Текст книги "Летим на разведку"

Автор книги: Николай Бондаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

– До свидания, товарищи. Бейте их, гадов! – говорю срывающимся голосом.

С трудом усаживаюсь на заднее сиденье машины. Рядом со мной сел майор. Мы едем к землянке, в которой находится Баглай. Я не знаю еще, что с ним произошло.

– Вот здесь, – говорит шофер майору и мне, показывая на небольшую землянку.

Баглай лежит на скамейке. У него перевязана голова.

От крови, просочившейся через бинт, образовалось большое алое пятно.

– Петя, нашего Симона... нет... – с трудом произношу я.

– Что ты говоришь?! – приподнял он голову. – Как все это случилось?..

– А что с тобой?

– Меня солдаты сюда привели. Лоб я поцарапал.

– Как ты, Петя, прыгал?

– Да так, ничего. Правда, низко уже было, но, к счастью, все обошлось хорошо.

– А ударился лбом обо что?

– И сам не знаю, – ответил он. – Меня тут чуть было свои в плен не взяли! Говорю: "Я свой", а в ответ слышу: "А, фашистская рожа, ты еще и по-русски калякать научился?"

– Дурачье!.. Пехота!.. Свои самолеты по силуэтам знать надо.

– Один здоровенный такой паря стал меня обыскивать.

– Ну...

– Расстегнул молнию и увидел орден Красной Звезды... "Хлопцы, он свой!" – сразу же закричал. И тогда уже солдаты достали перевязочный пакет и стали рану перевязывать...

– Да-а, Петь, аналогичный случай произошел и со мной. Ну да ладно. Чего уж там... Война ведь...

– А Симку нужно похоронить... – говорит Баглай.

– Похоронят Симку солдаты, Петя. А нас повезут в госпиталь...

Майор везет нас теперь в медсанбат. Дорога – одни ямы. Сильно болит левое плечо. Держу руку, свесив вниз, как плеть, – не так больно. Проезжаем мимо места падения нашего самолета. Он ударился о землю "спиной". Белое пятно вместо машины... Из земли торчат закопченные стойки шасси, но уже ничто не дымится.

Я еду и думаю: "Сегодня я второй раз родился". В самом деле: лети я на машине казанского завода, в которой астролюк кабины намного короче, – мне, как говорят, была бы крышка.

Шофер плавно тормозит машину. Подъехали к медсанбату.

– Товарищ майор, скажите вашу фамилию, – прошу я, с трудом выбираясь из машины.

– Майор Иванов.

– Буду помнить. Спасибо за все.

– Поправляйтесь. И чтобы больше нам здесь не встречаться. Лучше уж я буду смотреть на вас, летящих высоко в небе.

– Постараемся, товарищ майор.

Проводив взглядом "эмку", входим в расположение санитарного батальона. В операционной палатке хирург сразу же хватает меня за здоровую руку и возбужденно говорит:

– Браток, дай хоть одну парашютную стропу. Нет шелка, нечем зашивать ребятам раны.

Я хорошо понимаю его. Парашют Сухарева я осматривал. В шелковом куполе два отверстия диаметром по полтора метра. Прогорел в нескольких местах. Знаю, что он непригоден к дальнейшей эксплуатации.

– Берите, – говорю хирургу.

– Превеликое, браток, тебе спасибо. Теперь живем.

Не суждено было этому ПЛ-3М спасти Сухареву жизнь. Но пусть он поможет многим солдатам и офицерам заживить их раны.

Через некоторое время Петро уже лежит на столе. Ему зашивают рану без наркоза. Он морщится, смотрит медсестре в лицо и молчит. Со мной хуже. Хирург (я внимательно смотрю на него) вздыхает и говорит:

– Ложитесь животом на стол и свешивайте руку вниз. Привяжем к ней груз, и она войдет в сустав. Как зовут-то вас?

– Николай. Бондаренко.

– Ну вот, Коля Бондаренко, придется вам потерпеть немного. Не бойтесь...

– Я не боюсь. Раз попал к вам в руки...

– Правильно!

К моей руке привязали ведро с водой, а потом еще и камень, но рука в сустав не вошла. Хирург задумчиво посмотрел на меня и спросил:

– А хотите, я ее под общим наркозом вправлю?

