Текст книги "Смертельный розыгрыш"

Автор книги: Николас Блейк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

5. ШКОЛА ВЕРХОВОЙ ЕЗДЫ

К моему возвращению Дженни уже проснулась. Волосы, прямыми прядями окаймлявшие ее раскрасневшееся лицо, утратили свой обычный блеск. Полные тревоги глаза молили о сострадании. Я присел на краешек постели в твердом намерении защитить ее, пусть даже от самой себя, и начал рассказывать о своих разговорах с Картами и Роналдом Пейстоном. Когда я закончил, она крепко ухватилась за мою руку.

– Ты… ты думаешь… Это я? – запинаясь проговорила она.

– Нет, Дженни, любимая.

– Говори прямо.

– Я совершенно уверен, что это не ты. Да ты и сама знаешь.

Она вздохнула.

– А в прошлый раз было наоборот. Я не знала, что это я.

– В тот раз – другое дело. У тебя был срыв, ты не могла отвечать за себя.

– И опять случится срыв, если все это будет продолжаться. Почему люди пишут такие жестокие вещи?

Я молчал, размышляя о полученном Дженни письме. «Ты больна, сука…» Я вспомнил, с какой настойчивостью Элвин возвращался к ее здоровью, когда мы у него ужинали; можно было подумать, что он знал о ее болезни. Но откуда? У нас нет ни одного общего знакомого.

– Видишь ли, такие письма может писать только душевнобольной.

– Глубоко заблуждаешься, дорогая,– сказал я, пытаясь не слышать дрожи в ее голосе, проникнутом самосостраданием. И тут меня вдруг осенило.– Послушай, все письма, что я видел, приклеены к обтрепанным картам – джокерам. У их автора самое малое три колоды старых карт. Мы с тобой никогда не играем в карты. У нас их просто нет. А подержанных колод не продают. Что и требовалось доказать.

Дженни сразу просияла.

– Какой же ты умница, мой старичок! Вот что значит хорошо тренированный интеллект.– Она притянула меня к себе и поцеловала.– Но ведь я могла украсть несколько старых колод,– весело добавила она.

– У меня тут есть догадка. Джокерами не пользуются ни в бридже, ни в висте. Карты с анонимными письмами порядком истрепаны. Отсюда следует, что автор писем часто играет в игры, где требуются джокеры.

– А я вот о чем думаю. Не странно ли приклеивать анонимные письма к картам? По-моему, кто-то пытается бросить тень на Элвина и его брата – ведь они Карты.

– Не очень-то логичное предположение.

– Во всей этой истории очень мало логики. Просто невероятно, что в таком месте…

– Самые ядовитые змеи водятся в самых райских уголках.

Дженни рассмеялась.

– Кто бы заподозрил, глядя на тебя, что ты у меня такой романтик? А может, кто и догадывается?… Была ли там Вера?

Я уже давно привык к беспорядочным скачкам ее мысли, но тут оторопел.

– Вера, в Замке сегодня утром? Да, она заглядывала. Прочитала изречение о природе любителей розыгрышей.

– В самом деле?

– На меня оно не произвело особого впечатления… Надеюсь, ты не подозреваешь ее, Дженни?

– Но ведь она изнывает от безделья.

– Упаси нас Бог отравиться ядом, который разлит повсюду.

– Но кто-то же их написал? Насколько нам известно, у Пейстонов больше всего оснований недолюбливать Элвина.

– Конечно, Роналд из тех, кто не прощает обид. Очень мстительный. Но с его деньгами и влиянием нет никакой нужды прибегать к таким булавочным уколам, как анонимки.

– А ты не допускаешь мысли, что и Вера – женщина мстительная?– лукаво спросила Дженни.

– Я бы сказал, что у нее недостаточно активный характер. Кстати, Роналд тоже отметил -разумеется, он только поддразнивал ее,– что она вполне соответствует процитированному ею описанию любителя розыгрышей: и у нее нет желаний, которые она могла бы назвать своими собственными.

