Текст книги "Смертельный розыгрыш"

Автор книги: Николас Блейк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

3. ЧЕРНАЯ ЖЕМЧУЖИНА

С Пейстонами мы познакомились лишь на третий уик-энд, после того как водворились в «Зеленом уголке». Дел было превеликое множество: мы с Дженни снова и снова переставляли мебель, приводили в порядок запущенный сад, а это требовало времени и сил, каждый день Дженни по два часа играла на рояле, в хорошую погоду мы устраивали пикники, обедали или пили чай на свежем воздухе, осматривали окрестности, и тут нам не требовалось никакой компании. В начале июня к нам должна была приехать Коринна. Она перенесла тяжелую ангину, и, хотя особой опасности эта болезнь не представляла, в школе решили, что для полного выздоровления ей необходимо побыть дома.

Сама Дженни цвела, как и вся окружающая нас природа. Вернувшись из Оксфорда, я нашел ее глубоко встревоженной. Проникнуть в дом через незапертое окно не составляло, понятно, особого труда, но ничего похищено не было, да и что можно утащить из пустого дома. Я даже не стал заявлять в полицию. Но и не обратить внимания – мол, дело пустяковое,– тоже не мог. Деревенские ребятишки не такие уж знатоки средневековой поэзии, чтобы цитировать ее в своих настенных надписях. Дабы рассеять всякие сомнения, я поговорил с директрисой толлертонской школы, куда нетерплашских школьников возили на автобусе, она навела справки и заверила меня, что ее ученики не читали этого стихотворения и не могли слышать «Весеннюю симфонию» Бриттена. Мысль, что это сделал взрослый человек и именно в моей комнате, настораживала и даже удручала меня. Дженни была расстроена по другой, более простой причине. Неизвестно кем сделанная на стене надпись была равнозначна для нее анонимному письму, а в анонимках всегда есть что-то мерзопакостное, что-то, от чего болезненно сжимается сердце; у бедной Дженни были все основания опасаться их. Но это было единственное облачко на нашем горизонте, оно уплыло, и небо над нами снова ясное. Так я думал.

Приглашение от Пейстонов мы получили по почте; оно поразило меня строгой официальностью: плотная глянцевитая бумага с типографской шапкой «От Роналда Пейстона. Замок, Нетерплаш Канторум, Дорсет» и отпечатанным на машинке текстом. В субботу приглашали на ужин (надлежало быть в смокинге). Коринна приехала накануне, на уик-энд мы ждали моего сына Сэма из Бристоля, и первым моим побуждением было отказаться. Но Дженни сказала, что это не по-соседски. К тому же ей хотелось посмотреть Замок: почему бы нам не позвонить им и не спросить, нельзя ли прийти вместе с Сэмом и Коринной. Вот так я впервые услышал голос женщины, которую видел три недели назад на росистом газоне, где она прогуливалась в своем золотом сари. Даже в телефонной трубке ее голос звучал, словно экзотический музыкальный инструмент: необыкновенно мелодично, с какой-то воздушной легкостью.

Я объяснил наши затруднения.

– Конечно, приводите их обоих,– перебил меня голос.

– Мне не хотелось бы обременять вас.

– Да что вы! Я уверена – все будет отлично.

Вера Пейстон произнесла это как-то неопределенно, почти мечтательно, похоже, подготовка к званому ужину ее совершенно не касалась. У них в доме, верно, целый штат прислуги, подумал я. Или везде работает автоматика. Я поблагодарил ее и добавил:

– Не ручаюсь только за своего сына. Он терпеть не может смокинг, особенно в жару.

Она засмеялась. Будь на ее месте любая другая женщина, я бы сказал: захихикала, но ее смех напоминал перезвон храмовых колокольцев.

– Пусть приходит в чем ему нравится. Понятия не имею, почему мой муж приписал: «Надлежит быть в смокинге». Будет всего несколько друзей. Во всяком случае, я так думаю, никогда не знаю наперед, кого привезет с собой Роналд на уик-энд.– Она снова рассмеялась.– Если хотите искупнуться, прихватите с собой купальные костюмы.

Вера говорила по-английски прекрасно, если не считать легкого иностранного акцента, и это отклонение от литературной нормы явилось первым свидетельством того, что Вера Пейстон еще не окончательно «англизировалась». Я начал было говорить, с каким нетерпением мы ждем дня, когда сможем осмотреть Замок, но вдруг услышал сигнал отбоя. Лишь впоследствии я привык к тому, что Вера отключается без всякого предупреждения – характерное проявление ее ускользающей сущности; пройдет совсем немного времени, и я пойму, что именно эта ее неуловимость, хочет она того или нет, привлекает к себе мужчин.

В пятницу после обеда мы встретили в Дорчестере Коринну. Дочь была бледненькая, осунувшаяся, она и в детстве-то не была упитанной, а тут уж совсем исхудала.

К нашей с Дженни радости, она восторгалась новым домом и деревней. Особое удовольствие доставляло мне видеть, какие непринужденные у них с Дженни отношения: не мачеха и падчерица, а старшая и младшая сестры. Дженни отвела Коринне комнату с солнечной стороны дома и постаралась как можно лучше ее обставить; во время каникул они целыми часами вместе выбирали обои; у Дженни чудесный дар: не подавляя чужого вкуса, она умеет наводить на удачное решение; когда Коринна увидела свою комнату, она ахнула от восторга, обвила шею Дженни руками и воскликнула:

– Лучше, право, не может быть! Спасибо, спасибо огромное!

Должен признаться, я люблю девушек, умеющих радоваться и непосредственно выражать свои чувства; не очень-то приятно иметь дочь, которая с мрачным видом слоняется по дому, постоянно ворча на родителей, что бы они ни делали.

К концу дня подкатил и Сэм на своем стареньком «моррисе». В противоположность сестре характер у него замкнутый, свою привязанность к Дженни он проявляет не прямо; в этот раз он привез ей большущего омара, которого извлек из багажника вместе с измятой сумкой, кипой газет, парой грязных ботинок, нотными тетрадями и теннисной ракеткой. Наш с ним разговор прервало поскуливание, которое донеслось с переднего сиденья.

– Ох, я забыл о песике,– спохватился Сэм.

Он вынул из машины нечто похожее на пончик, но пушистое и извивающееся, и передал Коринне.

– Это собака,– сказал он.– Хотя об этом и не сразу догадаешься. Но если ты хочешь стать крепкой горластой деревенской девкой и, не боясь простудиться, разгуливать под дождем, тебе просто необходима собака. К сожалению, у меня не хватило денег на лошадь.

– О Сэм! Милый! Ты сущий ангел. Как его зовут?

– Бастер. Предупреждаю только: он ужасный привереда,– продолжал Сэм с совершенно невозмутимым видом.– Давай ему мелко нарезанную жареную лососину и пастеризованное молоко с капелькой рома.

Очаровательно-простодушная Коринна, привыкшая понимать все буквально, разумеется, приняла слова брата за чистую монету.

И вот наконец мы все вместе: четверо счастливейших людей во всей Англии. А по ковру, как потешный цирковой клоун, семенит небольшой щенок, и в окно льется закатный свет.

На следующий вечер мы отправились в гости. Странно было идти через деревенский луг в смокинге. Сэм, хотя и с большой неохотой, тоже обрядился в смокинг, но при этом повесил на него купальные трусы, вид у него был преуморительный.

– Это будет настоящая оргия?– спросил он с надеждой в голосе.– Магнаты будут плескаться в бассейне вместе с голыми платными партнершами?

– Искренне надеюсь, что нет.

Впереди нас в коротких вечерних туалетах шли Дженни и Коринна, смотреть на них было одно удовольствие.

– Ты знаешь, что означает название этой деревни?

Само собой, я знал, но мой принцип – молча выслушивать объяснения молодежи: это полезно для ее воспитания.

– Нетерплаш означает «нижний пруд»,– продолжал Сэм.– Кантор – «певчий». В здешнем лесу,– он ткнул куда-то на юго-восток,– сохранились руины средневековой часовни. Как ты думаешь, что она собой представляла?

– По всей вероятности, это была небольшая часовенка, где священники совершали заупокойные мессы.

Пока Сэм переваривал услышанное, я вспомнил, как еще в школе мальчиком девяти-десяти лет, увидев на улице траурную процессию, он сказал мне: «Я надеюсь, папа, ты никогда не умрешь», и в груди у меня сладостно заныло.

– Откуда тебе все это известно? – поинтересовался я.

– Заглянул в туристический справочник, когда ты написал, что вы сюда переезжаете.– Он нагнулся, сорвал одуванчик и воткнул его в петлицу.– А Дженни правда уже поправилась? – несмело осведомился он.

– Думаю, что да. Почти уверен.

– Не скажется ли этот дурацкий ужин на ее нервах?

– В конце концов, это только ужин, а не торжественное собрание благотворительной организации.

Вопреки нашим ожиданиям, в большой гостиной Замка оказалось полно народу. Круглолицый, среднего роста человек тепло приветствовал нас и извинился, что не пригласил раньше,– это был сам хозяин. За ним, совсем рядом, стояла его жена в пурпурно-алом, цвета фуксии сари. Рука, которую она протянула мне для пожатия, была маленькая, изысканной красивой формы и как будто без костей. Я уже пытался описать ее голос и грацию движений, но ее лицо я видел вблизи впервые, и оно поразило меня своей редкостной красотой: выступающие скулы, чувственный рот, тонкий нос, большие, широко поставленные глаза, излучающие неяркий свет, и низкий лоб в окаймлении эбеново-черных волос. Впечатление такое, будто перед тобой мерцающая, прозрачная черная жемчужина, именно черная, хотя цвет ее кожи был не темнее кофе с молоком. И снова, как во время разговора по телефону, я почувствовал в ней отрешенность, нечто ускользающе-неуловимое, и это была отнюдь не робость, а намеренное или бессознательное стремление отгородиться от окружающей жизни.

С остальными гостями нас познакомил сам Роналд Пейстон – не его жена. Все разделились на две группы: местные жители и приезжие бизнесмены. Женщины в первой группе были – в зависимости от возраста – румянощекие или с дубленой кожей; их платья дали Дженни повод съязвить, что они купили их в лондонском военном универмаге. Мужчины – белоусые, пустоглазые, с молодцеватой осанкой, их смокинги попахивали нафталином. Деловые друзья Роналда были все однообразно холеные, с однообразно невыразительными лицами. Их было пятеро или шестеро, все без жен, все в двубортных смокингах, все с красными гвоздиками в петлицах: одуванчик Сэма на этом фоне казался еще более вызывающим, чем тот предполагал. Эти дельцы – очевидно, птицы высокого полета – бокал за бокалом пили мартини с подноса, который держал в руках осанистый молодой официант в короткой белой куртке и белых перчатках.

Вера Пейстон подлетела, как бабочка, к отставному адмиралу и его жене, те взирали на нее с комической смесью любопытства и испуга: как будто из гущи тропического леса вдруг выпорхнуло какое-то редкое создание. Роналд Пейстон уделял много внимания Дженни и Коринне; несомненно, у него есть обаяние и чувство собственного достоинства, к тому же прекрасные манеры, ничего похожего на благоприобретенную обходительность, свойственную нуворишам. Картов должно бесить, пришло мне на ум, что человек, занявший их место, выглядит истинным джентльменом.

– Кем вы работаете?-обратился он к Сэму, вовлекая его в разговор.

– Журналист. В Бристоле.

– Общие репортажи?

– Да. О благотворительных базарах, самоубийствах, свадьбах, местных скандалах, обедах в «Ротари-клубе»[15]15
  «Ротари-клуб» – отделение широко разветвленной организации «Ротари интернэшнл», выступающей, в частности, за упрочение мира.


[Закрыть]. Словом, обо всем.

– Ну что ж, сегодня у меня есть для вас кое-какие местные новости, хотя ваша газета вряд ли интересуется тем, что происходит так далеко на юге.– Роналд глянул на ручные часы и слегка нахмурился. Я догадался, что он ожидает еще кого-то из гостей. Вскоре они и впрямь появились. К вящему моему изумлению, это оказались Элвин и Берти Карты.

– Очень любезно с вашей стороны, что вы пришли,– сказал Пейстон.

– Очень любезно, что вы нас пригласили,– столь же учтиво откликнулся Элвин.

– Добрый вечер, сквайр,– вступил в разговор Берти.

В этом приветствии я без труда различил скрытую иронию. Но на лице Пейстона не отразилось ничего, кроме доброжелательства. Видимо, он человек толстокожий, предположил я: преуспевающий делец не может позволить себе быть излишне ранимым. Вера Пейстон тоже пропела им обворожительным голоском:

– Привет, белое отребье!

– Как себя чувствует индианочка? Ножки не бо-бо после катания на лошадке?

Элвин в поклоне поцеловал Вере руку. Сэм сардонически усмехался, прислушиваясь к этому великосветскому обмену любезностями.

Пригласили к столу, в Большой зал, представляющий собой одну из достопримечательностей нашего графства. Его сводчатый потолок освещается скрытым светом. Он с большим вкусом и оригинальностью расписан мифологическими существами из старинных геральдических книг и бестиариев. По всему фризу – барельеф, изображающий фрукты, цветы и листья. Стены этого зала, сооруженного в 1612 году, обшиты деревянными панелями: каждая – на какой-нибудь сюжет из Священного Писания.

Я не мог отделаться от мысли, что под столь великолепным творением рук человеческих почти все мы выглядим жалкими червями; должен, правда, оговориться: в начале ужина у меня не было времени осмотреть зал внимательно – я сидел по левую руку от хозяйки, Элвин, мой визави, был не так словоохотлив, как обычно, и мне приходилось занимать разговором Веру Пейстон. Лицо Элвина, столь похожее на личико херувима, на этот раз было угрюмым; я приписал это тем чувствам, которые он должен был испытывать, будучи гостем в своем собственном родовом Замке. Несколько раз он исподтишка поглядывал на хозяйку, в его взгляде странно смешивались любопытство и досада. Сама Вера была непонятно пассивной в роли хозяйки, не блистала она и как собеседница. Она довольно охотно поддержала легкую светскую беседу, которую я начал, но вскоре замолкла. Между прочим, я поинтересовался: не ее ли муж убил злополучную кукушку?

– Нет. Он спал так крепко, что ничего не слышал. Стрелял, должно быть, наш дворецкий. И вы тоже не спали? – Лицо Веры зажглось оживлением, от стремительных жестов зазвенели браслеты на тонких запястьях. Я рассказал ей о своем недавнем разговоре с оксфордским орнитологом.

– Ему никогда не доводилось слышать, чтобы кукушка пела так поздно,– сказал я.

– Редкая птица,– вставил Элвин.– И пела она для еще более редкой птицы – райской птицы, обитающей в Замке.

Услышав этот нелепый комплимент, Вера прыснула.

– Птица и правда очень редкая,– сухо заметил я.– Она не испугалась первого выстрела и исчезла безо всякого следа: можно подумать, она сама спрятала свои останки.

Я рассказал миссис Пейстон, что Элвин и я не нашли ни единого перышка убитой птицы. Она всплеснула руками, и снова зазвенели браслеты.

– Удивительная история. И очень загадочная.

– Достойная внимания профессора Пелема Й. Стобба,– сказал я, поглядев на своего визави. Вскинув брови, он ответил мне ироничным и в то же время подчеркнуто простодушным взглядом.

– Стобб? Что за нелепая фамилия? Кто он такой?– рассмеялась Вера.

– Йельский профессор. Во всяком случае был таковым.

– Какое отношение имеет он к кукушке?

– Кто-то подложил ему яйцо в гнездо, воспользовавшись его отсутствием.

Элвин улыбнулся Вере.

– Ему наставили рога. Так сказать, в переносном смысле. Но…

– Не знаю, что означает это выражение,– перебила Вера.

– Это выражение означает, что кто-то, тайком от мужа, забирается в постель к его жене,– пропел Элвин.

Вера слегка нахмурилась. На ее лицо, как тень от облака, легла странная печаль; она ушла в себя, глубоко задумалась, выпятив чувственную нижнюю губку,– так бывает, когда людей захлестнут воспоминания. Меня вдруг охватила неизъяснимая тревога за нее, мне захотелось стереть эту нагловатую ухмылку с физиономии Элвина. Но это было не в моих силах.

Я огляделся по сторонам. Сэм сидел рядом с упитанной девицей, видимо, впервые появившейся в обществе, я заподозрил, что он коварно провоцирует ее на все новые и новые банальности. Дженни сидела в конце стола, по левую руку от Роналда Пейстона, рядом с ней – Берти Карт, за ним – Коринна. Мне давно уже хотелось знать, как чувствует себя Коринна на этом рауте – званые ужины в Оксфорде скромнее. Я убедился, что она чувствует себя превосходно, весело щебечет с Берти, который проявляет к ней большое внимание. Очень мило с его стороны, подумал я, так старательно развлекать неискушенную шестнадцатилетнюю девочку.

Сам ужин походил на корпоративные банкеты и, при всей своей изысканности, отличался полным отсутствием выдумки. По-видимому, он был доставлен из ресторана; это предположение подтверждалось полным равнодушием нашей хозяйки к подаваемым блюдам – ела она очень мало и без всякого аппетита. Когда этот бесконечный, казалось бы, ужин все же подошел к концу, Роналд поднялся на ноги. Я с ужасом понял, что он собирается произнести спич. Сходство с официальным банкетом было разительное.

– Это счастливейший день для меня,– возгласил наш хозяин.– И я рад, что некоторые мои друзья и соседи могут разделить со мной это счастье. Вы, полагаю, знаете, что я всегда принимал близко к сердцу интересы Толлертонского охотничьего клуба, с тех пор как живу в этих краях.– Он сделал паузу и отхлебнул холодной, со льдом воды. Я окончательно утвердился в мысли, что он джентльмен в первом поколении: его отец наверняка выбился из низов.

– Сегодня утром,– продолжал Пейстон,– я получил уведомление от секретаря клуба: комитет оказывает мне большую честь, приглашая занять место председателя после ухода в следующем году генерала Брутона.

Роналд Пейстон снова замолчал. Его деловые друзья с красными гвоздиками в петлицах шумно захлопали в ладоши; местные жители, однако, вели себя сдержанно: некоторые даже украдкой переглядывались с недоумением или замешательством. Если Пейстон и заметил, что его слова отнюдь не вызвали всеобщего энтузиазма, то не подал виду. Я убедился, что он не теряет присутствия духа и, при всей любви к пышнословию, производит впечатление человека, умеющего повелевать и обладающего большой внутренней силой. Проговорив еще несколько минут, он сел. Смолкшие было рукоплескания возобновились, затем наступила неловкая тишина. Встал Элвин Карт.

– Поскольку среди нас нет ни одного члена охотничьего клуба, я полагаю своим долгом выразить от вашего имени, леди и джентльмены, наше удовлетворение выбором комитета, оказавшего столь высокую честь нашему другу и соседу Роналду Пейстону, к чьему имени я хотел бы присовокупить имя его достойной супруги.

На его поклон Вера Пейстон ответила неопределенной улыбкой. Я мог только догадываться, скоро ли присутствующие поймут, что Элвин весьма тонко спародировал речь нашего хозяина, но при одной мысли, что рано или поздно это случится, я вздрогнул.

– Сам я, как вы знаете, никудышный, можно сказать, дерьмовый наездник.– Этот намеренный вульгаризм вызвал несколько нервных смешков.– Я предпочитаю, чтобы все барьеры брал вместо меня мой брат Берти. Гордость для меня превыше всего, я не могу позволить себе рисковать падением. Но мой отец много лет был председателем толлертонского клуба, и вполне естественно, что его преемник, наш нынешний сквайр, подхватит великую старую традицию.

Некоторое время Элвин продолжал говорить своим вкрадчивым голосом. И вдруг, к своему удивлению, я услышал:

– Мы должны отметить и другое радостное событие. Наш новый сосед Джон Уотерсон недавно стал почетным членом совета оксфордского колледжа Святого Иосифа. Среди всех нас, восседающих за гостеприимным столом Пейстона, очень мало людей, которых можно было бы назвать академически образованными. (Приглушенный смех.) Позвольте мне объяснить вам, что почетное членство в совете одного из старейших наших университетов – отличие чрезвычайно редкое, по сравнению с ним даже председательство в клубе охотников на лис не столь блистательная честь, как считаем мы, деревенские пентюхи. (Гробовая тишина.) Конечно, почетное членство в совете необходимо заслужить, требуется иметь голову на плечах. (Вежливые аплодисменты.) Разумеется, и председателю охотничьего клуба тоже не мешает иметь голову на плечах, но это не обязательно.

Сказав еще несколько слов в том же скандальном духе, Элвин сел. Когда мы уже выходили из Большого зала, я услышал несколько реплик по поводу его речи и сообщения Пейстона.

– Наш старый Элвин становится все чуднее. И куда он гнул – не пойму.

– Кто этот парень Уотерсон?

– Никогда не слыхал. Но боюсь я этих умников.

– Видать, левак. Все они леваки.

– Стыд и срам. И все потому, что этот Пейстон деньги лопатой гребет. Охота – удовольствие дорогое,– злобно присипела грубоватая на вид женщина.– Что они там в комитете – сбрендили?

Дождавшись Сэма, мы все вышли в сад.

– Ну и дает эта дебютантка,– буркнул он.– Она спросила меня, в какой стае я охочусь.

– И что же ты ответил?

– С бристольскими шакалами. До нее не дошло. Пришлось растолковывать, что под шакалами я разумею журналистов. Да, папа, не повезло тебе с соседями.

Перед нами по газону скользила Вера Пейстон, ее рука слегка касалась рукава Берти Карта. Он что-то серьезно объяснял ей, но она слушала его вполуха. В теплых летних сумерках, густо напоенных ароматами сирени и цветов душистого табака, очарование ее движений казалось почти сверхъестественным.

– Сексапильная женщина,– сказал Сэм.

– «Et Vera incessu patuit rea»,– прошептал я.

– Что означает в переводе?

– «Поступь Веры обличает в ней богиню». Игра слов. У Вергилия: «Et vera incessu»[16]16
  Ср.: «Поступь выдала им богиню». Вергилий. Энеида, книга первая (перев. С. Ошерова).


[Закрыть] – встреча Энея с его матерью Венерой.

– Но ведь «богиня» по-латыни «dea».

– Да. Так я и сказал.

– Нет, ты сказал «rea». Что это значит?

– Поступь Веры обличает в ней виноватую женщину.

Это была совершенно случайная обмолвка. В наши дни такие обмолвки называют «фрейдистскими» и выискивают в них тайный смысл.

– И в чем же она, по-твоему, провинилась?– с острым интересом спросил Сэм.

– Насколько мне известно, ни в чем.

В этот момент Вера покинула Берти и заскользила в нашу сторону.

– Вы должны искупаться,– сказала она Сэму.– Я уверена, что вы не прочь. Вы захватили с собой?…

Сэм вытащил купальные трусы из кармана. Вера провела нас через калитку в старой кирпичной садовой ограде. Обутая в сандалии, она ступала совершенно бесшумно. Рядом с бассейном стоял маленький круглый бельведер восемнадцатого столетия – его использовали для переодевания, по краям бассейна были расставлены шезлонги. Мы пришли сюда первыми, да и вряд ли кто-нибудь из гостей пожелал бы выкупаться после столь обильной трапезы. Но Сэм обладает пищеварительными способностями страуса, и вскоре уже он, как заправский ныряльщик, прыгал в воду с трамплина. Миссис Пейстон наблюдала за его подвигами со свойственным ей рассеянным мечтательным видом. Я сказал ей, что она должна радоваться за мужа.

– Да,– ответила она,– он очень доволен. Всегда хотел быть деревенским джентльменом.

– Это означает, что ему придется жить здесь весь охотничий сезон.

– Видимо, да. Но у него множество дедовых обязательств.

И снова я был озадачен неопределенностью ее слов. Она говорила о муже как о некой непредсказуемой стихийной силе, не имеющей касательства к ней самой.

– Вы очень скучаете в этом громадном доме, когда ваш муж в отъезде?

– В девичестве я жила совсем по-другому. В нашем доме всегда было полно родственников: дедушка и бабушка, отец и мать, братья и сестры, дяди и тети, двоюродные братья и сестра. Шум там стоял невообразимый.

– Чем же вы заполняете весь день здесь?

Миссис Пейстон улыбнулась и посмотрела на меня удрученно.

– Сама не знаю. Убиваю время – слоняюсь по усадьбе. Пробовала самостоятельно изучать итальянский язык. Но ни на чем не могу сосредоточиться. Признаюсь, я ужасная лентяйка: в Индии у нас была масса слуг – я никогда ничего не делала сама, и это меня развратило. Мое место – в гареме. Только я очень устаю от женской болтовни.

– По вас не скажешь, что вы женщина разочарованная.

– Даже в здешней жизни есть свои приятные стороны.– Она устремила на меня загадочный взгляд и тут же потупила свои прекрасные глаза.

– Вы имеете в виду общество соседей? Красоту здешних мест?

Весело зазвенели храмовые колокольцы.

– Общество соседей? Они такие потешные. Не знают, как ко мне относиться. Для них я все равно что карлица… в этом… как его… балагане.

Сэм, весь в каплях воды, вылез из бассейна и, набросив на себя махровую простыню, уселся у ног Веры Пейстон. Они заговорили об Индии и эмансипации тамошних женщин. Сэм, как настоящий профессионал, умеет заставить людей разговориться, и я обнаружил, что в разговоре на серьезную тему наша хозяйка проявляет незаурядный интеллект. Они уже добрались до кампании ненасильственного сопротивления, проводившейся Ганди, попутно выяснилось, что два дяди Веры – члены Национального Конгресса,– когда я услышал громкие голоса за спиной.

– Как будто тебя оседлала злая обезьяна… Вообще-то мне, конечно, плевать…

В калитку вошел Берти Карт с не знакомым мне человеком. При виде нас он на миг смутился, но тут же овладел собой.

– На всем белом свете нет такой плохой хозяйки, как вы, Вера,– улыбнулся он.– Пока все эти важные шишки разгуливают по саду, нюхая цветочки и пяля глаза на чужих жен, вы сидите здесь. Нехорошо.

Мне претит такая развязная манера разговаривать, но из Берти так и прет грубая животная сила, которая иногда сглаживает этот недостаток.

– Сэм Уотерсон – замечательный ныряльщик,– похвалила Вера.– Жаль, что вы не видели, как он прыгал.

– Вот как. Ловец жемчуга?

Она проигнорировала этот выпад.

– Идите оденьтесь, Сэм. Становится прохладно.– Она одарила моего сына чарующей улыбкой, он встал и пошел в бельведер.

– Прохладно?– сказал Берти Карт.– Такой чудный теплый вечерок. Просто у вас, индийцев, холодная кровь. Я и сам не прочь поплескаться.

Он взбежал на трамплин и, не раздеваясь, исполнил образцовый прыжок ласточкой.

– Ну и дуралей же вы, Берти,– воскликнула Вера, когда он вынырнул.– Испортили свой костюм.

– Ронни может одолжить мне один из своих старых костюмов, у него их вагон. Я скажу, что это вы столкнули меня в воду. Придется ему расщедриться.

– Почему вы всегда стремитесь всех поразить?

– Не всех, а только вас, о мой восточный цветок. Со стороны казалось, будто они наедине друг с другом и говорят на каком-то зашифрованном языке. Я видел, что Вера Пейстон не только смущена, но и разгневана.

– Зайдите в дом и переоденьтесь. Дженкинс подыщет вам что-нибудь подходящее.

– Благодарю, но я возвращаюсь в свою развалюху. Как раз собирался уходить. Восхитительный, просто восхитительный прием. Не забудьте предупредить Ронни, чтобы позвонил в клуб секретарю: он будет завтра или в понедельник.

Вернувшись в сад, я отыскал свою жену и Коринну: они беседовали с Роналдом Пейстоном. В тот вечер милая Дженни выглядела особенно веселой и беспечной, характер у нее добрый и великодушный, и я успел заметить, как радовалась она за меня, когда Элвин Карт оповестил всех о моем почетном членстве. Дженни не из тех особ, которые втайне недовольны любым, даже незначительным успехом мужа: огни рампы должны озарять только их.

– Мы говорили о речи мистера Карта,– сказала Дженни.

– В самом деле?– осторожно переспросил я.

– Редкостный старый чудак,– заметил Пейстон.– Никак не может удержаться от подковырок.

Стало быть, от Пейстона не ускользнуло, что Элвин спародировал стиль его выступления.

– Наши друзья,– продолжал он,– далеко не в восторге, что их обозвали деревенскими пентюхами, не по вкусу им и утверждение, будто всякий дуралей может возглавить охотничий клуб. Не обошлось и без камешков в мой огород. Эти интеллектуалы – извините, Уотерсон, я не о вас – почему-то полагают, что можно добиться успехов в делах, не имея головы на плечах,– в этом их беда.

– Я лично не назвал бы Элвина интеллектуалом,– запротестовал я.

– Возможно, вы и правы. Но глупцом его не назовешь. Жаль, что он занимается всякой чепухой, лучше бы обратил свои способности на что-нибудь дельное. Говоря откровенно, он живое ископаемое, этакий местный реликт. Он сам себя отгородил от современного мира, ему импонирует роль петуха на средневековой навозной куче. Впрочем, это его дело.

У меня были довольно веские основания не согласиться с этим мнением, но я промолчал, только отметил про себя, что под светским обличием и обходительностью Пейстона кроется беспощадная жестокость.

– И все же,– вмешалась Дженни,– вы поступили разумно, сохранив приличные отношения с Картами. Создалось бы затруднительное положение, если бы…

– Если бы они оставались в деревне, а я… Но ведь они ни во что не вмешиваются. Соседи они неплохие. Не могу сказать, чтобы я испытывал особую симпатию к Берти. Но Элвин был бы вполне сносным человеком, не будь он таким смешным снобом. Прежде чем принять приглашение, он позвонил моему секретарю и уточнил список гостей. Для особы королевской крови это, может быть, и в порядке вещей, но когда так выпендривается несчастный деревенский джентльмен, это уж, черт побери, слишком!

– По-моему, он не такой уж несчастный,– сказала Дженни.

– Но и счастливым его не назовешь. Знали бы вы, в каком плачевном состоянии его дела. А Берти – жуткий мот. Я не хотел бы повторять то, что слышал о его школе. Он еще не подкатывался к вам?

– С просьбой одолжить ему денег?

– Ну да, конечно. Имейте в виду: если дадите, плакали ваши денежки.

Я понял, что Роналд Пейстон изрядно перебрал. Его умное, тяжеловесное лицо расплылось, а резкие высказывания воспринимались как досадное отступление от обычной чопорности. Я заметил, что Коринна поджала губки, она сдерживалась с большим трудом. И вдруг выпалила:

– А по-моему, Берти очень славный. Единственный, кто говорил со мной всерьез. От остальных я не слышала ничего, кроме обычных светских благоглупостей.

Последовало смущенное молчание.

– Извините,– наконец заговорил Пейстон.– Приходите в другой раз, когда у нас будет больше молодежи. Мы все для вас, вероятно, старые хрычи.

– Вот и вы разговариваете со мной, как с ребенком.

– Такой уж я нескладный… Вы очаровательная молодая девушка. Неудивительно, что Берти Карт…

– Извините, нам пора,– сказала Дженни.– Это был восхитительный вечер. Где миссис Пейстон?

Мы нашли Сэма и все вместе поблагодарили миссис Пейстон.

– Когда у вас будет желание выкупаться, приходите запросто, без звонка.

Формально предложение было адресовано всем нам, но по тончайшим нюансам можно было понять, что миссис Пейстон приглашает прежде всего Сэма.

– Ну и противный же он! – Коринна как будто продолжала прерванный спор.

– Кто?– спросил Сэм.

– Мистер Пейстон. Весь какой-то масленый, чванливый. И позволяет себе некрасивые намеки. И как она с ним живет? Она… она как жемчужина в роскошном свинарнике…

Я рассеянно слушал этот разговор; не обратил я особого внимания и на сравнение, которое сделала моя дочь. Если миссис Пейстон и впрямь жемчужина, то в течение вечера эта жемчужина, казалось, обретала все новые и новые облики. Меня угнетало недоброе предчувствие: если я верно истолковал некоторые услышанные реплики, этот званый ужин должен был поднять сильную бурю в нашей деревне.