Текст книги "Ветеринар для Единорога "

Автор книги: Ник О'Донохью

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)

Глава 6

К счастью, входная дверь оказалась распахнутой настежь – открыть тяжелые створки, обитые с двух сторон твердым деревом, было бы не легче, чем подняться на холм к гостинице.

Стены узкого холла, в котором они оказались, войдя, были покрыты панелями из того же дерева. Ряд узких вертикальных проемов в них кончался нишами по обеим сторонам прохода; Бидж решила, что они выполняют чисто декоративные функции, как и железные накладки на дверях, выходящих в холл.

Посередине холла на деревянной перекладине сидел попугай. Птица переливалась яркими цветами – голубым, красным, белым, – оттенявшими угольно-черный клюв. На столике у стены напротив стоял поднос с печеньем.

Попугай повернул голову в сторону вновь прибывших и высоким резким голосом пропищал фразу, которой они не поняли. Птица умолкла, потом, несколько раз щелкнув клювом, спросила:

– Ert' Magiar? Наbla espanol? Capisc'?note 7Note7
  Говорите по-венгерски? Говорите по-испански? Говорите по-итальянски?


[Закрыть] Говорите по-английски?

– Говорим по-английски, – быстро ответил Дэйв. Попугай поудобнее расположился на насесте, похлопал крыльями, откашлялся, как будто прочищая горло, и механическим голосом произнес:

«Добро пожаловать в» Кружки «! Здесь действуют следующие правила:

Мы рады видеть кентавров под навесом во дворе, но не в самой гостинице.

Считается невежливым смеяться над расой, родным миром, манерой речи, необычными частями тела других посетителей.

Наши клиенты говорят на разных языках. Пожалуйста, ради вашей собственной безопасности, не произносите ругательств даже на своем родном языке; помните, что любое проклятие может быть услышано.

Обслуживаются только говорящие виды.

Азартные игры разрешены и приветствуются. Жульничество может оказаться смертельным.

Разрешаются только дружеские потасовки. В других случаях просим выйти во двор.

Благодаря нашим правилам в» Кружках» никогда не было смертельных исходов. Пожалуйста, помогите нам сохранить эту славную традицию «.

Попугай умолк и бросил красноречивый взгляд на поднос с печеньем. Ли Энн взяла печенинку и протянула птице, стараясь держать пальцы вне досягаемости загнутого крючком устрашающего клюва.

Попугай быстро схватил угощение лапой, клюнул Ли Энн и пронзительно засмеялся:

– Дуррашка!

Конфетка открыл внутреннюю дверь.

– Будьте осмотрительны, – многозначительно произнес он.

На пришедших пахнуло запахом мяса. Часть того, что здесь готовилось, явно представляла собой требуху, и нарисованный мелом на стене пирог вызвал у Бидж не очень аппетитное представление о пироге с мясом и почками.

Но все перекрывал сильный хлебный аромат от бочки с элем. Должно быть, напиток действительно варили в самой гостинице. Бидж, которую уже начало подташнивать от запаха почек, поблагодарила судьбу за то, что зерно, пошедшее на изготовление эля, не вызвало у нее приступа сенной лихорадки.

Посетители за столами оживленно беседовали и не обратили внимания на вновь прибывших. Студенты-ветеринары с любопытством глазели по сторонам.

– Вам понадобятся деньги. – Конфетка полез в карман джинсов. – Только не тратьте их попусту. – Он развязал мешочек, полученный от Филдса в их первый визит на Перекресток, и раздал всем по несколько монет.

Шестиугольные монеты имели бороздки, делившие их на сектора; в каждом секторе был изображен определенный символ – земля, воздух, огонь, вода, растение, животное, – а на обороте – стилизованный рисунок перекрестка. Монеты ярко блестели, хотя и были уже сильно поцарапаны.

Дэйв попробовал одну на зуб.

– Золото? – спросил он с изумлением.

– Настолько чистое, что легко гнется. – Конфетка разломил монету по бороздкам. – Вот так их, например, разменивают. Такого кусочка вам хватит, чтобы заплатить за еду и выпивку.

Ли Энн не могла отвести глаз от монет у себя на ладони.