– Нет желаний? Если он так думает о своей жене, то разбирается в людях хуже, чем…

– Он имел в виду другое.– И вдруг я голосом чревовещателя произнес два слова, точно вложенные в мои уста кем-то посторонним,– спустя несколько недель я с ужасом вспомню о таившемся в них образе.– Она мотылек.

– Мотылек?

– Мотылек не стремится к пламени, оно просто затягивает его.

Дженни глянула на меня искоса, сквозь россыпь своих волос.

– Ты находишь ее обворожительной?– с нарочитым безразличием спросила она.– Верно, Джон?

– Да.

– И загадочной?

– Несомненно. Хотя в этой загадочности, может быть, и нет глубокого тайного смысла.

– Потому что она другой расы? Интересно, как Роналд встретился с ней?

– Спроси у нее… Я вижу, и ты очарована?

– Точнее, заинтригована. В дни твоей бурной молодости, Джон, у тебя не было восточной женщины?

– Нет, моя любовь. Не было и, могу тебя успокоить, не будет. Я уже вышел из опасного возраста. И вполне счастлив.

Не перестаю удивляться, как женщины умеют создавать трудную или эмоционально взрывчатую ситуацию буквально из ничего. Я восхищался Верой Пейстон, она меня очень интересовала, но ни малейшего физического влечения я не чувствовал. Однако Дженни слабым дуновением своей ревности растормошила во мне сексуальное любопытство.

Несколько дней прошли без каких-либо событий. Сияло солнце, звенели пчелы. Нетерплаш Канторум дремал, упиваясь теплом летнего воздуха, насыщенного ароматом гвоздик. Дженни занималась своими музыкальными экзерсисами, а я наконец уселся за Вергилия. На лицо Коринны возвратился румянец, приятно было смотреть, как она загорает под окном моего кабинета. Наша семья являла собой картину полного довольства, но где-то в уголке моей души таилось опасение, что беды еще не миновали нашей деревни. Заходил сержант из уголовного розыска, он взял анонимное письмо, задал несколько стереотипных вопросов, а заодно рассказал, что на другой день после первой партии анонимок пришла вторая: Элвину Карту, супругам Киндерсли, толлер-тонскому викарию, управляющему Пейстонов и одному из местных фермеров. На всех конвертах – толлертонский почтовый штемпель.

Сержант – крепыш-блондин – был, по-видимому, не слишком озабочен этим выплеском отравленных чернил; он дал понять, что никаких дальнейших неприятностей не предвидит – главное, чтобы улеглись страсти; сам он вполне мог служить олицетворением бесстрастия: вопросы задавал спокойно и неторопливо.

Я постепенно свыкался с ритмом жизни в уединенном сельском округе. Лошадей сменили трактора, но пройдет еще немало времени, прежде чем крестьянин утратит рассчитанную неспешность в мыслях и движениях: эта неспешность выработана долгими столетиями тяжелого ручного труда: надо было беречь силы, чтобы их хватило на целый рабочий день.

Оказалось, что и обычная поездка за продуктами может стать трудным испытанием. Через несколько дней мы отправились в Толлертон, в бакалейную лавку. Подъезжая, мы увидели, что оттуда вышел Эгберт Карт и уселся в свой «бентли». Хозяйку лавки мы застали за увлеченным разговором с одной из местных жительниц. Она приветливо улыбнулась нам и продолжала говорить; при виде людей незнакомых обе женщины перешли на зашифрованный язык: их диалог своей загадочностью и напыщенностью напоминал теперь диалог Вестника и Хора в древнегреческой трагедии.

– Не знаю, будет ли он продолжать в том же духе.

– И я не знаю. Пожалуйста, пакет овсяных хлопьев.

– Хорошо… Кое-кто просто не создан для этого.

– А что им?

– Счастливчики.

– Говорят, их осталось не так уж много.

– Посмотришь, как кое-кто живет, с трудом верится.

– За чужой счет жить легко. И пакет стирального порошка.

– Хорошо… Но день расплаты уже не за горами. Скоро мистер…

– Похоже, весь корень зла в нем.

– Иному и не надо, а Господь ему дает.

– Везет некоторым… И фунт чеддера.

– Хорошо… Уж мы-то знаем, откуда ветер дует.

– И куда дует.

– Этот другой – неужто он ничего не может поделать?

– Что с него взять – старая развалина, песок сыплется. А все же настоящий джентльмен, этого у него не отнимешь.

– Да, как говорят, другая закалка… Таких мало осталось, раз-два, и обчелся.

– Одни семьи процветают, другие хиреют. Такой уж закон у природы.

– Ясное дело. Кровь постепенно разжижается… Всего, значит… Сейчас посчитаю… Один фунт три шиллинга два пенса, миссус.

– Хорошо. Плачу наличными – записывать за мной не нужно.

– Да, не то что некоторые. Спасибо, миссус.

– Ну, я пошла… Где моя вторая корзинка? Как поживает Том?

– Хорошо, спасибо… Неплохую деньгу зашибает, да еще и обедом кормят. Грех жаловаться… Но как вспомнишь былые деньки, сердце щемит,– не та стала наша деревня, не та. Наша жисть не для городских.

– Говорят, он тут только наездами бывает.

– Кое-кому это в досаду.

– Мало что в досаду, а ты терпи.

– Кому они там перемывали косточки? – спросила Коринна, когда мы вышли на улицу.

– Нашим соседям… Берти Карту и…

– Противные старые сплетницы.

– Но ты с таким вниманием ловила каждое их слово, Коринна.

– Я не знала, что они говорят о мистере Карте.– Она вспыхнула.

Еще совсем недавно Коринна была ребенком. Мне, как и другим отцам, трудно свыкнуться с мыслью, что она уже без пяти минут молодая женщина, невеста. На всех ее поклонников я, должно быть, буду взирать с подозрением или неприязнью. Все они будут казаться мне недостойными моей дочери.

– Он тебе в отцы годится,– неожиданно для самого себя выпалил я.

– «Шик-блеск»,– к сожалению, таково было прозвище чрезвычайно шикарной и всегда невозмутимой директрисы школы, где училась Коринна,– «Шик-блеск» говорила, что все женщины хотят выйти замуж за человека, олицетворяющего для них отца. В том, конечно, случае, когда у них добрые отношения с отцами.

– Так прямо и говорила?

– А ведь малышкой я хотела выйти за тебя замуж, папа.

– Теперь-то ты взрослая.

Коринна схватила меня за руку, заливаясь восхитительным смехом. «Бентли» промахнул всю деревенскую улицу и грузно осел перед нами.

– Доброе утро! Не подбросить ли вас?– спросил Берти Карт.

– Спасибо, у нас своя машина.

– А вы, Коринна? Хотите прокатиться с ветерком?

– Нет. Как-нибудь в другой раз. Я поеду с папой. Спасибо.

– Когда вы начнете обучаться верховой езде?

– Но я не могу… у меня…

– Да вы мигом научитесь. Готов ли ваш отец выложить двенадцать шиллингов шесть пенсов за урок?

– Ой, папа! Можно мне…

– Конечно, доченька.

– Тогда обзаведитесь джодхпурами[19]19
  Джодхпуры – галифе для верховой езды. По названию индийского города Джодхпура, где они производились.


[Закрыть] и стальным шлемом, чтобы не размозжить себе голову при падении. Пятница, одиннадцать часов – подходит?

Школа верховой езды помещалась на восточной окраине Толлертона. Крашенные в белый колер ворота и дощатая ограда, манеж в три акра, поросший колючей, бурой от нескольких недель бездождья травой. По обеим его сторонам – барьеры, в дальнем конце – дощатые постройки, очевидно, конюшни.

В самой середине манежа выстроились в шеренгу десять наездниц на лошадях, все смотрели на Берти Карта, который давал наставления. Дженни, Коринна и я уселись на бревно возле изгороди. Мимо нас торжественно проехали четыре девушки на пони, руководила ими молодая женщина, та самая упитанная дебютантка, что сидела рядом с Сэмом на ужине у Пейстонов. Она была в амазонке. Проезжая мимо, она попросила:

– Придержите, пожалуйста, свою собачонку.

Коринна привела с собой на поводке Бастера, впервые в ошейнике; пес подозрительно обнюхивал мокрицу, выползшую из трещины в коре бревна. Четыре девчушки скользнули по нам равнодушными глазами, но тут же их лица снова озарились восторженным выражением, свойственным всем одержимым гиппоманией[20]20
  Гиппомания – букв.: любовь к лошади, верховой езде.


[Закрыть], и они поехали дальше.

Наездницы, слушавшие наставления Берти Карта, двинулись по широкому кругу, сперва шагом, затем легкой рысцой и, наконец, кентером. Берти строго, по-солдафонски покрикивал на своих учениц:

– Руки ниже… Пятки к бокам лошади… Держите дистанцию… Энн, вы не в очереди на распродажу… Рысью… Сьюзен, управляйте коленями… Что вы там подпрыгиваете, как мячик, Кэролайн… Так лучше… Не сутультесь, Джейн, эта школа не для горбатых… Шагом… Стоп. Я сказал: стоп. Мэри, не тяните поводья так, будто хотите оторвать лошади голову… Анджела, не ерзайте в седле… Какая лошадь будет стоять смирно, если вы крутитесь, как контуженная. Хорошо, слезайте. Нет, нет, так не пойдет. Я же сказал «слезайте», а не «сползайте»… Вы все сегодня как сонные мухи. В седло!… Уж не подать ли вам лестницу, Присилла? Поживее, поживее… В седло. Спешиться. В седло. Спешиться…

Больше десяти раз подряд заставил он их сесть и спешиться, прежде чем остался доволен. Бедная Коринна была явно напугана. Обладая таким голосом, Берти не нуждался в хлысте. Он стоял в центре широкого круга и, медленно поворачиваясь вокруг своей оси, наблюдал за возобновившимся движением всадниц. Их черные бархатные жокейские шапочки и желтые и зеленые свитеры живописно смотрелись в лучах солнца.

– Почему инструкторы верховой езды всегда в котелках?– выразила свое недоумение Дженни.– И у этих котелков такой прочный вид, что кажется, их не проломить и тараном.

– Невероятный грубиян! – восхитилась Коринна.– Похоже, ему просто приятно облаивать этих нежных цыпок.

– Они мне вовсе не кажутся нежными.

Наездницы снова двинулись по кругу, они были в возрасте от двенадцати до семнадцати, у всех такой сосредоточенный, отрешенный, не от мира сего вид, словно они принимают участие в мистическом обряде.

– Вот бы сюда Сэма! Он бы сразу накатал сенсационную статью на тему: вырабатывает ли гиппомания необходимые для хорошей жены качества?

– Надеюсь, этот цирк скоро кончится,– молвила Дженни.

И действительно, через несколько минут Берти Карт отпустил своих учениц и с пони на поводу, широко расставляя ноги, подошел к нам.

– Доброе утро. Извините, что задержал вас, Коринна, разрешите представить вам Китти – она у нас девочка спокойная, не норовистая. Завтра же будет есть с вашей ладони.– Он так и впялился глазами в Дженни.– Вы не волнуетесь, миссис Уотерсон?

– С какой стати? Я-то не собираюсь залезать на эту животину.

– Ничего, мы и вас сагитируем. Великолепное физическое упражнение. Лучше не придумаешь.

Берти медленно отвел от нее глаза и обратился к Коринне:

– Ну что ж, начинаем. Вы держите поводья левой рукой, правой беретесь за седельную луку. Вдеваете левую ногу в стремя, заносите правую ногу – и вот вы уже на коне, сам черт вам не брат. Недурно, попробуйте снова – только не влезайте, а как бы взлетайте… Отлично! Как пушинка! Мы еще сделаем из вас настоящую наездницу. Теперь о поводьях. Очень важно с самого начала держать их правильно. Растопырьте пальцы – вот так.

Коринна раскраснелась, ее глаза заискрились. Да, пронеслось у меня в голове, инструктор много раз прикоснется к ручкам своей ученицы, прежде чем научит ее держать поводья.

– Запомните, Коринна, лошадью управляют коленями. Коленями и бедрами. Только не напрягайтесь, сидите прямо, но расслабленно. Я поведу лошадь по кругу, чтобы вы хоть чуть-чуть почувствовали вкус верховой езды.

Они уже сделали круг по манежу и приближались к нам, когда из конюшни на гладком, нервно переступающем жеребце выехала упитанная дебютантка. Она была одна, без учениц. Берти представил нам мисс Хелен Антробус.

– На своем гнедом она принимает участие в скачках с препятствиями на Бриджпортской выставке. Покажите, как он ходит, Хелен.

Мисс Антробус развернула жеребца, пришпорила его каблучками и стала один за другим брать барьеры. В дальнем конце манежа она повернула и поскакала обратно. Следя за ее приближением, Бастер натерпеливо переминался и поскуливал. И вдруг обежал ближайший барьер и кинулся наискось к приближающемуся жеребцу. Тот рванулся в сторону, круто остановился перед барьером, и мисс Антробус полетела через его голову. Она тяжело шмякнулась о залитую солнцем землю и лежала неподвижно.

– Откуда взялась эта чертова псина?– заорал Берти. Его лицо потемнело от злости.

– Ради Бога, простите,– сказала Дженни.– Он умудрился выдернуть голову из ошейника.

– Ну, скажу я вам!…

– Сейчас я его поймаю.– Коринна пустилась вдогонку за Бастером. Дженни тоже вскочила.

– Ни с места! – скомандовал Берти.– Она должна знать, как вести себя при падении. Но вы соображаете, что жеребец мог сломать себе ногу из-за вашей псины?

– Извините, пожалуйста. Он еще щенок,– начала было Дженни, но Берти уже шагал по направлению к распростертой мисс Антробус. Пройдя мимо нее, он поспешил к жеребцу. Когда он повел его обратно, мисс Антробус кое-как поднялась на четвереньки, голова ее беспомощно моталась. Берти остановился.

– Кости, я вижу, целы… Малость напугались? Ничего, сейчас отойдете… Как бы там ни было, вы начали прыжок слишком далеко от барьера. Сколько раз вам вдалбливать: он прирожденный прыгун, пусть сам рассчитывает расстояние, ваше дело только удержаться на нем.

– Извините, майор Карт,– вздохнула девушка.

– Ничего. Хоп-ля-ля! Вставайте!– Он поднял ее на ноги и отвел в сторонку. Она сидела на траве возле нас и трясла головой, чтобы окончательно прийти в себя. Берти поправил стременные ремни и вскочил на жеребца. Лицо у него было такое каменно-злое, что я побаивался, как бы он не выместил свой гнев на животном.

Напрасное опасение. Как перышко взлетев в седло, Берти в один миг успокоил дрожащего жеребца: казалось, он сам обратился в коня или же конь слился в одно с ним целое. Берти пустил его шагом, подвел к барьеру, который тот не смог взять,– то были двойные ворота,– и притронулся к бокам жеребца пятками. Жеребец ринулся с быстротой стрелы, пущенной из лука, и перемахнул через ворота на добрый фут выше, чем требовалось; всадник сидел в седле как влитой. Проезжая мимо нас, он сказал коню:

– Не будь так нетерпелив, дружок. Успокойся, не торопись. Сам рассчитывай прыжки.

Берти продемонстрировал нам великолепный – даже я мог это понять – образец скачки с препятствиями. Он дважды прогнал жеребца по всей дистанции, безупречно рассчитывая каждый прыжок, жеребец как на крыльях перелетел через два самых трудных барьера, лишь иногда Берти сдерживал его нетерпение. Я словно чувствовал бархатистое прикосновение седока к пасти животного. Красота этого зрелища, ритм и строгая сдержанность движений зачаровывали, как стихи Вакхилида[21]21
  Вакхилид (V век до н. э.) – древнегреческий лирик, современник Пиндара.


[Закрыть].

Спешившись, он передал жеребца мисс Антробус.

– Это вам не какой-нибудь одер, Хелен. На сегодня достаточно. Пойдите и почистите его.– Девушка увела жеребца в конюшню.– Я всегда заставляю своих учениц ухаживать за лошадьми. Они сами должны смотреть за животными, а не просто кататься на них, а потом передавать конюху. Вроде тех водителей, что не могут отличить карбюратор от аккумулятора. Настоящий призовой скакун.

– Но почему вы сами не участвуете в скачках на Бриджпортской выставке? – спросила Дженни.

– На Пэтси? Это счастье не про мою честь. Не могу себе позволить ездить на таком дорогом жеребце – он принадлежит Хелен. Да и не хочу участвовать в этой погоне за призами. Никакого удовольствия, если ты вынужден тягаться со сворой жокеев, которые просто подыхают от желания, чтобы им пришпилили еще розетку. Ну что ж, покрасовался я перед вами – и баста. Коринна, пора начинать наш дорогостоящий урок.

Коринна передала Бастера Дженни и вновь села на пони. Они выехали на середину манежа. Берти отпустил корду, и Коринна стала править сама.

– Великолепный спектакль устроил он для нас.

– Да,– откликнулась Дженни.– Вот только зря так наорал на нас из-за бедного малыша Бастера.

– Ну, своим ученицам он выдал и почище.

– О, один взгляд его глаз, которые так и зазывают в постель,– и раны, нанесенные его языком, сразу затянутся.

– Ты невзлюбила его?

– Я не доверяю ему, Джон. Мужественная солдатская внешность. А под ней – полная распущенность.

– У нас нет достаточных доказательств, чтобы утверждать это, Дженни.

– А мне и не нужно доказательств. За что его турнули из армии?

– Если верить Тому Барнарду, ему предложили выйти в отставку. Думаю, за неподчинение приказу или неуплату долгов.

– А по-моему, он просто отодрал полковничиху.

Дженни всегда избегала грубых выражений. Ее замечание встревожило меня, так же, как в свое время слишком бурная реакция на Берти при первой с ним встрече,– такая реакция может легко обратиться в свою противоположность. Odi et amo[22]22
  Ненавижу и люблю (лат.) – знаменитое стихотворение Катулла.


[Закрыть]. Старина Катулл выразил это в словах, которым суждена вечная жизнь.

Урок верховой езды кончился, и мы все направились в конюшню. Берти показал Коринне, как расседлывать Китти и как ее чистить. У него был свой конюх, несколько кляч и пони; многие его ученицы приводили своих собственных лошадей.

Мы осмотрели стойла, затем помещение, где седлали лошадей. Тут в углу я заметил электрический кузнечный горн.

Свое заведение со всеми, как выразился Берти, «причиндалами» он получил от предыдущего владельца, который обанкротился. Дело это, объяснил он, рискованное и всецело зависит от доброго расположения местных жителей.

– Разумеется,– добавил он,– у меня есть кое-какие преимущества: родовое имя и прочее…

Поддерживая разговор, он с удивительной ловкостью чинил порванную подпругу. Дженни, на редкость молчаливая, сидела на скамье у затканного паутиной окошка, глядя во двор, где Коринна болтала с конюхом, который вилами принес связку сена для лошадей.

– Здешняя жизнь, после Оксфорда, должно быть, непривычна для вас,– сказал Берти.

– Мне тут нравится. Всегда мечтал уйти на покой, поселиться где-нибудь в этих краях.

– И вам не скучно?

– Ни капли.

– Жаль, что не могу сказать о себе то же самое… Кстати, вы не знали в Оксфорде мисс…?– Берти назвал преподавательницу, снискавшую дурную славу своим ядовитым языком.

– Да, я встречался с ней.

– Не слышу энтузиазма в вашем голосе. Она дальняя родственница Элвина. Однажды гостила здесь. Ну и язык у нее – сущее помело.

– Он все еще поддерживает с ней отношения?

– Кажется, они переписываются. Хоть и не часто.

Я украдкой покосился на Дженни. Она догадалась, о чем я думаю, и слегка кивнула головой. Попытка, мол, не пытка.

– Мы с Дженни недоумеваем, откуда автор анонимного письма узнал, что у нее был нервный срыв в Оксфорде.

Берти оторвал взгляд от подпруги.

– Извините, я не понял.

В голосе Дженни слышалась легкая дрожь, но звучал он вполне отчетливо:

– «Немудрено, что ты больна, сука, со старым хрычом не жизнь, а мука».

Я с зоркостью рыси вглядывался в лицо Берти. Он был неприятно смущен, но под этим смущением крылось какое-то другое чувство – так мне, по крайней мере, казалось.

– Фу, чертовщина!– сказал он наконец.– Поганая история! Но я не совсем понимаю…

– Дело в том,– перебила его Дженни,– что я давно уже совершенно здорова.

– Ах, вот оно что. Ясно.

– Оба утверждения, что содержатся в анонимке,– неверны,– сухо сказал я.

Берти сконфузился еще сильнее.

– Послушайте,– пробормотал он,– не торопите меня. Я не так быстро соображаю.

– Когда мы впервые встретились с вашим братом,– сказала Дженни,– он настойчиво заводил разговор о моем здоровье. А потом я получила это письмо, где меня называют «больной сукой». Ваш брат в переписке с родственницей, живущей в Оксфорде, уж она-то знает о моей болезни. Надо ли договаривать?

Берти выпрямился, он явно был озадачен.

– Если мой крошечный мозг ухватывает правильно, вы полагаете, что все эти письма накатал Элвин?

– Больше никто в Нетерплаше не мог знать о болезни Дженни.

– Нет, нет, это просто невероятно. Исключено. Элвин, конечно, у нас с чудинкой, но не подлец. Сплетник, правда, жуткий, вы и сами знаете.

– Вы думаете, он мог разболтать кому-нибудь то, что сообщила ему родственница?

– Не думаю, а знаю.– Берти с вызовом поглядел на Дженни.– В частности, он сказал мне. Послушайте, миссис Уотерсон, в таком захолустье, как Нетерплаш, всех приезжих обсуждают так, будто они прибыли с Марса. Это только любопытство, не злоба. Можно не сомневаться, что Элвин раззвонил о вас и о вашем муже еще за несколько недель до вашего приезда.

– Значит, и вы могли написать это письмо?– спросила Дженни, глядя на него в упор.

– Да, мог. Как и любой из знакомых моего брата.

– Включая Пейстонов?

– Почему бы и нет?

– Вот уж не предполагала, что вы так близки с мистером Пейстоном.

Намеренно или случайно, Дженни сделала ударение на слове «мистер», и вся фраза приобрела глубоко саркастическое звучание. Но Берти проигнорировал это.

– Элвин не близок ни с ним, ни с его женой. Но иногда мы встречаемся. Конечно, в разговоре с ними он вполне мог упомянуть о том… что…

– Что я не в своем уме?

Такая прямолинейность ошарашила Берти, вид у него был просто дурацкий.

– За что вы набросились на меня, миссис Уотерсон? Я не адвокат моего брата, но не допущу, чтобы его обвиняли в такой подлости.

– Ваша преданность делает вам честь, мистер Карт,– извините, майор Карт.

– Не так официально, миссис Уотерсон. Свое звание я приберегаю для снобов, вроде той же Хелен. Не лучше ли называть друг друга по имени – Берти и Дженни… и Джон. А?

В темной конюшне происходила настоящая дуэль, и я не принимал в ней никакого участия, даже в роли секунданта.

– Послушайте, Дженни,– продолжал Берти,– эти письма получили многие. И многие – и здесь, в Нетерплаше, и в Толлертоне – могли их написать. Эта кампания ведется не только против вас, поэтому не стоит слишком беспокоиться. Все перемелется. В конце концов выяснится, что письма сочинила какая-нибудь придурочная старая дева. Заведомая ложь не может никого ранить.

– Вы так полагаете? Ведь в этих письмах есть зернышки истины.

– Только не в том, что получили вы.– Опершись локтем о поблескивающее седло, Берти повернулся ко мне.– И зачем пишут такие пакости, Джон?

Немного поразмыслив, я ответил:

– Это нечто вроде мести – не столько отдельным людям, сколько самой жизни, обращающей кое-кого в неудачников, в полные ничтожества. Стремление тайно властвовать над другими, взрыв долго подавляемых разрушительных начал. Не знаю.

– По-моему, это чистое злобствование.

– Называйте как хотите,– сказала Дженни,– Одно для меня ясно: эти письма написаны душевнобольным человеком.