Текст книги "Николай II без ретуши"

Автор книги: Никита Елисеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Из воспоминаний Владимира Иосифовича Гурко (Ромейко-Гурко):

Когда 25 января Япония заявила о прекращении дипломатических сношений с нами, государь вновь собрал у себя совещание заинтересованных министров, которое пришло к единогласному решению о выражении согласия на все японские условия, о чем соответствующая телеграмма и была послана барону Розену. Но было уже поздно. К этому времени раздражение Японии по отношению к нам было уже настолько велико, а воинственное настроение японцев достигло таких пределов, что японское правительство, не без оснований полагавшее, что выраженное нами согласие лишь уловка для оттяжки времени с целью увеличения тем временем наших боевых сил на Дальнем Востоке и что при подписании мирного соглашения мы найдем какие-либо новые причины для отказа от согласия на ее условия, задержало телеграмму, посланную Розену, а тем временем произвело внезапное нападение миноносцами на наш флот в порт-артурском рейде.

Из дневника Николая II:

27 января 1904. Вторник. Утром пришла телеграмма с известием о бомбардировании 15 японскими судами Порт-Артура и о бое с нашей эскадрой….Потери незначительны. В 4 часа был выход в Собор через переполненные залы к молебну. На возвратном пути были оглушительные крики «Ура». Вообще отовсюду трогательные проявления единодушного подъема духа и негодования против дерзости японцев. Мама осталась у нас пить чай.

Из воспоминаний Владимира Иосифовича Гурко (Ромейко-Гурко):

Уверенность о том, что войны с Японией не будет, к январю месяцу укрепилась вполне и у адмирала Алексеева, и у государя. (…) Приблизительно до конца декабря наш флот был начеку и принимал меры предосторожности на случай внезапного нападения японского флота. О возможности такого нападения еще в сентябре предупреждал наш морской агент в Японии, капитан 1‑го ранга Русин. Но с начала января меры эти были понемногу отменены. Результат общеизвестен: наши лучшие суда – броненосцы «Ретвизан» и «Цесаревич» и крейсер «Паллада» – были подорваны и надолго выведены из строя, а стоявшие у Чемульпо крейсера «Варяг» и «Кореец» хотя со славой, но погибли в неравном бою. В сущности, в этот день был предрешен весь ход войны. До него наш флот мог с успехом бороться с японским флотом, после это было почти невозможно.

Из дневника Александры Викторовны Богданович:

30 января 1904. Пятница. Патриотическая манифестация студентов. Сегодня пришли с чувствами, завтра придут с протестом.

Из дневника Алексея Николаевича Куропаткина:

У нашего Государя грандиозные в голове планы. Взять для России Маньчжурию, идти к присоединению к России Кореи. Мечтает под свою державу взять и Тибет… Что мы, министры, по местным обстоятельствам задерживаем Государя в осуществлении его мечтаний и все разочаровываем, он все же думает, что он прав, что лучше нас понимает вопросы славы и пользы России. Поэтому каждый Безобразов, который поет в унисон, кажется Государю более понимающим, чем мы, министры….Витте сказал мне, что вполне присоединяется к моему диагнозу.

Из воспоминаний Владимира Иосифовича Гурко (Ромейко-Гурко):

Где же в конечном счете кроется причина войны с Японией и на ком лежит ответственность за ее возникновение? Решительно все наше правительство было против нее, не желал ее и Николай II, и тем не менее она произошла, безусловно, по нашей вине. Причина одна и единственная, а именно – твердое и неискоренимое убеждение правящих сфер, что силы наши и тем более наш престиж настолько велики во всем мире, а в особенности в Японии, что мы можем себе позволять любые нарушения даже жизненных интересов этой страны без малейшего риска вызвать этим войну с нею: «Une drapeau et une sentinelle – le prestige de la Russiе fera le reste»[7]7
  Флаг и один постовой – престиж России сделает все остальное (фр.).