Соглашаюсь – другого выхода нет. Сестры привязали меня веревками к столу. Хирург сказал: "Считайте!" – и мне дают наркоз. Я начал считать, мне стало очень плохо. Захотелось крикнуть: "Не надо!", вырваться, но... в голове зазвенело и я провалился куда-то в бездну...

Очнулся после наркоза. Мое левое плечо туго перевязано. Подвигал подвязанной рукой – не болит. Осматриваю себя. Чувствую, стянута и правая нога. При приземлении на каменистую почву я сильно разбил правое колено. Врачи, не церемонясь с моими шароварами, разрезали правую штанину от стопы до бедра, перевязали колено и скололи куски двумя английскими булавками. В таком виде меня посадили вместе с Баглаем и другими ранеными в кузов грузовика и повезли во фронтовой госпиталь Ровеньки.

После осмотра там врачи принимают решение отправить нас в авиационный госпиталь Зерноград.

– Доктор, было бы лучше, если бы вы отправили нас в полк. Там и госпиталь есть, – говорю врачу-женщине, вспомнив, что неделей раньше туда положили командира звена Покровского и его штурмана Лакеенкова.

– Ни в коем случае. Даже не говорите об этом, – возмущается врач.

Утро восьмого августа. В госпитале ждут самолет, который должен доставить нас в Зерноград. За прошедшие дни я еще два раза напоминал врачу о нашем полковом госпитале и дважды получал резкий отказ.

Сестра ведет нас к взлетно-посадочной площадке сани, тарных У-2. А вот уже подруливает "кукурузник". Так фронтовики величают этот маленький санитарный самолет.

– Попухли мы с тобой, командир, – говорит Баглай.

Сестра дает летчику документы и властно распоряжается:

– В Зерноград обоих!

– Сколько мне еще рейсов сегодня? – спрашивает летчик.

– Два.

– Нормально.

И тут у меня созрело решение. С врачами и сестрами я не договорился и не договорюсь. А с летчиком, коллегой?.. Улучив момент, делаю строгое лицо, подхожу к пилоту и спрашиваю:

– Ты летчик?

– Да, летчик, – отвечает он и меряет меня взглядом с головы до ног.

– И мы летчики. Вот что: повезешь нас не в Зерноград, а в полк. Понял? Если только ты летчик, – бью по его самолюбию. – Посмотри, разве нас на носилках принесли?

Мой расчет оправдался.

– А где ваш аэродром? – спрашивает он.

– Аэродром Мечетный.

– О, знаю. Полк Валентика... Бывали там не раз.

– Вот и хорошо.

Летчик быстро чертит на карте от Ровеньков до Мечетного линию, отсчитывает курс. Мы садимся в воздушную санитарку и – как хорошо! – летим домой. Но по сравнению с нашей скоростной ласточкой "кукурузник" очень долго преодолевает это стокилометровое расстояние. У меня нет карты, чтобы по ней ориентироваться, а У-2 всю дорогу идет бреющим. Я даже подумал: "Везет в Зерноград, окаянный!" Нет, мы, летчики, – народ покладистый! Вот он, наш аэродром в степи, наша родная Мечетка! Я слышу, как бьется сердце.

Посадка. Выходим с Петром из кабины. Несем свои пожитки. Ребята нас узнают и бегут навстречу. Быстро идут к нам командир полка Валентик и замполит Кантор. На аэродроме находится и служивший ранее в Энгельской школе полковник Дергунов – начальник политотдела дивизии. Вид у меня явно не строевой, но я, как положено, иду к Дергунову с докладом.

– Ладно, ладно, Бондаренко, – машет он рукой. – Я всегда и всем говорю, что лучше летчиков, чем выпускники Энгельской школы, нет. Рассказывай без доклада.

Здороваемся. Коротко рассказываю о том, что произошло с нами в полете пятого августа. Сейчас обеденное время. Но ребятам не до еды. Все прибежали сюда. Пришли многие техники и многие из обслуживающего столовского персонала. Тетя Таня – повар, готовящая всегда вкусную – "высотную" – еду, сняла с головы белоснежный колпак и вытирает им слезы.

– Тетя Таня, не надо. Тетя Таня, и ты, Лидочка, – обращаюсь к официантке, – накормите, пожалуйста, летчика с У-2. Мой обед ему отдайте. Он хороший товарищ.

– Да если бы была только одна забота – кормить вас, мои дорогие... Такой хороший был Сухарев. Бывало, покушает и всегда подойдет к окну спасибо сказать... Не подойдет он уже больше...

– Не плачьте, тетя Таня. Слезами горю не поможешь.

Летчик санитарного У-2 стоит еще минутку с нами, смотрит на нашу дружную боевую семью. Но его ждут раненые, и он, распрощавшись со мной и Баглаем, спросив у Дергунова разрешение, направляется в столовую. По распоряжению Валентика мы идем к машине, которая повезет нас в полковой госпиталь. С нами рядом наши товарищи. Но в это время с КП выскочил начальник оперативного отделения штаба капитан Мазуров и дал зеленую ракету. Забыв о нас и об обеде, экипажи быстро побежали к своим самолетам.

– Куда, Саша? – успеваю я спросить командира звена Пронина.

– Аэродром Сталино. С пикирования, Колька! Эх, елки зеленые, дрожите, фашисты!.. – на ходу бросает Пронин, удаляясь.

Я стою у открытой двери кабины полуторки. Смотрю, как дружно наши летчики запускают моторы и выруливают на старт.

Первым на взлет идет батя – Валентик. За ним по одному взлетают летчики и командиры. Они собираются в группу, проходят над аэродромом парадным строем и берут курс на запад. Я смотрю не отрываясь на удаляющиеся самолеты. Через сорок минут будет нанесен мощный бомбовый удар с пикирования по вражескому аэродрому. Знайте, господа фашисты, это вам не сорок первый. Кончилось то время, когда вы безобразничали безнаказанно!

...Молодой шофер Ваня аккуратно ведет машину по неровной дороге. Я думаю об ушедших на задание товарищах, о сильном зенитном огне, которым меня и Моисеева встречали фашисты над аэродромом Сталино, и о том, что я снова в своей родной семье.

Прибываем в госпиталь.

– Го-о! Разведчики везде первые! – смеясь, громко говорит Покровский, стоя на пороге утопающего в зелени домика – госпиталя.

– Товарищ командир, прибыли поправить свое здоровье! – шучу я.

– Ну и оборванец! Где тебя так угораздило?

– Пришлось сражаться с костлявой старухой, командир!

– Здорово, – пробасил он.

На наш говор выбежал из палаты Митя Лакеенков. Мы с ним расцеловались и на радостях запели известную в то время частушку:

Эх, летчики-молодчики

Всю страну прославили,

Всю страну прославили

Челюскинцев доставили!

После выписки из госпиталя у меня еще долго при резких движениях болело левое плечо. Капитан Вишняков рассказал, что такая травма плечевого сустава была при прыжке с парашютом у воевавшего под Сталинградом летчика 30-го полка Константина Гавшина. Но вероятно, за всю историю Пе-2 никто из летчиков не выпрыгивал в астролюк кабины. Ребята потом долго подшучивали: "Коля, здорово же ты в форточку выскочил!"

* * *

Пока мы с Покровским находились в госпитале, на разведку летал экипаж Моисеева. Но как-то, уходя в облаках от "мессеров", Моисеев потерял ориентировку и сел где-то между Доном и Северным Донцом. И на разведку послали Ермолаева. Это был его первый боевой вылет.

Экипаж Ермолаева состоял из штурмана эскадрильи Лашина и стрелка-радиста Хабарова. Лашин и Хабаров – опытные воздушные бойцы. За их плечами боевой опыт Сталинграда. Их боевые дела отмечены правительственными наградами. Капитан Лашин – чуткий, отзывчивый товарищ, грамотный штурман, уделяющий много внимания подготовке молодых летчиков и штурманов. Мы, однополчане, гордимся, что ныне Михаил Афанасьевич – гвардии генерал-майор авиации, начальник одного из штурманских военных училищ страны.

Хабаров так же опытен в своем деле, как и Лашин. Я был свидетелем того, как настойчиво обучал он подчиненных – стрелков-радистов – держать связь, как он щедро делился с ними боевым опытом. Пулеметы Хабарова всегда исправны, всегда готовы к действию. Недаром он первым в нашем полку "спустил" с неба на землю Ме-110.

Не имеющий боевого опыта Ермолаев понимает ответственность, которая на него легла: во что бы то ни стало выполнить боевое задание, сохранить жизнь замечательных людей и дорогостоящую машину. Знает он еще и то, что, несмотря на большой боевой опыт штурмана и стрелка-радиста, машину все-таки вести ему – Ермолаеву: Лашин и Хабаров за штурвал не сядут.

Взлет, Лашин дает курс к линии фронта. Ермолаев старательно выдерживает заданный режим в наборе высоты. Хочется "наскрести" побольше, но вот "пешка" уперлась в свой практический потолок – семь тысяч восемьсот метров. Машина стала вялой в управлении, инертной, с ограниченной маневренностью. Впереди линия фронта. Ее демаскирует река Миус и тянувшийся с юга на север противотанковый ров. В утренней туманной дымке они сливаются далеко на севере.

Решено выйти в Азовское море и заходом с юго-востока сфотографировать скопление кораблей вблизи Таганрога.

Хабаров передает по радио первый результат разведки. В их работе чувствуется слаженность.

Экипаж выполняет задание и ведет усиленное наблюдение за воздухом, ведь в любую минуту может появиться противник. Сфотографировав корабли, Лашин дал курс на Мариуполь. По заданию нужно сфотографировать порт, железнодорожную станцию и аэродром. Когда разведчик появился над этими объектами, ударили зенитки. Разрывы снарядов ложатся рядом с самолетом, но все идет благополучно. Теперь, как это с высоты кажется, и рукой подать до конечной точки маршрута – узловой станции Волноваха.

На подходе к ней также встречают и провожают огнем зенитки. Но и сейчас все обошлось нормально. Курсовая черта нижнего остекления кабины медленно плывет по земле и режет Волноваху надвое. Заработали фотоаппараты. Лашин вслух считает эшелоны. Их двадцать восемь. Закончено фотографирование.

– Хабаров, передай на КП: Волноваха, двадцать восемь составов на станции и два на подходе со стороны Мариуполя! – дает команду Лашин стрелку-радисту.

– Понял вас! – отвечает тот.

Ермолаев выполняет правый разворот для выхода на обратный курс. И вдруг – сильный удар! Самолет резке стало разворачивать вправо. Обратным действием рулей поворота и элеронов Юрий с трудом прекратил внезапный разворот машины. Правый мотор работает, но в его гуле слышен частый, резкий металлический стук. Что это? Обрыв шатуна? Приборы показывают норму, но чувствуется по всему, что с правым мотором что-то случилось. А тут еще Хабаров передает:

– Командир! На две тысячи ниже идут нашим курсом с набором высоты две пары "мессеров"!

– Взять курс в сторону солнца! – подал Ермолаеву команду Лашин и быстро перезарядил свой пулемет.

– Встречать "мессеров" огнем! – распорядился Ермолаев, выполняя команду Лашина.

Солнце стало союзником, прикрыло своими лучами самолет. Проходят напряженные минуты. Хабаров и Лашин у своих пулеметов; Ермолаев держит полный газ.

– Где истребители? Вы видите их? – спрашивает он у экипажа.

– Вижу! Уходят влево! Продолжай, командир, полет тем же курсом! отвечает Лашин.

Вскоре истребители исчезли. Теперь нужно позаботиться о правом моторе. Его металлический стук не дает покоя всему экипажу. Из мотора выбило много масла. Температура масла и воды повысилась настолько, что стрелки приборов зашли далеко за красную запретную черту, а манометр давления масла показывает нуль. Юрий понимает: медлить нельзя! Сейчас решение может быть одно: выключить правый мотор. В противном случае его заклинит или он загорится.

– Даю мотору по лапкам! – говорит он с иронией.

Вдвоем с Лашиным они оценивают обстановку: до линии фронта более ста, до своего аэродрома около двухсот пятидесяти километров. Много! Дальнейший полет возможен только со снижением.

– Дотянуть до своей территории хватит высоты? – спрашивает Лашин у Ермолаева.

– Хватит. До своей территории хватит. А там посмотрим, – отвечает тот и смотрит на большую стрелку высотомера, которая ползет по кругу, показывая снижение.

– Чтобы не встретиться с "мессерами" вновь, выходи на Азовское море. Там спокойнее, – говорит Лашин.

– Понял.

Юрий держит наивыгоднейшую скорость полета на одном моторе. Уже потеряно две с половиной тысячи метров высоты, а пролетели немного. Все время он и Лашин контролируют работу "здорового" мотора по показаниям приборов. Юрий старается не перегреть его.

– Единственная надежда! – говорит он, глядя на левый мотор.

– Выдержит? Ведь ему работать на максимальном режиме еще час? – спросил штурман.

– Выдержит. Должен выдержать!

Юрий попробовал снизить режим, но высота!.. Она стала падать катастрофически быстро. Скрепя сердце Юрий снова дал сектор газа вперед до отказа.

– Друзья, как наши дела? – спрашивает Хабаров. – Я сижу в этой каталажке и вижу запачканные маслом мотор и шайбу.

– Нормально, Сережа, нормально. Тяну потихоньку... Тише едешь – дальше будешь, – отвечает Ермолаев, называя стрелка-радиста по имени, которое тот сам себе дал в память о погибшем товарище.

– От того места, куда едешь...

– Юра, как-то не по себе, когда одна "палка" остановлена.

– А ты бы хотел, чтобы и вторая остановилась?

– Да нет, не дай бог – внизу фашисты. Сегодня ты сдаешь экзамен на боевую зрелость. Знай это!

– Знаю. В полную силу стараюсь не опозорить авиацию и вас, сталинградцев. Надо хорошенько смотреть за воздухом!

– Смотрю! За это будь спокоен. Появятся "мессы" – спуску не дам. А ты, Ермолайчик, тяни потихоньку.

– Тяну!

– Михаил, сколько километров осталось до линии фронта? Это справа, за морем, Ейск?

– Мало осталось: тридцать километров, – занижает цифру Лашин. – Да, за морем Ейск. А точнее – за Таганрогским заливом. Спой нам, Хабаров, что-нибудь!

– Ты все шутишь?

– А почему бы мне не пошутить? Летчик у меня мировой, домой доставит знаю точно!

На высоте две тысячи шестьсот метров пройдена линия фронта. Над своей территорией стало как-то сразу веселее. Но показания приборов совсем никуда не годятся. Температура воздуха у земли высокая – начал сильно греться работающий мотор. Стрелки приборов температуры воды и масла наползают на красную, запретную черту. Того и гляди, откажет второй мотор. Ермолаев сбавил немного газ. Высота падает быстрее, но и аэродром все ближе и ближе. Плотность воздуха у земли высокая – для полета хорошо, но левый мотор так нагрелся, что стал совсем плохо тянуть. Лашин смотрит за показаниями приборов и через каждые две минуты говорит Ермолаеву расстояние до аэродрома Мечетный.

– Шесть километров осталось. Доверни вправо двадцать градусов, чтобы садиться с ходу! – говорит он.

– Хорошо. Доворачиваю. Шасси выпускать по моей команде!

– Понял.

Высота двести метров. С этой небольшой высоты видны на аэродроме капониры, самолеты, землянки. Видно посадочное "Т". Юрий, довернув вправо, старается сесть с ходу.

– Выпустить шасси! – дает он команду Лашину.

– Выпускаю... Смотри хорошенько, Юра, – говорит Лашин и ставит рукоятку шасси на "выпущено".

Из-за сопротивления выпущенного шасси стала резко падать высота, которая и так очень мала.

– Не хватает высоты! Включаю правый мотор! – громко крикнул Ермолаев.

Включено зажигание. Из выхлопных патрубков правого мотора вырвался сноп искр, а затем с выстрелами – пламя. Резкая тряска – и мотор неуравновешенно заработал.

– Хорошо, хорошо! Посадочные щитки выпускать некогда!

– Добира-аю! – громко тянет Ермолаев и производит с недолетом метров двести отличную посадку.

– Дома, братцы! Дома! Чего еще лучшего желать? – послышался восторженный голос Хабарова.

Срулив самолет с посадочной полосы влево, Ермолаев остановил его и выключил моторы.

Катит "санитарка", бегут техники, летчики и все, кому просто интересно поглазеть, – знакомая авиационная картина.

Не успел экипаж покинуть кабину, как техники уже сняли нижний капот правого мотора. На траву течет горячее масло. В левой части картера видна пробоина. Из нее торчит шатун и выходит слабый, похожий на пар, дымок.

– Обрыв шатуна, – дает заключение подошедший сюда старший инженер полка инженер-майор Мазалов.

– Да, обрыв... Но будет мотор, товарищ инженер-майор, и завтра к вечеру будет готов к полету самолет, – говорит техник Николай Мармилов.

– Мотор будет. Идите за трактором и ставьте самолет в капонир.

– Да какой там трактор! Все равно нам на стоянку идти. Бери, ребята! Покатили! – послышался голос техника Георгия Долгопятова.

А в это время товарищи поздравляют Юрия с первым боевым вылетом. И... оборванным шатуном. Стоит Ермолаев весь мокрый и счастливый и благодарно смотрит на свой экипаж.

– Доложу командиру эскадрильи Генкину, – говорит Лашин, – что ты сегодня отлично сдал экзамен на боевую зрелость. Молодец, Ермолайчик! – Он вынул платок, вытер им лицо, белокурую голову и добавил: – Пошли докладывать майору Соколову о выполнении задания.

...Закончился боевой день. У КП полка построение летного состава. Валентик командует:

– Равняйсь! Смирно! Летчик Ермолаев, выйти из строя!

Ермолаев печатает три шага вперед и поворачивается кругом.

– Товарищи, – говорит взволнованно Валентик, – мы сегодня были свидетелями того, как в трудной боевой обстановке – при отказе мотора за линией фронта и преследовании истребителями – летчик младший лейтенант Ермолаев со штурманом Лашиным и стрелком-радистом Хабаровым, проявив отвагу и мужество, отлично выполнили боевое задание на разведку. Товарищ Ермолаев, поздравляю вас с первым успешным боевым вылетом. От лица службы объявляю благодарность!

– Служу Советскому Союзу! – четко ответил Ермолаев.

– С сегодняшнего дня вы – боевой летчик. Становитесь, товарищ Ермолаев, в строй. А вы, товарищ майор, – обратился Валентик к начальнику штабв, передайте мое приказание начстрою Кошевому, чтобы он записал благодарность в личное дело Ермолаева.

– Есть!

* * *

Боевая работа нашего полка продолжается. В одном из боевых полетов погиб командир третьей эскадрильи майор Железный. Генкин, Покровский и я, совсем еще неопытный в командирских делах, шагнули вверх по служебной лестнице. Я стал командиром звена разведчиков. Это наложило на меня новые обязанности.

А вскоре пришло радостное известие: меня наградили орденом Красного Знамени.

Из-за отсутствия Покровского и меня экипаж Петра Моисеева выполнял ежедневно по два-три боевых вылета на разведку. Моисеев, с которым я соревнуюсь (в нашем полку и во время войны было организовано соревнование), опередил меня по количеству выполненных успешных боевых вылетов почти вдвое. Мне надо было срочно наверстывать упущенное.

В мой экипаж назначен новый штурман. Младший лейтенант Зиновьев. Борис Зиновьев – очень сообразительный, в совершенстве знающий свое дело штурман. Кроме того, он – большой остряк. Любит подтрунить над ребятами, умеет дать удивительно меткие, накрепко прилипающие прозвища. Вместе с тем Зиновьев хороший, верный товарищ. Правда, мне и Баглаю как-то непривычно, что в нашем экипаже новый человек. Но что поделаешь, война есть война.

...Первое боевое задание в район Донбасса.

Помню, когда мы покидали КП, капитан Василий Игнатьевич Мазуров предупредил меня:

– Бондаренко, за линией фронта не лезьте на рожон.

– Я не лезу, товарищ капитан. Но задание, которое вы дали, нужно же выполнить?

– Задание нужно выполнить, а на рожон лезть не надо, – предупредил еще раз Мазуров.

Прибываем на стоянку самолетов. Осматриваю машину. Запускаю моторы. Выруливаю на старт и взлетаю. Убираю шасси и после уборки шасси убираю посадочные щитки, выпущенные для облегчения взлета. Но они не убираются. Такого фокуса я на Пе-2 еще не встречал.

– Баглай, посмотри, что там с щитками, – прошу стрелка-радиста.

– Что ты сказал? Не понял. С какими щетками?

– Не щетки, а щитки! Щитки посадочные посмотри, Петя!

– Понял. Сейчас.

После небольшой паузы снова в наушниках голос Баглая:

– Командир, щитки выпущены полностью. Все нормально.

– Тебе нормально, а мне ненормально! Я пошел на посадку!

Зиновьеву все это не понравилось. И когда мы идем на запасную машину, он прямо говорит нам:

– Вороны вы пуганые, а не лётчики...

– Ступай к начальству, докладывай и освобождайся от пуганых!.. Не нравлюсь – ищи другого летчика!.. – вспылил я.

– Ладно, не будем шуметь... – миролюбиво пробурчал он себе под нос.

Взлетаем на запасной машине. И хорошо выполняем боевое задание.

Со временем эта размолвка стерлась в памяти, мы привыкли друг к другу и стали жить душа в душу. Борис отлично ориентируется в воздухе, грамотно ведет разведку и, как мы шутили, чует свой аэродром по запаху наркомовских ста граммов.

Летаем в основном в те же районы, в которые летали и раньше. Под крыльями наших самолетов проплывают Таганрог, Мариуполь, Осипенко, Сталино и другие шахтерские города.

30 августа 1943 года освобожден Таганрог. Мы еще не знаем, что жизнь, боевая работа уже навечно связывают нас с этим городом.

Немцы отступают. Наша помощь наземным войскам не требуется, и на бомбардировочные удары полк не летает. На разведку же тылов отступающего противника я и Моисеев "ходим" почти каждый день.

У наших самолетов подработан ресурс моторов. Стали появляться отказы.

Однажды после взлета на задание и набора высоты четыре тысячи метров из расширительного бачка водяной системы правого мотора стала бить фонтаном вода. Ясно, что высотный полет выполнять невозможно. Возвращаюсь. Но стартех Щербинин не верит мне.

– Не может этого быть! – с ноткой удивления говорит он.

Тогда командование отправляет меня вместе со стартехом на облет этой машины, чтобы тот проверил все сам. Вместо того чтобы дать исправную машину в проводить на задание, меня заставляют (вот еще развлечение!) катать над Павловкой стартеха.

Взлетаю. Набираю высоту четыре тысячи метров. Сильно парит правый мотор. Если продолжать набор высоты, мотор от потери воды и недостаточного охлаждения перегреется и заклинит. Я умышленно выполняю глубокие виражи, а Виталий Гордеевич трясет меня за плечо и кричит:

– Не надо, верю, снижайся!

– Тебя бы за линию фронта сейчас прокатить. Что бы ты там сказал? гневно отвечаю ему.

Ненужная, а точнее сказать, обидная подозрительность по отношению к летчикам, особенно у тех, кто сам не летал на боевые задания, в нашем полку существовала. Некоторым товарищам почему-то казалось, что они Родину любят крепче, чем мы.

* * *

...22 сентября 1943 года. В этот день наш полк перебазировался на аэродром Люксембург-Розовка. Мы с Моисеевым начали летать на разведку в районы Мелитополя, Геническа, Армянска, Запорожья, Никополя, Каховки.

Отказы материальной части все-таки случались. Самолеты, дорабатывающие ресурс моторов, которые не могут нести полной бомбовой нагрузки, почему-то дают только мне и Моисееву. А ведь нам нужно почти на полной их мощности набирать высоту, летать далеко за линию фронта. А там самолет должен быть особенно надежным... Вот и в Люксембург-Розовке...

Получаю боевое задание на площадную аэрофотосъемку Перекопского перешейка. Шесть заходов. Высота фотографирования – семь тысяч метров.

Бегу к машине, и сразу начинается... Мой самолет не исправен – бегу на запасной самолет летчика Заплавнова.

Взлетаю.

Набираю высоту.

Все сначала шло хорошо, но на высоте шесть тысяч метров отказало высотное устройство бензиновой помпы правого мотора. Открываю кран кольцевания. С очень маленьким давлением бензиновая помпа левого обеспечивает работу обоих моторов. Посоветовавшись с Зиновьевым и взвесив все плюсы и минусы (машина "барахлит", работа рядом с аэродромом вражеских истребителей Аскания-Нова, удаление около ста километров за линией фронта), возвращаюсь, чтобы взлететь на новом запасном самолете и выполнить задание.

Взлетаю. Отхожу не очень далеко от своего аэродрома, и (будь ты проклят!) на правом моторе обрывается клапан и пробивает крышку блока. Опять возвращаюсь.

На стоянку самолетов прибывает начштаба Соколов. Он грозно, с этаким укором спрашивает:

– Так в чем же дело, товарищ Бондаренко?

Показываю Соколову запачканные маслом правый мотор, правую часть хвостового оперения и говорю:

– Вы думаете, товарищ майор, что я боюсь лететь на задание? Напрасно.

Соколов махнул рукой и, выругавшись, уехал. Зиновьев нервно курит и заключает:

– Сошлет он нас в штрафную роту.

– Тебя, Боря, нет, а меня наверняка сошлет.

Кажется, нет в полку такого самолета, на котором не летал бы мой экипаж. Прибываю однажды в эскадрилью Генкина. Мне дают самолет. Его готовил стартех Асалхаев. Долбали Долбалиевич улыбается и хвалит машину.

– Долбан Долбанович, – обращаюсь к стартеху, называя его, как многие в нашем полку, – зачем вы преждевременно хвалите?

– Машина отличная!

– Ладно, посмотрим...

Мои опасения оправдались. В полете на машине, так щедро разрекламированной Асалхаевым, вдруг начало вываливаться шасси. Подожму, пройдет немного времени, и "ноги" вываливаются снова. Так что по прибытии на свой аэродром Зиновьеву пришлось выпускать шасси аварийно.

Конечно, отказы материальной части случались в основном не по вине нашего технического состава. Просто моторы М-105, установленные на Пе-2, слабоваты мощностью, и поэтому Пе-2 плохо ходил на одном моторе. У них мал ресурс работы – сто пятьдесят часов. При работе (почти всегда на повышенном режиме) не выдерживают нагрузки некоторые детали. Отсюда и неприятности.

– Товарищ полковник, двести восемьдесят четвертый полк по вашему приказанию построен! Командир полка – майор Валентик!

– Здравствуйте, товарищи пикировщики!

– Здравия желаем, товарищ полковник! – прогремело в ответ на весь аэродром.

Прибывшие сегодня к нам командир дивизии Чучев, начальник штаба дивизии полковник Гаспарянц и другие офицеры штаба в хорошем настроении. Они даже немного взволнованы.

– Товарищи офицеры, сержанты и рядовые! – говорит полковник Чучев. Товарищи Валентик и Синица! Товарищи Вишняков, Забиворот и Генкин! Обращаюсь также ко всем штурманам эскадрилий, командирам и штурманам звеньев, ко всем летчикам, штурманам самолетов, стрелкам-радистам, техникам, механикам, офицерам штаба и политработникам. Не прошли бесследно дни вашей учебы в Сальске. Штабом соединения получен приказ командующего ВВС Красной Армии маршала авиации Новикова от второго сентября этого года, в котором наши полки поставлены в пример всем Военно-Воздушпым Силам страны. В боевую летопись Великой Отечественной войны вами вписана славная страница. Молодцы! Так нужно бить врага! Мы еще гвардейцами станем! Как, товарищи, добьемся этого высокого звания?

– Добьемся! – снова прогремело над аэродромом.

– В этом я не сомневался. Полковник Гаспарянц, зачитайте приказ маршала.

Мы внимательно слушаем приказ маршала авиации Новикова, в котором отмечены труд и подвиги каждого военнослужащего нашей дивизии.

Командиру дивизии Чучеву, начальнику штаба Гаспарянцу, штурману дивизии подполковнику Федоренко, всему летному составу 86-го и 284-го полков "за высокую выучку по бомбардировочной подготовке и производство боевых действий с пикирования" объявлена благодарность.

Этим же приказом награждены именными часами командиры полков Белый и Валентик, командир эскадрильи капитан Палий, командиры звеньев Никитин и Майков, летчики Харин и Болысов.

– Все правильно! – вырвалось у стоявшего рядом со мной Пронина, когда был зачитан приказ.

– Товарищ полковник, сегодня у нас праздник: такой приказ зачитан! восторженно обращается к комдиву летчик Угаров.

– Да, товарищ Угаров, приказ действительно хороший. Мы первыми на советско-германском фронте применили бомбометание с пикирования группой. И обучили этим действиям все экипажи. Это я вам скажу!.. Вот вы, товарищ Пронин, сколько раз бомбили с пикирования?