355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Никола Бональ » Толкиен. Мир чудотворца » Текст книги (страница 1)
Толкиен. Мир чудотворца
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 19:35

Текст книги "Толкиен. Мир чудотворца"


Автор книги: Никола Бональ


Жанр:

   

Публицистика


сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Толкиен. Мир чудотворца

Часть первая
ИСТОКИ

Глава первая
Толкиен, провозвестник Традиции

Роман «Властелин Колец» входил в число послевоенных бестселлеров (тридцать пять миллионов распроданных экземпляров) наряду с «крестными отцами» Марио Пьюзо и шпионскими романами Ладлэма и Форсайта. Не удивительно, что со стороны университетской элиты Толкиен в свое время не заслужил ничего, кроме порицания: ее представители всегда относили его к категории авторов «героической фэнтези» (1)1
  «Героическая фэнтези» (от англ. heroic fantasy) —одно из направлений фантастической литературы, так называемая «чистая», или «ненаучная» фантастика, рассказывающая о невероятных приключениях в вымышленных мирах (на легендарных планетах или в мифическом прошлом), где ловкие, крепкие телом и духом герои (защитники добра) противоборствуют колдунам, одержимым силами зла, и прочей нечисти; классический пример – «Конан–Варвар» Эдгара Берроуза (здесь и далее примеч. перев.).


[Закрыть]
, которые жаждут одного лишь патетического самовыражения и совершенно не способны на что–то более серьезное…

Наша книга призвана восстановить справедливость по отношению к Толкиену. Творчество его заслуживает всеобъемлющего и глубокого изучения, тем более что в изначальном его контексте угадывается стремление автора создать собственную Книгу Бытия (в «Сильмариллионе») и воспеть доблесть героев минувших времен в трагическом противостоянии двух миров – земного и потустороннего («Властелин Колец»). Подобно великим своим предшественникам, Лавкрафту (2)2
  Лавкрафт, Говард Филлипс (1890–1937) – американский писатель–фантаст, автор многочисленных поэм, эссе и шести десятков рассказов в жанре «ужас».


[Закрыть]
и Нервалю (3)3
  Нерваль, Жерар де(наст, имя Жерар Лабрюни,1808–1855) – французский поэт–романтик и романист.


[Закрыть]
, Толкиен достиг такого чарующего совершенства, при котором повесть обращается в песнь, то есть легенду.

С литературной точки зрения, мастерство Толкиена выглядит таким безупречным, будто всю жизнь он только тем и занимался, что выстраивал и оттачивал внутренние связи в своем творчестве, воссоздавая некий литературный микрокосм, достойный творения Господня. Это целая космогония со своими ритуалами и героями, со своей безукоризненной логикой, идущей из глубины веков и остающейся незыблемой на фоне сюжетных перипетий и приключений героев – Фродо и Гэндальфа, Берена и Лучиэни, Турена и Феанора. Следуя этой логике, Толкиен посвятил свою жизнь созданию языков, кодов и жестов, достойных идеализированной античности и средневековья, а также воображаемого мира, живущего по непостижимым строгим законам.

Именно воспроизведение (воспроизведение) этого мира и придает вес роману, который англичане признали лучшей книгой XX столетия. Будучи страстным патриотом и ревностным католиком, весьма далеким от догм англиканской церкви, Толкиен сумел создать произведение всемирной значимости: оно сродни величайшим легендам и сказаниям, объединенным в единую мировую Традицию. Всемирный успех этого произведения говорит о том, насколько органично оно вошло в так называемое коллективное бессознательное, выразителем которого сначала выступает отдельный человек, а уж потом и все человечество.

Следует признать, Толкиен блестяще показал истинный смысл противоборства добра и зла – зла зримого и пережитого, подобного той силе, что лежит в основе всего сущего. И в наш жестокий век, когда понятие природной красоты считается устаревшим и подвергается едва ли не поруганию, став жертвой технического прогресса, воплощенного в двигателе внутреннего сгорания, нет ничего удивительного в том, что часть человечества с головой ушла в мир писателя, страстного приверженца Традиции, хорошо понимающего вселенское значение зла.