– Это плата за нашу работу? Конфетка цинично ухмыльнулся:

– Это плата, предназначенная колледжу. Я на зарплате, а вы подписали контракты. – Он бросил взгляд через плечо. – У меня тут некоторые дела. Извините. – Конфетка стремительно пересек комнату и поднялся по почти вертикальной деревянной лестнице у дальней стены.

Бидж проводила его взглядом. Конфетка постучался в люк, которым кончалась лестница, и люк открылся. На мгновение перед Бидж мелькнула поразительная картина: стены, сплошь уставленные книжными полками. Люк захлопнулся.

Бидж повернулась к остальным, чтобы обсудить увиденное, но выражение их лиц остановило ее: все рты были разинуты от изумления. Бидж огляделась по сторонам, и у нее самой отвисла челюсть.

Ни разу еще на Перекрестке они не видели такого количества народа. Брюки и платья, килты и плащи самых разных покроев и цветов; даже тусклое освещениемаленькие оконца пропускали мало света – не могло скрыть радуги узоров: полосы, горошек, клетку, – среди которых самыми распространенными были ряды повернутых вершинами друг к другу треугольников. Мерцание масляных ламп, подвешенных к потолку, превращало при малейшем движении эти ряды в жующие челюсти, усаженные острыми клыками.

За одним из столов сидела женщина почти трехметрового роста с лицом не то раскрашенным, не то покрытым татуировкой так, чтобы походить на стилизованную птичью голову. Рядом с ее столом высился станковый рюкзак размером с Анни.

Соседний стол занимали низкорослые смуглые человечки в зеленых капюшонах и кожаных кафтанах. Старший из них имел роскошную, тщательно ухоженную бороду и ни единого волоса на голове; остальные были бритыми, но зато их густые рыжие шевелюры спадали до плеч. Все они время от времени бросали на соседку восхищенные взгляды.

У одного из посетителей под плащом оказался то ли рюкзак, то ли сложенные крылья. Он заметил любопытный взгляд Бидж и поднял бровь; девушка смутилась и поспешно отвернулась.

Нагая женщина с зеленоватой корой там, где у человека росли бы волосы, сидела напротив розовощекого толстячка, у которого был полный острых зубов рот до ушей; перед ней стоял стакан воды, а он с аппетитом уплетал огромный мясной пирог. У стены сидело большое черное существо – что-то среднее между человеком и головастиком; его приятель-человек весело чокался с ним и ласково называл, насколько студенты могли расслышать, » дорогим пуком «.» Пук «, извиваясь за столом, повернулся к девушкам и хищно улыбнулся им.

Бидж прошептала на ухо Дэйву:

– А что еще ты знаешь про гостиницы из книги о Робин Гуде?

– Что их посетители не всегда являются тем, кем кажутся, – ответил он медленно. – Что если не соблюдать осторожность, то за это можно дорого поплатиться. Что не следует играть с незнакомцами или в игры, тебе неизвестные.

– Очень здравые советы, – сказала Анни. Студенты осторожно прошли к свободному столу. Молодая женщина с козлиными ногами, пробегая мимо, поставила на стол миску и кувшинчик, потом принесла что-то, завернутое в салфетку.

Салфетка развернулась; в ней оказался еще теплый черный хлеб. В миске было мягкое, домашнего приготовления, сливочное масло.

Дэйв потянулся к караваю, но замер на месте, когда Анни прошептала:

– Подожди…

Девушка встревоженно оглядела своих спутников:

– Я чувствую себя дурой, но… Помните, как всегда бывает в сказках: съешь чужую еду – и попадешь в беду.

– Ну, если ты боишься, я съем твою порцию, – решительно ответила Ли Энн, однако к еде не прикоснулась.

Они сидели, глядя на каравай, источавший сводящий с ума аппетитный запах.

Дэйв побарабанил пальцами по столу:

– Ну, знаете ли, так можно умереть с голоду, если кто-нибудь не наберется смелости начать.

– Стоит ли рисковать жизнью ради утоления голода? – возразила Анни.

Бидж пожала плечами, отломила кусочек хлеба и макнула его в миску с маслом. Остальные широко раскрытыми глазами смотрели, как она жует.

