Текст книги "Снег в Венеции"

Автор книги: Николас Ремин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

19

Елизавета торопливо поднялась по лестнице и резко рванула на себя ручку двухстворчатой двери императорского кабинета. В приемной она сразу приблизилась к окну и, задыхаясь от злости на Тоггенбурга, отдернула гардину в сторону.

Солдаты в парадных мундирах на балконах базилики и башни с курантами стояли как каменные. Мужчины с дубинками все еще прохаживались по площади. Небольшими группами они бродили перед дворцом, явно не зная, что им теперь делать. Елизавета поняла, о чем сейчас раздумывают офицеры: выйдет ли она еще раз или сегодня никаких прогулок больше не будет? Два офицера переходили от группы к группе и отдавали какие-то распоряжения. Тоггенбурга видно не было, но Елизавета знала, что он тоже сейчас где-то на площади.

– Подзорную трубу! – Елизавета отвела руку назад, продолжая смотреть на дворцовую площадь.

Ей потребовалось несколько секунд, чтобы навести резкость. Теперь площадь была видна во всех деталях. Елизавете казалось, что она парит над ней, время от времени как бы повисая в воздухе. Вот в поле ее зрения попали двое детей, которые гонялись за голубями, и продавец, протянувший лейтенанту линцких уланов кулек с жареными каштанами.

Коменданта города она узрела перед входом в кафе «Квадри» в окружении полдюжины офицеров. «Наверное, полковник Перген тоже где-то там», – подумала Елизавета, глядя в трубу на коменданта. Тот выслушивал сообщение одного из офицеров. Когда офицер умолк, Тоггенбург широко улыбнулся и похлопал его по плечу.

Елизавета энергично повернулась и едва не задела подзорной трубой Кёнигсэгг по носу. Граф и графиня не понимали, чем было вызвано ее возбуждение, и ждали объяснений.

– Тоггенбург сегодня утром объявил мне, что на меня готовится покушение, – сказала Елизавета – У надворного советника якобы были при себе документы, которые свидетельствовали об этом. Поэтому-то его и убили.

К этому времени вся свита уже знала, что императрица находится в комнате для аудиенций, и Вастль внесла сюда угольные грелки. Одну из них она поставила у ног Елизаветы, севшей за письменный стол императора, а другую – у дивана, на котором расположились граф и графиня Кёнигсэгг.

– Выходит, вся суматоха из-за этого? – Графиня протянула руки к грелке, думая о том, что предпочла бы находиться в хорошо натопленных комнатах императрицы, а не в холодном кабинете императора.

Елизавета недовольно вздохнула.

– Теперь о каждом моем выходе в город я должна сообщать коменданту загодя – за два дня.

– Что ему известно об этих… планах заговорщиков? – Графиня Кёнигсэгг вздрогнула, произнеся последние слова.

– Абсолютно ничего, – сказала Елизавета – Документы, которые вез надворный советник в своем багаже, бесследно исчезли. Преступника удалось схватить, но после первого допроса он повесился в своей камере. И практически ничего не сказал.

А молодая женщина? – спросила графиня Кёнигсэгг.

Граф в этот момент низко нагнулся над грелкой и смотрел на императрицу снизу вверх, смешно наклонив голову, чтобы получше расслышать ответ императрицы. Обер-гофмейстеру не подобало принимать такие позы, но Елизавета решила не обращать внимания на эту вольность.

– Тоггенбург сказал, что ее тоже застрелили, как свидетельницу…

– Но ведь ее задушили! – возмущенно вмешалась графиня Кёнигсэгг.

Елизавета задумчиво взглянула на нее.

– Значит, кому-то понадобилось ввести Тоггенбурга в заблуждение.

Граф Кёнигсэгг был профессиональным военным, генерал-майором, – он хорошо знал армейские порядки.

– Старшему по званию докладывают то, что он хочет услышать, – пояснил он. – А Тоггенбургу хотелось услышать о таких вещах, которые послужили бы основанием мяпринятия чрезвычайных мер. Поэтому полковник в своем донесении опустил все, что не соответствовало картине политического убийства. К примеру, то, что молодую женщину задушили после того, как подвергли издевательствам. Не пожелает ли ваше императорское величество просветить на сей счет Тоггенбурга?

