355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ник Перумов » Млава Красная » Текст книги (страница 4)
Млава Красная
  • Текст добавлен: 3 октября 2016, 21:32

Текст книги "Млава Красная"


Автор книги: Ник Перумов


Соавторы: Вера Камша
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

3. Бережной дворец

Сергий Григорьевич Орлов потёр вечно ноющий при капризной погоде висок и негромко – военный министр не любил крика – сказал:

– Тогда ставка была поменьше.

Полноватый Тауберт лишь согласно вздохнул в ответ. Сатрап и солдафон понимали друг друга с полувзгляда, и это тоже было кавалергардское братство. Всё началось с рискованных выходок и дуэлей, похождений «безусых корнетов», затем была Третья Буонапартова, когда юная зависть к дышавшим «грозой двенадцатого года» отцам и братьям в одночасье сменилась извечным солдатским «выстоять!». На зульбургских редутах горела земля, и молодой Тауберт, до боли стиснув эфес, шагал рядом с князем Арцаковым прямо на штыки Буонапартовой Гвардии, которая, как известно, умирает, но не сдаётся. Туда, где уже дрался полковник Орлов, Орлуша, бывший товарищ по полку и, как думалось под французской картечью, друг до могилы, далёкой ли, близкой ли… Этим, похоже, и кончится, хотя сперва судьба швырнула товарищей к барьеру.

Русак Орлов, побывав в заграницах, загорелся желанием перемен, остзеец Тауберт перемен тоже хотел, но высочайшей волею, а потом в Анассеополе полыхнуло, да так, что лишь Господь да ключарь Его пресветлый ведают, чем бы оно кончилось, не открой тогда ещё подполковник Тауберт огонь по мятежным войскам. Никто не знал, что за залпом сим стояла не верность присяге и дому Алдасьевых-Серебряных и даже не немецкая неприязнь к революциям и мятежам, а чувства, в коих Николаю Леопольдовичу ныне отказывали как в вольнодумных салонах, так и в собственном его ведомстве.

За отсутствием командира князя Шигорина Тауберт привёл тогда Китежградский конноегерский полк на Дворцовую площадь и ждал приказов, а тот, кому надлежало отдать их, фельдмаршал князь Арцаков, пытался образумить мятежников. Не офицеров, солдат – Пётр Иванович их знал и любил, ведь в угрюмом строю стояли и те, кто прошёл все Буонапартовы кампании. И ведь почти отговорил, но в него выстрелили. В князя Петра! В человека, рядом с коим Никола Тауберт, печатая шаг, шёл в безумную атаку, за которого десять раз умер бы любой русский солдат, а эти…

Немецкая выдержка и дисциплина отказали, и подполковник, подскакав к растерявшейся конной батарее, ледяным голосом – он, как и Орлов, не умел кричать, выходя из себя, – велел открыть огонь. Артиллерийский поручик, сам не зная, в кого хочет и хочет ли вообще стрелять, замялся и, отброшенный лошадиной грудью, ткнулся в красный ещё не от крови гранит. Тауберт повторил приказ. Солдаты растерянно смотрели на шеренги мятежников, таких же русских, как они сами; но офицеров холодная ярость кавалериста в чувство привела.

Пушки выстрелили. Вразнобой, но промазать по замершим на площади полкам было невозможно. Залп словно пробудил если не нового василевса, то его брата Арсения. Стоянию пришёл конец – схватка возле Кронидова столпа вышла страшной, ладожские граниты умылись русской кровью, хотя по-настоящему виновных был от силы десяток. Когда всё кончилось, Тауберт, не приняв ордена за «верность и решимость», подал рапорт о переводе на Капказ. Вступивший на престол под картечные залпы Севастиан Кронидович просьбу удовлетворил, но и в чине повысил. Полковник Тауберт три лета не видел анассеопольских проспектов. Потом его вернули едва ли не силой, вручив командование лейб-гвардии Конным полком, вечным соперником родного Кавалергардского, и было сие уже при Арсении Кронидовиче.