– Ты нормально себя чувствуешь? – с беспокойством спросила Анни.

Вместо ответа Бидж потянулась за новой порцией.

В кувшинчике оказался мед. Осмелев, студенты так навалились на хлеб с маслом и медом, что от него быстро ничего не осталось. Анни, правда, прежде чем приняться за еду, лихорадочно прошептала молитву. Когда девушка-фавн принесла им второй каравай, они уже ни о чем не беспокоились.

К их столу подошел худой жилистый человек лет шестидесяти с зачесанными назад длинными седыми волосами. Он без всякого напряжения нес тяжелый – не меньше десяти килограммов – поднос с кружками. Глубокие морщины избороздили все его лицо, но глаза смотрели живо и проницательно.

– Я хотел бы эля, – медленно и громко проговорил Дэйв. – Хорошо, хорошо, – ответил старик. – Вы хотите пива. Я не глухой.

Говорил он с польским акцентом. Дэйв уставился на него раскрыв рот.

– Сэр, – вступила в разговор Ли Энн, – а я хотела бы сидра, и все мы интересуемся меню.

Усталое худое лицо старика озарила улыбка.

– Меню у нас не водится. Я просто скажу вам, что у нас есть. Был бы я помоложе, я угостил бы такую красотку, как вы, стаканчиком вина.

Он склонился и поцеловал ей руку. Бросив при этом взгляд на ее часы, он замер.

– Прекрасные часы, – произнес старик холодно. – Так вы туристы?

– Мы ветеринары, – ответила Анни и тут же поправилась: – Мы студенты-выпускники ветеринарного колледжа.

Старик с любопытством оглядел их:

– Вот как? И вы проходите здесь свою обычную практику?

Студенты молча покачали головами.

– Мистер… – робко начала Бидж.

– Зовите меня Кружка, – ответил он с улыбкой, но при этом внимательно наблюдая за ними, как будто каждое их слово было для него очень важно.

– Так вы хозяин гостиницы, – сказал Дэйв. – Я ее построил, – ответил тот, пожав плечами, хотя в голосе его и проскользнула нотка гордости.

– И назвали ее своим именем? – спросила Анни.

– На самом деле это меня стали называть по названию гостиницы. А гостиница названа в честь вон тех кружек. – Он показал на полку на стене, уставленную пивными кружками. – Когда я еще только построил гостиницу, одна женщина сделала их для меня – обожгла их в маленькой кирпичной печи и от руки расписала. Я подумал, что они как раз подходят на роль символа моей профессии, – и назвал гостиницу» Кружки «. Вот люди и стали звать меня Кружкой. – Он взмахнул рукой. – А почему бы и нет? Существует много гораздо худших имен. Голос за его плечом произнес:

– Прошу прощения.

Около стола стоял молодой человек с оленьими рогами на голове.

– Скажите, девушка, которая разносит хлеб, – на самом деле фавн? Я думал, что они бывают только в легендах.

– Думаю, она настоящая, – ответила Ли Энн нетвердым голосом. – А по-английски здесь говорят все?

Молодой человек засмеялся, показав ровные белые зубы – зубы, среди которых не было клыков. – Говорят, конечно, но только не так, как я. Я учился в колледже в Сан-Франциско. – Он показал на свою футболку; на ней действительно можно было прочесть выцветшую надпись:» Университет Сан-Франциско «. – Я специализировался в антропологии. – Юноша потрогал свои рога. – В колледже считали, что я принадлежу к поклонникам какой-то экзотической религии.

Он отошел, и все студенты посмотрели ему вслед. Анни проговорила с неожиданным неодобрением:

– Калифорния!

– А нормальные люди здесь живут? – спросила Ли Энн.

Молодой человек с оленьими рогами вернулся к столу, вокруг которого сидели его друзья, и сел, обняв девушку с глазами лани.

– Вы что, – спросил Кружка без всякого выражения, – не находите нас нормальными? – Он обвел рукой зал гостиницы. – Да и что значит» нормальные «? Здесь есть камбоджийцы, бежавшие от красных кхмеров. Есть семья, предки которой прятались в лесу, когда в Салеме судили ведьм. Их гнал страх.

