николай Бондаренко. А это штурман Зиновьев. Что, фамилия меньшевистская? Ничего, он парень что надо! А вот наш стрелкач Петя Баглай. А вы, значит, будете нашими телохранителями?..

– Не сомневайтесь. Ваша жизнь забронирована, – говорит командир звена.

– Спуску "мессам" не дадим! – уверенно добавляет младший лейтенант с новеньким орденом Красного Знамени на широкой груди.

– Шутки шутками, братцы, а выполнить задание нам нужно во что бы то ни стало, – говорю истребителям, оборвав смех. И, развернув карту, продолжаю: Район работы – пятнадцать километров юго-западнее Мелитополя. Площадная аэрофотосъемка. Четыре захода. Высота – две тысячи метров. Если будут "мессеры", выполню задание и с двух тысяч шурану пикированием на бреющий. Чтобы не потерять ориентировку – не отрывайтесь от моего самолета. На обратном пути пройду над вашим аэродромом. Понятно?

– Понятно!

– Домой мы и сами дорогу найдем!

– А если потребуется с "худыми" расправиться? – спрашивает командир звена.

– Тогда мне ждать вас не придется.

– Вопросов нет.

– По самолетам! Запуск и выруливание на старт – по моему самолету.

Быстро направляемся к самолетам. Дружно запускаем моторы. Я начинаю выруливать, но стоящие на земле техники показывают на выпущенные на пятнадцать градусов посадочные щитки.

– Так нужно! – кричу им в форточку и как могу показываю рукой.

На старте два "яка" становятся слева от моей машины, два – справа. Взлетаем сразу всей пятеркой.

– Эх, чертовски здорово мы взлетели! Наша машина еще разбегалась, а они, чертенята, уже оторвались от земли и "лапки" под себя. Красивый "яшка". Настоящая птичка-синичка! – восхищается Зиновьев.

– У немцев, Боря, все самолеты угловатые, как каракатицы. Одна "рама" чего стоит! А наши самолеты обтекаемые, очень красивые.

– Это значит, что у наших машин лучшие аэродинамические качества?

– Я тоже думаю об этом.

Прибываем к месту работы. Истребители идут с превышением в четыреста метров по отношению к нашему самолету. Смотрю на них и говорю Борису:

– Молодцы, толк в своем деле знают.

– Кто имеет запас высоты и скорости – тот король неба, – произносит он, складывая карту-двухкилометровку. – Залог успеха в бою у истребителя скорость, высота, маневр, огонь.

– Где ты это вычитал?

– В нашей фронтовой газете!

– Командир, бьют зенитки! – докладывает Баглай.

– Слышу, Петя.

Я хорошо знаю: во время площадной съемки от зенитного огня маневрировать нельзя – испорчу все снимки.

– Петро, с "маленькими" связь есть?

– Держу связь, командир!

– Добро!

Во время первого захода Зиновьев показывает мне четыре пальца правой руки и на остеклении кабины чертит крест. Понятно: подоспели четыре "худых".

– Баглай, "маленькие" видят "мессеров"?

– Видят! Командир звена уже дал указания ведущему второй пары и передал, чтобы ты работал спокойно!

– Хорошо! Если "мессеры" будут атаковать, вы, ребята, не торопясь, прицеливайтесь получше и стреляйте. Не забывайте о гранатах АГ-2. Пока работу не закончу – не уйдем! – говорю экипажу, точно выдерживая режим полета.

Первый заход выполнен. Нужно сделать еще три захода. Разворачиваю машину в обратном направлении и с входного контрольного ориентира веду ее на выходной контрольный ориентир. Борис перед началом захода включает, а после него выключает фотоаппараты. Показывает мне два следующих ориентира. Все остальное время он у своего пулемета.

– А где "худые"? – спрашиваю его.

– Их боем связали, да так связали!.. Молодцы наши "ястребки"!

Выполняю второй, а затем третий и четвертый заходы. Зенитки бьют как ошалелые. Не теряя ни секунды, заканчиваю работу.

– Петре! Передай "маленьким", что работу закончили, ныряю и бреющим ухожу к их аэродрому!

– Передаю! Командир, "яки" остаются драться с "мессерами"!

– Понял. Приготовиться к пикированию!

