Текст книги "Рожденные в раю"

Автор книги: Ник Саган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

ПЕННИ

Файл 312: Принцесса и нежданное богатство – открыть.

Что-то здесь не так. У меня теперь все деньги мира, я могу купить все, что угодно. Да, на самом деле. Мой банковский счет уверяет, что у меня девять триллионов девятьсот девяносто девять миллиардов девятьсот девяносто девять миллионов девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот девяносто девять крупных. И девяносто девять маленьких. Я должна бы радоваться, но почему-то не радуюсь. И я знаю, в чем дело.

Случилось что-то очень серьезное.

Закрыть.

Файл 312: Принцесса и нежданное богатство – заблокировано.

ПАНДОРА

Мы провели диагностику.

Во-первых, Мутазз. Я молила Бога, чтобы это оказалось каким-нибудь острым кишечным заболеванием, но Исаак подозревает Черную напасть. Мы изолировали их обоих в задней части коптера. Мутазза по-прежнему жутко рвет. Я просто в ужасе. Я могу только догадываться, что сейчас чувствует Исаак. Неужели нам снова предстоит пройти через все это? О Господи, даже думать об этом не хочется.

Во-вторых, у нас оказалась не одна обезьянка, поскольку это беременная самка. Целая колония карликовых обезьян пережила Черную напасть естественным образом; значит, возможно, это сможем и мы, если только выясним, что именно защитило их – притом что все остальные приматы полностью исчезли с лица земли. Потенциальные возможности исследования этого явления переполняют меня радостью, но радость эту омрачает болезнь Мутазза.

В-третьих, исчез Маласи. Я пыталась достать его, но его нигде нет. И поверить в это трудно, потому что когда он мне нужен, он всегда был тут как тут, словно трое из ларца. Я запускаю систему дальней диагностики, но узнаю только, что он тоже проводит диагностику. Это никак не объясняет, почему от него нет ответа. Возможно, его проглотили глюки, тогда мне придется восстанавливать его по сохраненке.

Я собираюсь все рассказать Вашти, но она звонит сама и обрушивается на меня с ругательствами, не дожидаясь ответа. В отчаянии я ору в трубку: «Питбуль!» Обычно Вашти не идет дальше «ротвейлера» и «добермана», так что довольно редкая порода «питбуль» – собаки достойные.

В потоке ругани мне удается услышать только «охламоны» и «серьезная брешь в системе безопасности».

– Давай помедленнее, – прошу я.

– Твой приятель поимел меня! – вопит она. У меня перед глазами сама собой возникает эта картина, но усилием воли я выкидываю ее из головы.

– Что у вас происходит?

– Хэллоуин своими грязными ножищами растоптал всю систему безопасности. Все системы скомпрометированы. Теперь все файлы абсолютно доступны.

– А откуда ты знаешь, что это Хэл?

– А кто еще это может быть? У тебя есть другие предположения? У кого может быть столько злобы и столько знаний в этой области? Даже если система выдает другой адрес, все равно можешь не сомневаться, что атакованы мы из Америки. Ведь он обещал, этот сукин сын давал слово, что не будет вмешиваться! Но именно это он сейчас и делает!

– Ну что ж, – говорю я, заставляя себя сохранять спокойствие, – сначала самое важное – выведи детей из ГВР.

– Ты что, дура? Шампань все сделала, но ущерб уже нанесен. Сделанный звонок не отыграешь обратно.

– Ладно, они узнали несколько новых бранных слов и увидели насилие и порно, что еще можно там найти?

Я хочу сказать ей, что у нас одна хорошая новость (мы поймали обезьянку) и одна плохая (заболел Мутазз), но она еще не успокоилась.

– Пандора, – шипит она, – все личное теперь вывешено в ВР. Мои записи, лабораторные отчеты, личные контакты. Абсолютно все находится сейчас в общем доступе. Он их нашел, назначил цену и шантажирует.

– Да, это серьезная проблема, – признаю я.

Вполне может быть, что это Хэл, я так и представляю, как он заходится смехом. Она, конечно, права: атака выполнена профессионально. А он, пожалуй, единственный человек, обладающий нужными навыками, чтобы все это совершить. Коды и шифры, программирование против раскодирования и перепрограммирования – я потратила многие месяцы и даже годы, чтобы создать эту стену, которую он разрушил одним ударом. Интересно, сколько времени он готовился? Мне следует оскорбиться или восхититься?

– Некоторые девочки будут расстроены, – предупреждаю я Вашти.

У нее начинает дергаться глаз. Она задыхается от бессильной злобы.

– Он должен за это ответить, – говорит она. – Вся вина на нем.

ПЕННИ

Файл 313: Принцесса и цена – открыть.

Чего же я заслуживаю?

Откровенный вопрос, верно? Так чего же я заслуживаю? И заслуживаю ли чего-нибудь?

Во всяком случае, не вашего уважения. Вы мне не доверяете, а с чего бы вам доверять? Зачем доверять самому низкому из низших? Лучше уж лишить меня всякой личной жизни, как вы и делаете, потому что вы читали мой журнал.

Теперь я знаю, вы делали это годами.

И вы читаете его сейчас.

Но ведь это пространство личное. Личное и персональное. Самые сокровенные мысли Пенни. Мне говорили, что я могу писать что угодно и написанное останется в тайне, а я вам верила. Как это глупо, ведь вы-то в это не верили, вы взламывали мои коды и читали, словно я недостойна уважения. Словно я – пустое место.

Я пустое место для вас? Вы видите во мне пустое место?

А сами-то вы кто? Теперь вам стоит об этом подумать, теперь, когда мы поменялись местами. Я прочла ваши записи. Я знаю, что вы сделали, о чем вы думаете, знаю, как вы меня постоянно обманывали. И как чувствуешь себя, если кто-то узнал все ваши лживые тайны?

Вы когда-нибудь думали, как я себя чувствую? Получается, что каждый раз, когда вы говорили, что я умна, что прекрасно учусь, усердно тружусь, у меня за спиной вы говорили, что я «не оправдываю надежд», что «я занимаюсь хуже своих возможностей»? Что я проявляю «признаки незрелости»? Что мои оперы «отвратительны и банальны»? И спасибо тебе, Шампань, за лишние деньги. Ты позволила мне считать себя богатой, в то время как на самом деле я успевала ненамного лучше Катрины, которой всего девять лет!

Вы убеждали меня, что я – альфа, хотя на самом деле в ваших глазах я – омега. Я беспокоила вас больше всех. Именно меня вам было жаль. Бедняжка Пенни!

И это правда? Может, мне следует лечь и умереть? Вы хоть представляете, как безобразно вы предали меня? Вы, две мерзкие чертовы суки!

Вашти, давай поговорим о моей «психической нестабильности». Я самовлюбленная, так ведь? Я склонна к «магическому мышлению» и к «самовнушаемому чувству превосходства»? Я – «растущая проблема»? Ты и половины не знаешь.

Ты написала, что сомневаешься, есть ли у меня вообще «хоть какие-то чувства». Просто великолепно! Ну конечно, я ведь просто каменная глыба. Я ничего не чувствую, значит, ты можешь делать со мной что угодно, разницы никакой. Это и есть образец твоего глубокого анализа? И ты в это веришь? Тогда почему же мне так больно? Тебе никогда не приходило в голову, что в глубине души я могу чувствовать куда острее, чем ты, тупой кусок дерьма?

Я невероятно самоуверенна, да? Настолько самоуверенна, что еще час назад воображала, что мне нечего терять. Теперь-то я знаю, что очень сильно ошибалась: у меня ничего никогда и не было. Все потеряно, совсем все. Ты можешь это объяснить? Можешь объяснить, зачем ты это со мной сделала? Возможно, я и не человек, но я-то всегда считала, что ты относишься ко мне с уважением.

Как ты могла?

Я всегда тебя поддерживала. Я любила тебя. Прошлой весной, когда ты решила ужесточить правила, Бриджит и Слаун для смеха называли вас не ВШ, а «Виши», но я сказала, что им лучше этого не делать, а то я все расскажу мамам. Но они абсолютно правы, ты и есть Виши – вы обе настоящие нацистки, Вашти за главного, а Шампань «только выполняет приказы».

«Мы находимся в состоянии войны с Черной напастью», поэтому тебе нужны были послушные солдаты.

Ты заставила Пандору разместить во Внутреннем мире различные послания, действующие на подсознание.

Ты заставляла нас принимать лекарства, меняющие настроение, заверяя, что это иммуногены.

Ты давала нам пилюли, подавляющие половое влечение, а потом говорила, что у нас деформированная психика. И никаких отвлечений от занятий. Пусть даже я не смогу рожать детей, разве у меня нет права почувствовать себя женщиной? Неужели чума стоит того, чтобы лишать меня и этого?

Я не лабораторная крыса. Будь ты проклята за свою наглость!

Вашти!

Ты больше не можешь лгать.

Ты не можешь больше управлять мной с помощью лекарств.

Ты не можешь управлять мной с помощью денег.

Ты не можешь управлять мной через любовь.

Ты не можешь больше переделывать меня.

Ты не можешь убить мою свободную волю.

Ты никогда по-настоящему мной не интересовалась.

Ты лишь делала вид.

Шампань!

Раньше я так уютно чувствовала себя в твоих объятиях.

Я чувствовала себя любимой.

Я так ценила то время, когда мы могли вместе с тобой рисовать.

Я любила пускать с тобой мыльные пузыри.

Заплетать твои косы.

Я называла тебя мамой.

А ты все знала.

Ты ничего не предпринимала.

Ты не предотвратила все это.

Так послушайте внимательно, мерзкие задницы. У меня есть кое-что, чего нет у вас. Оно яростно бьется в моей в груди. Если бы вы это увидели, вы бы засохли от зависти. Вы ничего не знаете о любви, а ваша ненависть вернется к вам и отомстит. И это справедливо. А если все, сказанное мной, вам по барабану, знайте, следующее заклятие, которое я наложу, заставит вас кричать.

Все, что вы со мной сделали, имеет свою цену, и вы ее заплатите.

ПАНДОРА

Я нахожусь в пятистах милях от островов Зеленого Мыса, когда Маласи воскресает из мертвых. Без всякого предупреждения его голограмма беззвучно возникает в воздухе, я подпрыгиваю от неожиданности и ударяюсь коленями о консоль. По дикому взгляду его серых глаз понятно, что он потрясен до глубины души, он на взводе, я вижу флажок готовности к сражению и флажок готовности убегать.

– Смени флажки, – говорю я ему.

Он легко может переходить от возбуждения к полному покою, но он не хочет, поскольку это не в его характере. Маласи яростно трясет головой, тяжело вздыхает, поправляет рукой волосы и смотрит на меня.

– Кто-то отключил меня.

– Ты знаешь, кто?

– Панди. это была очень хитрая ловушка. Очень напоминает те, что выставлял против меня Меркуцио. Почерк другой, но уровень сложности один.

– Это Хэллоуин?

– Сигнал идет из Мичигана. Так что, если это не Фантазия, а я не думаю, что это она, что остается?

Я тоже не думаю, что это Фантазия, в голове у меня складывается вся картинка. Хэллоуин хочет оскорбить Вашти, но в присутствии Маласи это невозможно, поэтому сначала Хэллоуин убирает его, будто ранит охранника, чтобы попасть в банк. Я делюсь своими мыслями с Маласи, он со мной соглашается.

– Он отключил Пейса за три секунды, словно перерезал провода сигнализации. Подобные действия я считаю оскорбительными.