Анни закивала. Кружка заметил это, но продолжал:

– Недавно здесь появились парень из Ливана и китайская студентка. Он бросился бежать, когда на палестинский лагерь напали израильтяне, она тоже спасалась бегством и свернула не в тот проход – или именно в тот – во время расправы на площади Тяньаньмынь. Может быть, они останутся тут жить. – Кружка оглядел студентов. – И это истории только людей. Вы посмотрите вокруг. – Мы посмотрели, – ответил Дэйв. – Посмотрите внимательнее. Бидж послушалась его; только теперь ей бросились в глаза шрамы, обломленные рога, костыли. Кружка заметил ее взгляд.

– Вот поэтому-то здесь, на Перекрестке, по большей части поддерживается мир. Поэтому в этом доме, где я хозяин, мир поддерживается всегда. Ради него сюда и приходят. – Внимание студентов, слушавших его раскрыв рты, смутило старого трактирщика. – Впрочем, пусть вам об этом расскажет Оуэн. У него это лучше получается.

Дэйв вытер пивную пену с губ:

– О чем расскажет? И кто такой Оуэн?

– Он расскажет вам о Боге-Отчиме. Что же касается Оуэна… – Кружка пожал плечами. – Оуэн – хороший человек. Он торговец. Может быть, самый лучший торговец. Ходит со своей тележкой по Странным Путям… – Трактирщик оборвал себя и снова обвел взглядом студентов. – Короче говоря, если есть что-то, о чем вы мечтаете, он это для вас найдет. И если вы заплатите его цену, продаст это вам.

В голосе трактирщика звучали симпатия и одобрение, но Бидж снова подумала о сказках – о цене, которую приходится платить за исполнение желания. На Перекрестке такие мысли приходили ей часто.

– Если он торгует съестным, я у него что-нибудь купил бы, – сказал Дэйв и спохватился: – Я не хотел вас обидеть. Если у вас есть что-то, что подошло бы нам…

– Хотите пообедать? Сегодня у нас день английской кухни, так что еда окажется для вас привычной. – Кружка ухмыльнулся. – Ну а захотите экзотики – приходите как-нибудь еще. Сегодня есть пирог с мясом и почками, вроде бы удачный…

– Вот это я и закажу! – воскликнули Ли Энн и Дэйв в один голос.

– Хорошо. К любому блюду подаются зелень и овощи – репа, свекла, брюква, брюссельская капуста, рапунцельnote 8Note8
  Рапунцель – салатный овощ; также имя героини одноименной сказки братьев Гримм.


[Закрыть]…

– Спусти свои косоньки вниз, – пробормотала Бидж. Кружка бросил на нее быстрый взгляд и продолжал:

– Но наше фирменное блюдо – мясо, зажаренное на вертеле. – Он с гордостью показал на очаг. Не заметить два очага, находившиеся по обоим концам зала, было невозможно. В одном из них варилась в котле, подвешенном на крюке над огнем, похлебка; в другом, предназначенном для жарки целой туши, дрова уже прогорели и образовали толстый слой углей. По краям очага оказались установлены вертикально два колеса с прикрепленными к ним вертелами. Из отверстий в каменном полу тянулись цепи, перекинутые через оси колес и вращавшие их медленно и равномерно. На вертела были насажены тушки цыплят, дичь, окорока.

Кружка улыбнулся студентам. Раньше он казался отстраненным, даже враждебным; теперь же стал похож на мальчишку, хвастающегося сооруженным на дереве шалашом.

– Я провел воду от верхнего пруда, она вращает колесо, а от него цепи идут уже к вертелам. Смотрите! – Жир с окорока капал на цыпленка, обрумянивающегося над углями. – Видите? Одна порция поливает другую жиром. Совместные усилия – как это принято на Перекрестке.

– А жир, горящий на углях, канцерогенен, – пробормотала Анни.

– Только не здесь, – быстро откликнулась Ли Энн.

– А что за мясо? – поинтересовался Дэйв. Бидж поморщилась: ей не хотелось этого знать.

Кружка стал перечислять, по мере того как колеса поворачивались:

– Цыплята, конечно. Дичь – голуби и синеспинки. Оленина, баранина, кокейнскийnote 9Note9
  Кокейн – сказочная страна изобилия и праздности.


[Закрыть] поросенок…

– Что?

– Кокейнский поросенок, – отчетливо произнес Кружка. – Вот погодите, пока увидите хоть одного. Удивительные животные. А это… – он запнулся, – ну, более или менее кролик. Снова баранина – прекрасная, свежая.

Бидж и Анни переглянулись. Дэйв мрачно произнес:

– Прощай, Кариата.

Бидж заказала оленину, Анни – рагу из барашка. Кружка пошел за заказанным, а Ли Энн неодобрительно сказала:

– Вам двоим следовало бы пожить на ферме – вы быстро отучились бы от чувствительности.

– Ну вот я достаточно крутой, – перебил ее Дэйв, – хоть и родился в Ричмонде.

– Может быть. Только ты крутой, чтобы самоутвердиться. А им это не нужно.

Девушка-фавн принесла порции пирога с мясом и почками, и Бидж должна была признать, что пахнут они изумительно – перцем, жареным луком и еще какой-то травкой, которую она не смогла узнать.

Ли Энн увидела выражение ее лица и протянула ей оловянную вилку:

– Попробуй.

Бидж попробовала и очень пожалела, что не заказала пирог тоже.

– Интересно, откуда они берут специи.

– Не говори с набитым ртом, – сделал ей замечание Дэйв. – А специи они могут получать откуда угодно.

Девушка-фавн принесла исходящие ароматным паром овощи. Ли Энн с сомнением посмотрела на репу и взяла брюссельской капусты. Бидж решила попробовать репу, откусила кусочек, добавила масла и выскребла тарелку дочиста. Съев рапунцель, она поймала заговорщицкую улыбку Анни. Бидж протянула руку и распустила свои короткие волосы. Анни засмеялась.

– Где ты была на прошлой неделе? – спросила ее Бидж.

– На административной практике. – Анни сделала вежливое лицо. – Я обследовала молочные фермы вместе с контролерами из министерства. Скука ужасная, единственное развлечение – это делать коровам анализы на мастит.

– Признаки патологии, – сказал Дэйв, разрезая пирог с почками и имитируя гнусавый голос доктора Вендро. – Дэвид, как вы думаете, что послужило причиной смерти животного? Амилоидоз? Или почечнокаменная болезнь? – Он сделал вид, будто ищет в почке камни.

– С чем пирог, с почками? – спросила Ли Энн. – Тогда это пиелонефрит.

– Как мы изменились, – с удивлением сказала Анни. – Раньше еда была священным ритуалом, теперь она – вскрытие.

– Мы же не едим птичек живьем, – твердо сказал Дэйв, – а раз они мертвые, значит, это вскрытие. Бидж отхлебнула сидра:

– Да, мы изменились. – Ее рука соскользнула с кружки. Бидж крепко стиснула ручку и сказала себе, что мокрая керамика в конце концов очень скользкая.

Она положила себе еще овощей. Луковки и морковки, решила она, мельче, чем там, в их мире, и вкуснее. Свекла оказалась сочной, а пюре из какого-то желтого овоща, который, как сказала Ли Энн, был брюквой, Бидж не понравилось.

Кружка снова подошел к их столу с подносом:

– На этот раз за пиво придется платить, но я вижу, что запить еду вам нужно. Как вам наша кухня?

– Объедение, – ответила Бидж, обнаружившая, к своему удивлению, что ничего вкуснее сильно наперченной оленины с черным хлебом она в жизни не ела.

Трактирщик кивнул и отошел.

Анни дала ей попробовать рагу из барашка. Оно тоже оказалось изумительно вкусным. Бидж заметила, что женщина-дриада смотрит на их еду с отвращением; поймав взгляд Бидж, та быстро отвернулась.

Кружка закончил дела, придвинул к их столу скамейку и уселся на нее верхом.

– Так, значит, вам нравится? Студенты энергично закивали, поскольку рты были заняты. Трактирщик явно остался доволен.

В зал влетел попугай, подлетел к Ли Энн, стащил у нее с тарелки кусочек хлеба, прокричал свое» Дуррашка! Дуррашка!» и пошел по полу, переваливаясь, обратно.

– Вы уже знакомы с моим попугаем, – сказал Кружка со вздохом.

– Откуда он здесь взялся? – спросила Ли Энн.

– Просто прилетел однажды. Он никому не был нужен и говорил, что ищет работу. – Трактирщик наклонился к Ли Энн: – Вы не знаете, какая болезнь абсолютно смертельна для попугаев?

– Нет, сэр.

– Ну что ж, – пожал он плечами, – надежда все-таки остается.

– Вы еврей, не так ли, сэр? – отрывисто спросила Ли Энн.

Кружка пристально посмотрел на нее, и девушка смутилась:

– Если я неудачно выразилась, прошу прощения. У нас так принято говорить.

Трактирщик посмотрел ей в лицо без враждебности, но и без дружелюбия.

– Мне приходилось иметь дело с разной манерой разговаривать – и такой, как у вас, и много хуже. Вы ведь американцы? С Юга?

– Здесь есть какая-нибудь проблема? – ощетинилась Ли Энн.

– Никакой проблемы не должно бы быть. И там люди, и тут люди, – только манера говорить разная.

– Когда вы ушли из нашего мира, мистер Кружка? – неожиданно спросила Анни. Трактирщик улыбнулся ей:

– Если вы пытаетесь отвлечь меня от неприятной темы, юная леди, то будем считать, что вам это удалось. – Он поднял свою кружку, приветствуя ее. – Я был поляком. Меня тогда звали не Кружка, – тихо добавил он. – Мое имя было Кружкевич. – Трактирщик кивнул Ли Энн. – Как вы правильно заметили, я еврей. Я вырос – и очень быстро вырос – в Варшаве.

– Это было во время войны? – поднял на него глаза Дэйв. – Второй мировой войны?

– Да.

– Вы участвовали в восстании в варшавском гетто?

– Вы слышали о нем? – удивленно спросил Кружка.

– Это входит в курс истории. У восставших было всего семнадцать ружей, и все равно они сначала отбили нацистов. Я читал об этом книгу, когда учился в школе. Должно быть, было здорово… – Он умолк, увидев выражение лица Кружки.

– Теперь это история, – сказал тот с напряженной улыбкой. – Да, это было здорово. Мне тогда было десять, все мои братья и сестры тоже были подростками. Они меня учили всему, что умели сами, и я сражался, как мог. В тот год я убил своего первого врага. – Кружка внимательно посмотрел на студентов. Теперь его улыбка стала теплой, как будто он нашел своих давних друзей и они вместе вспоминают прошлое. – Это правда. У меня был старинный пистолет, который мой дед хранил еще со времен франко-прусской войны. Он стрелял круглыми пулями и в него нужно было насыпать порох. Я его вычистил, нашел для него кремень и зарядил круглой пулей. Мне следовало бы отдать его кому-то, кто умел пользоваться оружием, но я так гордился, что вооружен…

Я был связным – потому что, видите ли, был маленьким и щуплым и мог пролезать по канализационной трубе под стеной гетто. Труба шла вдоль улицы и имела несколько люков. В то утро я вылез из нее в двух кварталах от гетто – это было очень неосторожно с моей стороны.

Я услышал шум в конце переулка и спрятался за какой-то ящик. Тут я увидел, что ко мне приближается человек в нацистской форме. Я выстрелил в него. Мне повезло – пистолет не взорвался у меня в руках. А немец выронил винтовку, схватился за грудь и упал. – Кружка замолчал.

– А что было потом? – спросила Бидж.

– А потом я отбросил разряженный пистолет и начал есть кусок хлеба.

– Сразу же? – Бидж была ошарашена.

– Конечно, – удивленно ответил Кружка. – Мы ведь голодали. А у того человека из кармана торчал кусок хлеба – прямо под дыркой, которую проделала моя пуля. И я стер с него кровь и откусил так много, как только мог прожевать. А потом я заплакал. Потому что, – закончил трактирщик просто, – он умер, а пока был жив, ел тот же хлеб, что и я.

Так они меня и нашли – с пустыми руками и плачущим над телом убитого. Поэтому меня не пристрелили на месте – им и в голову не пришло, что это я в него стрелял. Они избили меня прикладами и отправили обратно в гетто. Для нацистов это был очень милосердный поступок.