Василевс Севастиан, старший из трёх сыновей победителя Буонапарте, власти не любил, чтобы не сказать – боялся. Он отказался бежать, когда вспыхнул мятеж; но на том силы его и кончились. Требовалось выкорчёвывать крамолу, хватать, швырять в арестантские возки сыновей знатных родов, со связями, знакомствами, богатством. Тягота выносить приговоры, глядеть в глаза рыдающим, падающим перед ним на колени жёнам с матерями оказалась государю не по плечу, и, отмучившись на престоле три года, бездетный Севастиан Второй отрёкся в пользу среднего брата. Удалившийся от дел василевс не успел насладиться покоем, тишиной да любимой ружейной охотой. Его настигла холера в злой год валашской резни…

С Орловым поднятый прежде задуманного мятеж сыграл свою шутку. Прямо под Зульбургом произведённый в генерал-майоры, князь по уши увяз в заговоре, проявив в том все свойства своей деятельной и резкой натуры. Подпись Орлова красовалась не только на Конституционных Кондициях, но и на проекте манифеста, требующего отречения государя. Мало того, Орлов взял на себя переговоры с Капказским корпусом, где служило немало его приятелей. Мятежники ждали рождественской поездки государя в Володимер Великий, где и намеревались вырвать отречение. Жизнь рассудила по-своему: никогда ничем не болевший Кронид в одночасье скончался на исходе лета в Анассеополе, где доставало заговорщиков, но не случилось никого, способного стать русским Буонапарте.

Мятеж в столице захлебнулся, едва начавшись, ну так и во Франции полыхнувшее поначалу в Париже пламя удалось сбить – смута во всём своём ужасном блеске поднялась в Марселе. В России же кровавой колыбелью стал бы – заместо Анассеополя – лежащий на границе бывших лешских земель Червенец, где квартировала бригада Орлова. Князь по праву слыл вольнодумцем и сорвиголовой, но на сей раз его схватил за горло разум. Казалось бы, чего легче, взбунтовать бригаду, готовую за своего командира в огонь и воду, поднять лешские части – «за нашу и вашу свободу!» – и вперёд, на Варчевию.

Прошлые лешские восстания погубило дробление сил, при отменной храбрости инсургентов – отсутствие дисциплины и организации. Прошедший Третью Буонапартову Орлов хорошо усвоил уроки великого француза – собрать силы в кулак, атаковать стремительно и всей массой, обрушиваясь на слабое место неприятеля. Молодой генерал смог бы взять польскую столицу, к нему, русскому, пошли бы не только лехи, но и простой люд от Червенца до Угрени и Киева. Сергий видел, что, выбирая мятеж, он либо недосчитается головы, либо с венской помощью станет новым Радживоллом. Удачливым. Признанным и обласканным Европой. Опираясь на австрийскую дипломатию и французские капиталы, вполне можно было отъединить царство Лешское от России, оказавшись – чем чёрт не шутит! – если не королём его, то первым консулом. Для начала под австрийским протекторатом, ну да лиха беда начало! Можно было, однако случилось противоположное. Орлов не только не выступил сам, но и удержал от мятежа два стоящих по соседству лешских полка. Он желал перемен, но не крови, соглашаясь на заговор вплоть до насильственного отречения василевса, но не на гражданскую войну. Сергий не хотел, однако весть о смерти Кронида упала факелом в пороховой погреб. Царство Лешское вскипело кровью; отравленные семена, щедро посеянные ещё при великой Софье, дали страшный урожай. Князь Орлов в это время был уже в равелине, хотя легко мог бы сбежать ко столь любезным его разуму аглицким умникам-экономам. У него имелись и средства, и имя, но герой Зульбурга выбрал крепость и, как думалось тогда всем, плаху.

Единственное, что сделал Сергий Григорьевич, так это сжёг бумаги, компрометирующие не его – тех, о ком никто другой не знал. Замешанные капказцы так и остались тайной. Князь признал – нет, не вину, своё участие, подтвердив показания заговорщиков, как анассеопольских, так и малоросских, но лишь подтвердив. Ни единого нового имени, ни единого слова раскаяния. Он был уверен в своей правоте, в том, что нынешняя Россия катится к гибели, и он же считал, что братоубийственная война эту гибель лишь приблизит. Не все его товарищи были столь же упорны, многие каялись, а то и объявляли себя безвинными жертвами чужой злой воли. Позже, перечтя дела арестованных мятежников, Тауберт немало поразился нелепости показаний и небреженью следователей, но это было потом. Тогда произведённого перепуганными соратниками в главнейшие злодеи Орлова осудили по высшему разряду, и помилования он не попросил. Тем не менее его не казнили.

Говорили, что спасла кровь. Дескать, василевс из дома Алдасьевых-Серебряных не рискнул казнить такого же Киевича [6]6
  Потомок легендарного князя Кия, основателя первого русского государства. Помимо правящей династии Алдасьевых-Серебряных, к Киевичам относят: Волохонских, Долгополых, Древецких, Котениных, Коротких, Мицких, Орловых-Забецких, Орловых, Солонецких, Чемисовых, Черницких.


[Закрыть]
, как и сам он, сына, брата, зятя, племянника виднейших сановников, столпов Державы. Тауберт думал иначе: Севастиан не смог переступить Зульбург, и потому Орлов отправился в крепость. Спустя четыре года его вернули. В кабинет нового василевса вошёл кандальник с выправкой кавалергарда, вышел товарищ военного министра [7]7
  Государственная должность в Российской Державе, соответствующая первому заместителю министра.


[Закрыть]
. Ох и разговор это был, разговор, памятный четверым – государю, Тауберту, Орлову и Васеньке Янгалычеву, новому министру Двора. Сперва Орлов сказал «нет». Сперва государь пообещал сгноить мерзавца даже не в равелине – в Закаменских рудниках. Сперва Васенька Янгалычев закрыл лицо простреленной под Зульбургом рукой. Повисла неподъёмная тишина, а потом кто-то – немец Тауберт – произнёс слова «радение Отечеству» и зачитал некогда сказанное на допросе мятежником Орловым, после чего бросил на стол рапорт лейб-медика о состоянии здоровья военного министра, семидесятилетнего князя Варчевского, протоколы Брюссельского концерта и старую докладную записку генерал-майора Орлова, уцелевшую в недрах военного департамента.

Они сдались не сразу – Арсений Кронидович и Сергий Григорьевич, но сдались. Васенька любил повторять, что, не поседей он в Валахии, поседел бы в те разы, но насколько же с османами было легче.

С тех пор разговор этот для троих друзей стал мерилом тяжести. «Тогда было хуже», – утешали друг друга министр Двора, шеф Жандармской стражи и военный министр. Сегодня сие утешение не годилось. Сегодня они были не вместе – Васенька рвался спасать единоверцев и, что греха таить, казать зубы обнаглевшим Эуропам. Николай Леопольдович считал горестный вопль чухонских вернославных слишком уж своевременным – не для России, для всё тех же Эуроп. Что до Орлова, князь отговаривался делами военными. Не готовы, дескать, да и балканским славянам будущей весной помощь обещана, не разорваться. И про то напомнили, что, как бы ни утесняли на землях ливонских единоверцев, до резни не доходило и не дойдёт, а вот равнинным болгарам без сербов, а сербам без России – конец. И вроде согласился василевс ждать, а минуло два дня, и вот он, Манифест! Громом средь ясного неба, не громом – первым выстрелом новой северной войны. Ненужной и несвоевременной.

Николай Леопольдович достал любимую табакерку, задумчиво тронул лаковую крышку и убрал назад. Часы в углу пробили пять раз. Статный чернобровый Автандил – преданный и давний слуга государев – распахнул дверь. Немец и русский быстро переглянулись. Тауберт осенил себя крестным знамением, Орлов свольнодумничал, обошёлся без этого. Вошли.

* * *

Знакомый и привычный кабинет, два окна выходят на ладожскую вольную ширь. Добротная, но без всякой вычурности мебель – просторный рабочий стол с жёстким деревянным креслом, высокая спинка украшена «русской троицей» – Сирином, Алконостом и Гамаюном. На столе расстелена огромная карта Ливонии, стоят бронзовые фигурки пехотинцев и всадников, изображающие полки и дивизии, придвинутые к границам.

По стенам возле стола – маленькие овальные портреты василиссы и детей в разные годы, чуть дальше – русские и италийские пейзажи, их государь покупает у художников, возвращающихся из оплаченных Академией изящных искусств путешествий. Диван с мягкой прямой спинкой, над ним огромная карта Европы. Ещё дальше – ряды книжных полок, за ширмой – узкая походная кровать, на ней василевс частенько остаётся ночевать, заработавшись за полночь. Бюст отца, великого Кронида Антоновича, напротив – портрет Буонапарте в обличье бога войны.

Об этом портрете рассказывали, что в 1813 году, когда вершился мирный договор, василевс Кронид всячески старался оградить разбитого императора от вящих унижений, взамен упирая на торговые льготы и открытия «русских гостиных дворов» в Париже и департаментах. После церемонии, покидая Версаль, Буонапарте сам подошёл к василевсу, уже готовившемуся к отъезду в русское посольство.

– Благодарю вас, государь и брат мой, – по легенде сказал Потрясатель Эуроп. – Хотел бы, расставаясь с вами, вручить вот сего Марса. Пусть он напоминает вам, что самые непримиримые враги могут сделаться самыми верными друзьями.

Кронид Маркович немедля отдарился собственным портретом, коий Буонапарте взял с собой в заключение.

Сказка была б хороша, если б спустя одиннадцать лет русские и французы не сошлись вновь в смертельной схватке. Что до портрета, то Николай Леопольдович особого сходства с императором не замечал. Марс и Марс – в шлеме, с мечом, с крылатой Славой за спиной. Только вот, где ни встань, в глаза смотрит, ну да этот фокус художникам давно ведом. Хоть бог, хоть император может веками тянуть вперёд указующий перст, никого он со своего холста ни к чему не принудит и ни в чём не ошибётся. Это удел живых.

Государь василевс застыл у стола, слегка расставив ноги. Ждал. Ждал взрыва, ссоры, спора. Орлов и Тауберт замерли по стойке «смирно».

– Ну? – начал Арсений Кронидович, не садясь и не приглашая сесть. – Явились, так говорите.

– Так сказано ж всё, – сверкнул глазами Орлов. – И нам с этим сказанным отныне жить, а солдатам вскорости умирать.

Не с того начал князь. Совсем не с того. Часы после парада ушли на то, чтобы отыскать в гранитной кладке августейшей уверенности щель, и, казалось, нашли её. Должен был Сергий начать с урезки средств на Балканский корпус за-ради корпуса Ливонского, а Никола Леопольдович, улучив момент, поведать о пришедшем из Ыстанбула донесении про закупленные Портой бельгийские штуцера, но Орлов засбоил, словно не было тех восемнадцати лет. Словно всё стало как тогда и сшиблись средь молчащих портретов две воли – высочайшая, коей ничто не может противиться в государстве Российском, и воля человека, уже некогда рискнувшего честью, свободой и жизнью во имя того, чтобы не единым росчерком монаршего пера решалось, быть ли войне.

– Это ошибка, государь, – твёрдо сказал Сергий Григорьевич.

Тауберт опустил глаза и стиснул зубы. Выручили только немецкая выдержка с немецкой же невозмутимостью.

– Говори, говори. – Василевс скрестил руки на груди, глядя в глаза военному министру.

– Армия не готова к войне всеевропейской, – продолжал нарываться князь Сергий.

– А не твоего ли ведомства дело, дабы всегда готова была? В любой момент? – перешёл в наступление государь. Ничего иного ему не оставалось.

Тут бы гордо бросить что-нибудь об отставке и умыть руки, но Сергий никогда не бегал ни от опасности, ни от ответственности.

– Ко всеобщей войне европейской, государь, – Орлов не опускал взгляда, – нет, не готова. К ней мы и не готовились, иные враги имелись. С Третьей Буонапартовой и после польского нестроения на западе всё тихо оставалось. Мы же воевали с персиянами да османами. Дипломатия, не штык, хранила наши владения.

– А другие, значит, готовы? Ливонцы? Немцы? Французы?

– Поодиночке – нет, государь. А вместе могут и решиться.

– «Готовы к войне» и «решатся на войну» – разные вещи, князь Сергий.

– Штуцерные батальоны… – начал Орлов, но Арсения было уже не остановить.

– Сколько уж лет одно от тебя только и слышу, князь, – реформы! Перемены! Старое-негодное отринуть, новое-хорошее принять! Сколько уж можно-то?! Пора бы и честь знать, господин военный министр!

Орлов сдержанно поклонился.

– Ваше василеосское величество, большое дело затеяно, а большие дела скоро не делаются. Что могли сделать быстро, то сделано. В кадетских корпусах отбою нет от прошений зачислить. Бессмыслицу убрали, новые наставления просты и понятны. Офицерские школы теперь при каждом армейском корпусе. Артельные хозяйства с приварочными деньгами заменили, от казны идёт строгая поставка. Изношенные ружья смазать как следует – и в арсеналы, новые делаем. Старую, неудобную форму меняем по срокам выноса. Простите, государь, военный министр – он порой как скряга-купец, всё железками да тряпками занимается. Совсем не героическое дело, да только армия без них воевать не сможет. – Князь перевёл дух. – И в остальном… Гвардия не плац-парадирует, а в свою очередь на Капказе воюет, порох нюхает. В линейных полках прежде огнеприпасы на сторону продавали, ленясь стрелковые смотры устраивать, а теперь, как стали за такое эполеты снимать да подальше от столиц отправлять, дело наладилось. По артиллерийской части…

Василевс поднял руку.

– Знаю. Всё знаю, князь Сергий. Что за должность не держишься, правду в глаза говоришь. Что за дело болеешь, как никто другой, что копейки казённой к рукам у тебя не прилипло. За то и ценю тебя. Только зубы мне не заговаривай. «Армия не готова!» – передразнил василевс. – Или я на смотрах не бываю? Или сам на Капказе не служил, за Дунай не ходил, крест вот этот зря ношу?

Тауберт кашлянул.

– Что тебе, Николай Леопольдович? – недовольно остановился государь.

– Князь Сергий Григорьевич про то толкует, ваше величество, что ввязываться нам сейчас в европейскую войну не с руки. Реформы начаты, идут со всем поспешанием возможным, но так, чтобы и не ломать бы всё до основания.

– Знаю, знаю, – поморщился Арсений Кронидович. – Пока не будет пришита последняя пуговица к мундиру последнего капрала, как говорят в этом твоём Альбионе, армия у военного министра к войне ну никак не может быть готова.

– Ваше величество, – «альбионскую» шпильку англоман в отставке Орлов заметить нужным не счёл, – Ливония состоит под прусским протекторатом. Вступление войск наших…

– Оставь, князь! – махнул рукой василевс. – Что они нам сделают? Великий Буонапарте – не нынешним карлам чета! – дважды пытался, да ничего не вышло. Один портрет и остался… Пруссаки нам по гроб жизни обязаны, да и с Веной сейчас не в ладу, австриякам же наша дружба после унгарского мятежа ох как нужна! Значит, не стакнутся, не сговорятся. Франция далеко, да и второго Буонапарте там не наблюдается. Англия? Эти привыкли чужими руками воевать, а кто на сей раз станет? Брат же мой Иоганн в одиночку нам не враг. Кто его родителя от того же Буонапарте трижды спасал, а? Кто в восемьсот десятом семью кайзерскую в Хотчине приютил?

– Вот того-то он нам и не простил, – пробормотал князь Сергий, но расслышал его только Тауберт, – и не простит.

– Даже не пикнут! – пристукнул кулаком по расстеленной карте Арсений Кронидович. – Проглотят. Как с Валахией. Уж как кричали, как кричали! А чем кончилось?.. Как мы сказали, так и вышло! Давеча мы Европу слушали, а теперь хватит. Их пора нас слушать настала. Те земли нашими были, князья володимерские крепости закладывали, с местных дань-выход брали, уж после татарского лихолетья всё потеряли! Да и государь Кронид Васильевич, великий василевс, назад бы у орденов землю копьём взял, кабы лехи со свеями не вмешались… Сколько мы с тем же послом ливонским сиживали, сколько разговоров говорили, а воз и ныне там. Указа о равноправии как не было, так и нет, в торговых делах требуют свидетельства латинского епископа о добронравии, к тому же…

Тауберт переглянулся с Орловым. Василевс оседлал любимого конька и говорить об этом мог очень долго.

– Ваше величество, – не стал дожидаться военный министр. – Всё равно сил, сосредотачиваемых для производства сей демонстрации, сугубо недостаточно. Один армейский корпус, а наступать ему, в случае надобности, по одной-единственной дороге, что почти сразу в Анксальтскую гряду упирается!

– А как же надо, князь? – выпрямился василевс.

– Потребно самое меньшее два полнокровных корпуса, – непреклонно сказал Орлов. – И наступать с запада и юга, как в своё время Кронид Васильевич, Млавенбург – в те поры Млавенец лешский – обратно взявший. Не только Второй армейский, но ещё и Четвёртый, в Менске располагающийся. Второму корпусу придать Девятнадцатую пехотную дивизию, из Седьмого армейского взяв; Четвёртому – Двадцать вторую. А также…

– Опомнитесь, князь! – Василевс перешёл на «вы». Плохой признак. – Два усиленныхкорпуса! Десять дивизий, ежели с кавалерийскими считать! Да мы против османов меньше выставляли! В Закапказье крепости одной бригадой берут! А тут против нескольких биргерских рот – десять дивизий! То-то Эуропа посмеётся, то-то порадуется! Ай да русский медведь, как же он маленькой-то Ливонии боится, у коей и армии-то своей, считай, нет, ополчение да милиция по образцу федератов американских…

– У них протекторат прусский, – вступил Тауберт. – Две дивизии, в Млавенбурге и в Ревеле…

– Не станет брат Иоганн рисковать, – непреклонно отрезал василевс. – Что штык наш не затупился, то Унгария всем показала. Не нужно никаких двух корпусов. Хватит вам и Второго! Девятнадцатую дивизию, раз уж так настаиваете, дам. И гвардионцев, – добавил он вдруг со щедростью. – Гренадерский полк полковника Росского пусть сходит, а то с Капказа давно уж вернулись, застоялись. Пусть хоть по Млавенбургу промаршируют при всём параде, только не будет того… Струсят ливонцы, сунутся к пруссакам, а те отмолвятся, дескать, то дело внутреннее, его в Млавенбурге решать надобно. Вот и будет нам к Рождеству Указ о равноправии, а по весне – Балканы. Довольны ли вы теперь, господа?

– Ваше величество, – деревянным голосом сказал Тауберт. Рядом со всесильным шефом жандармов стоял, вскинув голову, военный министр, бледный и злой. – Два корпуса или один, десять дивизий или четыре, с гвардионцами или без оных, не о том речь. Европа нам в загривок вцепится, только порадуется. Манифест, ваше величество…

– Назад взят быть не может, – ледяным тоном отозвался василевс, выпятив челюсть.

Эх, друг Сергий Григорьевич, что ж ты так… не по условленному, не по договорённому…

– Ваше величество, – словно услыхал мысли Тауберта Орлов. – Пусть Европа смеётся сколько угодно, мы сами посмеёмся, и ежели сапоги во Млавенском заливе вымоем, и ежели на млавском берегу в сочельник разговеемся. Но потребно два корпуса, а не один, а коли один, то не Шаховского на него ставить…

…Они не слышали друг друга и не слушали. Раздражённый, не сомневающийся в правоте своей Арсений Кронидович и не просивший, но прямо-таки подставлявшийся под отставку военный министр. А потом Николай Леопольдович, улучив момент, таки положил на стол донесение из Ыстанбула и сухим, будничным голосом произнёс:

– По разумению моему, для успешного проведения балканской кампании…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю