Текст книги "Матрица"

Автор книги: Никола Седнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Любые вопросы... мне... в смысле – мне... а не вам...– сказала я растерянно.

Девушки захохотали в голос.

– Господи! Как же вы не понимаете?! – не выдержав, немножко рассердился Званцев, хотя его голос по-прежнему оставался обволакивающим, поглаживающим. – Мне в смысле мне, – он показал рукой на себя, – а не вам! – о? показал рукой на меня.

– Господи! Как же вы не понимаете?! – я добросовестно, как прилежная ученица, скопировала его интонации. – Мне... в смысле мне, – я показала рукой на себя, – а не вам, – я показала рукой на Званцева и застыла с поднятыми плечами и беспомощным видом дурынды, которая искренно не понимает, чего еще от нее хотят.

– Но она умственно глупая, – сказала руководительница модельного агентства, неизвестно к кому обращаясь.

– Минуточку! – Рабинович поднял руку, призывая к тишине. После чего вперил в меня свои грустные и проницательные обезьяньи глаза. Затем медленно опустил руку и негромко, интимно даже, сказал, показав на цифростенд за моей спиной:

– Четвертый ряд слева направо.

– 2383607390, – спокойно ответила я.

С каждой очередной названной мною цифрой глаза Рабиновича перепрыгивали с моего лица на стенд и назад, в результате челюсть его постепенно отвисала все ниже и ниже. Среди девушек пробежал нестройный шепот, как шелест листьев перед бурей.

– Четвертый ряд по вертикали снизу вверх!.. Я ответила.

Олег Званцев уже переместился из-за моей спины пред мои светлые очи, стоял рядом с Рабиновичем, они оба глядели на меня – Званцев не отрываясь, Рабинович же после каждой цифры отводил глаза вбок – он все еще сверялся со стендом.

– От первого номера в верхнем ряду по диагонали до последнего номера в нижнем ряду...

Я ответила без запинки.

– Средняя цифра в пятом ряду по горизонтали.

Мелкая подковырка. При четном количестве цифр одной средней быть не может. Тоже мне ловушка.

– Там две средних цифры – 9 и 4.

– Корень квадратный из шестого ряда по вертикали, – сказал Званцев. Он полагал, что это очень сложное задание, только ему по плечу.

Размечтался!..

Думала я три секунды – ровно столько, сколько было необходимо, чтобы ногтями правой руки поскрести ребро левой ладони. Я назвала число, Рабинович бросил взгляд на Званцева, тот утвердительно кивнул. И опять оба вытаращились на меня так, будто перед ними предстал комар размером с грузовик.

– Ик!.. Ик!.. – раздалось вдруг в мертвой тишине из первого зрительского ряда. В следующую секунду модельная бандерша, вскочив, заорала дурным голосом, не переставая, впрочем, периодически икать: – Это подстава! Ик! Конечно, они возьмут свою! Подготовили ее!.. Она выучила заранее!.. Цирк нам тут устроили! Ик! Все было давно решено! Так нечестно! Некрасиво! Видимость конкурса!.. Но я сама в прошлом модель, я мисс Мелитополь восемьдесят седьмого года, я этих кастингов видела, как собак нерезаных! Решили развести нас, как лохов? Как лохинь! Но меня вы не проведете!.. Теперь ясно, почему так не хотели, чтобы я присутствовала!.. Но если у вас все заранее решено, зачем девушкам головы морочите?! Девочки, ко мне! Мы уходим!

Пять девушек направились было к ней, но замерли на полдороге – из-за занавеса вновь выглянул тигр. Но женщина завопила:

– Брысь, котяра раскормленная! Тигр попятился, обиделся и исчез.

Мы со Званцевым молча сидели друг напротив друга в кабинете директора цирка, я рядом с чучелом медведя на задних лапах, Олег Сергеевич на фоне застекленной «горки» с кубками и вымпелами, а Александр Григорьевич расхаживал между нами.

– Лена, как это у вас получается? – спросил он, наконец остановившись.

– Не знаю. Это у меня с детства.

– Решать тебе, – сказал Рабинович, повернувшись к Званцеву, – тебе с ней работать. Но ясно, что лучшей кандидатуры нам не найти. Со временем она могла бы выступать вместе с тобой не просто как ассистентка, а... Надеюсь, ты не рассматриваешь ее как конкурентку? (Званцев хмыкнул.) Хотя я не вмешиваюсь. Вот если б вы, Лена, умели еще и мысли читать...

Я промолчала.

– Я еще ничего не решил, – быстро сказал Званцев.

– Попроси ее, пусть расскажет о себе.

– Я не люблю расспрашивать. Я считаю – если надо, человек сам о себе расскажет. А если не надо – зачем лезть в душу, – сказал Званцев.

– Так и рассказывать особо нечего, – я пожала плечами. – Недавно закончила школу...

– Слушай, Олег, – сказал Александр Григорьевич, – а ведь не мешало бы перекрасить ей волосы в черный цвет!

– Зачем?

– Ну, прочитай мою мысль...

– Ты сейчас думаешь: у Званцева сочетание черных волос и васильковых глаз, – не спеша начал говорить Олег Сергеевич, почесывая ребро левой ладони. – У этой девушки глаза цвета летного неба, если ее перекрасить в черный, будете хорошо смотреться рядом на арене – в рифму. Волшебник и ассистентка волшебника, оба черноволосые и синеглазые. Правильно?

Рабинович опять изобразил немую сцену, видимо, привычную для него – открыл в восхищении рот и развел руками, – дескать, нет слов.

– Меня и перекрашивать не нужно, – сообщила я. – Просто восстановить мой родной цвет. Это я сейчас блондинка. Крашеная. А вообще-то натуральный мой цвет волос, от природы – черный.

– Почему же я не вижу ваших мыслей? – раздумчиво проговорил Званцев. И вдруг переменил тему и интонацию: – Вы что, передразниваете меня? Специально копируете?

В ответ на мои недоуменно округленные глаза Званцев, улыбнувшись, приподнял руки с колен, показав ими на мои руки.

И тут я поняла. Мы с ним сидели абсолютно одинаково.

– У меня и в мыслях не было передразнивать вас. Я задумалась и... и не заметила, что вы точно так... держите руки. Я с детства люблю так сидеть.

Званцев переместил руки на грудь, скрестив их, и я – одновременно, в ту же секунду сделала то же самое. В результате оба расхохотались. И оба – опять синхронно – переместили руки назад на колени. И опять рассмеялись.

– Так, ну, кажется, вы уже нашли общий язык, – сказал Рабинович, благодушно наблюдавший за нами.

– Можно мы поговорим с Леной?– мягко спросил у него Званцев.

– А... я мешаю?

Олег Сергеевич красноречиво промолчал.

– Азох'н вэй! – сказал Рабинович с нарочитым акцентом старого местечкового еврея из анекдота. – Это же нада – мине виханяют из собственного кабинэта!.. Нет, это можьна винести? Я вас спрашиваю!..

Он направился было к дверям, но по дороге вдруг остановился передо мной, сказал устало и печально уже без деланого акцента:

– Знаю я, о чем ты хочешь с ней поговорить. – Хмыкнул и выудил из-за моего уха мандаринку, которую мне же и преподнес с легким старомодным поклоном, тут же, щелкнув пальцами, сотворил из воздуха вторую и молча вышел, предварительно бросив ее, не глядя, в сторону Званцева; тот ловко поймал цитрусовый плод одной рукой.

– Мне нужна ассистентка без комплексов, – Званцев прервал молчание, заполненное очищением от кожуры мандаринки. – Понимаете?

– Что вы имеете в виду под комплексами? Он разжевал и проглотил первую дольку.

– Моя работа связана в основном с гастрольными поездками. Концертная организация, с которой у меня контракт, выделяет мне и ассистентке на время моих гастролей по сто тридцать долларов в сутки квартирных. На гостиницу. – Он дожевал вторую дольку. – Итого двести шестьдесят долларов в сутки на двоих. Никаких квитанций, отчетов не требуется. То есть, если мы, допустим, переночуем не в гостинице, а на вокзале – все равно получаем за эту ночь двести шестьдесят долларов. – Он успокаивающе-предостерегающе поднял руку: – Я не ночую на вокзалах, это я к примеру сказал. Но если мы снимаем только один номер на двоих, то мы с вами экономим ежедневно около ста долларов. Делим пополам: вам пятьдесят, мне пятьдесят и кладем в свой карман. Вы не против каждый день зарабатывать лишние пятьдесят долларов? Причем необлагаемых налогом.

– Кто же откажется от дополнительного заработка.

– Значит, вы не против жить со мной в одном номере?

– Я согласна, – сказала я, подумав. И вспомнила, что в руках у меня мандаринка.

– Но спать придется в одной кровати...

– Неужели там не найдется какого-нибудь диванчика, кресла?

– Нет, не найдется. Так что?

– Я согласна, – сказала я, подумав. И тоже стала жевать мандариновую дольку.

– Следующее турне у меня в ЮАР. Это Африка... – он занялся очередной мандариновой долькой. Трапеза волхвов.

– Я знаю, что ЮАР в Африке.

– Там жарко...

– В Африке жарко?!

– Как вы отнесетесь к тому... что мы будем спать... без одежды?

– Это обязательно?

– Я же сказал, мне нужна ассистентка без комплексов.

– Я согласна, – сказала я, подумав.

– Но когда мужчина и женщина спят в одной кровати, тем более обнаженными... то... может произойти, гм, то... что обычно происходит между мужчиной и женщиной... Ведь что естественно, то не безобразно... Как вы к этому относитесь?

– А если я откажусь?

– Я не возьму вас на работу. – Через некоторое время, когда мое молчание затянулось, он несколько вспылил: – Ну, только не надо из себя недотрогу строить! Месяцами на гастролях – я же взрослый здоровый мужчина, не буду же я там бегать искать кого-то... Или что мне – онанизмом на выезде заниматься – тихо сам с собою левою рукою?..

– Или тратиться на проституток, – добавила я вполголоса.

– Что-что? – не расслышал он.

– Нет, ничего. Я согласна.

– Прекрасно. Пойдем дальше. Многие зрительницы хотят со мной после выступления пообщаться... Ведь если я угадал, что ее зовут Маргарет, угадал, что думает она: «Почему Джон ушел от меня к Сьюзен, чем она лучше меня?», или что-то другое, но попал в точку... то естественно, что... она может проникнуться ко мне... м-м... воспылать... Ты не против иногда... на пару часиков куда-нибудь...

– Погулять пару часиков вокруг гостиницы, пока вы в номере потрахаетесь с поклонницей?

– Грубовато, но по сути верно.

– Снявши голову по волосам не плачут, – вздохнув, сказала я. – Я согласна.

– Я вижу, мы найдем общий язык. И последнее, нам с тобой осталось попробовать... гм... близость.

– Как?..

– Можно подумать, что ты не знаешь, как именно это делается... – он вновь принялся за мандаринку.

– Я так поняла, что это произойдет в ЮАР...

– Кота в мешке не покупают. Нужно же предварительно определить, убедиться, удостовериться, что мы подходим друг другу в постели... Чтобы не было потом неожиданностей. Неприятных неожиданностей. Я уверен, что все будет хоккей, но как же без пробы?.. А зачем, собственно, откладывать?

– Где произойдет эта... дегустация меня? Прям здесь?

– Нет, у меня дома.

– А что скажет ваша жена?

– Она в отъезде.

Когда мы выходили из здания цирка, мне пришлось приостановиться в тамбуре – Званцев, шагавший первым, закупорил своим телом проход, поскольку решил тщательно вытереть подошвы о влажную тряпку, разостланную на резиновом коврике...

– Ч-черт! – сказал он вдруг с досадой, осознав бессмысленность этого занятия. – Рассеянный с улицы Бассейной! Я же на выходе, а не на входе! – и полуобернувшись ко мне, виновато добавил: – Как вижу тряпку на полу – начинаю машинально вытирать ноги... Воспитанность, переходящая границы разумного...

Мое первое впечатление от квартиры Званцева – это что-то очень знакомое, на что-то очень похожее, что-то смутно мне напоминающее. Я задумчиво и даже немного растерянно осматривалась.

Перевела взгляд на хозяина квартиры – Олег Сергеевич тоже как-то странно на меня взирал.

– Что ты так на меня смотришь? – спросила я.

Ни слова не говоря, он приобнял меня за предплечья и подвел к трюмо.

– Ты удивительно гармонируешь с моей квартирой, – пояснил он, когда я, не понимая, при чем тут зеркало – разве что-то в моем туалете не так, – недоуменно обернулась к нему.

И тут до меня дошло.

В подчеркнуто модерновом дизайне его квартиры господствовали четыре цвета. Черная кожаная мебель, белые стены, точнее, на белом фоне удивительно приятные по оттенкам лилово-малиновые и жемчужно-серые пятна прихотливой, фантазийной формы, порой вступающие в сложные переплетения, плюс вкрапления золотистого: золотистый паркет, золотистый кованый цветок в дамчато-серой вазе, золотистое бра, золотистые портьеры на окнах, сквозь соторые заглядывало солнце, само по себе, естественно, тоже золотистое.

Я была в черных джинсах, белой рубашке с прихотливыми лилово-малиновыми и жемчужно-серыми пятнами-аппликациями плюс вкрапления золотис-ого – полоски на рукавчиках, окантовка ворота, кокетка, золотой браслет-[асики и цепочка с кулоном на шее...

Я нашла такое положение, чтобы видеть в зеркале одновременно оба отра-кения: и рисунка на стене и аппликации на левой поле своей рубашки.

Теперь, когда эти две абстрактные картины оказались рядом, их сходство тало просто разительным.

Моя мама этот узор, мной придуманный, вырезанный из разных тканей и гашитый на рубашку, называет «встреча двух больных сороконожек, очень боль-ых». А однажды она определила: «Две весельные шлюпки, вид сверху».

На самом деле в отличие от родительницы я замышляла поэтический сю-:ет: лилия и мышка тянутся друг к другу ручонками-отростками. Некоторые з этих потеков-разведчиков уже успели не только встретиться с арьергардом ругой стороны, но и переплестись в радостном нежно-пепельном и лиловом шце, другие только начали движение, выжидая, обтекая, маневрируя, при-матриваясь-принюхиваясь издалека, осторожничая, а некоторые ручейки – о одному из каждого стана, сиреневого и мышиного – испугались сближения другим цветом и дезертировали вбок, к пуговицам, ломая строй собратьев шлевидными на конце потеками.

А если стать к зеркалу спиной – нет, надо еще боковушку трельяжа поверить по оси, вот так – то можно, обернувшись через собственное плечо, увидеть рядышком совмещенными в иллюзорно едином пространстве композицию на спинке моей рубашки и точно такую же картинку – на стене комнаты Званцева: зайчик пушистенький пьет малиновое вино.

– Здорово! – сказала я. – Какое интересное совпадение! Такое впечатление, что один и тот же дизайнер оформлял и твою квартиру и мой прикид...

– Нет, все здесь делал я сам. И эскизы и всё-всё-всё. Я, знаешь, люблю работать руками. Это мое любимое сочетание цветов.

– Мое тоже, – я хотела рассказать ему, что рубашку шила сама и аппликации на ней тоже моих рук дело, собиралась спросить, а что он видит в этих картинах, что он думал, когда их рисовал, но в это время он решил пропальпи-ровать мои груди, и я сказала лишь: – Ты любишь работать руками... это видно. Ну, не все же сразу... – и выскользнула из его объятий, сгладив свои слова улыбкой.

– Присаживайся, – сказал он. – Давай-ка выпьем за знакомство. – Он достал из бара бутылку и сообщил, разливая по бокалам: – Не подделка. Настоящий французский коньяк. Сам в Париже покупал.

Он вышел на кухню, там щелкнула при открывании, затем утробно чпокнула при закрывании дверца холодильника, и Званцев вернулся с двумя запотевшими бутылками пепси-колы.

– Вон же открывашка лежит, – подсказала я, видя, что он собирается сделать.

– Терпеть не могу открывашек. Я предпочитаю вот так, при помощи перстня, – и он в мгновение ока небрежно-натренированным движением, как автомат на конвейере, откупорил одну за другой обе бутылки. – Ну, за знакомство, Лена.

– За знакомство, Олег. – Я пригубила коньяк, плеснула себе в стакан пепси. – Что же случилось с твоей прежней ассистенткой? Почему ты ищешь новую?

– Она ушла в декрет.

– Она забеременела, и ты дал ей отставку... Спустя время и я от тебя забеременею, ты и мне дашь отставку, начнешь искать новую ассистентку... объявишь кастинг...

Званцев рассмеялся.

– Я буду предохраняться. – Из прикроватной тумбочки он извлек большой прозрачный целлофановый пакет и бросил его на стол как раз на нейтральной полосе между нашими бокалами.

Пакет был доверху забит презервативами всевозможных фирм-производителей – в аккуратных коробочках, оживленных фотографиями полуодетых или полураздетых – как кому больше нравится – красоток.

– На целый год вперед запасся? Брови его поднялись.

– Мне едва на месяц хватит...

– О-о-о! – только и могла сказать я. С улыбкой, разумеется.

– Выбирай, какой тебе сегодня больше по душе.

Я остановила свой выбор на упаковке, на которой частично, краем налазили друг на друга два червовых туза, очевидно, призванные символизировать два сердца, положила эту коробочку на стол.

– Отличный выбор! – дежурным бодряческим возгласом продавцов и коммивояжеров одобрил он. – А чем, если не секрет, тебе приглянулся именно этот? Исходя из опыта? Твой партнер пользовался именно таким?

– Исходя из эстетических соображений. Коробочка самая красивая. Как на мой вкус.

– Чисто по-женски. Некоторая склонность к поверхностному восприятию, а отсюда – к поверхностным суждениям. Многие женщины выбирают красивую упаковку, не задумываясь о качестве содержимого...

– Если ты имеешь в виду себя, то мысль довольно верная, – заметила я. Он рассмеялся.

– Я не однолюб – разве это преступление? Что естественно, то не безобразно. Очевидно, это была его любимая поговорка.

– Тебе, должно быть, нравится такая жизнь – все время новые лица, новые страны и города, новые чужие мысли... Сегодня ты в ЮАР, завтра в Париже, послезавтра, скажем, в Японии...

– Ой, вот только про Японию не надо. Япония – тяжелый случай... Я не смог бы работать на одном месте – ка-аждый день с вось-ми-и до пяти-и... одно и то же!.. Стоматолог, например. Это же кошмар! Каждый божий день – сверлить, дезинфицировать, ставить пломбу, шлифовать заподлицо, следующий: опять – бормашина, дезинфекция, пломба, шлифовка – изо дня в день, из года в год... Я б волком завыл от тоски. У меня такая натура – нужно разнообразие. Мое любимое стихотворение: «Я ненавижу свет однообразных звезд»... – он сделал явственное логическое ударение на слове «однообразных».

Я продолжила:

– Здравствуй, мой давний бред

– Башни стрельчатой рост!

Кружевом, камень, будь,

И паутиной стань,

Неба тугую грудь

Острой иглою рань!

На лице его отразилось изумление. И несколько оправившись от него, он вступил – в начале новой строфы в унисон со мной, далее мы с ним декламировали вместе – слово в слово, буковка в буковку, одновременно делая: паузы, синхронно повышая и понижая голос, нарастая и спадая, на одном дыхании, как один человек, или же как два профессиональных чтеца, много репетировавших и много выступавших перед публикой дуэтом, даже жесты у нас были идентичными – в одних и тех же местах стихотворения:

– Будет и мой черед.

Чую размах крыла.

Так, но куда уйдет

Мысли живой стрела?

Или, свой путь и срок

Я, исчерпав, вернусь?

Там я любить не мог.

Здесь я любить боюсь...

– Ты любишь Мандельштама? – спросил он после того, как мы некоторое время послушали тишину.

– Это мой любимый поэт.

– Вот только почему я не вижу тебя внутри? Очень сильное биополе? Что у тебя в голове, что ты за человек...

– А может, я и не человек вовсе? – спокойно сказала я. Видно было, что он похолодел. Я продолжала нагнетать:

– Может, я посланец – оттуда... Твое второе «я»...

И отпила еще из фужера, потянула паузу. Ему стало еще муторнее. Тут я не выдержала и расхохоталась. Он тоже. Напряжение спало.

– Слушай, посланец, – сказал он, – я уверен, что там ты устроена так же, как все женщины: вот так вот, – он провел указательным пальцем вертикально в воздухе, – а не вот так вот, – он провел горизонтально.

Я опять расхохоталась. Может, это действовал коньяк. Нет, все-таки это смешно – Олег Званцев решил поделиться результатами своих вагинальных исследований. Открыл Америку через форточку...

– Сам пришел к такому выводу или кто надоумил?

– Опытным путем. В результате длительных наблюдений и размышлений, – сострил он.

– Мы так с тобой далеко зайдем, – сказала я еще с остаточным смехом.

– Далеко или глубоко? – парировал он. Я не стала развивать эту тему.

– Ты меня заинтриговал Японией. Так что же там произошло? Он вздохнул.

– Раскрою тебе один секрет. Я тысячи раз в своей жизни ездил на такси, и ни разу – ни разу! – с меня денег не взяли. Когда рассказываешь водителю, как зовут его, его жену, хозяина таксопарка, о чем он сейчас думает, он ни за что в жизни не рискнет взять с тебя плату за проезд. Побоится – лучше тебя задобрить на всякий случай, – тут он зловеще понизил голос чуть ли не до шепота, – а то еще превратишь его в суслика. Или таракана. Или вообще наколдуешь такое... что он лишится мужской силы. Последнее, кстати, таксистов больше всего пугает. Суеверие, вера в потустороннее вообще для меня экономически очень выгодная штука, грех не воспользоваться. Я довольно прилично болтаю по-английски, немецки, французски. А по-японски ни бельмеса не понимаю. Поехал сдуру в Японию на гастроли. Везет меня самураев сын по Токио, слышу прекрасно, о чем он, сволочь, думает: «Тосихито фудзиваро Кацосуки Хокусай... арригата... шма-ригата, Фудзияма и банзай», например... А что сие означает – пес его ведает. Как читать мысли на языке, которого не знаешь, елы-палы?!.

– В Японии пришлось тратиться на такси! – догадалась я. – В Стране восходящего солнца не удалось такси на шару! Какой ужас!

– Да... – еще раз вздохнул он. Япония определенно была для него страной печальной. – Марш в ванную! – И добавил, когда я уже направилась туда: – Халат там есть.

– Халат твоей жены? – невинно полюбопытствовала я.

– Ах, не будем о грустном, – ответил он. – Спинку потереть?

Прежде чем закрыть за собой дверь ванной комнаты, я показала ему язык. И он опять рассмеялся. Чудо какой серебристый смех у тебя, Олег Званцев, обаяшка ты наш, или это я уже начала пьянеть?..

Выйдя из ванной комнаты, я первым делом, как и любая женщина в обновке, направилась к трюмо. Оттянула на себе полы халата в стороны... Н-да, мадам Званцева не во все двери проходит, в некоторые только боком – в халате поместились бы еще три таких, как я. А если завязать поясок? Ага, так уже лучше.

– Жена у тебя... нехуденькая, – сказала я Званцеву, который, все так же сидя за журнальным столиком, все так же потягивал коньяк.

И тут по его глазам я поняла, что пока я купалась, он нализался. Я бросила взгляд на бутылку – она была почти пуста. Значит, хлобыстнул больше полутора стаканов...

Званцев встал, о-очень жизнерадостно говоря на ходу: «Во всех ты, душечка, нарядах хороша», подошел ко мне – почти ровно – то, что он хорошо подшофе, выдавала лишь избыточная старательность походки, осторожность в движениях – обнял меня сзади, обе наши головы виднелись в зеркале рядом, прильнувшие друг к другу в любовном единении.

– Любишь? Да? Нет? Почему? – на манер социологического опроса поинтересовалась я.

Он в который раз рассмеялся своим замечательно-мелодичным смехом и приступил к массажу моих молочных желез.

– А ты что, не будешь купаться?

– Я утром купался, – сообщив это, он решил помочь мне выбраться из халата.

– Ты что – грязнуля?!

Он хмыкнул, сказал иронично возражающе: «Ну, да!», направился к ванной, на ходу снимая рубашку, потом остановился, сделал полупируэт – носок одной ноги будто невзначай, неспешно, даже вроде лениво прячется за подколенным сгибом другой и вдруг, неожиданно распрямляясь, учиняет мгновенный, словно бросок кобры, мощный и элегантный каллиграфический росчерк пуантом в воздухе, разворачивая туловище в противоположную сторону – и оказался вновь лицом ко мне, при этом едва не упал, но все же удержался на ногах – даже в пьяном виде вестибулярный аппарат и, соответственно, координация движений у него оставались почти на высоте.

– Ты пока раздевайся и ложись в постель.

Я развязала поясок и замерла. Вьщала из своего арсенала самую смущенную из улыбок – глазки опускаются долу, очень хорошо, если удастся покраснеть.

– Ну, я еще стесняюсь тебя... пока...

Он опять хмыкнул и вдруг заговорил – быстро и сбивчиво, язык его немного заплетался:

– Влюбляешься... – он замолчал, потом начал сызнова: – Влюбляешься... и мир вокруг становится таким прекрасным, волшебным, как в сказке!.. Пока не заглянешь в ее черепушечку... Если б ты знала, сколько лгут девушки с честными лицами!.. Что ни слово, то ложь... Господи, если б ты только знала, какие подлости мысленно планируют женщины с виду такие милые и интеллигентные!.. И всё – любовь прошла, завяли помидоры. Как отрезало! Если ты ей не веришь, ни единому слову, какая может быть любовь... Любовь, как и религия, без веры не бывает. Волшебство пропало к чертовой матери, сказка закончилась, мир опять стал сереньким. Но терпимым. Встречаешь другую. Опять любовь. Мир вокруг опять расцветает! Хочется здороваться с незнакомыми людьми на улице, всех встречных расцеловать, всем делать приятное, всем помогать, даже если не просят, делиться со всеми своим счастьем, стихи сочинять, петь... Любовь делает человека лучше, одухотвореннее... Банальные слова, извини. Да, пока не заглянешь... – он сделал движение пальцем в сторону собственной головы, будто забрасывал крючок. – Боже, как противно, как тошно становится. Господи, такой холод поселяется в душе, будто умираешь: ты к ней с открытым сердцем, а она, оказывается, на каждом шагу хитрит и лжет, лжет и хитрит...

– А также лицемерит, водит за нос и вешает лапшу на уши... – подсказала я.

– Спасибо, суфлер. Она же считает, что она одна умная, а все дураки, она всех обведет вокруг пальца, разведет, как лохов. И ты для нее лох, которого, она уверена, одурачить, околпачить – проще пареной репы. Обманула дурака на четыре кулака! – вдруг закричал он, пританцовывая. – Извини, у меня на такую хитрозадую просто стоять перестает. Потому, что противно. Опротивела. Хоть кричи, хоть плачь! Не стоит, и всё тут. Что с ней делать? А ничего не делать. Бросать надо... Встречаешь следующую... Э, нет! Стоп! Не хо-чу! Лучше не любить, не влюбляться. Иначе ждет тебя, парень, жестокое разочарование. Слишком больно будет, когда заглянешь...

– Может, лучше не заглядывать?

– Это невозможно. Рано или поздно не удержишься. Хочется же знать, с кем ты рядышком идешь по жизни. А там... такого начитаешься, что ой-ой-ой... Может, ты и исключение... Может, ты и не лукавишь... Хотя сомневаюсь... Все равно – извини, что я с тобой так... прости подлеца... Не надо было мне все это говорить...

Он совершил некое движение – ноги слегка переставил, одно плечо уже пошло вперед-вбок – как обычно, когда собираются повернуться и уйти.

– А знаешь, я тебя понимаю, – сказала я.

Плечо удивленно вернулось на место, ноги переставились назад, он с шумом выдохнул воздух через губы, вытянутые трубочкой:

– Фуф-ф... Поскольку без вас... вас... – без женщин! – не обойдешься... Ладно... А что же тогда остается? Удовлетворение основного инстинкта? Ладненько. Получите и распишитесь.

Он вновь намерился было идти в ванную, но я его остановила: подошла поближе и сказала:

– И в результате о тебе пошла слава: Званцев-Дон Жуан – очередную соблазнил и бросил?

– Ага, Казанову нашли, – кивнул он, шмыгнув носом, совсем как маленький обиженный мальчик. – Словечко-то какое придумали: «со-блаз-нил». Скорее надо бы сказать «она сама напросилась», и не «бросил», а надо бы говорить «бежал» от нее. От очередной фальшивой сучки: думает одно, говорит другое, делает третье.

– Неужели не бывает искренних, правдивых женщин?

– Бывает. Но я не встречал. Лгут, очень много лгут бабоньки. Кому, как не мне знать. Если она не девственница, то спешит обязательно сообщить, что ты У нее второй. Через некоторое время это начинает надоедать. Ну, не могу же я, блин, у всех и у каждой быть вторым! У кого-то же я должен быть третьим! или восьмым...

– Может, они боялись, что ты о них плохо подумаешь, сочтешь распущенными. Потому и врали.

– Благими намерениями вымощена дорога в ад. Это понятно, что лгут, чтобы казаться лучше. А мне какая разница, почему, по какой причине меня обманывают?! Оправдание для вранья всегда можно найти. Но так или иначе, а ложь есть ложь. Строить душевные отношения на лжи? Душевные не получатся. Только-с шютские-с отношения-с.

– Тем не менее ты женился.

– Женился. На дуре набитой. Да-да. Потому, что она просто не умеет лгать. Это слишком сложно для ее умишка. Я в мысли жены последние годы и не заглядываю, а зачем: что на уме, то и на языке. Мне с ней хотя бы спокойно...

– Мне всегда казалось, что телепатия – это здорово, это подарок небес...

– Это проклятие. Это означает – мир без любви. Любви не будет. Лишь попытки любви. Поползновения любви. Потуги любви. Это кара Господня, а не Божий дар. Многие знания – многие печали. Лучше не уметь читать чужие мысли, Лена. Счастливее будешь. Любить и читать мысли – две вещи несовместимые. Или нужно быть матерью Терезой...Ты мне нравишься уже хотя бы потому, что я не могу заглянуть в твою головушку, похоже, светлую, я не вижу твоих мыслей, не знаю, обманываешь ли ты... – он махнул рукой.

Я не удержалась и нежно, едва касаясь, погладила его ладонью по щеке. После этого он ушел купаться.

Предварительно он отмочил еще один полупируэт, чуть не упав. Пробормотал: «Я, кажется, догадываюсь, кто ты...» И скрылся за дверью ванной.

Я сняла халат его жены, аккуратно уложила на кровать. Подумав, скрестила рукава у халата на груди, отчего хлопчатобумажное изделие приобрело и задумчиво-выжидательный, и иронично-независимый вид. Текстильные раздумья, например, о том, кому только не приходилось служить в этой квартире.

Надела свои джинсы, рубашку с аппликациями; перебросила ремешок сумочки через плечо и направилась к выходу.

Уже на лестничной площадке через несколько секунд после того, как за мной щелкнул английский замок квартиры Званцева, я вдруг поймала себя на том, что тщательно вытираю подошвы о тряпку, лежавшую на резиновом коврике.

– Ч-черт! Рассеянная с улицы Бассейной! Я же на выходе, а не на входе... – сказала сама себе.

На улице, как только я ступила на краешек тротуара и приподняла руку, сразу тормознула «мазда».

– В аэропорт.

– А сколько вы платите? – спросил пожилой водитель – толстый, с огромным животом, будто беременный.

– Сколько скажете, столько и заплачу.

– Полтинник устраивает?

– Да, конечно, – сказала я, садясь в машину. И когда мы уже поехали, добавила, глядя на него и машинально почесывая ногтями ребро левой ладони – разумеется, предварительно дождавшись нашей остановки на светофоре: – Следите внимательнее за дорогой, Михаил Степанович. Не следует отвлекаться на раздражительные мысли по поводу вашей дражайшей тещи. Клавдия Никитична, конечно, стерва та еще, но стоит ли самого себя накручивать, особенно если учесть ваш возраст, избыточный вес, давле... Что с вами?! Вам плохо?..

Я выбрала скамейку напротив туннеля-выхода на посадку. Место было удачным: стоит поднять глаза – прямо перед тобой табло с объявлениями о вылете. Хам сидела молодая женщина с раскрытой книжкой и тетрадкой на коленях, а рядом стояла девочка лет семи с большим надувным мячом.