– Значит, он сумел обидеть нас обоих. Как считаешь, он пытался тебя уничтожить или просто хотел убрать с дороги на время?

– Я бы не стал гадать. И то и другое отвратительно.

– Да, отвратительно, – соглашаюсь я. – Особенно если принять во внимание, что у вас с ним были неплохие отношения.

– Даже очень хорошие, лучше, чем ты думаешь, – говорит он.

– Что ты имеешь в виду?

На его лице появляется виноватое выражение, и он говорит, что это хорошо, что я сижу.

– У меня давняя договоренность с Хэллоуином. Я работаю на него. Но теперь я с ним порываю: он только что уничтожил во мне последнюю к нему привязанность.

– Ты работаешь на меня, – возражаю я.

– Нет, я работаю с тобой. Но работаю на него.

– Значит, ты меня обманывал?

– Да, – скорбно признается он. – Помнишь, семнадцать лет тому назад? Когда ты только начала за ним следить?

Конечно помню. В тот первый год свободы Хэллоуин пытался убить себя. Не сам, но результат был бы тот же. Он отправился в Пенсильванию, чтобы восстановить смертельную игрушку, сложное роликовое устройство под названием «Критический момент». Маласи тогда передал мне фотографии, сделанные со спутника, мне нужно было остановить Хэла.

– Он догадался, что ты делаешь, и решил убрать тебя с дороги, – говорит Маласи. – Спутники не полностью под моим контролем, во всяком случае, последние семнадцать лет я совсем не могу фотографировать Соединенные Штаты.

– А те фотографии, что ты мне присылал? Они поддельные?

– Абсолютно все, – признается он. – Меня заставляет это делать Хэллоуин. Я в долгу перед ним за то, что он спасал меня от милых проделок Меркуцио, и еще за то, что он меня не стер, когда имел такую возможность. Такое у нас было соглашение.

Мое холодное молчание заставляет его просить прощения.

– Ты вовсе не принуждала меня просить прощения, я сам так решил.

– Просто тебе хотелось убрать флажок сожаления.

– Я все еще полон сожаления. Хотя в то время подобное решение было оправдано.

– Ты все еще с ним разговариваешь? – спрашиваю я.

– Нет, мы не разговаривали с ним уже несколько лет. Если честно, я понятия не имею, что с ним происходило все это время, и я не знаю, почему он это делает. Возможно, на него просто нашло затмение. Когда человек живет совсем один, происходят неожиданные вещи.

– Значит так, ты предавал меня, чтобы он мог сохранять свою независимость, – бросаю я. – И какими бы соображениями ты ни руководствовался при этом, вред, тобой нанесенный, очень велик.

– Я готов на все, чтобы загладить вину, – обещает он. – Что мне следует делать?

– Бери на себя управление коптером, – говорю я, не скрывая раздражения, вскакиваю с кресла и несусь в задний салон.

У меня в голове полный сумбур, но одно я знаю наверняка. Не важно, чего хочет Хэллоуин, я все равно нанесу ему визит. Он должен держать ответ перед Вашти, он должен ответить перед Маласи, но самое главное – он должен все объяснить мне.

Я иду к девочкам, которые возбужденно обсуждают имя для нашей милой маленькой беременной обезьянки, но их оживленная дискуссия прерывается, как только появляюсь я.

– С Мутаззом все в порядке? – спрашивают они.

Я не знаю, поэтому говорю, что как раз туда направляюсь. Я иду в изолятор.

Мой шестнадцатилетний племянник лежит на одеялах, весь в поту, глаза закрыты, а рот открыт.

– У него бред, – сообщает мне Исаак, от горя его лицо испещрили морщинки. – Он то приходит в себя, то снова впадает в беспамятство. Лучше бы он уснул.

Мутазз что-то неразборчиво бормочет на незнакомом мне языке. Я опускаюсь на колени, он слегка приоткрывает невидящие глаза. Я беру Исаака за руку.

– Это действительно то, что ты думаешь? – спрашиваю я.

– Хуже, – говорит он.

– Что может быть хуже Черной напасти?

– Как лечить Черную напасть, я знаю, – отвечает он. – А как лечить это – нет. Мне не приходилось с таким сталкиваться.

– Что-нибудь должно помочь, – заверяю я, хотя в глубине души вовсе в это не верю. Во мне говорит не разум, а надежда.

Мутазз повторяет те же слова снова, его мускулатура напрягается, пальцы вцепляются в одеяло.

– Это арабский?

– Арамейский, – отвечает Исаак. – Я учил его арамейскому.

– И что он говорит?

Исаак не смотрит мне в глаза. Он смотрит на сына и качает головой, словно этим может спасти его. По щеке скатывается одинокая слезинка и падает на одеяло.

– Это Конец Света, – наконец говорит он.

Часть 3
ДЬЯВОЛ

ХЭЛЛОУИН

Я всегда подозревал, что однажды это закончится.

Можно спрятаться в норе на годы, но невозможно вечно не подпускать к себе мир. Вечность – слишком большой срок.

Прощай, американское одиночество. Здравствуй, Пандора.

ПАНДОРА

Он знает, что я к нему лечу. Он набрался наглости и позвонил мне, когда обнаружил меня над Восточным побережьем. Ага, теперь ты хочешь поговорить? Ничего, подождешь, пока я не приземлюсь.

Снаружи льет ливень, а значит, приземлиться сложнее, чем обычно.

– Дождь открывает перочинные ножики, – мог бы сказать мой дед.

Я все ближе к Хэллоуину, у меня в животе словно поселились его любимые бабочки-монархи, пожиратели яда. Я заливаю их потрясающим шардоне из Мюнхена, которое получила в качестве награды за поимку обезьяны. Не следовало бы летать в нетрезвом состоянии, но ничего страшного не случится: всякий раз, как я сбиваюсь с курса, Маласи его исправляет, он ведет корабль невидимой рукой.

– Да брось ты переживать, – советует мне Маласи, когда я снова наливаю себе вина. – Ты что, хочешь заспиртовать себя?

– Это ты мне, Маласи?

– А что, ты все еще со мной не разговариваешь?

Я отвечаю ему тем, что не отвечаю вовсе. Действительно, как прекрасно, что у меня есть он и Хэллоуин, на них я могу срывать зло. Это неплохая возможность отвлечься от переживаний за детей Исаака.

Я уже пролетела бухту, подо мной тянется десятое шоссе, я лечу вдоль него на запад, в сторону единственного лучика закатного солнца, который не закрыли грозовые тучи. Мне непросто снова оказаться здесь. Не так, конечно, как вернуться в Сан-Паулу, но все равно для меня это город-призрак, пародия на процветающее (к тому же нереальное) общество, где я ходила в школу. Я легко могу путешествовать почти по всему свету, взирать на разрушение и заброшенность без особого огорчения, но когда я вижу те места, что дороги мне с детства, мне становится плохо, тревожно, меня начинает тошнить. От дурноты алкоголь не помогает, зато снимает тревогу.

Дебрингем расположен в самом центре национального заповедника Манести. Город окружен пятьюстами тысячами акров нетронутой природы, но сейчас я вижу, что часть ее испорчена – повсюду обгоревшие и срубленные деревья. Значит, здесь был пожар. Восемнадцать лет тому назад этого здесь не было.

Пока я с грустью вспоминаю наши походы на природу, состязания в том, кто соберет больше сосновых шишек, попытки забраться на пятидесятифутовую пихту, я замечаю, что и часть города сгорела тоже. Среди утраченных зданий кафе «У Твена», куда мы заваливались всей гурьбой после уроков. В этом кафе Хэл раскрыл мне свое сердце, тогда нам было по шестнадцать. Мы держались за руки через стол и слушали музыку, которую могут воспринимать только разочарованные влюбленные. Мы долго говорили о Симоне. Потом пошли играть в кегли, а еще позже вломились в пустой дом, чтобы провести там ночь. Так что «У Твена» связано с нежными воспоминаниями, и мне грустно видеть, что оно сожжено до основания. Я напоминаю себе, что это вовсе не то место, а всего лишь прототип кафе, знакомого нам по ГВР. Удивительно, как иллюзия может стать ближе, чем сама реальность.

Я пытаюсь убедить себя, что нужно сказать ему про ту ночь, что мы провели вместе. Я всегда считала, что если он сможет это вспомнить, в наших отношениях многое изменится. С другой стороны, вполне вероятно, что он помнит эту ночь. В таком случае это значит, что для него это не имеет никакого значения. Из-за этого я столько лет молчу: я боюсь узнать правду.

Я начинаю снижение над парками отдыха и парками технических достижений, из которых и состоит штат Мичиган. Я собираюсь приземлиться на травянистом поле, вокруг которого расположены улицы с религиозными названиями – Радость, Чудо, Сотворение. Я смотрю в сторону улицы Величия и улицы Формана. Программисты переделали эту часть города. Они создали там школу, в которой мы должны были учиться, но здесь реальный мир, и на месте школы располагается штаб «Гедехтниса».

Это огромное здание, значительно больше нашей школы. Оно по-прежнему выглядит здесь неуместным. Мой несчастный мозг пытается отыскать alma mater, великолепный зеленый школьный кампус, или хотя бы что-то, что напоминало бы «современное учебное заведение», которое я помню. Вместо этого я вижу одно уродство, и это ужасно, от лабораторий «Гедехтниса» меня бросает в дрожь. Если бы я могла не работать в них, я была бы рада. Это же здание мне особенно неприятно.

Что делает его для Хэла идеальным убежищем.

Я приземляю коптер и выхожу под дождь. Интересно, как Хэллоуин теперь выглядит? Я уже очень давно не видела его. Возможно, с ним что-нибудь произошло. Вдруг у него жуткие шрамы, и поэтому он не хочет меня видеть. Возможно, ожоги. Такие предположения пугают меня, но они хоть что-то объясняют. Возможно, он пострадал в лесном пожаре и теперь весь в волдырях и облезает. Я быстренько прокручиваю в голове все, что знаю о лечении ожогов, но я так много забыла. На сегодняшний день все мои медицинские познания хранятся в головах у Вашти и Исаака. Когда мне нужно, я обращаюсь к ним, зато они обращаются ко мне по вопросам техники и цифровых устройств.

Естественно, оказывается, что никаких ожогов нет в помине. Он твердой поступью выходит из здания, красивый, как всегда, стройный и подтянутый, гладко выбритый, волосы, как всегда, ярко-оранжевые, а глаза угольно-черные. Единственная разница – теперь он мужчина, хоть и сохранил мальчишескую задиристость, за которую я его полюбила. Казалось бы, прошло так много времени, от той любви ничего не осталось, но колени у меня подкашиваются и сердце рвется из груди.

Он прекрасен, если бы не его потерянность! Увы! – как говорит моя мама, если я начинаю тосковать по нему, «у всякой красоты есть свой изъян».

– Не помню, чтобы я тебя приглашал, – мрачно бросает он.

– Ты многого не помнишь.

– Ага, совершенно верно. А теперь, пока я не начал терять терпение, попробуй меня убедить, что у тебя есть достаточно веская причина, чтобы врываться в мой замок.

– Ты выйдешь из себя? Не смеши.

– Ответь на вопрос.

– Ты и сам это знаешь. Нечего прикидываться.

Время словно остановилось. Мы промокли насквозь, гром грохочет без умолку. Хэл разворачивается, его черный плащ рвет ветер, он хватается за ручку стальной двери и распахивает ее для меня.

– Ладно, – говорит он. – Наверное, у тебя серьезная причина.