Текст книги "Смертельный розыгрыш"

Автор книги: Николас Блейк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

7. ЦЫГАНЕНОК

В ближайшую пятницу, ночью, произошло новое событие. Разбуженный отдаленными криками, я встал и подошел к окну. В той стороне, где стоял дом Картов, сквозь деревья просвечивало пульсирующее алое зарево. Я сказал Дженни, что где-то недалеко пожар, быстро оделся и разбудил Сэма – он приехал на уик-энд. Пока мы торопливо пересекали луг, треск и рев бушующего огня становился все громче и громче. Мы вскоре поняли, что горит не «Пайдал», а что-то во владениях Пейстона, ярдов на сто дальше.

Пылали стога: после долгих недель жаркой погоды они вспыхнули, как зажигательные бомбы. Пока мы успели до них добежать, пламя уже выжгло самую их сердцевину, и они быстро оседали, выбрасывая целые снопы искр, которые тут же подхватывал югозападный ветер и нес через двор, где складывались стога, к крытому соломой дому. Жар стоял нестерпимый, и вначале трудно было различить что-либо сквозь клубы дыма.

Приглядевшись, мы увидели цепочку мужчин, среди них несколько подростков; они передавали друг другу ведра с водой. На одной из нижних перекладин лестницы, приставленной к дому, стоял сам бейлиф[25]25
  Бейлиф – здесь: управляющий имением.


[Закрыть] Артур Гейтс, он подавал ведро за ведром человеку, забравшемуся на самый верх лестницы, и тот выплескивал воду на крышу. Справа в коровниках ревел испуганный скот, но непосредственной опасности скотному двору не было – если, конечно, ветер вдруг не переменится.

Сэм и я пристроились к цепочке. Мой сосед, хоть и сильно кашлял от дыма, все же сумел мне сообщить, что это Берти Карт на самом верху лестницы. Крыша дважды воспламенялась, но каждый раз Берти, проползая по ее крутым скатам, сбивал пламя метлой. Из Замка появилась фигура – я узнал Роналда Пейстона; он выкрикивал какие-то распоряжения, но никто не обращал на них внимания. Миссис Гейтс вывела из дома детей; они стояли рядком и, посасывая пальцы, сонно таращили глазенки на горящие стога. Во тьме мелькали силуэты людей.

Стыдно признаться, но меня обуяло веселое возбуждение. Смалу любимым моим развлечением было разжигать костры, затапливать камины. В неистребимой жизненной силе пляшущего огня есть нечто стихийное, первозданное, нечто не признающее ничьей власти; и это нечто неудержимо притягивает человека столь педантичного, законопослушного, как я. Можно было бы многое сказать в защиту древнего обычая сжигать тело павшего героя на погребальном костре: это поистине славное, волнующее провожание – никакого сравнения с нашей скучной и прозаичной процедурой закапывания в глину.

– Посмотрите-ка на старого сквайра,– сказал мне сосед.

К дому подъехал фургон. На нем сидел Элвин с ведром и ручной помпой. Цепочка расступилась, приветствуя его радостными криками; Элвин в ответ дружелюбно махнул рукой. Поднявшись, он протянул шланг своему брату и начал энергично качать, а Берти поливал крышу. На лице Элвина, когда он взглядывал вниз, я видел то же воодушевление, какое, вероятно, было и на моем собственном; старый чудак упивался происходящим, и это явно привлекало к нему симпатию деревенского люда. Фургон медленно полз вдоль дома, и Берти орошал все новые и новые участки крыши.

Теперь мы могли бы заняться горящими стогами, но через десять минут они превратились в груды угрюмо тлеющего пепла.

Двое моих соседей разговаривали:

– Уж мы-то знаем, чья это работа.

– Ты думаешь, старик?

– Старик, зад велик.

– Здорово это у тебя.

– Дурень ты! Это все цыганенок набедокурил, помяни мое слово!

– Кто тебе сказал?

– Никто не сказал. Дело-то ясное.

– Ты что, видел цыганенка со спичками в руках?

– Как же я мог его видеть, когда дрых?