Елизавета покачала головой.

– Не раньше, чем сама буду знать все об этом происшествии. Тоггенбург непременно спросит, откуда у меня эти сведения. Как я ему скажу, что получила их от любовника моей камеристки?

– Может быть, стоит установить контакт с этим самым комиссарио? – предложила Кёнигсэгг.

Ее муж засомневался:

– Это будет невозможно сделать без ведома Тоггенбурга.

Елизавета добавила:

– А Тоггенбург, по-моему, и слышать не желает о Троне.

Графиня так и встрепенулась:

– Вы сказали Трон, ваше императорское величество?

Елизавета кивнула.

– По-моему, его зовут именно так. Тоггенбург несколько раз назвал эту фамилию. А почему вы спросили?

– Потому что у нас есть приглашение на бал-маскарад в палаццо Тронов. Троны живут в своем палаццо в дальнем конце Большого канала. Мы с ними в родстве.

– Приглашение? На какой день?

– На нынешнюю субботу.

– Вы пойдете?

– Если ваше императорское величество не имеет ничего против…

– Сколько всего Тронов в городе?

Графиня Кёнигсэгг равнодушно пожала плечами.

– Не знаю. Но можно выяснить, о той ли семье идет речь…

Елизавета одобрительно улыбнулась.

– Если это он, появляется возможность поговорить с комиссарио, никого не ставя в известность. Что не означает, разумеется, что до этого разговора мы можем бездействовать.

– Что предлагает ваше императорское величество? – спросил граф.

– Надо узнать побольше о полковнике Пергене.

– Я поговорю об этом с Вастль и соответственно ее настрою. Пусть встретится со своим женихом, ну и…

– Считаете, у Вастль это получится? Задать нужные вопросы и запомнить полученные ответы? – медленно произнесла Елизавета. – Если бы кто-то сопроводил Вастль… Вам известно, где они обычно встречаются?

– В одном из ресторанчиков в Дорсодуро, – говорит графиня.

– Когда Вастль свободна?

– В четверг вечером.

– А кто будет спутником Вастль? – снова в разговор вступил граф Кёнигсэгг.

Елизавета встала столь решительно, что граф с графиней с удивлением переглянулись. Она приблизилась к окну, посмотрела на площадь. Два фонарщика переходили от одного столба к другому, приставляя к ним лестницы и зажигая газ. Новое газовое освещение было не особенно яркое, но оно придавало площади Сан-Марко уют, превращая ее в некое подобие огромного салона. Из кафе «Флориан», которое не попадало в поле зрения Елизаветы, доносилась веселая музыка.

Сначала Елизавета с удовольствием представила, как, набросив на плечи скромную накидку, перебегает через площадь и заходит в кафе – без всякой свиты; потом с не меньшим удовольствием подумала – не отправиться ли ей вместе с Кёнигсэггами на бал-маскарад к Тронам? Такой бал не сравнить со скучными гарнизонными балами, на которых офицеры вытягивались перед нею, прищелкивая каблуками. Елизавета и виду не подала, когда Кёнигсэгг упомянула о приглашении на этот бал, что почувствовала зависть.

Она обратилась к Кёнигсэгг.

– Вы пойдете вместе с Вастль, графиня. – И без всякого перехода отрывисто проговорила: – Пусть напишет своему жениху записку… условится о встрече… и предупредит… что в четверг придет не одна… С ней будет дама, которой потребуются от него кое-какие сведения… Намекните Вастль, что она внакладе не останется.

– Но у меня…

– Выходного шерстяного платья будет вполне довольно. И наденьте кожаные ботинки. Полагаю, до этого ресторанчика вам придется идти пешком. Не исключено, что заведение это из непритязательных, со столами без скатертей и опилками на полу. Одно из тех заведений, где после будничных трудов собираются рыбаки и гондольеры, чтобы немного отдохнуть и развеяться.

Елизавета умолкла, воображая этот освещенный газовым светом рай со скоблеными деревянными столами и посыпанным опилками полом, а между столиками итальянка с горящими от страсти глазами танцует тарантеллу. Елизавета вновь поймала себя на том, что завидует Кёнигсэгг. Однако от этой мысли ее отвлекла сама графиня.