[Закрыть] – вот что громко произносил министр иностранных дел, а думали едва ли не все власть имущие. Война, полагал Николай II, всецело зависит, в отношении к сравнительно маленькой Японии, от нас и от нашего желания. В основе здесь была опять-таки переоценка наших сил и недооценка как степени значения для Японии Кореи, так в особенности органической и, в частности, военной мощи этой страны. Наш образ действий, лишенный даже международной корректности, в особенности для государства, предложившего на Гаагской мирной конференции всеобщее разоружение, был тем более недопустим и даже непонятен, что, в сущности, мы не придавали серьезного значения как водворению Японии в Корею, так даже нашему внедрению в Маньчжурию. Это была ребяческая игра, как ее верно окрестил Витте. (…) Никто не представлял государю в истинном свете степень нашей военной мощи, все, наоборот, поддерживали уверенность Николая II в нашем беспредельном могуществе. Между тем об этом могуществе у государя было вообще преувеличенное представление. Происходило это, быть может, также вследствие его путешествия через всю империю из Владивостока до Петербурга, когда он в течение многих недель, так как путешествие по Сибири было совершено на лошадях, ехал по безграничным пространствам Российского государства. Огромность территории страны, а также общей численности ее населения настолько поражали воображение, что за ними скрывались и малая наша культурность, и хозяйственная бедность, и техническая отсталость, и недостаточная отточенность нашего оружия. Ярким образчиком уверенности государя в легкой победе над Японией могут служить слова, сказанные императрицей Александрой Федоровной моей покойной матери, представлявшейся государыне в самом начале Японской войны. В то время было спешно приступлено к сооружению Кругобайкальской железной дороги взамен паромной переправы поездов через озеро Байкал. Для личного наблюдения за производством работ по сооружению этой дороги отправился на место министр путей сообщения кн. Хилков. Матушка моя в разговоре с государыней выразила надежду, что кн. Хилкову, благодаря его энергии, удастся выполнить эту важную задачу в короткий срок, на что императрица ответила: «Mais il n’aura pas le temps d’y arriver, que la guerre sera terminée»[8]8
  Он не успеет туда доехать, как война закончится (фр.).


[Закрыть].

Из дневника Алексея Сергеевича Суворина:

Витте говорит: Россия не может воевать. Она может воевать только тогда, если неприятель вторгнется в сердце ее.

Из дневника Николая II:

15 июля 1904 г. Утром П. П. Гессе (дворцовый комендант. – Н. Е.) принес тяжелое известие об убийстве Плеве брошенною бомбою в Петербурге, против Варш‹авского› вокзала. Смерть была мгновенная. Кроме него был убит его кучер и ранены семь человек, в том числе командир моей роты Семеновского полка капитан Цветинский – тяжело. В лице доброго Плеве я потерял друга и незаменимого министра внутренних дел. Строго Господь посещает нас своим гневом… Обедали на балконе – вечер был чудный.

Бомпар Луи-Морис (17 мая 1854, Мец – 7 апреля 1935, Париж) – французский посол в Петербурге (1902–1908). Из воспоминаний:

Собрание в Царском Селе было оживленным, весьма приятным и вполне бонтонным. На нем сплетничали о тысяче светских историй. Ни единого слова о позавчерашнем покушении… Графиня Клейнмихель, устраивавшая этот обед и возвратившаяся вечером с нами в Петербург, не могла скрыть своего раздражения тем, что столь значительное событие не было удостоено ни словца. А все почему? Потому, что Плеве был простым чиновником, судьба которого недостойна внимания столь высокопоставленного общества. Да убережет их Господь и нас тоже от кары, которой заслуживал бы подобный снобизм!

Из дневника Алексея Сергеевича Суворина:

На днях был у Витте. Яростно говорил о Плеве. «Зачем о нем пишут? Отчего не пишут о кучере?» – кричал он. (…)

«Новик» японцы потопили у Сахалина. Это лучший наш крейсер. Не объявляют по случаю радости крещения. В царские дни несчастья и поражения не признаются. Им хорошо во дворцах и поместьях. (…) Что им русские несчастья!

Из дневника Александра Александровича Мосолова:

В одной лишь среде царь чувствовал себя по-товарищески: среди военных. Во время обсуждения в Военном министерстве вопроса о перемене снаряжения пехоты государь решил проверить предложенную систему сам и убедиться в ее пригодности при марше в 40 верст. Он никому, кроме министра двора и дворцового коменданта, об этом не сказал. Как-то утром потребовал себе комплект нового обмундирования, данного для испробования находившемуся близ Ливадии полку. Надев его, вышел из дворца совершенно один, прошел 20 верст и, вернувшись по другой дороге, сделал всего более 40, неся ранец с полною укладкою на спине и ружье на плече, взяв с собою хлеба и воды, сколько полагается солдату. Вернулся царь уже по заходе солнца, пройдя это расстояние в восемь или в восемь с половиной часов, считая в том числе и время отдыха в пути. Он нигде не чувствовал набивки плечей или спины и, признав новое снаряжение подходящим, впоследствии его утвердил. Командир полка, форму коего носил в этот день император, испросил в виде милости зачислить Николая II в первую роту и на перекличке вызывать его как рядового. Государь на это согласился и потребовал себе послужную книгу нижнего чина, которую собственноручно заполнил. В графе для имени написал: «Николай Романов», о сроке же службы – «до гробовой доски». Конечно, впоследствии об этом узнали военные газеты и широкая публика. Не все, однако, знают, что император Вильгельм в письме к государю поздравил его с этой мыслью и ее исполнением. (…) А наш военный агент в Берлине сообщил, что кайзер потребовал перевода всех статей по этому предмету из русских газет и досадовал, что не ему, германскому императору, пришла эта мысль.

Мартынов Евгений Иванович (22 сентября (4 октября) 1864, Свеаборг, ныне Суоменлинна – 11 декабря 1937, Москва) – русский военный деятель. Во время русско-японской войны командовал 140‑м Зарайским полком. В 1910 – начальник Заамурского округа пограничной стражи. Вступил в конфликт с министром финансов Коковцовым по поводу поднятого им вопроса о крупных хищениях на КВЖД и в Заамурском округе. Отправлен в отставку. 20 июля 1914 года подал прошение на Высочайшее имя, прося восстановить его в армии, на что последовало согласие. Попал в плен. Содержался в замке Лек вместе с Лавром Корниловым. Освобожден в феврале 1918. Служил в РККА. Арестован в сентябре 1937. Расстрелян 11 декабря 1937. Из воспоминаний о русско-японской войне:

Что касается одежды и снаряжения, то полк, выражаясь официальным языком, был снабжен всем положенным по закону. Конечно, относительно качества большинства вещей говорить не приходится. Это была известная интендантская дешевка, чрезвычайно быстро приходившая в негодность. Особенно плохи были шинели, сделанные из единственного в мире рыхлого, серого сукна, которое на свет просвечивало, а при дожде до такой степени впитывало влагу, что мокрая шинель весила до 20 фунтов. Но что приводило нас в совершенное отчаяние, так это интендантские сапоги. Сшитые из плохо выделанной, непрожированной конины, на деревянных гвоздях, они, при движении по топким дорогам и каменистым сопкам Маньчжурии, совершенно разваливались уже после двух недель носки. Известно, что обычное ругательство, с которым японские солдаты обращались к русским, было – «оборванец». Говорят, что убогая одежда нашего солдата объясняется бедностью государства, но отчего же несравненно более бедная Япония находит возможным снабжать своих солдат вещами высокого качества? Да, наконец, с финансовой точки зрения, вряд ли выгодно, вместо одной пары хороших сапог, давать две пары негодных и т. п.!! (…) Обращал на себя внимание огромный груз, носимый солдатом. Как известно, определенная законом походная ноша солдата весила 71 фунт. Если же к этому прибавить почти всегда имевшиеся лишние патроны, запас печеного хлеба на один день, кружку, чайник, табак и т. п., то этот груз был не менее двух пудов в сухом состоянии. Совершать большие переходы с таким вьюком при влажной, расслабляющей маньчжурской жаре было очень тяжело, а лазить по сопкам и вовсе невозможно. (…) В тот раз зимой болховцы[9]9
  Болховский, 138-й пехотный полк, один из старейших пехотных полков русской армии. Во время Русско-японской войны командиром полка был Е. И. Мартынов.


[Закрыть] выполнили задачу блестяще: незаметно приблизились к неприятельским окопам, прорвались через них, проникли в сосновую рощу, захватили там одного японца и привели его ко мне невредимого. К сожалению, вследствие отсутствия переводчика я не мог его сам опросить и, ограничившись подробным осмотром, отправил в штаб дивизии. Этот японский пехотинец был одет замечательно хорошо. Поверх белья на нем была толстая шерстяная фуфайка, составлявшая одно целое с такими же кальсонами, затем – суконные мундир и штаны, безрукавка козьего меха и, наконец, – пальто из верблюжьего меха, до пояса подбитое мехом, с меховым воротником и капюшоном. На голове он имел форменную фуражку, на руках меховые перчатки, на ногах – толстые шерстяные чулки и прекрасные башмаки с теплыми гетрами. Все эти вещи были сделаны из дорогого матерьяла, очень мало похожего на ту дешевую рвань, из которой наше интендантство «строит» свои знаменитые шинели, тулупы и сапоги. В японском окопе болховцы захватили несколько теплых одеял.

Из дневника Николая II:

21 декабря 1904. Вторник. Получил ночью потрясающее известие от Стесселя о сдаче Порт-Артура японцам ввиду громадных потерь и болезненности среди гарнизона и полного израсходования снарядов! Тяжело и больно, хотя оно и предвиделось, но хотелось верить, что армия выручит крепость. Защитники все герои и сделали более того, что можно было предполагать. На то, значит, Божья воля! В 10 час. подъехал к станции Березина… Оттуда поезд пошел к станции Бобруйск (…) и в 12½ отправился по направлению к Минску.

31 декабря 1904. Пятница. Мороз увеличился, была вьюга. После завтрака поехали в Софийский собор на панихиду по убитым и погибшим в Порт-Артуре. В 4 часа были на елке в местном лазарете. (…) Обедали у Мама́.

Из дневника Александры Викторовны Богданович:

25 декабря 1904. Депеша о капитуляции Порт-Артура была получена царем на станции Боровичи, во время пути. Новость, которая удручила всех, любящих свое отечество, царем была принята равнодушно, не видно было на нем и тени грусти. Тут же начались рассказы Сахарова, его анекдоты, и хохот не переставал. Сахаров умеет забавлять царя…

28 декабря. Царь болен. Его болезнь – бессилие воли; он не может бороться, всем уступает…

Степун Федор Августович (19 февраля (3 марта), по другим источникам 6 (18) февраля 1884, Москва – 23 февраля 1965, Мюнхен) – русский философ, общественный деятель, писатель. Учился в Гейдельбергском университете. Служил вольноопределяющимся в 1904–1905 годах. В 1910 году организовал международный ежегодник по философии культуры «Логос». Участник войны 1914–1918. После Февральской революции – начальник Политического управления Военного министерства Временного правительства. Выслан из СССР в 1922 году. Из воспоминаний:

Головин сидел за большим столом в просторной парковой канцелярии, завешанной и устланной новыми военными картами в темно-коричневых пятнах. Узнав, что я только что из заграницы, он поспешно закрыл окно на улицу и, закурив папиросу, начал с жаром расспрашивать меня, что говорят в Европе о войне и какого ожидают конца. Несмотря на свой мундир, Головин весьма откровенно громил правительство, возмущался всюду господствующим разгильдяйством и не без юмора доказывал, что трудно выиграть войну, когда мобилизация проводится чучелами, вроде нашего воинского начальника, а карты присылаются в части такими загаженными и подмоченными, что их приходится высушивать, как детские пеленки.

Из воспоминаний Евгения Ивановича Мартынова:

Командир дивизии до такой степени обрадовался пленному, что на следующий день, воссев на коня, водил его в штаб 3‑й дивизии, в штаб корпуса и по соседним бивакам, везде объясняя, что этот неприятель взят в плен вверенной ему дивизией. По этому поводу бывший командир Псковского полка Грулев в своих «Воспоминаниях о войне» говорит следующее: «До чего мы измельчали – просто совестно. На днях, например, получилось официальное отношение соседнего начальника дивизии, который сообщает, что войсками этой дивизии, при нечаянном нападении охотников, захвачен один японец и он (начальник дивизии) просит разрешения провести этого пленного по нашим бивакам с целью показать нашим войскам этот трофей. Не говоря про то, что это прием весьма невыспренный с точки зрения боевой этики, – человеку, по-видимому, и в голову не приходит, что таким приемом в глазах наших же солдат будут достигнуты обратные результаты, когда один несчастный пленный водится напоказ как редкая диковинка».

Из воспоминаний великого князя Александра Михайловича:

Мы сидели в Царском с Никки, дядей Алексеем и Авеланом и обсуждали новый важный вопрос. Нам предстояло решить, должны ли мы утвердить план адмирала Рожественского, который предлагал отправить наши военные суда из Балтийского моря на Дальний Восток? Сам адмирал не питал каких-либо надежд на победу. Он просто думал о том, что надо «чем-нибудь удовлетворить общественное мнение». Наш флот и тысячи человеческих жизней должны были быть принесены в жертву невежественным газетным «специалистам по газетным вопросам». Эти последние открыли недавно существование некоторых технических морских терминов, вроде «боевой коэффициент», «морской тоннаж» и т. п., и старались ежедневно доказать в газетных столбцах, что японцев можно пустить ко дну соединенными силами наших тихоокеанской и балтийской эскадр. Никки объяснил нам причину нашего совещания и просил нас всех искренно высказать свое мнение по этому вопросу. Дядя Алексей ничего не мог сказать и имел гражданское мужество в этом признаться. Авелан говорил много, но не сказал ничего путного. Его речь была на тему «с одной стороны, нельзя не сознаться, с другой стороны, нельзя не признаться»… Рожественский блеснул еще раз основательным знанием биографии английского адмирала Нельсона. Я говорил последним и решил не церемониться. К моему величайшему удивлению, было решено последовать моему совету и наш Балтийский флот на верную гибель в Тихий океан не посылать. В течение двух недель все было благополучно, но к концу второй недели Никки снова изменил свое решение. Наш флот должен был все-таки отправиться на Дальний Восток, и я должен был сопровождать Государя в Кронштадт для прощального посещения наших кораблей. По дороге в Кронштадт я снова пробовал высказать свою точку зрения и встретил поддержку в лице весьма опытного флаг-капитана императорской яхты «Штандарт». Государь начал снова колебаться. В душе он с нами соглашался.

«Дай мне еще раз поговорить с дядей Алексеем и Авеланом, – сказал он, когда мы переходили на яхту адмирала. – Дай мне поговорить с ним с глазу на глаз. Я не хочу, чтобы твои доводы на меня влияли».

Их заседание длилось несколько часов. Я же в роли «enfant terrible» ожидал их на палубе.

«Ваша взяла, – сказал Авелан, появляясь на палубе, – мы приняли неизменное решение эскадры на Дальний Восток не посылать».

«Неизменность» решения Никки продолжалась десять дней. Он все же в третий и в последний раз переменил его. (…) 14 мая – в девятую годовщину коронации – наш обед был прерван прибытием курьера от Авелана: флот уничтожен японцами в Цусимском проливе, адмирал Рожественский взят в плен.

Из дневника Николая II:

19 мая 1905 г. Четверг. Теперь окончательно подтвердились ужасные известия о гибели почти всей эскадры в двухдневном бою. Сам Рожественский раненый взят в плен!! День стоял дивный, что прибавляло еще больше грусти на душе. Имел три доклада. Завтракал Петюша. Ездил верхом. Обедали: Ольга, Петя, Воронов – ком. Примор. драг. полка, и его жена.

Из дневника Бориса Владимировича Никольского:

19 мая 1905 г. Четверг. Чудовищные события в Тихом океане превосходят все вероятия. (…) Когда я во вторник у Богдановича узнал истинное положение дел, еще до теперешних подробностей, то я сказал: конец России самодержавной и, в лучшем случае, конец династии. На чудо рассчитывать нечего. Победа на суше едва ли что может изменить, ибо просто опрокинуть японцев мало, их надо истребить, а для этого у нас нет нужного перевеса, нет даже простого равенства сил, наличных сил, не говоря о расстояниях, обстановке и пр. И всего ужаснее ждать объяснений, как могли суда Небогатова сдаться в плен. Я высказал догадку, что тут измена и что взбунтовавшаяся команда попросту связала офицеров.

Таубе Георгий Николаевич, фон (23 декабря 1877 (4 января) 1878 – 30 мая 1948, Грюнгольц, Шлезвиг) – русский военный деятель. Контр-адмирал. Участник русско-японской, Первой мировой и Гражданской войн. Один из организаторов балтийского ландсвера в Прибалтике. Из воспоминаний о русско-японской войне:

…весь избитый, с подбитым носовым казематом, совершенно развороченным носом, изрешеченными трубами и сильным пожаром на рострах, выходит из строя «Ослябя», под креном около 15 градусов на левый борт; он сидит носом до клюзов, но еще держится, стреляет и старается справиться с креном, который все увеличивается. (…) Эскадра проходит мимо «Осляби» в расстоянии около 120 сажен, он застопорил машины и уже совершенно лег на левый борт, зарывшись всем носом в воду и приподнявшись кормой. Никогда в жизни не забуду я картины этой гибели: я увидел его немного вперед нас, он все больше и больше ложился набок, несколько сот человек толпились на правом борту, не зная, откуда ждать помощи, некоторые были совсем голые, другие только наполовину разделись. В эту группу погибающих людей то и дело попадали японские снаряды и рвались в ней. Когда мы поравнялись с ним, он оголил уже всю свою правую подводную часть до киля; его блестящая обшивка походила на мокрую чешую морского чудовища, и вдруг, как по команде, все люди, толпившиеся на правом борту, бросились по этой чешуе вниз; одни, стоя, соскальзывали на ногах, другие падали и катились им под ноги, третьи скатывались на животе головой вниз. Большинство из них разбивалось о боковой киль и попадало в воду уже искалеченными, в воде же образовалась невообразимая куча тонущих, взывающих о помощи и топящих друг друга тел, над которыми все время не переставали рваться неприятельские снаряды. Еще несколько секунд, и «Ослябя» исчез под водой.

Из дневника Бориса Владимировича Никольского:

Когда я сказал, что – конец династии, меня спросили, что же делать. Я сказал: переменить династию. Но, конечно, если бы я верил в чудеса и в возможность вразумить глупого, бездарного, невежественного и жалкого человека, то я предложил бы пожертвовать одним-двумя членами династии, чтобы спасти ее целость и наше отечество. Повесить, например, великих князей Алексея и Владимира Александровичей, Ламздорфа и Витте, запретить по закону великим князьям когда бы то ни было занимать ответственные посты, расстричь митрополита Антония, разогнать всю эту шайку и пламенным манифестом воззвать к народу, заключив мир до боя на сухом пути. (…) Богданович мне потом говорит: «Напиши это царю». Я говорю: «Бесполезно. Я не Бог, чтобы из бабы сделать мужчину, из Николая – Петра…»

Из воспоминаний Георгия Николаевича фон Таубе:

Пристрелка по японским судам была крайне затруднительна, наши снаряды об воду не рвались (к сожалению, они часто не рвались также и о борт неприятельских судов) и при рикошете давали только невысокий столб воды, так что недолеты в этот серый день на расстоянии 35 кб (кабельтов – специальная единица измерения, используемая в морской корабельной артиллерии; равна 182, 87 м. – Н. Е.) видны были плохо, перелеты же и попадания почти совсем не были заметны. (…) Японские суда были выкрашены в боевой грязно-серый шаровый цвет и в этот мглистый день на расстоянии 35 кб еле выделялись на горизонте. (…) Наши суда, выкрашенные в черный цвет с желтыми трубами, ясно должны были вырисовываться на фоне серого неба и этим облегчать прицелку и стрельбу японцам. Кроме того, из-за беспрестанно выписываемых нашей эскадрой кривых нам почти не приходилось стрелять на прямых курсах и большинство наших выстрелов делалось на циркуляции. Эта стрельба самая трудная и неверная, а у нас она еще затруднялась тем, что мы во время боя и пяти минут, кажется, не продержались определенным ходом, а из-за частого выхода из строя передних судов и поворотов – то давали наибольшее количество оборотов, то шли самым малым ходом, иногда же принуждены были совершенно стопорить машину.

Из дневника Александра Александровича Мосолова:

Вся свита была ошеломлена безучастием императора к такому несчастью. Когда царь ушел, Фредерикс рассказал о своей беседе с Государем в купе. Николай II был в отчаянии: рухнула последняя надежда на благополучный исход войны. Он был подавлен потерею своего любимого детища – флота, не говоря о гибели многих офицеров, столь любимых и облагодетельствованных им.

Из дневника Николая II:

17 августа 1905 г. Ночью пришла телеграмма от Витте с известием, что переговоры о мире приведены к окончанию. Весь день ходил как в дурмане после этого…

18 августа 1905 г. Сегодня только начал осваиваться с мыслью, что мир будет заключен и что это, вероятно, хорошо, потому что так должно быть. Получил несколько поздравительных телеграмм по этому поводу.

25 августа 1905 г. В 2½ во дворце начался выход к молебну по случаю заключения мира; должен сознаться, что радостного настроения не чувствовалось.

Из дневника Сергея Юльевича Витте:

В то время никто не ожидал такого благоприятного для России результата, и весь мир прокричал, что это первая русская победа после сплошных наших поражений. (…) Сам Государь был нравственно приведен к необходимости дать мне исключительную награду, возведя меня в графское достоинство.