Я упомянул о Традиции. Так вот, на мой взгляд, Толкиен стал ее провозвестником, потому что он перенес традиционный феодальный стиль жизни эльфов в безмятежный, совершенный мир хоббитов, носителей исконных жизненных ценностей. Традиция сродни юности мира, когда все вещи покуда еще предстают в неразрывном единстве. Человек и окружающая природа, или среда, как принято выражаться сегодня, человек и животные, человек и его божества, – все это покамест едино; деревья умеют разговаривать, лисы – слушать, собаки – рассуждать, точно в волшебных мирах, существовавших, по латинскому выражению, in illo tempore (4)4
  In illo tempore (лат.) —«В те времена».


[Закрыть]
, в благословенном первозданном мире, где все означало Одно. Мир Толкиена традиционен в прямом смысле слова; это мир добродушных дикарей, так пленивших Запад, который, подобно Хоббитании, замкнулся в своем тесном мирке технического прогресса. О том же говорят и небезызвестные строки Шатобриана:

«Счастливые дикари!.. Вы безропотно согнулись под бременем оков и живете, не ведая счета дням. И ваша правда зависит от ваших же нужд».

Руссо также славил время рождения мира, когда все было цельно. Первые дни Хоббитании, как и первые годы жизни эльфов, прибывших в Арду прославлять божественное творение, оставляют впечатление чего–то уже знакомого во вселенском смысле слова, что и обусловливает успех «Властелина Колец» и «Сильмариллиона». Стало быть, под «традицией» следует понимать некое отдаленное место и исходный момент времени, когда все вещи пребывали в единстве. Это целый мир, состоящий из неразрывных частей. И Толкиен стал провозвестником той самой благодатной эпохи, когда, как утверждал Мерлин (5)5
  Мерлин —легендарный волшебник, поэт и провидец времен короля Артура.


[Закрыть]
в фильме «Экскалибур» (6)6
  «Экскалибур» – меч легендарного короля Артура, обладающий чудесной, сверхъестественной силой.


[Закрыть]
, человек, зверь и дерево являли собой одно целое.

Именно единство первозданного мира и гармоничный союз, который славословил еще Мейстер Экхарт (7)7
  Экхарт, Иоганн(по прозе. Мейстер Экхарт,ок. 1200–1327) – доминиканец, апологет немецкой средневековой мистики.


[Закрыть]
, и придают силу и цельность творчеству Толкиена. Таким образом, в своих книгах он словно возрождает платоновский идеал о первичном мире. При всем том Толкиен никогда не считал свои произведения и героев аллегорическими. Ибо они, по сути, тавтогоричны, то есть обращены к самим себе, подобно мифам и мифологическим героям, каковыми их считали те же немецкие романтики. Это – мир в самом себе, и оживает он благодаря богатому воображению писателя, обладающего поистине энциклопедическими познаниями, чья главная забота – сохранить в своих произведениях внутреннее поэтическое единство.

Войти в мир Толкиена можно, только погрузившись в него полностью. К тому же, необходимо некоторое время, чтобы освоиться в бесконечной череде событий и героев, связанных между собой строгим повествовательным сюжетом, который придает стройность и выразительность всему замысловатому целому, складывающемуся из причудливых взаимоотношений между драконами и эльфами, чудищами и хоббитами, иссушенными пустошами и благодатными краями. Всякий, кто хочет читать Толкиена, должен прежде всего уметь перечитывать его. В самом деле, Толкиен – такой писатель, которого лучше перечитывать, чем читать; только миновав «преддверие» и ознакомившись в общих чертах с картинами природы, героями и перипетиями их жизни, можно продвигаться дальше, мало–помалу вовлекаясь в литературную игру, в ходе которой только и можно познать этот переливающийся яркими красками мир. Лично я открыл для себя Толкиена лишь после того, как совершил несколько путешествий, что называется, на край света, и все эти пути–дороги связывались у меня со странствиями героев нашего писателя. А Толкиен – как раз тот самый писатель, которого лучше всего читать в пути: только в дороге и возможно проникнуться истинным духом его творчества, вкусив все его прелести сполна. Творчество Толкиена – для истинных любителей путешествий, странников–непосед, «одиноких ковбоев» и вечных скитальцев, для искателей приключений, словом, неутомимых путников. К тому же, дорога – лучший способ ощутить свойственную Толкиену и не передаваемую словами ницшеанскую

Но мир Толкиена – это мир странствий не столько «вовне», сколько «внутри», ибо он постепенно заполняет сознание читателя целиком. И в этом смысле, конечно, легко понять, отчего миллионы почитателей Толкиена сделали из него культового писателя. Тем более что он не только создал целый мир, но и подарил ему религию с особыми обрядами и Таинствами, верховными жрецами, подобными Гэндальфу, и их паствой в лице хоббитов, стремящихся к духовному совершенству.

Между тем ключ к постижению творчества Толкиена кроется в Библии и скандинавской Эдде (8)8
  Эдда (Старшая Эдда) – древнескандинавский сборник мифологических и героических песен, бытовавший в устной традиции германских народов.


[Закрыть]
, пронизанной благородным нордическим духом, рожденным в самом удивительном краю Европы. «Мне так полюбился этот дух, – признавался Толкиен, – что я всегда старался воссоздать его доподлинно». Исследуя творчество Толкиена, необходимо постоянно обращаться и к «чудотворному» католицизму, который он исповедовал, дабы выявить парадокс, существующий в мире, где боги до того далеки, что может показаться, будто их нет вовсе, злые духи могущественны и вездесущи, а ангелы и люди совершенно бессильны. Авторскую идеологию поможет нам понять простая интуиция: она подскажет, что истории Толкиена насквозь пронизаны Традицией, возникшей «в те времена», когда мир был юн и совершенен, но закат его уже ощущался везде и всюду.

Эта книга вовсе не обязывает читателя помнить «Властелина Колец» в мельчайших подробностях. Пусть она послужит путеводителем как человеку несведущему, так и ярому поклоннику Толкиена, – только путеводителем не описательным (в выходивших доселе исследованиях, увы, уделялось больше внимания «географическим» описаниям, нежели анализу литературному и философскому), а толковым. Пожалуй, только такой путеводитедь оправдает ожидания почитателей нашего замечательного автора, число которых растет день ото дня.

Уроки биографии

О жизни Толкиена сохранилось достаточно сведений, представляющих для нас безусловный интерес. Сам он был в точности таким, каким мы его себе воображаем: всегда хранил верность традициям прошлого, духовным ценностям рыцарской эпохи. Если, по Марксу, буржуазия утопила средневековые идеалы в ледяной купели расчетливого эгоизма, то Толкиен и близкие ему по духу мыслители, напротив, низвергли идеологический оплот модернизма, утвердив на его руинах идеалы и традиции эпох минувших.

Толкиен с детства был влюблен в деревья. Воображение уносило его во времена атлантов: он будто наяву переживал постигшую их трагедию. Снова и снова его настигала громадная волна, стершая с лица земли великую Атлантиду; и в сознании его уже тогда рождался потоп, которому в конце «Сильмариллиона» было уготовано поглотить Нуменор. Мать Толкиена была ревностной католичкой. И столь рьяная приверженность католической вере как, пожалуй, ничто другое помогает понять отношение Толкиена к Средневековью, далекому прошлому, традиции, неумолимым канонам катехизиса. С ранней юности Толкиен интересовался языкознанием – но не чистой наукой о языке с ее правилами и законами, а, скорее, формой и музыкой слов, которая зазвучала в нем с того дня, как мать принялась учить его латыни. Эта любовь к словам и словосложению привела к тому, что в один прекрасный день он взялся создавать свой собственный язык. Еще подростком Толкиен встретил свою будущую жену Эдит – она была старше его года на три. Впрочем, он казался старше своих лет, а она выглядела моложе, была на редкость ухоженной, миниатюрной, словом, просто очаровательной. Верно и то, что она не разделяла его страсти к языкам, – должно быть, потому, что образование ее оставляло желать лучшего. Несходство в этом смысле с женой сказалось не только на жизни писателя, но и на его творчестве: не случайно в произведениях Толкиена сколь–нибудь значимых героинь буквально раз–два и обчелся (по крайней мере на первый взгляд). Так что в том возрасте, когда большинство юношей только–только постигают чары женского общества, наш герой старался их избегать, отодвигая романтические увлечения на задний план. Ну а прочие радости жизни он вкушал последующие три года не в обществе Эдит, а с друзьями–приятелями – не случайно эти самые радости ассоциировались у него именно с мужским обществом. В этом смысле Толкиен вел себя как истинный англичанин и сохранил такой стиль жизни до конца своих дней, точно в соответствии с инициационными обрядами, принятыми в иных мужских сообществах и описанных Мирчей Элиаде (9)9
  Элиаде, Мирча (1907–1986) – французский культуролог и писатель румынского происхождения.


[Закрыть]
. Тогда же Толкиен написал стихотворение «Лес под солнцем»:

 
«Явитесь с песней звонкой,
Чудесных сказок дивные герои,
Подобные виденьям окрыленным,
Из нитей света сотканные будто.
Ступите на ковер, из бурых трав сплетенный,
Но только не спешите сгинуть прочь!
Явитесь, о лесные духи! И танцуйте! Явитесь же!
И пойте, пойте мне! А после возвращайтесь в ночь!»
 

Незадолго то того как ему исполнилось двадцать лет, Толкиен открыл для себя «Калевалу» (10)10
  «Калевала» – карело–финский эпос о подвигах и приключениях героев сказочной страны Калева.


[Закрыть]
 – сборник песен (рун), составляющих основу карело–финского эпоса, чуждого – и это немаловажно – индоевропейскому мировосприятию. Спустя время он весьма лестно отзывался об «этом странном народе и новоявленных богах его, об этих мятежных героях, не ведавших притворства и морали», которые были ему близки по духу, как никто другой. Позднее Толкиен даже изучил финский, чтобы перечитывать «Калевалу» в подлиннике. Для него это было то же, что «проникать в винный погреб и вкушать диковинного, сладостно пьянящего вина».

Поэтика рун существенно повлияла на языки, которые он придумывал сам. Толкиен отказался от неоготического стиля и под сильным влиянием финского принялся создавать свой собственный язык – и однажды тот проявился в его книгах в виде «квеньи», древнего наречия эльфов. Под влиянием того же финского Толкиен как–то заметил, что «эти сказания отражают тайную первобытную культуру, которую европейская литература тщилась стереть из памяти народа–носителя».

В то же самое время (в 10–е годы минувшего века) Толкиен начал изучать валлийский язык. Правда, он так и не удосужился побывать в Уэльсе. Вообще Толкиен бывал лишь в немногих странах, литературу которых он изучал: мешали обстоятельства, а главное – не было желания. Что верно, то верно: зачастую средневековые тексты видятся куда более выразительными, нежели современная действительность страны, их породившей.

Толкиен погружает нас по собственному примеру в воображаемый красочный мир, разительно отличающийся от тоскливой современности. Пресловутая легкость самоощущения в чужой стране, столь восхваляемая туристическими агентствами, – ничто в сравнении с возможностями, которые открываются, когда читаешь «традиционный» текст. Ибо текст, согласно Борхесу, воздействует на воображение сильнее, чем любая поездка, поскольку он предоставляет читателю прекрасную возможность совершить путешествие с посвящением в некую тайну. Точно так же путешествует и читатель Толкиена: он попадает в сказочный мир авторского текста – волшебную страну, не похожую ни на одну другую на Земле. При этом язык и миф становятся частью пространства, порожденного поэтическим воображением автора: к примеру, имя Эарендил происходит от древнего англосаксонского слова, означающего «Лучезарный ангел». Тогда же Толкиен увлекся скандинавской Эддой, особенно «Прорицаниями вёльвы» – ведуньи, которая рассказывает об истории Вселенной от самого ее рождения и до конца, предрекая ей неотвратимую гибель. Эдда была сложена в конце языческой эпохи, незадолго до того как северные народы обратились в христианство, отрекшись от древних своих богов. И все же сказание это производит сильное впечатление, ибо, по языческим представлениям, хранит в себе самую главную тайну мироздания. Не удивительно, что Эдда буквально пленила Толкиена.

Столь же сильное влияние оказал на Толкиена и более современный текст – «Дом сынов Волка» Уильяма Морриса (11)11
  Моррис, Уильям(1834–1896) – английский писатель, живописец и график.


[Закрыть]
. Действие книги происходит в некой стране накануне римского вторжения. Это история одной семьи, вернее, рода, жившего у большой реки, на опушке Мирквуда (Темного леса, который у Толкиена, в «Хоббите» (12)12
  Речь идет о повести «Хоббит, или Туда и Обратно».


[Закрыть]
, называется Темнолесьем), – название, взятое из древнегерманского эпоса. В этой истории было немало такого, что пленило Толкиена: архаический стиль и поэтические инверсии, придающие ей легендарный дух. Помимо всего прочего, Моррис обладал изобразительным даром и довольно точно и красочно живописал природу. Таким же даром обладал и Толкиен, посвятивший добрые три сотни страниц хождению Сэма и Фродо в Мордор. Этот талант, безусловно, был следствием наблюдательности в том смысле, какой Бодлер вкладывал в выдающиеся способности Бальзака: гениальность, с какой тот описывает предметы меблировки и кулуары, присуща и Толкиену, когда он живописует лесные тропы.

Свои излюбленные пейзажи Толкиен открыл в Корнуолле вместе с отцом Винсентом, местным священником. Вот что наш герой писал в письме к Эдит:

«По песчаной равнине добрались мы до Кайнанской рощи, взобрались на холм… и солнце ударило нам в глаза с силой, подобной мощи громадных валов, гонимых со стороны Атлантики и с оглушительным грохотом бьющихся о прибрежные скалы. Море пробило в их тверди таинственные бреши и, врываясь в них вместе с ветром, оно зычно трубит, извергая пенные брызги, точно огромный кит, кругом, куда ни глянь, темно–красные утесы и белая пена, вскипающая над озаренными багрянцем изумрудными волнами».

Уже в этих строках Толкиен словно воспроизводит обитель Ульмо, бога вод в «Сильмариллионе», где меж скал парит благословенный Эарендил, обратившийся по собственной воле морскойптицей.

Описательный дар проявился у Толкиена довольно рано, и свидетельство тому – вот эти строки, которые он записал в дневнике после долгой прогулки с неизменным своим спутником отцом Винсентом:

«Мы спустились к берегу Хелфорда (в этом месте он напоминает фьорд), а на другой поднялись такими же тропами, как в Девоншире, и выбрались на проселочную дорогу, петлявшую то влево, то вправо, то вверх, то вниз, – так она тянулась до самого горизонта, где багровое солнце растворялось в надвигавшихся сумерках. После долгих блужданий вышли к пустынным печальным дюнам… Потом двинулись прямо и прошли эдак мили четыре по траве, дав отдых натруженным стопам. Ночь застала нас у Руан–Майнора, и мы снова оказались на берегах, озаренных таинственным свечением. Порой забредали в рощицы – там ухали совы и шелестели крыльями летучие мыши, нагоняя на нас страху; иной раз мы вздрагивали от протяжных вздохов дряхлой кобылы, маявшейся за изгородью, или от хрюканья вдруг пробудившейся свиньи; а сколько раз оступались и падали в ручей – и вовсе не счесть. Наконец, отмахав четырнадцать миль, – две последние путь нам озарял свет Лизардского маяка – добрались до цели под нарастающий рокот прибоя: море становилось все ближе».

Толкиен был более одиноким странником, нежели Руссо; к тому же, он отчетливо помнил не только каждую прогулку, но и едва ли не каждый свой шаг. Уже в этом коротком воспоминании о прогулке, которую будущий писатель совершил в юности, содержатся, пусть в виде наметок, роскошные описания пейзажей и странствий из «Властелина Колец». Точно так же летом 1914 года Толкиен мало–помалу проникся и образом главного своего героя Эарендила, которому даже посвятил поэтические строки:

 
«И устремился к чаше океанской Эарендил,
Ночного мрака путы разрывая на ходу,
Подобный свету, бьющему из круга тьмы,
Сошел он в струг свой быстрый, серебристый,
Готовый отвалить от тусклых золотопесчаных берегов.
И вот, поймав попутный бриз вечерний,
Уже бежит он прочь от беспросветной мглы земной».
 

Как отмечал Хамфри Карпентер, «образ небесного морехода, чей корабль мчится по небосводу, навеян ему воспоминаниями об Эаренделе, герое поэмы Кюневульфа (13)13
  Кюневульф(750–800) – англосаксонский религиозный поэт.


[Закрыть]
, хотя у последнего этот персонаж предстает совсем в ином свете. В сущности, то был первый легендарный герой Толкиена».

То же самое можно сказать и об основной главе в «Сильмариллионе», посвященной походу Эарендила на войну Великого Гнева…

В 1915 году Толкиен пишет первые истории о Валиноре и Таникветиль. На войне он освоил еще один «язык» – азбуку Морзе: его взяли на радиослужбу. Тогда же Толкиен решил заняться мифотворчеством всерьез.

Плоды этого творчества, надо сказать, Толкиен взращивал для своих сограждан, дабы укрепить в них боевой дух: за годы Первой мировой войны англичане понесли большие потери – семьсот тысяч погибшими, то есть в три раза больше, чем во Вторую мировую.

Вот что спустя десятилетия писал об этом Толкиен:

«И тогда пришла мне однажды мысль написать сборник легенд, более или менее связанных между собой, – от крупных повествований на космогонические сюжеты до романтических сказок – и посвятить их Англии, моей родине».

И родина не осталась перед ним в долгу, признав, хоть и много позже, в 1995 году, «Властелина Колец» книгой века. А Толкиен писал:

«Пусть это зазвучит по–новому, свежо и чисто, чтобы и дышалось легко, так, как дышится нашим «воздухом» (исходящим с небес и от северо–западных земель – то есть Британии и ближайших европейских берегов, только не Италии, не Греции и, уж конечно, не Востока), во всяком случае, мне бы того очень хотелось; пусть это будет пронизано таинственной кристальной красотой, которую кое–кто считает чисто кельтской (хотя у древних кельтов она проявляется довольно редко); пусть это будет чем–то «возвышенным», не вульгарным, а родным повзрослевшей земле, издревле опоенной поэзией».

Здесь Толкиен имеет в виду кельтскую мифологию, не прижившуюся во Франции, потому что там уже давно пустили корни античная греко–латинская и иудео–христианская культуры, чуждые кельтской. А кельтская, в свою очередь, означает «исполненная грез». Впрочем, предания британской старины мало вдохновляли Толкиена по сравнению с древнегерманскими легендами, той же «Калевалой» или англосаксонским эпосом. Однако Толкиен использует определение «кельтский» лишь применительно к форме, поскольку ему предстоит создать совсем новую мифологию, самую что ни на есть правдивую, – будто в подтверждение слов Мопассана о том, что искусство должно быть правдивее самой правды. Свои намерения и Голкиен развивает в предисловии к творческое кредо «Сильмариллиону»:

«Иные сюжеты, самые важные, я распишу в подробностях, а большинство других – как бы в общих чертах, дабы они заняли свое место в целом. Периодичность их также будет связана с величественным целым, с развитием других характеров и талантов, призванных привнести новые краски, музыку и драматизм».

Из этого колоссального целого возникло всего лишь несколько сказаний и одна большая книга – «Властелин Колец», представляющая собой продолжение истории, изложенной в «Сильмариллионе», этой гигантской творческой копи. Ах, если бы последователи Толкиена умели черпать из нее богатства!..

Вместе с историями Толкиен создавал и особый язык, вернее языки: квеньяна основе финского и синдаринна основе валлийского. Говорил он и на своем «черноземе из основных языковых составляющих». При этом изобретение новых слов отнимало у него не меньше времени, чем написание самих историй.

В дальнейшем Толкиен обосновался и преподавал в Лидсе, почерневшем от копоти городке, так не похожем на сказочные города эльфов, как, например, тот же Гондолин. Там, в Лидсе, он вместе со своим коллегой Джорджем Гордоном создал Клуб викингов. На собраниях члены клуба пили пиво, читали вслух саги и распевали удалые песни. Просто поразительно и даже невероятно, что хоббитов из «Властелина Колец» мог сотворить безвестный преподаватель, специалист по среднеанглийскому языку и уэст–мидлендскому диалекту, скромный обитатель предместий, занимавшийся воспитанием детей и возделыванием сада.

Впрочем, Толкиен был вполне доволен своим незаметным местом в обывательском мирке, уродливом, однообразном, грязном и удручающе банальном. И все же себя он мнил не кем иным, как Береном, а свою тихую жену – огненно–темпераментной Лучиэнью.

Склонность к простоте проявлялась у Толкиена и в манере одеваться, причем подобные вкусы охотно разделял с ним его близкий друг, писатель и литературовед Клайв Стэплз Льюис. Их объединяло почти гротесковое пристрастие к твидовым пиджакам, фланелевым брюкам, невообразимым галстукам, коричневым кожаным ботинкам, кирпичного цвета плащам, бесцветным шляпам и короткой стрижке. Манера одеваться свидетельствует о том, что Толкиен обладал множеством положительных качеств, предпочитал умеренность, был человеком рассудительным, держался непринужденно – словом, являл собой образ типичного англичанина. Однако внутренний его мир, сложный, изощренный, был для окружающих тайной за семью печатями. Толкиен во многом походил на хоббита: образ тихого, мирного, живущего по средствам обывателя сочетался в нем с непоколебимой стойкостью им же придуманного народца; при этом ему были присущи богатое воображение и поразительная работоспособность писателя–домоседа, если куда и выбирающегося, то в места самые что ни на есть привычные.

Но это ничуть не мешало ему иметь свои, не совсем обычные суждения об окружающем мире. Толкиен, пожалуй, больше, чем кто бы то ни было ощущал уязвимость природы перед натиском технического прогресса. Вот, к примеру, какие впечатления о пребывании в Сэйрхоле, маленьком рае своего детства, описал он в дневнике по возвращении в Бирмингем, в лоно семьи:

«Теперь о той безмерной тоске, какую испытал я, проезжая по Холл–Грину. Отныне он превратился в нелепый, чудовищных размеров пригород, загроможденный трамваями, и среди них я ощущал себя совершенно потерянным. От былых дорожек, по которым я так любил бегать, когда был совсем маленький, не осталось и следа. А наш домик теперь будто раздавлен кирпичными громадами новостроек. Старушка мельница пока еще стоит… а на распутье, позади запруды, теперь шумит опасный перекресток, беспрестанно мигающий красными огнями, – только успевай уворачиваться от машин. На месте «Белого людоеда» разместилась автозаправка; большей части Шорт–авеню, с вязами и переулками, как не бывало. Как же я завидую тем, кого при виде всех этих безрассудных мерзостей не бросает в дрожь».

Эти строки удивительным образом перекликаются с отрывком из «Властелина Колец» – в главе «Оскверненная Хоббитания»:

«И стало им грустно, как никогда в жизни. Все выше торчала перед ними огромная труба, а подъехав к старой приозерной деревне, они увидели сараи по обе стороны дороги и новую мельницу, унылую и мерзкую: большое кирпичное строение, которое оседлало реку и извергало в нее дымные и смрадные отходы. Все деревья вдоль Приречного Тракта были срублены».

А Сэм чуть погодя воскликнул:

«Да это хуже Мордора! Гораздо хуже, коли на то пошло. Говорят: каково в дому, таково и самому, и вот он, наш дом, загаженный и оскверненный, точно память обманула!»

Эти строки были написаны в конце 1940–х годов, и можно легко себе представить, что сказал бы Толкиен сегодня, в начале нового тысячелетия, когда бы увидел, сколько кругом скверны и пошлости.

Толкиен не остался равнодушным и к опустошениям, к которым привело строительство вокруг Оксфорда военных аэродромов и прокладка к ним дорог. Со временем, когда самые сокровенные его мысли обернулись навязчивыми идеями, он очень сокрушался при виде того, как в одном месте дикий луг рассекла пополам дорога: «Вот и конец последнему оплоту английской земли!» Тогда же он пришел к печальному выводу, что в Англии не осталось ни одного нетронутого леса, ни одного цветущего поля, а если они где и сохранились, то смотреть на все это он не собирался: слишком велик был его страх обмануться. И все же с возрастом, когда денег у него стало больше, Толкиен, вместо того чтобы уединиться в каком–нибудь диком, безлюдном краю (правда, для этого ему пришлось бы покинуть Англию), решил остаться на родине. «В едином мире нет уединения», – писал Ги Дебор. Вопреки себе Толкиен поселился в местечке, «облагороженном» человеческими руками, – пригороде Оксфорда, а позднее перебрался в предместье Борнмута, столь же нелепое, как и Сэйрхол, обросший кирпичными громадами новостроек. Точно так же, вопреки себе, он в 1940–х годах попытался сесть за руль автомобиля.

Карпентер попытался объяснить отношение Толкиена к проблеме осквернения–разрушения мира с метафизической точки зрения:

«Реакция его… возникла из убежденности, что все мы живем в скверном мире… да и мать свою он потерял оттого, что мир оказался немилосердным; старый добрый Сэйрхол и тот разрушили за здорово живешь… и, тем не менее, ко всему происходящему он относился с поистине христианской терпимостью».

Как бы то ни было, нетрадиционные воззрения Толкиена распространялись только на экологию – в том смысле, что он радел о безусловном сохранении не только природной среды, но и прежнего общественного и политического порядка. Иными словами, Толкиен стоял на правых позициях. Причем, судя по его ярко выраженным антидемократическим и антиреспубликанским взглядам, он принадлежал к правым экстремистам. Хотя при всем том человек он был вполне традиционный, не чета тем же Местру (14)14
  Местр, Жозеф де(1753–1821) – французский политический деятель, писатель и философ.


[Закрыть]
, Берку (15)15
  Берк, Эдмунд(1729–1797) – английский политический деятель, философ и писатель.


[Закрыть]
и Генону (16)16
  Геном, Рене(1886–1951) – французский философ.


[Закрыть]
, считавшим, что все революционные новшества подлежат уничтожению, потому как, возникая стихийно, они нарушают размеренную эволюцию духовного развития и самый ход времен. Однажды в споре с Льюисом и Дайсоном Толкиен позволил себе заметить, что «наши мифы хоть и иллюзорны, но ведут к истине, тогда как материалистический «прогресс» влечет человечество в пропасть, осененную железной десницей зла».

Сохраняя непоколебимую веру в истинность мифологии, Толкиен выразил суть своей писательской философии в глубинах «Сильмариллиона». Но к этому мы еще вернемся.

Подобное мировоззрение часто ввергало Толкиена в черную меланхолию, что, конечно же, отражалось на настроении его жены и на дневниковых записях: в глубоком унынии он ощущал собственную никчемность и бренность мира; а поскольку как раз в таком расположении духа он чаще всего брался за перо, дневник хранит самые безрадостные свидетельства его душевного состояния.

К счастью, профессионализм и неподражаемое мастерство рассказчика позволяли Толкиену легко преображать тот же университетский класс в роскошную залу замка, где сам он превращался в барда, а мы – в гостей, внимающих ему за пиршественным столом. Во всяком случае, так казалось его студентам, о чем один из них как–то по окончании университета написал Толкиену:

«Прежде я все никак не решался поделиться с вами незабываемым впечатлением, которое вы произвели на меня, когда читали нам «Беовульфа». Ваш голос был сродни гласу Гэндальфа».

Толкиен и сам переживал жизнь своих легендарных героев: хотя он не очень–то верил, что когда–то по земле действительно бродили эльфы, орки и гномы, зато был убежден, или по крайней мере надеялся, что его истории олицетворяют правду. Об этом он не раз говорил своим студентам:

«Дракон – не досужая химера. Даже сегодня, невзирая на поголовное неверие, найдется человек, который охотно внимает легендам, героическим историям, который не только наслышан о легендарных героях, но и видал таких сам и был пленен их диким очарованием».

Толкиен говорил с упоением сказочника, а поскольку, по словам К.С. Льюиса, ему удавалось добраться до самой потаенной сути языка, то он вполне мог проникнуть и в самое логово дракона.

Толкиен находил и другие источники вдохновения – в тех же закрытых клубах, где встречался с близкими ему по духу друзьями – «Инклингами», продолжая вращаться исключительно в мужском обществе. В связи с этим вспоминаются слова Льюиса:

«А чем в это время занимались дамы? Откуда мне знать? Я мужчина и никогда не интересовался секретами кибел».

Точно так же, если верить его биографу, рассуждал и Толкиен:


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю