Текст книги "Исправленному верить (сборник)"

Автор книги: Ник Перумов

Соавторы: Вера Камша,Анастасия Парфенова,Владимир Свержин,Владимир Коваленко (Кузнецов),Вячеслав Шторм,Антон Тудаков,Татьяна Минина,Александра Сорокина,Алена Дашук,Татьяна Андрущенко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 58 страниц) [доступный отрывок для чтения: 21 страниц]

– Ваше благородие! Ежели вы не побрезгуете разделить со мной обед, то я вам подробнейше доложу все последние новости… ну, какие есть в нашем захолустье. А повозку пусть ищет железная дорога – раз уж на вагоне к родному порогу не изволила доставить!

– Хорошо, – еще одна улыбка, – докладывайте. Только… кормят здесь съедобным?

Хороший вопрос. Солдатский. Крысов сам пять лет лошадку в кирасирском полку холил, броню чистил, на парадах блистал. Спасибо школе полковой, спасибо полковнику да эскадронному, спасибо мастеровому, что кирасу отлил: жив остался, на груди кресты за Ляоян да за реку Фэньхэ – и шрамы от швов. Китайская пуля проломала кирасу, перебила ребра, а до сердца не дошла. Пока валялся в госпитале – предложили сверхсрочную. Тоже в тяжелой кавалерии, только немного другой…

– Последние пару лет – исключительно съедобным. Ежели не кутить, а, скажем, под деловой разговор.

– Под деловой, – соглашается Горбунова. – Кутить в компании нижних чинов, тем более жандармского ведомства, офицер флота Его Императорского Величества [5]5
  Если сказать просто «Его Величества», выйдет, что флот английский.


[Закрыть]не может.

Слова жесткие, улыбка их смягчает, но не опровергает ни капельки. Натуральное благородие! Отец – самый обычный мужик. Хозяин хороший, так мало ли их, хороших… Мать – баба как баба, ну, говорят, добрая – как в гору семейство пошло, заметно стало. И таких немало… А вот уродилось у них благородие! Не просто комиссию прошла – семь лет гранит науки мышью грызла… Не сорвала Дар, так бывает, когда пытаются прыгнуть выше головы и спеть сильней голоса. Не отчислена, как неуспевающая, на службу попроще. Не… Только в первые два года учебы деревенские дарования поджидает с десяток разных «не». Все прошла. Все вынесла. Потом стало легче и интересно – так, что голова кружилась, и спать не хотелось неделями, и уходила вниз – не земля из-под ног, а сама Земля. Мимо звезд, вдаль от этого Солнца – к другим!

Мысли иной раз выскакивают на язык. Чуть отвлекся – сболтнул. И беседу, и трапезу, и ровное течение мыслей вахмистра разорвало звяканье. Ее благородие нож на пол уронила. И сразу – вскочила так, что стул на спинку грохнулся.

– Вахмистр, откуда вы можете… Да вы читали мои письма! Цензура не по твоему ведомству!

Вскочила. Кровь не к лицу – от лица, рука сжала рукоять бебута.

– Не читал, – сказал Крысов.

Ну вот, розовеет помалу…

– Тогда откуда…

– Слушал. А читал ваш отец: сперва каждую неделю, потом реже… Ну, как приходили.

Красна, как рак вареный.

– Простите, вахмистр… Как вас по батюшке? По фамилии звать неловко, все-таки вы почти офицер.

– Лукич. Вы погодите менять гнев на милость: слушал-то я тоже по казенной надобности. Хотя, признаю, было интересно, да и симпатию я к вам с тех пор испытываю преизряднейшую. Вы ведь не только о себе писали, да… Как у вас?

 
«Быстро, точно и умело,
Словно в тигеле булат —
Разум мой и мое тело
Переплавили, чтоб я могла служить.
Но мне кажется, у нынешней меня
И у прежней – две различные души…»
 

– Только, – отрезала Горбунова. – Я тогда ребенком была, и вообще это подражание Киплингу… Но какая казенная надобность требовала от вас слушать мои письма? Отец их что, не добровольно читал?

Брови сдвинула… Но настоящая гроза уже прошла. А то… Даже такое маленькое создание, как Евдокия Горбунова, бебутом может натворить дел. Это ведь, как и шашка, «писалово». Оружие, которым удобно лишь убивать – некрасиво, страшно… В училище их на рукопашную вроде не натаскивают. Но наклейки на чемоданах гласят: Звездный, Новоархангельск, Порт-Лазарев, Вэйхавэй, Сингапур, Бомбей, Каир, Афины, Фиуме. И об этом путешествии – ни строчки! Значит, было нельзя.

– Серединка на половинку. Я – не заставлял, да и никто. Просто так вышло, как у нас в России выходит, – жандарм развел руками, – кто-то хотел как лучше, разослал по земствам циркуляр, мол, надлежит всякого звания честным людям подметные листки и подозрительные письма нести властям. Ну, сотский и рад стараться! Собрал сход, кричал, что есть указ государев, что мужики – опора земли Русской и им теперь выявление подрывного элемента доверено, а полиция с жандармерией на подхвате…

Усмехнулся, подхватил на вилку колечко колбасы.

– Вот такой у нас мужик. Ведь не скажешь, что плохой? Царя любит… Не может царя не любить: царь землю дает. Кому там, на «Николиной» и «Ляксандриной» планетах, кому здесь – через передел, от тех, кто уехал. Малоземелья нет – мироед не жмет, помещик дает дешевую аренду или хорошо платит, жизнь тихая и сытая. Если велено мужикам искать подозрительное – будут и, что характерно, найдут. Кто для мужика подрывной элемент? Баре и городские. Откуда пришло ваше письмо? Из Новоархангельска! А что есть Новоархангельск? Город. А потому… Заглянул до вашего батюшки сотский, поговорил. Мол, дочь твоя теперь городская и барышня. Самый подрывной элемент! Потому надлежит тебе читать письма перед всем миром, и непременно в присутствии жандарма или станового. Чтобы подтвердили, что крамолы нет. Я для Затинья ближе станового, тот аж в сорока верстах… Так я с вашими эпистолами и познакомился.

Николай Лукич замолчал, принялся старательно опустошать тарелку. Что мог – сказал. Слово за пигалицей в погонах. Которой, по правде, растереть станционного жандарма – раз плюнуть. Как говорит государь-император: «Генералов я могу за полчаса сделать сотню. Каждый же Дар России Господь отмеряет!» Вот пожалуется…

– Почему он стал читать? – спросила Горбунова. Наверное, риторически, но жандарм ответил:

– А отец вашего благородия тоже мужик. Как вас забрали, в гору пошел, на царскую премию. Лошадей пару прикупил, сеялку. Помог общине мельницу поставить, у него в ней доля – больше половины. Второй человек в округе после сотского, и сам мог бы выбраться – не хочет. Не его, говорит. Но уважают его, да. А почему? Потому, что предпочел общину. Мог ведь земли купить – не больно много, да своей. Мог пай в общине не подкармливать, а свое уноваживать. Крепкий бы вышел кулак, хоть и не первый в округе… Не захотел. Зато община встала на ноги так, что муку гонят в город вагонами. Скотину развели, мясную и тягловую… Тех, кто из мира выселился – к ногтю взяли. Какой у кулака доход – без батраков, без заимодавства, без сдачи лошадей внаем? Было, дрались. Ох, пришлось нам со становым помотаться, но я, Евдокия Петровна, за свой большой успех считаю, что не дошло до вил и топоров. Вот оглоблями, бывало, помахивали…

– Так и при мне дрались, помню! – Евдокия прыснула в ладошку, но сразу посуровела: – Тут не только вам, тут и доктору работы было. Но ведь никого не пришибли?

– Никого. А вот на «Николину» Землю отъехали многие… Что мироедство, что лайдачество, что попросту – неуемные… Я к чему, ваше благородие? Ценит община вашего отца, так ведь и он общину-то уважает. К нему ведь добром пришли, шапки ломали. Ну и уговорили, согласился… Правильно сделал. Иначе бы обиделись.

– А так я обиделась! Он ведь меня за террористку какую-то… Меня! Русского офицера! И не один отец. Все они…

Офицерский кулачок врезался в стол. Посуда обиженно звякнула.

– Так это вы теперь офицер… – уточнил жандарм. – А тогда вы, простите, птицей были. Той, из басни, что из ворон вышла, а к павам не пристала. Так что, уж простите верных, как Господь велел. А теперь… пойдемте.

– Куда?

– А в «черный» зал. К стае вороньей…

Здесь уже никаких беленых скатертей… и вместо стульев – короткие скамьи, и запах махорочный. Хорошо не портяночный! Здесь под ложки заботливо подставляют кусок хлеба, чтобы ни капли не пропало, подхватывают пальцами квашенную с брусникой капустку. Не стесняясь, разворачивают прихваченные из дому узелки, стучат по столу крутыми яйцами. Здесь луковый и чесночный дух не прорывается из тарелок и супниц – царствует. Народный говор – сегодня и сейчас ровный, спокойный, без матерка – висит по углам, в одном бабий, в другом мужской.

Иные ложки в воздухе замерли. Неторопливо опустились. Взгляды привычно цепляются за лазоревый мундир.

– Николай Лукич, тихо у нас… Али надобность с народом поговорить есть?

– Есть. Но не у меня. У Евдокии Петровны к вам немало вопросов накопилось. Она, конечно, в Затинье собирается – но чего ждать, а?

Горбуновой захотелось зажмуриться. Тем более иные лица за семь лет не меняются. Девочка за это время стала девушкой. Ее сверстницы – или старые девы, или бабы, не больно и молодые, у иных по пятеро детей. Бабы стали старухами, парни – мужиками. И только крепкий старик каким был, таким остался. Морщины поглубже, седины побольше – но узнаешь сразу.

– Дядька Степан… Здравствуй.

– Здравия желаю, ваше благородие!

Даже во фрунт вытянулся. Бывших унтеров не бывает, а у этого еще и аннинская медаль за Геок-Тепе. Когда-то Дуняша не понимала, что за ад творился в Центральной Азии. Как шли ряды белых рубах на щетинящиеся пальбой крепости разбойных племен, как русские батареи перестреливались с британскими «советниками» – горячо, насмерть. «Я только тогда принял, что останусь живой, когда мне осколок живот распорол»… Это не дядька Степан, тот перед малолетними девчонками бисер не метал. Преподаватель в училище рассказывал – тем, кому нужно уметь себя держать под огнем. «Вступая в бой, нужно четко знать, что вы уже умерли за Отечество. В тот самый миг, когда нацепили погоны и форму. Бояться нечего, терять – тоже. А вот насколько славно вы погибли, зависит уже от вас!»

– А помнишь, как ты меня крапивой гонял? От груш да яблонь?

Вот тут старый служака откликнулся не сразу. Сощурился – будто от того глаза здоровей станут. Мотнул бородой:

– Нет, не узнать… Но я, такие дела, только одно девичье благородие мог гонять по малолетству. Вы, часом, в детстве Дуняшкой Горбуновой бывать не изволивали?

– Изволивала. А…

Договорить не успела – за спиной полетел бабий ах: «Затинская барышня!» – «Сама!» – «Приехала… чисто ангел с небес спустился». И уж совсем шепотом: «Дотронуться бы…», «Это ж тебе не мощи, дурища… Ты ее пальцем, она тебя ножищем… Ишь какой, чисто у жандара нашего…»

А мужицкие руки тянут с голов шапки. Благолепие, раболепие… На черта оно, приторно-медовое, офицеру Его Величества? Ей нужен ответ.

– Степан, ты службу знаешь. Дуняшка тебя понять не могла… А я попробую! Расскажи: зачем вы письма мои читали? Что, верили, будто я против царя замышлять буду?

Старый служака глаз не отвел:

– Так вы ж городской стали, а вся крамола оттель. Да кто ж подумать мог, что из затинской девчонки с грязными пятками благородие получится? Такое вот… С бебутом!

Дался им бебут… Ну да, если в тебе ровно пять футов без единого дюйма [6]6
  152 сантиметра.


[Закрыть], то начальство вздыхает и позволяет вместо положенного к парадке палаша взять оружие, что по земле волочиться не будет. А дядьку Степана несет по кочкам:

– …это верно, что с бебутом. Вот Николай Лукич порядок здесь держит – без него никак. Не смотрел бы – как с выселками тягались, до крови б непременно дошло. А вы, выходит, то же самое для Николиной земли. Так по письмам выходит – не вашим, тех, кто за лучшей долей подался. Где непорядок – рожок гудит, штыки примыкают, сгружают пушечки. Значит, хотя и благородия, не дармоеды. Люди, миру нужные… Только вот что из вас такое выйдет – не верили!

– Даже после того, как я экзамены сдала?

Дядька Степан опять бородой дернул:

– Мы таких материев не понимаем. Городская барышня, пусть и бывшая своя – подозрительно! Кто знал, чего наберетесь? В последних-то листах половина слов непонятные. Уже и спрашивать зареклись. Батька ваш читает, мы на Николая Лукича смотрим. Он подрывного не видит, и ладно. А остальное… Жива, здорова, кормят хорошо. Чего еще знать надо?

Старый служака смотрит искренне. Ест глазами, как устав повелевает. Все сказал. Ему – все понятно и правильно. Евдокии…

Махнула рукой. Повернулась – на «чистую» половину. Крахмальные скатерти, бочок самовара на две персоны, кокарда кандидата в офицеры на фуражке собеседника…

– Мне все равно кажется, что он издевается, – жалуется девушка. – Я даже понимаю, что, наверно, – нет, но кажется, и все! И что делать теперь?

– Ничего, – говорит Крысов. – Совершенно ничего тут не сделаешь. Не по нашим ведомствам. По учительскому. – Отхлебнул чаю, продолжил: – Годочков за двадцать, может, что и выйдет. Раньше – вряд ли. Народное просвещение – дело муторное. Поспешить – выйдет работа таким, как я. Мусор выметем, только этот мусор – люди. Хоть и порченные, а люди. Так что, по мне, лучше не торопясь…

Откусил баранку, запил чаем. Право, вот только и есть ее благородию удовольствия, что болтать с жандармом о внутренней политике империи.

– А мне что делать? Сейчас?

– А, это… Ну, по вкусу. Места у нас тут изрядные. Ежели рисуете – на акварель просто просятся. Охота так себе, рыбалка вполне. Конные прогулки – самое оно, только по общинным полям не скачите, не поймут.

– Я не про то…

– А про что? Родители вам рады будут, не сомневайтесь. Да они же вам писали… А что на лето домой не возили – так сами поймите, литер второго класса на Новоархангельск стоит, если его продать, почти столько же, сколько билет. На лицо сопровождающее – читай, отца вашего, четыре поездки, самому добраться и вас завезти домой и обратно. На вас, соответственно, две. Всего – тысяча целковых! Каждый год. Тут что приданое вашим сестрам, что хозяйства братьям… на все хватило. Так что не то что выгородку – пятистенку под вас расчистят, сами в остальных потеснятся. А, и вот еще что. Родители вас благородием титуловать будут, и от этого никуда не денешься. Сразу привыкайте.

В ответ – вздох. Барабанящие по столу пальцы.

– Как-то я это не так видела… Ну что мне охота-рыбалка? Я к мамке ехала, к отцу. И что? Нет, не верю…

Жандарм улыбался. И тогда, когда докторова коляска увезла гостью в Затинье – тоже. Неделю спустя на вокзале снова пили чай, пока телеграфист стучал в губернию, чтобы забронировали первоклассный литер на венский экспресс. Да-да, одноместный. Да, на Грибовку. Нет, не ошибка!

– Вы были правы… Все так, как вы сказали, а я так не могу.

Расстроенной Горбунова не казалась. Легкий человек.

– Неужели вы сдались?

Ее благородие покачала головой:

– Русские не сдаются. Но и смотреть, как отец с братьями передо мной шапку ломают, я не могу. А встать на равную ногу с мужиком… Честней – пулю в лоб. Сами догадываетесь, чем такая привычка может закончиться в походе, рядышком с сотней-тремя-пятью мужиков-срочников?

Жандарм кивнул. Чего тут не понять. Одно из тех самых «не». «Если не ляжет под мужчину».

– И что теперь делать будете? – поинтересовался.

– Письма, – улыбнулась Горбунова, – писать. Письма – можно. Только я теперь буду знать, что их всем миром читают.

Крысов разогнул лазоревые плечи. Прокашлялся.

– Знаю, – махнула рукой корабельная певица, – теперь вам эту мужицкую инициативу пресечь, что чихнуть. Только… не надо. Пусть люди слушают.

– И что заставило вас поменять мнение?

– Люди. Пришли, поклонились, поговорили по-доброму. Учительница, Вера Степановна, – я к ней три зимы бегала – тоже слово за мир замолвила. Мол, язык у маленьких, что мои письма слушают, ясней и правильней… Что дети начали смотреть в небо. Не просто любуются – мечтают… Собственно, все.

И правда – все. Только второй раз за год на станции Грибовка остановилась «Стрела», и усатый проводник торопливо затащил чемоданы ее затинского благородия в синий вагон. Жизнь вернулась в привычное русло. Только письма, залетными райскими птицами, прилетали в Затинье, пели песни о белесом, холодном солнышке Николиной Земли, о рыжих, как лепесин заморский, светилах Дальнего Валлиса и Нова-Британии. О невиданных рыбах, гадах и зверях да о русской молодецкой удали.

Потом была война, и письма приходить перестали.

Антон Тудаков
Голова над холмами

Все произошло внезапно.

Еще минуту назад под крыльями электроплана Гидеона Сури проплывали неровные лоскуты ямсовых полей острова Фавро в бахроме саговых пальм. Ноябрьское солнце слепило сиянием на фотоэлементах крыльев, стоило Гидеону повернуть голову, и не спасали даже солнечные очки с треснувшим правым стеклом. Именно поэтому, как потом понял Сури, он и не заметил падения.

Через плексигласовый фонарь до него донесся лишь глухой звук, как будто в электроплан запустили комом грязи. И лишь затем Гидеон заметил, как над Овау разлилось черное облако, внутри которого мелькали багровые вспышки. От формы облака, напоминавшего растущий из вспучившейся земли гриб на тонкой ножке, пилота продрал мороз по коже.

На мгновение он застыл, едва не выпустив из рук штурвал, и электроплан тут же клюнул носом. Хлопающие звуки переставших вращаться пропеллеров заставили Гидеона очнуться и потянуть штурвал на себя, одновременно выровняв тягу. Электрические моторы, вращающие винты, ожили, и за крыльями заискрили на солнце два прозрачных диска.

В груди Гидеона забухало, к горлу подкатил тугой ком. Он сообразил, что надо бы сделать вдох. Легкий электроплан в считаные секунды мог сорваться в штопор, а столкновение с поверхностью океана превратит его в ворох пластиковых щепок. Но теперь Гидеон выровнял самолет, и взгляд его вновь обратился к взметнувшемуся над Овау облаку.

То, что это не ядерный взрыв, он понял почти сразу. Не было вспышки, электромоторы не заглохли, да и на острове пока не наблюдалось особых разрушений. И все же по спине Гидеона пробежали струйки ледяного пота – как и у всех послевоенных детей, картинка с ядерным грибом занимала в пантеоне внушенных родителями страхов одно из первых мест.

Он положил электроплан на левое крыло, заходя на Северную бухту Фавро. Рука потянулась к микрофону радиопередатчика – что бы это ни было, об этом полагалось сообщить диспетчеру в Шуазель Бэй. Вот только что же это все-таки такое?

Овау был «ничей» остров. Когда в первые дни после перемирия ПНГ и Соломоновы острова делили границу, о нем просто забыли. С тех пор прошло почти сорок лет, и никто не вспоминал о крошечном холмистом клочке суши – на нем просто никто не хотел жить. Во время войны на остров упала ступень межконтинентальной ракеты с неотработанным топливом, которое погубило всю местную экосистему, и остров до сих пор не оправился от этого. Лишь кое-где у побережья остались островки пальм.

В районе Фавро, над которым сейчас пролетал Гидеон, периодически случались землетрясения, но он никогда не слышал, чтобы Овау проявлял признаки вулканической активности. На роль вулкана больше подходил находящийся недалеко остров Кломбангара – типичный вулканический конус, склоны которого густо поросли лесом. К тому же облако дыма над Овау, как успел заметить Гидеон, отнюдь не росло, а, наоборот, расползалось в клочья и медленно опадало.

Он снял очки и нерешительно пощелкал тумблером радиопередатчика, глядя на собственное отражение – почти черное, блестящее на солнце лицо с широким носом, чуть вывернутыми губами и шаром жестких курчавых волос. Взгляд зеркального двойника Гидеона в изогнутом стекле фонаря выражал искреннее недоумение.

– Шуазель Бэй, это Гидеон Сури, – заговорил, наконец, Гидеон. – Я сейчас около Овау. Тут что-то произошло. Какой-то взрыв, что ли…

– Гидеон, дружище, – отозвался Тама Тотори, дежуривший на авиабазе. – Сегодня такой хороший день, не порть его, а? Его величество генерал Бебье страдает жутким похмельем после своего вчерашнего дня рождения, а это делает мою жизнь вдвойне приятней: я не вижу его гнусной хари и на меня никто не орет. Вдобавок ко всему я только что выпил чашку утреннего кофе и собираюсь, не сходя с рабочего места, выкурить небольшой косячок…

– Тама, заткнись, – прервал нескончаемый поток болтовни дежурного Гидеон. – На Овау только что что-то взорвалось, так что будь так добр – засунь свой чертов косяк куда подальше, оторви зад от кресла и позвони мадам Бебье. Если ты, конечно, боишься сам поднять ее мужа из теплой кроватки.

– А ты уверен, что все так серьезно? – осторожно поинтересовался Тотори. – Может быть, это просто вулкан?

– Это не вулкан, Тама, – с нажимом в голосе произнес Гидеон. – Но если ты так трясешься за свой хороший день, то дождись, пока я туда слетаю и посмотрю, в чем дело. А потом вернусь и сам доложу генералу… Только после этого тебе придется объяснять ему, чем тызанимался все это время.

– Уломал, – вздохнул Тотори. – Уж больно ты, Гидеон, языкастый. А как все-таки хорошо день начинался…

Гидеон не стал слушать, что еще будет нести Тотори, и выключил радио.

Под крыльями промелькнула лазурь Северной бухты. Ее берега обрамляло ожерелье крыш с солнечными батареями. За ними, на поросших сумаи и соснами каури склонах, словно исполинские кости динозавров торчали белые столбы ветряков. Лениво вращаемые пассатом лопасти в обычный день представляли для Гидеона непреодолимое искушение снизиться и заложить между ними несколько виражей, устроить своего рода слалом. Занятие это хоть официально командованием не поощрялось, но пользовалось большой популярностью среди пилотов электропланов.

Но сейчас Гидеону было не до развлечений, и ветряки остались позади. Через минуту он снова летел над водами Соломонова моря.

До войны на Овау вряд ли можно было посадить самолет. На старых спутниковых фотографиях остров сплошь покрывал густой лес. Да и теперь, несмотря на гибель деревьев, берега его выглядели неприветливо. Сперва Гидеон планировал облететь остров и осмотреть его с высоты, но дым все еще клубился, накрыв Овау сверху непроницаемой тьмой. Тогда пилот опустил электроплан почти до самой поверхности воды. За ним потянулись две полосы взбитых пропеллером пенных бурунчиков, из-под которых в стороны брызнули косяки тунца.

– Иисусе, да что ж за наказание! – выругался Гидеон. – И отсюда ничего не видать!

Что бы ни случилось на Овау, оно произошло за грядой неровных холмов в северо-восточной его части. Их склоны скрывали от пилота источник дыма.

Гидеон направил электроплан к берегу, подыскивая местечко поудобней, чтобы после приводнения вытащить его на берег. Подходящую отмель, полого переходящую в песчаный берег, он нашел почти сразу. Но стоило самолету коснуться воды, как Гидеон понял, что на острове он не первый.

Когда электроплан мягко ткнулся носом в песок, рядом покачивался на волнах привязанный к выгнувшейся над водой пальме летательный аппарат с опознавательными знаками ВВС ПНГ. Самолет мало отличался по конструкции от «Марлина», на котором прилетел Гидеон, – остроносый лодочный фюзеляж без хвостового оперения, облицованные кремниевыми фотоэлементами широкие крылья с обратной геометрией, смещенные назад и снабженные двумя пропеллерами. А вот пулемет стоял лишь один – на носу машины, в то время как на электроплане Гидеона их было два и крепились они под крыльями.

Гидеон отстегнул ремни и откинул фонарь. В лицо ударил прохладный зимний ветер. Он снял сандалии и спрыгнул в воду. Ухватив электроплан за вделанное в нос кольцо для рук, Гидеон дотащил его до берега, где остановился, только когда убедился, что машина надежно увязла лыжами в песке.

Воровато оглядевшись по сторонам, он добрел до электроплана ПНГ и заглянул в кабину пилота. Естественно, там никто не прятался, лишь мигал зелеными огоньками радиопередатчик.

Гидеон вернулся к своему «Марлину», надел сандалии и джинсовую бейсболку с эмблемой SIFF. Немного подумав, он вытащил из-под сиденья флягу и навигатор. Работал последний плохо – после войны несбитых спутников GPS осталось мало, – но мог пригодиться. Пистолет, девятимиллиметровый «браунинг» со стертыми до зеркального блеска щечками рукоятки, Гидеон брать не стал. Сколько-нибудь серьезных конфликтов с ПНГ не случалось уже не один десяток лет, и не было никаких оснований полагать, что сейчас что-то изменится. А выглядеть идиотом и параноиком в глазах пилота ПНГ Гидеону не хотелось.

Рассовав флягу и навигатор по карманам шортов, Гидеон зашлепал в сторону ножки дымного гриба. Идти предстояло где-то с милю. Кустарник здесь рос едва ли по колено, зато по количеству острых жестких веток не уступал колючей проволоке.

Дым валил из прогалины между двух холмов. Чем ближе Гидеон подходил к ним, тем труднее становилось дышать и начинали слезиться глаза. Когда стало совсем невмоготу, Гидеон остановился, и на мгновение ему показалось, что пробивающиеся через дым лучи выхватили исполинскую фигуру с рогатой головой. Он потер глаза, отгоняя видение, но на всякий случай начал бормотать про себя: «Помилуй меня Боже, по великой милости твоей…»

Идти было решительно невозможно. До слуха Гидеона доносился гул огня, пожиравшего скудную островную растительность, маслянистый дым волнами растекался по земле. Вряд ли такую вонь давали горящие кусты, сообразил Гидеон. Он зашарил по карманам в поисках платка, но там оказалось пусто. Он чертыхнулся и принялся отходить назад.

– Держи! – раздался у него за спиной приглушенный голос. – Только не вздумай в него сморкаться!

Гидеон обернулся. За ним стоял светловолосый европеец лет тридцати в кедах, шортах и рубашке цвета хаки. На левом плече на ветру болтался погон вооруженных сил ПНГ – Гидеон себя и этим не утруждал. Нижнюю часть лица незнакомца прикрывал мокрый клетчатый платок, второй такой же он протягивал Гидеону. Тот принял его, благодарно кивнув.

– Гидеон Сури, капитан военно-воздушных сил Соломоновых островов, – представился Гидеон, намочив платок и намотав его на лицо.

– Лейтенант Альваро де Нейра. – Пилот ПНГ шутливым жестом приложил к голове руку. – Выполнял дежурный облет, когда вот эта хрень звезданулась с неба.

Он говорил на пиджине со странным акцентом, и Гидеон решил, что, скорее всего, это один из беженцев с континента. В последние десять лет оттуда сбежали почти все – судьба засыпанного радиоактивным песком Уханя послужила хорошим уроком.

– Ты видел, как это было? – удивился Гидеон.

– Ага. Только чтоб меня прям щас черти в ад утащили, если я знаю, что это… Может, отойдем туда, где дышать можно? А то пока там вся эта дрянь не рассеется, все равно ничего не увидим.

Они зашагали вниз по склону. Ветер бросал им в спину тяжелые клочья дыма.

– Может быть, это метеорит? – спросил Гидеон, как только стало возможным снять повязку с лица.

– Не-а, вряд ли, – мотнул головой де Нейра. – Во-первых, эта фигня была слишком здоровой. Разнесло бы к чертям собачьим весь остров. Во-вторых, там что-то шарахнуло, перед тем как она врезалась в землю. Что-то тут нечисто.

– Своим доложил? – Гидеон отжал платок и отдал его де Нейре.

– Угу, – тот кивнул и уселся на камень. – Сказали слетать посмотреть. Ну слетал – а толку-то?

– Слушай, а может, это эти… инопланетяне?

– Ага. Или одноглазые безносые чуваки… Как, бишь, вы их там называете? Ерунда это все. Я думаю, это какой-то спутник с орбиты грохнулся. Тут место какое-то невезучее просто – то ракетным топливом зальют, то при разделе границ забудут. Чего б до комплекта еще и спутнику не упасть?

Де Нейра достал из нагрудного кармана пачку дешевых сигарет.

– Будешь?

– Не курю, жена отучила. – Гидеон сел рядом и принялся протирать очки краем рубашки.

– Еще один аргумент не жениться, – хмыкнул де Нейра.

– В смысле?

– Ну, сперва она тебя отучит курить, потом пить. А там и до запрета по бабам бегать недалеко.

Гидеон повернулся посмотреть на собеседника:

– Ты это серьезно?

– А как же! – Де Нейра лыбился во все свои тридцать два белоснежных зуба.

– Шутник, – фыркнул Гидеон. – Никогда подобных проблем не испытывал. Зачем мне от Марии налево бегать, если я ее люблю?

– А спиногрызы есть?

– Двое. Мальчишка и девчонка.

– Ох ты ж, господи. Только давай без фотографий! Я же из вежливости спросил.

Со склонов холмов скатилась волна горячего воздуха, и Гидеона обдало дымом от сигареты. Тот принюхался и вытаращился на собеседника:

– Это же… Это же…

– Ну да, – пожал плечами де Нейра. – Знатная дурь.

– Ты же на службе!

– С коих это пор вояк с островов волнует моральный облик доблестных защитников ПНГ? – Де Нейра изобразил негодование, скорчив комичную рожу. – Да ладно тебе, нам тут еще пару часов торчать, не меньше. Все выветрится…

– Не думаю. – Гидеон обернулся.

– Что? Да ладно, верняк выветрится, уже пробовал…

– Да я не об этом! Смотри!

Гидеон указал рукой туда, откуда они пришли. Налетевший ветер слегка разогнал облако дыма, и теперь обоим пилотам стало видно, что упало на Овау.

Охваченный снизу багровыми языками пламени, между обгоревшими склонами поднимался почерневший металлический столб. Его венчал здоровый шар с двумя прямыми рогами, антеннами или чем-то похожим. Скалы вокруг конструкции усеивали коптящие обломки. Судя по всему, вспышка, которую видел перед падением де Нейра, была лебединой песней резервных тормозных двигателей.

Перед пилотами возвышался рухнувший с орбиты спутник – гость из смутного времени так надежно, казалось бы, забытого на островках выжившей после войны цивилизации.

Вторая встреча Гидеона с де Нейрой произошла через сутки после падения спутника на Овау.

В тот день Гидеона подняли ни свет ни заря. Солнце еще только окрасило багряным восточный край неба, когда у него над ухом залился трелями коммуникатор. Гидеон кубарем скатился с кровати, едва не сорвав москитный полог, и схватил светящийся, как рождественская елка, прибор.

– Гидеон, быстро дуй на базу! – генерал Бебье не дал пилоту даже слова вставить. – Вылет на Овау через час! Чтобы через сорок минут ты и твое звено на крыле стояли!

Бебье нажал отбой, не дожидаясь, пока туго соображающий со сна Гидеон что-то пролопочет в ответ. Тот пялился на постепенно гаснущий экран коммуникатора, пытаясь понять, не приснилось ли ему это. А потом бросился натягивать шорты.

– Гидеон, что-то случилось?

Мария проснулась и с удивлением рассматривала мужа, прыгающего на одной ноге по комнате. Ему никак не удавалось попасть ногой во вторую штанину.

– Спи, милая, все в порядке. – Гидеон наконец натянул шорты и заозирался в поисках футболки. – Бебье вызывает, у нас, оказывается, сегодня вылет на Овау. Ну, помнишь, я тебе вчера рассказывал про упавший спутник?

– Футболки во дворе сушатся, – подсказала Мария. – Значит, ничего серьезного?

– Конечно, любовь моя! – Гидеон сунул ноги в сандалии и зашаркал к двери. – Поцелуй от меня детей, я, наверное, вернусь поздно!

Перепрыгивая через две ступеньки, он скатился по скрипящей лестнице во двор. Выстиранные футболки действительно висели на натянутых между двух ветряков веревке. Гидеон схватил первую попавшуюся, сунул ее за пояс и побежал к навесу. Там, словно марсианский треножник из романа Уэллса, на опорах стоял бак с водой. За ночь она успела подостыть, но это было только на руку – прохладная струя из-под крана хоть немного прояснила голову.

Автоматически отметив, что птицы снова загадили солнечные батареи на крыше дома (опять работы на полдня), Гидеон выкатил из-под навеса свой велосипед, оттолкнулся и замолотил педалями, направляя его в вечно незапертые ворота.