Глаза ее широко распахнулись, лицо застыло, а рот открывался и закрывался, не издавая ни звука. Она напоминала рыбку в аквариуме.

Затем произошло непредвиденное: Кёнигсэгг бурно разрыдалась. Рыдала она довольно долго, потом выдавила через силу:

– Я… не могу сделать этого… Эберхардт…

Генерал-майор Кёнигсэгг посмотрел на императрицу. Он словно молил простить жену за эти слезы. И одновременно он, похоже, хотел сказать, что графиня действительно не может выполнить поручение императрицы и нужно придумать что-то другое.

Тут в воображении Елизаветы возникло видение – настолько живое и яркое, что его молено было разглядывать во всех деталях, как рисунок или картину, висящую на стене. Конечно же существует и другая возможность! Как она об этом раньше не подумала!

– Ну, есть еще одна мысль… А что если…

Она оборвала себя на полуслове, уже точно зная, что хотела бы сказать, но предпочитая до поры до времени оставить это при себе.

Ей всего-то и потребуется, что немного ваты, пара туфель без каблуков, черное платье и шерстяной платок. Елизавета понимала, что граф Кёнигсэгг вряд ли будет в восторге от ее плана, но чем дольше она думала о нем, тем больше он ей нравился.

Выйти из королевского дворца никакого труда не составит. Труднее будет вернуться сюда никем не замеченной, потому как Тоггенбург расставил часовых по всему периметру дворца. Но Елизавете было известно, где граф Кёнигсэгг хранит бланки пропусков с императорским вензелем. Она выпишет пропуск на имя одной из своих замужних кузин и скрепит его собственноручной подписью.

Сегодня к восьми Кёнигсэгги собрались в театр «Малибран» слушать оперу. Из дворца они должны выехать около семи. В ее распоряжении будет целых три часа. Вполне достаточно времени, чтобы разыграть маленькое представление, о котором она расскажет Кёнигсэггам позже.

Если погода изменится, она наденет простое шерстяное пальто, которое купила еще на Мадейре, на ноги – простые сапожки, а на голову видавшую виды меховую шапку. И не забыть бы варежки. Или взять муфту?

20

По пути к падре Томмасео Трон раздумывал о том, было ли случайным совпадением то, что надворный советник и падре оказались на одном пароходе? Или между ними существовала какая-то связь, которую следует выявить и понять? Многие коллеги Трона отказывались верить в случайные совпадения. Он придерживался иного мнения. То, что Томмасео и Хуммельхаузер прибыли в Венецию на одном пароходе, не обязательно исполнено тайного смысла. Однако, размышлял Трон, задать падре Томмасео несколько вопросов будет полезно и правильно.

Небо снова затянули тучи, когда Трон через полчаса после визита к Сиври оказался у канала Сан-Тровазо. Он перешел канал по узкому мосту и, обойдя вокруг церкви, оказался перед домом священника. Дернул вниз ручку звонка, вмонтированную рядом с дверью. Почти сразу дверь открылась; за ней оказалась пожилая женщина в белом накрахмаленном халате и в белом чепце. Лицо у нее было бледное, нездоровое; могло прийти в голову, что она никогда не бывает на воздухе. Она недоверчиво посмотрела на Трона маленькими воспаленными глазами.

– Что вам будет угодно?

– Я хотел бы переговорить с падре Томмасео, – просто ответил Трон, удивленный столь прохладным приемом.

– Позвольте узнать, кто вы?

– Комиссарио Трон.

– И что вам угодно?

– Это я предпочитаю объяснить падре Томмасео лично, – ответил Трон.

Женщина смерила его с головы до ног испытующим взглядом и, наверное, сделала вывод, что особых неприятностей этот визитер не принесет.

– Следуйте за мной, – коротко предложила она, повернулась и пошла, тем самым дав понять Трону, что дверь за собой он должен закрыть сам. В конце темного коридора она остановилась и постучала.

– Входите, – сказала она Трону, не ожидая приглашения изнутри. – Падре Томмасео говорит, что его дверь открыта для каждого в любое время.

Человек, которого звали падре Томмасео, сидел за столом и писал. Когда Трон переступил порог, он поднял голову, встал и, сделав несколько шагов навстречу, протянул ему руку, поросшую рыжеватыми волосами. Священник улыбался, но глаза его оставались серьезными и настороженными. Рукопожатие было несколько вялым для мужчины его возраста и телосложения. Трон предположил, что падре Томмасео около шестидесяти лет. «Он чем-то похож на Савонаролу [8]8
  Джироламо Савонарола (1452–1498) – настоятель монастыря во Флоренции. Обличал папство, призывал церковь к аскетизму, осуждал гуманистическую культуру. После изгнания Медичи из Флоренции в 1494 г. способствовал установлению республиканского строя. В 1497 г. отлучен от церкви и казнен по приговору приората.


[Закрыть]», – подумал комиссарио. Нос у священника был крупный, мясистый, несколько изогнутый, губы полные, чувственные. Седые волнистые волосы падали на плечи. В облике падре угадывалась твердость характера, скрытый душевный огонь.

– Добрый день, – сказал падре. – Чем могу служить вам, синьор…

– Трон, – сказал Трон.

Падре удивленно поднял брови.

– Комиссарио Трон?

Трон кивнул.

– Я пришел к вам, чтобы…

Но, прежде чем он закончил свою мысль, падре перебил его.

– Извините меня, комиссарио. Прошу вас, садитесь. Вот сюда. – Он взял стоявший у стены крепкий стул с гнутой спинкой, поставил перед столом и подождал, пока Трон сядет, прежде чем сесть самому. – Я догадываюсь, что привело вас ко мне. Эта самая история на «Эрцгерцоге Зигмунде», верно? – И, не дожидаясь ответа Трона, он продолжил: – Но ведь дело как будто уже закрыто? – На лице падре появилось выражение горести и недоумения. – Директор Пеллико!.. Кто бы мог подумать?…

Трон был просто поражен.

– Откуда вы знаете?! В газетах об этом не было ни слова!

– Знаю, – сказал падре Томмасео, – потому что я преподаю в этом приюте историю Библии. Все ошеломлены. – Он нервно вздрогнул – Однако, если дело закрыто, что привело вас ко мне, комиссарио?

Трон улыбнулся.

– Я по поводу ваших фотографий, падре.

Лицо Томмасео просветлело.

– Вы были у синьора Сиври?

– Месье Сиври сказал мне, что вы жертвуете вырученные за фотографии деньги в общинную кассу для бедняков?

Томмасео кивнул.

– Это небольшая помощь моей пастве…

– Нечасто бывает, что священник увлекается фотографией, правда? – сказал Трон.

Ответом ему был укоризненный взгляд Томмасео.

– Не пожелай Господь наш, чтобы мы занимались фотографированием, – в тоне привычного нравоучения проговорил священник, – для Него было бы проще всего не посвящать нас в тайны необходимых для этого материалов и в ход связанных со съемкой процессов.

– Безусловно, – подтвердил Трон.

Падре Томмасео чуть наклонился к нему через стол.

– Вы пришли ко мне из-за снимков, на которых запечатлен ваш родовой дворец?

– Собственно говоря, нет, – ответил Трон. Он достал извнутреннего кармана конверт, вынул фотографию Хуммельхаузера и положил на стол. – Один из ваших снимков попал в «дворцовую серию» совершенно случайно, как я понимаю.

Томмасео и бровью не повел, увидев снимок.

– А-а, надворный советник… – только и сказал он.

– Выходит, вы были знакомы с Хуммельхаузером, – сказал Трон; это был не вопрос, а факт, не вызывающий сомнений.

Падре Томмасео пожал плечами.

– Знакомы – слишком сильно сказано. – Поколебавшись, он продолжил: – Надворный советник недели четыре назад зашел в мое ателье. – Падре указал на дверь, за которой, наверное, это самое ателье и находилось. – Мы с ним заранее не договаривались. Но у меня было свободное время. И вообще, не в моих правилах отваживать возможных заказчиков.

– Вы не знали, кто он?

Падре Томмасео покачал головой.

– Нет. Надворный советник представился итальянской фамилией, хотя по-итальянски он говорил с заметным акцентом.