– Может, он спал в стогу, да и поджег его, чтобы согреться?

– Это уже не поджог, Билл. По-ученому это называется: «непреднамеренное нанесение ущерба имуществу». А поджог – это когда нарочно. Смекаешь?

– Выпить охота.

– А вот если бы кто нашел бидон с керосином.

– Эту дрянь ты не пей, приятель. Нутро спалишь.

– Сено-то все мокрое, в росе, одной спичкой не подожжешь. Должно, кто керосинчику плеснул.

– Неплохо, ежели бы миссус Гейтс поднесла нам винца. Уж у нее кое-что припасено, можешь мне поверить.

– Ты только погляди на этого Пейстона, носится взад-вперед как очумелый. Никакого тебе соображения. Покарал его Господь Бог за гордыню непомерную!

– Что ему несколько стогов? Одна смехота, когда эти городские джентльмены берутся за наше крестьянское дело.

Сэм отвел меня в сторону, его закопченное лицо сияло. К этому времени пожар уже кончился, и мы направились к ферме.

– Я бы тоже не прочь выпить,– сказал Сэм.– Может, мистер Пейстон выдаст нам по черпаку шампанского? Знаешь, как о нем говорят деревенские парни? «Собака на сене».

– Сдается мне, эти твои деревенские парни изъясняются, как буколические герои у Харди[26]26
  Томас Харди (1840-1928) – английский романист и поэт. Многие его произведения посвящены деревенской жизни.


[Закрыть], когда рядом кто-нибудь из джентльменов.

Роналд Пейстон крикнул Берти Карту, что приехала пожарная команда и он может спуститься. Когда Берти нагнулся к нему с наконечником шланга в руке, струя воды шибанула прямо в лицо Пейстону. Берти торопливо спустился с лестницы и рассыпался в извинениях. Элвин с помощью собравшихся слез с крыши фургона и стал вытирать банданой[27]27
  Бандана – пестрый платок, обычно шелковый.


[Закрыть] тяжелое, с каракулевым воротником пальто Пейстона, наброшенное поверх пижамы.

– Ну и цирк!– шепнул Сэм мне на ухо.– Обхохочешься.

По лицу Пейстона, озаренному светом, струившимся из окна фермы, видно было, что он отнюдь не расположен смеяться, но вряд ли он мог выказать свое неудовольствие братьям, которые спасли его ферму.

Бейлиф Гейтс вынес бочонок сидра, и сразу же собралась целая толпа. Из людей, мне знакомых, не было лишь Фреда Киндерсли; вероятно, как и Роналд Пейстон, он прибегал во время пожара, но отправился восвояси; то же самое, не будучи поклонником сидра, собрался сделать и я. Проходя мимо сгоревших стогов, я наткнулся на Элвина Карта с группой мальчишек – они тащили пустой бидон из-под керосина, найденный в куче мусора. Элвин показал мне бидон и торжествующе воскликнул:

– Видите, Джон? Это поджог, а не случайный пожар.

Я сказал, что бидон, по всей вероятности, валялся там уже много дней.

– Чепуха, дружище,– возразил Элвин.– Гейтс – человек очень аккуратный, не то что некоторые фермеры. У него никогда ничего не валяется.

Спросили Гейтса, и он подтвердил, что еще вечером в мусоре не было этого бидона. Вмешался уже знакомый мне голос:

– Я же говорю, это все цыганенок набедокурил. Вы видели, как он шныряет кругом, мистер Гейтс?

Бейлиф сказал, что ни он, ни его домочадцы давным-давно не видели цыганенка.

– Цыгане – народ дошлый,– продолжал тот же голос. Его обладатель приложился к кружке с сидром и добавил:– Сегодня здесь, завтра там. Как язва, ходящая в полдень[28]28
  Искаженно цитируется Библия (Псалтирь, 90, 6): «Не убоишься… язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень…»


[Закрыть].

– Сейчас-то не день, старый олух!-сказал другой голос.

– Я в переносном смысле. И не смей насмехаться над Словом Господним, Билл, дубина ты стоеросовая! Цыгане происходят от древних египтян – тех самых, что держали в плену Моисея. Верить им ни-ни. Так и шныряют вокруг, как сонмы мидийцев. Сущий бич для христианского люда. Верно я говорю, мистер Карт?

– Стоит ли паниковать из-за какого-то там цыганенка?– Элвин потрепал одного из парнишек по голове.– Если он вам случайно попадется, приведите его ко мне, посмотрим, что он скажет в свое оправдание.

Каждой общине, по-видимому, нужен свой козел отпущения, думал я, возвращаясь домой вместе с Сэмом. Этот цыганенок скорее всего плод воображения местных жителей. Но брюзжание собравшихся у бочонка доказывает, что многие верят в миф, ими же самими созданный, и горе тому бродяге, которого занесет в наши края. Однако через несколько дней я сам встретился с цыганенком, и именно мне суждено было способствовать исчезновению этого неуловимого скитальца.

Произошло это вечером, в среду. После ужина Дженни играла сонату Шуберта си-бемоль мажор. Когда я шел по проулку, взбегающему к вершине холма на юго-востоке, в голове у меня снова и снова звучали мрачные фразы анданте. Где-то по правую руку лежали руины часовни, которая дала название нашей деревушке, мы там еще не были, но собирались побывать, когда Сэм возьмет летний отпуск. В сумеречном небе плыла молодая луна, по берегам речушки тускло мерцали белые цветы, и освежающе веяло восхитительным благоуханием листьев и трав, а кое-где через высокую живую изгородь перехлестывал пряный аромат жимолости.

Я уже приближался к вершине холма, когда в дальнем конце изгороди послышался шум и пронзительные вопли:

– Вот он! Держи его!

В нескольких шагах от меня справа были низенькие воротца. За ними начиналась едва заметная в сумерках полевая тропинка. Она вела к взъерошенному лесу в нескольких сотнях ярдов от проулка – там-то, как я узнал позднее, и находились развалины. По этой тропке странной ковыляющей побежкой двигалась небольшая фигурка, а за ней мчались с полдюжины ребят, двое из них примерно одного роста с беглецом.

Шагов за десять до ворот они наконец настигли бегущую фигурку; те, что постарше, схватили ее за куртку, остальные принялись плясать вокруг с насмешливыми криками и визгом, затем стали колотить и щипать свою жертву. Цыганенок – ибо это был он – не пытался отвечать на их удары или удрать, он только изо всех сил вцепился в шляпенку, скрывавшую его лицо. Он не подал голоса, даже когда я перелез через воротца и подошел к группке мальчишек, которых отсутствие сопротивления лишь раззадоривало – они еще ожесточеннее ругали и тузили свою жертву.

В одном из двоих мальчишек постарше я узнал сына бейлифа. Он сказал, что это цыганенок поджег отцовы стога. Они искали его весь вечер, наконец увидели, что он зашел в лес, и устроили засаду. Сейчас они отведут его в деревню и вызовут полицию. Такова была суть его сбивчивого рассказа, который мне удалось понять с большим трудом, потому что одновременно то же самое громко, во всю глотку рассказывали и остальные члены этой маленькой шайки.

Все это время их пленник – невысокая сутулая фигурка – стоял молча, закрывая лицо руками. Между его тонких пальцев текла струйка крови – в лунных сумерках она казалась совершенно черной. Цыганенок отворачивался, но я сразу же его узнал. Я сказал младшему Гейтсу, что он поступил правильно, но теперь пленником займусь я сам, а они могут идти домой.

Момент был щекотливый. Младший Гейтс и его шайка не хотели выпускать из рук законную добычу. Но я недаром учительствовал столько лет; в конце концов мне удалось спровадить ребят, и они побрели вниз по проулку. Когда они отошли достаточно далеко и не могли уже меня слышать, я повернулся к цыганенку, который все еще стоял передо мной в фаталистически покорной позе.

– Очень жаль, что так случилось, Вера. Надеюсь, вы ранены не слишком сильно.

Она отняла руки от своего прекрасного смуглого лица. На одной щеке я увидел все еще кровоточащую ранку.

– Кто-то из них бросил в меня камнем. Нет ли у вас чистого платка, Джон?

Я прижал платок к ранке, потом, сбросив свою шляпенку,– такие обычно напяливают на пугала,– она взяла его у меня и приложила к щеке. В лунном свете ее волосы поблескивали, как полированное черное дерево.

– Отвести вас домой или, может, заглянете к нам в «Зеленый уголок», отдохнете немного?

– Чуть погодя. Я хотела бы потолковать с вами, Джон. Все это так…– Она запнулась.– Не посидеть ли нам на этих воротцах?

Мы уселись на верхнюю слегу.

– Вы думаете, они узнали меня?

– Убежден, что нет.

– Но вы-то узнали?

– Скорее угадал, чем узнал. Мальчики так не бегают. Да и поза, в которой вы перед ними стояли, не мальчишеская.

– Мне повезло, что это оказались вы.– Она посмотрела на меня взвешивающим взглядом.– Надеюсь, вы не думаете, что это я подожгла стога?

– Нет, конечно. Но разумно ли бродить вот так, когда вся деревня уверена, что их поджег цыганенок.

– Я этого не знала.

– Но ведь ваш муж был на пожаре… или он ушел раньше, чем завели этот разговор. Это было уже после того, как потушили пожар.

– Он ничего мне не сказал.– Вера задумалась, глаза ее потемнели.– Положение довольно неловкое.

– Неловкое?

– Да. Мальчики разбегутся по домам и тут же расскажут своим родителям, что поймали цыганенка, но вы забрали его у них. Как вы объясните?…

– Я скажу, что убедился в его непричастности к поджогу и отпустил.

– Это им не понравится. Они скажут, что вы должны были послать за полицией, чтобы цыганенка допросили по всей форме.

– Ну что ж, я скажу, что вы удрали. Человек я пожилой, где мне вас догнать.

Вера засмеялась своим звонким, как птичьи трели, смехом.

– Вы поразительный человек, Джон. С виду такой респектабельный и солидный. Кто бы мог подумать…

– Что?

– Нет, ничего… На этой жерди так неудобно сидеть. Вы не схватите смертельную простуду, если снимете свой макинтош и расстелете его на траве?

Я сказал, что постараюсь выдержать это тяжкое испытание. Мы сели на макинтош, спиной к изгороди. И сама Вера, подумал я, поразительная женщина. Все ею сказанное в устах другой могло быть воспринято как неприкрытое заигрывание, но в устах Веры с ее странной аурой пассивности, фатализма звучало совершенно искренне – ничего от обычного женского лукавства. Я поймал себя на мысли, что богиня не нуждается в кокетстве, потому-то она так опасна.

– Ну что,– сказала она после недолгого, с минуту, дружелюбного молчания.– Спрашивайте.

– О чем?

– Послушайте, Джон, просто невероятно, чтобы мужчина был таким нелюбопытным. Вы ведь наверняка горите желанием знать, что я делала в этом маскарадном наряде?

– Но я не уверен, что вы горите желанием рассказать мне. В этом нет никакой необходимости, дорогая.

– Тогда угадайте. Я обещаю сказать, верна ли ваша догадка.

– Хорошо,– согласился я.– Предположим, вам надоело торчать целыми днями одной в Замке. Цыганенка никогда не видели по субботам и воскресеньям, когда ваш муж дома. Бродить по здешним окрестностям в сари немыслимо, вот вы и переодевались цыганенком. Чтобы никто не мог вас узнать. Услышав, что жена бродит одна по ночам, Роналд вряд ли одобрил бы ее поведение. В вас есть что-то дикое, первозданное, вы жаждете одиночества, нет, свободы. Вы та самая кошка, которая гуляла сама по себе.

Она в упор глядела на меня большими, немигающими, горящими, кошачьими глазами.

– Вы, оказывается, самый что ни на есть романтик,– прошептала она.

– Стало быть, я ошибаюсь?

– Вы слишком хорошо воспитанный человек, чтобы прямо высказать свои подозрения. Выскажите же их.

– Вы встречаетесь с кем-нибудь по ночам?

В ее долгом молчании мне почудилась обида, я начал извиняться.

– Нет, нет,– отмела она мои извинения,– вы совершенно правы. Да, я встречалась. Да, с любовником. Поэтому мне и приходилось переодеваться. Не могла же я встречаться с ним в доме Роналда, в этом было бы что-то вульгарное,– она засмеялась,– даже для «черномазой». Сама не знаю, почему рассказываю вам все это,– добавила она с забавным недоумением.

Услышав это словцо «черномазая», я сразу вычислил, о ком речь. В моей памяти всплыла фраза,– какой отвратительной представлялась она мне сейчас!– слышанная мною в саду Замка, на званом ужине.

– Но он же ужасный наглец!– вырвалось у меня.– Вам повезло, если вы отделались от него, дорогая. Если, конечно, отделались.

– Вы знаете, о ком я говорю? О нас уже ходят сплетни?

– Я ничего не слышал.

– Я знаю, что он грубое животное. Знала это с самого начала.– Бесконечная печаль звучала в голосе Веры.– Но я не видела никаких причин… отвергнуть его… Мы встречались здесь, в лесу. По поверью, около развалин часовни водится нечистая сила. Берти сказал, что местные жители боятся туда ходить.

Я снова почувствовал на себе ее взгляд. Задумчивый, как бы размышляющий. И мне вспомнились слова Харди: «…бывало, размышляла она, оглядывая меня, и какой прекрасной казалась нам жизнь!» И вдруг в тревожном озарении я понял, что для меня настал как раз такой миг. Ее рука – маленькая, удивительно гибкая – оказалась в моих пальцах.

– Я боюсь его,– призналась она. И, помолчав, прибавила:-Уверена, что он затеял все это лишь для того, чтобы отомстить Роналду, который отобрал у них с братом родовое имение.

– По-моему, ваше предположение отдает мелодрамой. Он просто неисправимый бабник. И ему трижды наплевать, что они с братом уже не хозяева Замка. Будь на его месте Элвин…

– Но он тоже пытался…

– Пытался вас соблазнить? Боже мой!

– Да.– В ее голосе журчал сдерживаемый смех.– Сущий абсурд, правда? А уж как цветисто он выражался! Я не могла удержаться от хохота. Такая я безнадежная дура – всегда хохочу невпопад. На самом деле это нервозность. Во всяком случае, теперь вы понимаете, почему мы с Берти не могли встречаться в «Пайдале». Это было бы слишком жестоко по (Отношению к бедному старому Элвину.

Судя по разговору в саду, когда мы с Дженни впервые посетили «Пайдал», Элвин был прекрасно осведомлен о романе своего брата, они только что не обменивались мнениями о Вере, но я не стал об этом говорить.

– Вы очень шокированы?– спросила она.

– Ужасно ошарашен.

Вера улыбалась, гладя мои пальцы.

– Началось это с уроков верховой езды.

Я невольно отдернул руку: так больно задело меня это признание.

– И моя дочь берет у него уроки верховой езды.

Вера не проронила ни слова. Что это: проявление такта или эгоцентризма?

– Я хотела бы познакомиться с вашей дочерью поближе. Она у вас такая милая.– После недолгой паузы она добавила:– Как продвигается расследование Сэма?

– Расследование Сэма?

– Вы не знали?– изумилась Вера.– Он приходил к нам в субботу – задал кучу вопросов обо всем, случившемся в Нетерплаше. Он говорит, что из этого можно сделать материал для его газеты.

Я был ошеломлен. Мой сын – человек сдержанный, но до сих пор он никогда ничего не скрывал от меня. Странно, очень странно, что он не поделился ни с Дженни, ни со мной. И, конечно, совершенно исключено, чтобы бристольская газета напечатала рассказ о событиях в захудалой дорсетской деревушке.

– Ваша жена не имеет ничего против того, чтобы он к нам заходил?

– Какие возражения у нее могут быть?– сказал я и тут же мысленно ответил на свой вопрос. Дженни и так тревожится за Коринну. Что, если к ее тревоге присоединится еще и опасение, как бы Сэм не попал под очарование этой женщины? А я слишком хорошо знал неотразимость ее очарования.

Вера как будто читала мысли.

– Может ваша жена побаивается, как бы я не оказала на Сэма дурного влияния.– И снова в ее голосе была печаль, глубоко меня тронувшая.

– Чепуха, дорогая.

– Люди так редко навещают меня,– сказала она без всякого сострадания к себе, что только усугубляло горечь этих слов.

– Тем хуже для них,– нашелся я.

Вера колотила маленькими кулачками по драным старым брючкам.

– Я просто не понимаю вас, англичан. У себя на родине я была… скажем так… не последним человеком: моя семья занимает высокое положение в обществе. Я живу здесь в Англии шесть-семь лет и почти ни с кем не знакома. Да, конечно, соседи наносят нам официальные визиты, но тем дело и ограничивается.

– Я думаю, люди вас опасаются.

– Опасаются? Меня?

– Истинная красота как бы отгораживает женщину от всех окружающих. Порождает благоговейный страх или ревность.

– Что за чушь, Джон! Уж не оправдываете ли вы расовый барьер?

Я не мог ей объяснить, что если барьер и существует, то воздвигнут он не цветом кожи, а ее мужем.

– Вы, индийцы, слишком чувствительны к расовой проблеме.

– Естественно. Потому что страдаем из-за нее.

– Ну, уж меня-то вы не можете обвинить в расизме.

– Нет. Но допустим, ваша дочь вздумает выйти замуж за негра?

– Не скрою, тут будут кое-какие затруднения.

– Или за индийца?

По мере того как Вера усиливала свой натиск, ее голос становился все резче и резче. Нет, вероятно, на свете более завзятых спорщиков, чем образованные индийцы. Я чувствовал всю ее страсть к полемике.

– Если я окажусь перед расовым барьером, то просто переступлю через него,– сказал я и тотчас же пожалел о своей легковесной попытке оправдаться. Но Вера не стала загонять меня в угол. На ее лице вновь появилось раздумчивое выражение.

– И ваш Сэм – славный мальчик.

– Да.

– Надеюсь, он не влюбится в меня.

Нет, положительно, потрясениям этого вечера не будет конца!

– А что, есть такая опасность?– растерянно спросил я.

– Возможно.

– Это не причинило бы ему никакого вреда,– неожиданно вырвалось у меня.– Более того, было бы для него изумительным подарком судьбы.

В воздухе весело зазвенел ее смех.

– Да вы и впрямь человек поразительный! А обо мне вы подумали? Уж не поощряете ли вы меня?

– Отец всегда желает самого лучшего для своего сына,– беспечно заметил я.

– Но вас, дорогой Джон, я отнюдь не представляю себе в роли почтенного отца семейства. Не ваше амплуа.

– И все-таки я человек в летах и мне вредно сидеть на росистой траве. Пора возвращаться.

Вера покорно приподнялась. Стоя уже на коленях, она сказала:

– Обещайте, что вы никому не расскажете о том… о том, кто разгуливал в одежде цыганенка. Никому-никому. Обещайте.

– Я только скажу, что цыганенок ускользнул от меня.

– И никогда больше не появится.

– И никто больше о нем не услышит. Обещаю.

Я протянул руки, помогая ей подняться. В следующее мгновение ее уста прильнули к моим, и я с полной силой ощутил сладость этой удивительной ночи. Я утратил способность размышлять, утратил страх – только чувствовал ее близость и сознавал, что все это назревало уже давно – и вот случилось! На мгновение мы замерли.

– Все же цыганенок не ускользнул от вас,– сказала она дрожащим голосом и осторожно высвободилась. Это было последнее, что я услышал от нее в ту ночь. Все еще как во сне, я накинул свой макинтош. Рваная шапчонка Веры валялась на траве; я спросил, не подобрать ли ее, но она только помотала головой. Мы перелезли через воротца. Она взяла меня за руку, и мы молча пошли вниз по проулку. В том месте, где от него ответвлялась направо тропка, ведущая к «Пайдалу» и Замку, она отпустила мою руку, посмотрела на меня долгим испытующим взором, свернула и тут же с обычной своей неуловимостью упорхнула в ночную темень.

Когда я открыл садовую калитку, навстречу мне кинулась Дженни.

– Где ты так долго пропадал, дорогой?– спросила она, обвивая меня руками.– И ты весь мокрый.

– Я сидел на лугу. Трава вся в росе.

После того как я с такой легкостью сказал эту полуправду, мне уже без труда далась вся последующая ложь: как я наткнулся на толпу ребят, напавших на цыганенка, как я отослал их домой и стал допрашивать цыганенка, но он вырвался и удрал.

Дженни едва прислушивалась к моим словам; тем большее отвращение вызывало во мне мое лганье. Когда мы вошли в дом и сели, она поглядела на меня испытующе, прежде чем выложить свою новость, и сказала, что у нас был Берти Карт, он ушел совсем недавно, перед моим приходом.

– Какого дьявола ему здесь надо было?– спросил я резким тоном.

На ее лице вновь появилось необычное, почти плутоватое выражение. Но я не понял тогда, что оно означает,– я все еще находился под впечатлением встречи с Верой, лишь позднее я догадался, что Дженни нервничала, не зная, как я отнесусь к этому посещению.

– Он просто забежал. Повидать нас. Без всякой цели.

Вот тут-то я и усомнился, в самом ли деле он зашел просто так, без всякой тайной цели. Что, если он видел, как я вышел, и воспользовался моей отлучкой? Но для чего? Вряд ли он мог рассчитывать, что застанет Коринну одну. Как бы то ни было, поэтому, вероятно, он и не явился на свидание с Верой в лесу.

– Коринна была с тобой?

– Да, дорогой. Сначала. А потом ушла спать.

На коленях у Дженни примостился Бастер, она нагнулась, чтобы пощекотать его за ухом, и ее лицо скрылось под перистыми золотыми волосами.

– Значит, она не так уж безумно увлечена?

– Я попросила ее уйти.

– Весьма разумно, дорогая. Мы не должны давать повод думать, будто поощряем…

– Я сказала ей, что мне надо поговорить с Берти.

– Понимаю.

– Ничего ты не понимаешь!– воскликнула Дженни, вспыхивая.– Почему тебя не было дома? Ты ее отец. Неужели ты не сознаешь, в каком трудном я положении?

– Не мог же я знать, что он заявится сюда. Ты хотела поговорить с ним о Коринне?

– Конечно. О чем мне еще с ним говорить? Оставаясь с ним наедине, чувствуешь себя такой замаранной, что хочется пойти вымыться.

– Как он себя вел?

– Довольно нахально.

– В самом деле? Придется мне сказать ему пару ласковых.

– Он, видите ли, не виноват, что девчонка в него втюрилась. Его, мол, дело стороннее. Он предпочитает женщин в соку. И так далее.

Таких, как Вера Пейстон, сказал я себе. Мне стало муторно при мысли, что Вера во власти такого скота, жестокого и тщеславного.

– Я буквально молила… просила его, чтобы он перестал прикидываться, будто увлечен Коринной, ведь сам же говорит, что не увлечен.

Я был все еще так взбудоражен, что не услышал безмолвной мольбы, с которой взывала ко мне Дженни.

– И ты знаешь, что он на это сказал? Что мы можем в любой момент прекратить уроки, но по существующей между нами договоренности должны оплатить полный курс обучения.

– Это вымогательство. Но я думаю, что лучше всего поступить именно так. Хотя и не знаю, как отнесется Коринна…

Глаза Дженни сверкнули диким блеском, ее голос взметнулся ввысь:

– У меня не было другого выбора…

– Успокойся, моя любовь. Нельзя так нервничать. Мне очень жаль, что тебе пришлось пройти столь жестокое испытание. Я улажу все сам. А сейчас – спать.

Я так и не узнал, перед каким выбором стояла Дженни.