Затяжеляю винты. Устанавливаю средний газ и, не выпуская тормозных решеток, круто бросаю машину вниз. Быстро увеличивается скорость. Земля стремительно летит на меня. С высоты восемьсот метров начинаю плавно выводить самолет из пикирования. Вывод закончен. Высота двести метров. Моя ласточка, попадая в потоки воздуха и резко вздрагивая, несется над степью на скорости семьсот километров в час в направлении Черниговки.

– Прощайте, "мессеры", – иронизирует Зиновьев.

Выждав с полминутки, чтобы "отлетела" лишняя скорость, я снижаюсь на бреющий полет.

А вот впереди по курсу и Черниговка. Прохожу над стоянкой самолетов. Поднимаю вверх машину и качаю с крыла на крыло. Внизу, на аэродроме, машут нам руками. Многие бросают вверх пилотки.

– Люблю бреющий! – кричу я Зиновьеву.

– Америку открыл... А кто его не любит? Вишняков, тот после выполнения задания девяткой дует бреющим. Куры в деревнях в стороны разлетаются.

Мы – гвардейцы!

20 октября 1943 года наш Южный фронт переименован в 4-й Украинский.

23 октября освобожден Мелитополь. В этот же день 270-й бомбардировочной авиационной дивизии, 86-му и 284-му бомбардировочным авиационным полкам присвоено звание гвардейских и дано наименование Таганрогских.

6-я гвардейская Таганрогская дивизия! 134-й и 135-й гвардейские Таганрогские полки!

Мы – гвардейцы, мы – таганрогцы! Отлично! В этом есть маленькая крупинка напряженного труда, внесенного и моим экипажем. Капелька боевой работы, влитая звеном разведчиков, которым я командую.

– Экипаж гвардии лейтенанта Бондаренко для получения боевого задания прибыл! – докладываю теперь я гвардии майору Соколову.

В последней декаде ноября наш полк начал перебазирование на аэродром Астраханка под Мелитополем.

В самолетном парке у нас есть "кукурузник" и "коломбина" – старенький УСБ. На нем браво "пиляет" командир звена Владимир Пименов. "Коломбина" очень уж удобна для перевозки небольших грузов и людей при перебазировании полка. Вот и сегодня несколькими рейсами Пименов доставил с Астраханки экипажи для перегонки оставшихся самолетов.

Одиночно, с интервалами десять минут, взлетают и уходят на Астраханку наши "петляковы". Погода плохая: моросит дождь. К обеду он стал еще сильнее. Ответственный за выпуск самолетов гвардии капитан Забиворот подходит ко мне и спрашивает:

– Бондаренко, полетите, или будем ждать улучшения погоды?

В полетах на малых высотах и бреющем я, хотя и нелегально, натренировался неплохо.

– Товарищ капитан, что мне одному здесь делать? Полечу домой, – отвечаю ему.

– Вылетайте, Бондаренко. Смотрите повнимательнее за землей, пилотируйте аккуратно, – напутствует Забиворот.

– Есть!

Все время до Астраханки иду бреющим, точно выдерживаю курс, пилотирую машину так, чтобы не наскочить на встречающиеся преграды. Зиновьев держит в руках карту и ориентируется по быстро убегающим назад ручейкам, оврагам и небольшим населенным пунктам.

В Астраханке сильный дождь. С первого захода сесть не удалось, произвожу посадку со второго.

Заруливаю самолет на стоянку третьей эскадрильи. По лицам вышедших из кабины стрелка-радиста, техника и механика вижу, что они очень довольны полетом.

– Летели, как на глиссере, – говорят они, делая разминку.

– Значит, понравилось лететь бреющим?

– Очень!

Я тоже люблю такие полеты...

В Астраханке наш полк стоял недолго. Здесь мы часто собирались после ужина, становились в круг и, положив друг другу руки на плечи, пели песни. Руководителем этого своеобразного хора был летчик моего звена Николай Угаров.

Пели разные песни, в том числе и старую шахтерскую "Гудки тревожно загудели". Последнюю неизменно запевал адъютант 3-й эскадрильи Мирошниченко:

...Я был отважным коногоном,

Родная матушка моя.

Ребята дружно подхватывают припев. Высоко в красиво тянет штурман Иван Смородский:

Меня убило в темной шахте,

А ты осталася одна...

– Нужно прекратить это... – сказал однажды, проходя мимо, замполит Кантор Валентику.

– Молодые, пусть подурачатся! – услышал я ответ Валентика.

Все мы были горазды на разные шутки-"покупки". Как-то стрелок-радист Монаев в подтверждение своего несерьезного отношения к ранению и смерти разыграл врача полка Ануфриева.