– И какой же фамилией он назвался?…

– Баллани. Он назвал еще адрес на площади Санта-Маргарита – Падре смотрел на Трона, ожидая его реакции, но, ничего не услышав, спросил: – Вам известно?

– Известно – что?…

Падре, казалось, удивился.

– Я-то подумал, что это и привело вас ко мне.

– Может быть, вы все-таки объясните мне, падре Томмасео, в чем дело? – Трон старался скрыть нетерпение, но ему это плохо удавалось.

Падре только улыбнулся.

– Вы внимательно присмотрелись к снимку? Например, к рукам этой женщины? К запястьям? К подбородку? К широким плечам? К тени над верхней губой? – Он положил фотографию на стол перед Троном.

Трон склонился над снимком и вдруг понял, на что намекал падре. Как он мог так долго не замечать очевидного? У женщины волевой мужской подбородок и крепкие мужские руки. А тень над верхней губой – след от сбритых усов. Трон поднял глаза на Томмасео.

– Вы хотите сказать, что эта женщина в действительности…

Падре развел руками:

– Да, эта женщина – мужчина!..

– Вы знали об этом, когда фотографировали их? Я хочу сказать: если на снимке заметно, что эта дама на самом деле мужчина, то вы могли обнаружить это…

– …еще до съемки. – Падре Томмасео вздохнул. – Я понимаю, о чем вы подумали, комиссарио.

Отвечу вам: нет. Если бы я догадался, что передо мной разыгрывается театральное представление, я бы, разумеется, попросил этих господ немедленно мое ателье покинуть. – Падре беспомощно развел руками. – Я, наверное, на какое-то время совершенно ослеп…

– А что, эта «псевдодама» и рта не открыла в вашем присутствии? Вы могли бы догадаться по голосу, что перед вами не женщина.

– У меня такой возможности не было, потому что говорил только надворный советник. То есть господин, назвавший себя Баллани. – Падре Томмасео возмущенно фыркнул. – Возможно, меня сбила с толку щедрость надворного советника. Прежде чем войти в ателье, он опустил в церковную кружку весьма значительную сумму. Мог ли я заподозрить, что эта женщина на самом деле мужчина? А если бы я ошибся?… Есть немало женщин, которые… – Падре Томмасео умолк:, может быть, потому, что опасался пуститься в рассуждения о том, в чем он, будучи человеком церкви, разбираться не должен был по определению. – …которые не столь хороши собой, как Пресвятая Дева, – закончил он со вздохом.

– А когда же вы догадались, кого сфотографировали на самом деле?

– Об этом мне сказала синьора Бьянчини, моя домоправительница, – Томмасео сокрушенно покачал головой. – Эта… этот… в общем, «псевдодама» оказался столь неосторожен, что попрощался с ней.

Трон поднял брови.

То есть он все-таки сказал что-то?

Томмасео только пожал плечами.

– Да, уже уходя, на пороге. И голос у него был несомненно мужской. Синьора Бьянчини очень удивилась: что это, мол, за чудеса такие? Ей и без того не по душе мое увлечение фотографией. И она косвенно упрекнула меня в том, что я… – Томмасео не закончил своей мысли и ограничился тем, что возмущенно воздел руки.

– Вы категорически отрицаете, что это была невинная карнавальная фотография? – спросил Трон, отлично сознавая, что в жизни падре не было места для пустых развлечений.

Падре заговорил медленно, словно его слушал тугодум:

– Нет, комиссарио. Я внимательнейшим образом изучил впоследствии этот снимок. Это – фото на память. На память о… Не хочу даже говорить, о чем…

– И теперь вы считаете, что они провели вас? Я угадал?

Томмасео поднял глаза, и Трон почувствовал его с трудом сдерживаемую ярость.

– Мне удивительно, что вы, комиссарио, задаете мне подобные вопросы, – сказал падре Томмасео. – Двое мужчин превращают меня в пособника своей греховной связи, и после этого вы еще спрашиваете, считаю ли я себя обманутым?

– Как же вы поступили, когда выяснилось, какого рода этот снимок?

– Я обратился к патриарху, чтобы спросить его духовного совета.

– И как отреагировал патриарх?

– Он сказал то же самое, что и вы, комиссарио. Что следует считать это обычной карнавальной фотографией. – Лицо падре Томмасео опять помрачнело. – Мне оставалось только молиться.

– Молиться? О чем?

– О том, чтобы Господь покарал грешников, которые насмехаются над Его верными слугами, – сказал падре Томмасео, улыбнувшись сквозь слезы. – Моя молитва была услышана. – Он возвел очи горе, словно лицезрея Всевышнего. – Я не собираюсь оправдывать того, кто совершил это преступление, – продолжил он. – Однако, кто бы ни убил надворного советника, он был всего лишь орудием в руках Господа.

– Надворный советник оставил вам свой домашний адрес?

– Вы говорите об этом… Баллани? – с презрением в голосе переспросил падре.

Трон кивнул.

– Да, о синьоре Баллани.

– Да. – Падре Томмасео потянулся за лежавшей на столе папкой, вынул из нее листок. – Площадь Санта-Маргарита, 28. – Уголки его губ презрительно вздернулись.

Трон положил фотографию обратно в конверт и поднялся.

– Полагаю, вы ничего не будете иметь против того, чтобы я взял фотографию с собой?

Падре безучастно взглянул на Трона.

– Две лиры.

– Не понял?…

– Этот снимок стоит две лиры, – холодно проговорил падре. – Можете заплатить их мне, я дам вам расписку, и деньги вам в управлении вернут, – не удержался он от улыбки.

21

Трон вышел на небольшую заснеженную площадку перед церковью Сан-Тровазо. Было холодно. К досаде Трона, хорошая погода, которой он так наслаждался утром, куда-то улетучилась. Направление ветра изменилось, теперь он дул с севера. Вдоль фасадов домов мела поземка, на небе, темно-свинцовом и суровом, в сторону города бежали серые облака. Когда Трон проходил по улице Фондамента ди Бордо, закружили первые снежинки: снегопад собирался с новыми силами.

Пока Трон переходил мост деи Пуньи и шел в направлении площади Санта-Маргарита, он размышлял над тем, как расценить реакцию Томмасео на известие о смерти надворного советника. Удовлетворение, которое испытал священник, узнав о гибели Хуммельхаузера, не заметить было невозможно. Наверное, падре Томмасео, убежденный в своем моральном превосходстве над большинством людей, был непоколебимо уверен в том, что на него-то подозрение не падет ни в коем случае. Или – не исключено и такое – возможно, падре Томмасео, убив и Хуммельхаузера и молодую женщину, теперь, после ареста и гибели Пеллико, почувствовал себя в полной безопасности? Не счел ли он, что такой поворот дела есть как бы знак свыше – мол, Господь держит свою длань над ним, своим орудием мести?

Какое-то время Трон пытался представить, как Томмасео в развевающейся сутане врывается в каюту надворного советника, дважды стреляет в висок Хуммельхаузеру, а потом душит молодую женщину, которую поначалу в пылу схватки принял за мужчину. Что этому противоречит? Что Томмасео – священника Священники, будучи всецело уверены, что выполняют волю Господню, не раз совершали преступления пострашнее, чем убийство мужчины и молодой женщины. Человек, подобный Томмасео, несмотря на религиозный огонь, горящий в сердце, холоден как лед и способен на все. Правда, при таком раскладе получается, что Грильпарцер невиновен. А ведь у него мотив куда существеннее, нежели у Томмасео!

Дом под двадцать восьмым номером, где проживал Баллани, оказался небольшим палаццо в готическом стиле на западной стороне площади, почти прямо напротив дома гильдии кожевников – Скуола деи Варотари; это было здание из красного кирпича, перед которым два-три раза в неделю торговали свежей рыбой.

В подъезде было холодно и сыро. На Трона пахнуло острыми запахами итальянской кухни. Он поднялся на третий этаж и увидел на свежевыкрашенной двери табличку с фамилией Баллани. Не обнаружив нигде ручки звонка, он постучал в дверь и, поскольку никто не отозвался, постучал еще раз, громче.

Прошла минута-другая, прежде чем дверь чуть-чуть приоткрылась и появилось лицо молодого человека, отдаленно похожего на женщину с фотографии.

Однако разглядеть черты его лица было непросто потому что человек прижимал к глазу скомканную тряпицу. Помимо того у него была рассечена и сильно вспухла верхняя губа. Похоже, что совсем недавно ему изрядно досталось в какой-то потасовке.

– Что вам угодно? – Человек внимательно смотрел на Трона; тот сразу подумал, что Баллани ждет кого-то с визитом.

– Синьор Рафаэль Баллани? Я комиссарио Трон.

Баллани открыл дверь пошире и отступил на шаг, пропуская Трона в квартиру.

– Входите, прошу вас, – пригласил он.

В коридоре было темновато, однако достаточно света, чтобы разглядеть царивший здесь и в прихожей беспорядок. Ящики комода, стоявшего у двери комнаты, были выдвинуты, их содержимое валялось на полу. Перед платяным шкафом у противоположной стены беспорядочно валялись пальто, жилеты, брюки, рубашки и туфли. Кто-то, по всей видимости, хорошо порылся в вещах Баллани и в ящиках комода, и этому человеку, вероятно, было безразлично, что после себя он оставил хаос.

Баллани, похоже, не считал нужным пускаться на сей счет в какие-то объяснения.

Вместо этого спросил:

– Вы принесли деньги для меня?

– Какие деньги, синьор Баллани?

Баллани уставился на Трона в недоумении.

– Деньги, обещанные мне полковником Пергеном.

– Боюсь, я не совсем вас понимаю, синьор Баллани.

– Разве вас послал не полковник Перген?

Трон покачал головой.

– Я служу в городской полиции Венеции. И к полковнику Пергену никакого отношения не имею.

– Тогда я не понимаю, что вам от меня нужно.

– Я здесь для того, чтобы передать вам фотографию, за которой вы до сих пор не зашли к падре Томмасео – Трон вынул снимок из конверта. – Падре сказал мне, что снимок сделан примерно четыре недели назад в ателье, которое он оборудовал в собственном доме. Надворный советник Хуммельхаузер заказал ее на имя Баллани. Адрес, оставленный надворным советником, – площадь Санта-Маргарита, 28.

– А почему эту фотографию принесли вы?

– Потому что решил воспользоваться случаем, чтобы задать вам несколько вопросов.

– О чем?

– Ну, может быть, прежде всего о визите к вам полковника Пергена.

Баллани сильно удивился.

– Если ваше появление у меня как-то связано с убийством на «Эрцгерцоге Зигмунде», то, я думаю, военной полиции уже все известно.

Трон кивнул.

– Так оно и есть. Этим делом занимается полковник Перген. Однако несколько вопросов я все-таки. хотел бы задать.

– Хотя дело ведете вовсе не вы?

– Да, – коротко ответил Трон.

Баллани взглянул сначала на снимок в руке Трона, потом – испытующе – на самого комиссарио и проговорил со вздохом:

– Пройдемте в гостиную. Но у меня повсюду такой беспорядок, – добавил он.

Баллани несколько приукрасил ситуацию – в гостиной все выглядело еще хуже, нежели в коридоре. Почти весь пол был усеян листами бумаги, причем в большинстве своем это были ноты, выброшенные из двух больших шкафов. Дверцы шкафов были распахнуты, а одна, сломанная, висела на петле. Часть деревянных панелей, покрывавших стены, была вырвана – кто-то, вероятно, искал за ними ценности. Диван злоумышленник (или злоумышленники?) вспорол во всю длину – так что валявшиеся на полу ноты были покрыты конским волосом и шерстью из его набивки.

Но самое жуткое впечатление производила разбитая на мелкие куски виолончель, лежавшая посреди комнаты. На деку варварски наступили ногой, в правой части инструмента зияла большая дыра. Какие-то щепки валялись вокруг. Трон сам никогда не играл на струнных инструментах, однако по одному только сиянию лака понял, что виолончель была из дорогих.

Ярость вдруг охватила Трона Удивительно, что на борту «Эрцгерцога Зигмунда», при виде двух трупов, он был спокоен – не чувствовал ничего, кроме профессионального интереса. Сейчас же в нем закипала ярость. Почему это было так, Трон не понимал, да и не хотел понимать.

От Баллани не укрылась реакция Трона. Он сделал усилие и улыбнулся. Его лицо с распухшей верхней губой, с прижатой к глазу жалкой тряпицей – напоминало причудливую маску.

– Полковник Перген обещал, что мне возместят убытки, – сказал он. – Только я сильно сомневаюсь, что ему известна цена этой виолончели.

Скорее всего, звонок Трона заставил Баллани подняться с некоего подобия ложа, стоявшего перед одним из двух окон. Уцелело ли ложе после учиненного здесь разбоя, Трон сказать не мог, потому что оно было покрыто пледом. Баллани с кряхтением лег и жестом предложил комиссарио сесть на стул рядом. Потом окунул тряпицу в кастрюлю с водой, стоявшую на подоконнике, и снова приложил к глазу.

– Что здесь произошло, синьор Баллани? – спросил Трон.

– Около двенадцати часов мне нанес визит полковник Перген. Он хотел узнать, не хранил ли надворный советник у меня какие-то документы. Я ответил отрицательно. Тогда он сказал, что, если я скрываю правду, это для меня плохо кончится. Но поскольку надворный советник никогда никаких бумаг у меня не оставлял, я ничем не мог помочь полковнику. После него – примерно через час – ко мне заявилось несколько молодчиков, которые перевернули в квартире все вверх дном. А когда они, несолоно хлебавши, убрались, Перген появился вновь и попросил поставить его в известность, если какие-то документы надворного советника все-таки у меня в руках окажутся.

– Но он не признал, что субъекты, побывавшие у вас и учинившие весь этот кошмар, его люди?

– Нет. Он спросил меня, нуждаюсь ли я в помощи врача, и предложил деньги. Этой суммы, конечно, не хватит, чтобы возместить стоимость сломанной виолончели, но все-таки лучше, чем ничего…

– Сказал он вам, что убийца надворного советника схвачен?

– Вы хотите сказать, что дело закрыто?

Трон покачал головой.

– Скорее всего, нет. Но у полковника на сей счет другое мнение. Что вы знаете об убийстве?

– Я знал, что надворный советник прибудет в Венецию в понедельник, и, когда он не появился у меня вечером, пошел на пристань. Но у причала стояла только «Принцесса Гизела», и никто не смог мне ничего объяснить. То немногое, что я узнал об убийстве, рассказал мне портье отеля «Даниэли». Он же сказал, что следствие ведет военная полиция.

– А о том, что в каюте надворного советника нашли труп молодой женщины, он вам тоже рассказал?

– О чем, о чем? – изумился Баллани.

– О трупе молодой женщины.

– Нет, ничего подобного не было. А кто эта женщина?

– Проститутка. Скорее всего, надворный советник познакомился с ней в порту Триеста и пригласил в свою каюту.

– Это совершенно исключено, – сказал Баллани. – Надворный советник женщинами не интересовался.

– Вам об этом доподлинно известно?

Несмотря на распухшую губу, Баллани осклабился.

– Мы с надворным советником знакомы четыре года.

– Вы были дружны с ним? – спросил Трон, стараясь, чтобы вопрос его прозвучал невинно.

Баллани только дернул плечом и сказал после паузы, не глядя на Трона:

– Я был виолончелистом в «Ла Фениче».

– Значит, вас уволили?

Баллани кивнул.

– А почему?

– Один из моих братьев отправился вместе с Гарибальди на Сицилию, а я никогда не скрывал, что разделяю его политические взгляды.

Трон покачал головой.

– Не было еще случая, чтобы кого-то увольняли из оркестра «Ла Фениче» по политическим мотивам, синьор Баллани.

Баллани вздохнул.

– Ну, допустим, была и другая причина.

– Так в чем дело?

– Директор «Ла Фениче» положил на меня глаз.

– Князь Манин?

Баллани кивнул.

– Он помыкал мной, скотина такая! А когда я ему отказал, он меня вышвырнул! Якобы из-за моей политической неблагонадежности! – Баллани умолк, чтобы снова смочить тряпицу, которую прикладывал к глазу. – Месяц спустя я познакомился на площади с Леопольдом. Я был сам не свой, а он был очень ласков со мной. – Баллани задумался. – А вы уверены что в каюте Леопольда нашли женщину, а, например не… – Он не договорил до конца, – У надворного советника была слабость к молодым мужчинам, похожим на… – Он опять оборвал себя на полуслове.