Кружка вздохнул:

– О том, что происходило в гетто в последующие дни и месяцы, особенно нечего рассказывать – люди умирали, кто от пуль, кто от голода. А потом нацисты погнали нас на вокзал и погрузили в товарные вагоны, пронумеровав их мелом. Доски, из которых был сколочен наш вагон, во многих местах были проломлены – может быть, он побывал под бомбежкой или был обстрелян. Когда нас заперли в вагоне, там оказалось так тесно, что можно было только стоять. Жара и вонь были жуткие.

А потом двое самых сильных мужчин сумели проломить дыру в крыше. Может быть, нацисты не знали, как сильно пострадал этот вагон. Так что те двое все налегали и налегали на доски, и все кругом кричали, но только все равно увеличить дыру так, чтобы в нее мог пролезть взрослый человек, не удалось. Одна девушка – кожа да кости – все-таки вылезла на крышу, и тогда ей стали передавать детей. Я оказался последним – мой старший брат Абрам передал меня девушке над головами взрослых. Он ничего мне не сказал, мы даже не попрощались.

Когда я выпрямился на крыше вагона, меня чуть не сбил с ног ледяной ветер; пахло дымом от паровоза, который тащил наш состав. Свет был такой яркий после темноты в вагоне, что я почти ничего не видел сначала, но потом все-таки разглядел, что стою на самом краю крыши, а подо мной проносится земля. Девушка – я помню, у нее были рыжие кудряшки и веснушки – держала меня за плечи. Потом она поцеловала меня в губы – как возлюбленного – и с силой столкнула с крыши. Я закричал. Я подумал, что она хочет убить меня.

Кружка сделал глоток сидра. Бидж заметила, что руки у него дрожат.

– Я упал на левый бок на гравийную насыпь. Я услышал, как треснула моя рука, но ничего не почувствовал. Я скатился с насыпи в канаву, полную жидкой грязи, встал и попробовал пошевелить пальцами. – Трактирщик слабо улыбнулся. – На мое счастье, они не утратили чувствительности.

Поезд уже почти скрылся из виду. Я оглянулся, но не увидел никого из детей – они оказались слишком далеко от меня. Я дошел до перекрестка дорог и свернул на одну их них, даже не думая о том, что могу повстречать немцев. Наверное, я был в шоке. Я только думал о том, что нуждаюсь в помощи и должен дойти до какого-нибудь города.

Но ни до какого города я так и не дошел. Дорога несколько раз поворачивала, деревья вокруг нее становились все выше, скоро начало темнеть. У меня весь бок был мокрый от крови, я замерз, страдал от боли в руке; скоро я был настолько измучен, что уже ничего не боялся. Никакое жилье мне не попадалось, и я понял, что скоро умру, но это уже не имело для меня значения.

И тут появился самый волосатый человек, какого я видел в жизни. Он опустился рядом со мной на колени и что-то сказал на непонятном языке. Он взял меня за руку, и я закричал. Тогда он взвалил меня себе на плечи и отнес в свою избушку в миле от дороги.

Я тогда подумал: ну вот мне и конец; он наверняка меня убьет. Но он сделал шину мне на руку и перевязал мои раны, а потом с ложки накормил бульоном. Я не спрашивал, кошерная ли это пища, и где я нахожусь, и не спасся ли еще кто-нибудь из моей семьи; все это казалось мне очень далеким.

Кружка улыбнулся Бидж:

– У вас дрожат руки, дорогая. Я не собирался вас пугать.

Бидж быстро спрятала руки под стол:

– Со мной все в порядке.

На самом деле это было вовсе не так. Ее руки дрожали, но совсем не потому, что она испугалась. Через секунду подергивания прекратились, но теперь уже Бидж ощущала дрожь внутри.» О Боже, – подумала она, – только не теперь, только не как у мамы и дедушки. Пожалуйста, не теперь – я ведь только что нашла что-то замечательное «.

Кружка внимательно посмотрел на нее, но продолжал:

– Прошло четыре года, и я возвратился в Польшу. Это было не очень умно и уж тем более не безопасно, но… – Он пожал плечами. – Я должен был узнать. Я думал, что найду кого-нибудь из знакомых и спрошу о своей семье.

– И вам не удалось найти никого из родных? – тихо спросила Анни.

Трактирщик грустно улыбнулся девушке:

– Я вообще не смог найти никого из тех, кого знал раньше.

Некоторое время все сидели молча. Потом Кружка стал рассказывать дальше:

– Я ходил по Варшаве четыре или пять дней, спрашивая о знакомых. Иногда мне рассказывали, как кто-то из них умер. По большей части они просто исчезли, но иногда какое-то имя было известно тем, кто жил в Варшаве теперь. Я рассказал о своей семье и о поезде, который шел в Треблинку, и мне ответили, что все, кто в этом поезде был, развеялись с дымом. Так это там называли: тела сожгли в печах крематория, а души развеялись с дымом.

Ли Энн поежилась. Кружка сказал тихо:

– Мне жаль огорчать вас, юная леди, но так это и было. Я вырос в городском районе, где все друг друга знали: человек пятьсот я называл по имени, еще столько же знал в лицо. Я был общительный мальчишка. Но из жителей этого района немцы за год уничтожили больше пятидесяти тысяч. Дома были разрушены, люди мертвы, мой мир исчез.

Последний вопрос – о своих братьях и сестрах – я задал человеку, который годился бы мне в отцы. Он спросил, когда я кого-нибудь из них видел в последний раз. Я рассказал. Он сильно ударил меня и сбил с ног.» И ты живешь после этого? – Его лицо дергалось. – Ты живешь?» Он наклонился и прокричал мне в лицо:» Я был в Дахау, парень. Немцы заставили меня сортировать башмаки, детские башмаки, тысячи и тысячи. Их привозили из Треблинки, из Аушвица, из Майданека. А ты живешь!» Он был готов избить меня до смерти. Я поднялся и ушел.

Кружка вздохнул:

– Теперь я понимаю, хотя тогда и не понял. Он на самом деле говорил мне:» Почему я остался жив, когда они все погибли, и почему ты тоже жив?» Но тогда я многого не знал, не знал еще долго.

Я вышел из Варшавы и отправился вдоль той железной дороги. Я вернулся на Перекресток. Потом, уже взрослым человеком, я построил эту гостиницу. – Кружка пожал плечами. – Вот и вся история. – Промежуток в сорок пять лет жизни и расставание с целым миром – и всего лишь пожатие плеч…

– И вы никогда больше туда не возвращались? – медленно проговорила Ли Энн. Кружка покачал головой:

– Мне приносят книги, я узнаю новости. Мне нет нужды возвращаться.

Анни непонимающе посмотрела на него:

– Я могу себе представить, какое вы испытали горе, какой гнев. Но отказаться от своего мира? – Она посмотрела ему в глаза. – Отказаться от своей религии?

– Послушайте, красавица, – ответил Кружка гневно, – мне было десять лет, когда я в последний раз видел раввина, последний раз молился. Так что не говорите мне о том, от чего я отказался. И не смейте судить меня. Разве вы знаете, что такое потерять всех близких и жить, когда никто даже представить себе не может, как ты страдаешь?

Он обвел взглядом студентов и неожиданно пристально посмотрел на Бидж.

– Ах, все еще? Это продолжается? – Он казался встревоженным.

Все тоже посмотрели на девушку. Она неловко поежилась и постаралась переменить тему разговора:

– И с тех пор вы всегда печальны? И никогда не смеетесь?

Кружка улыбнулся и кивнул.

– Да нет, смеюсь. Каждый понедельник мне приносят воскресный номер» Нью-Йорк тайме «, я читаю про Эфиопию, про Средний Восток, про Ирландию и Восточную Европу – про весь ваш мир. И я смеюсь. – Он все еще улыбался кривой улыбкой.

Только тут он наконец заметил, какое впечатление производят его слова.

– Но вы кончили обедать. Есть вещи и получше, чем слушать мои россказни. Вы еще не знакомы со здешними играми? – Он показал в угол комнаты.

Двое маленьких смуглых человечков метали что-то похожее на стилизованные вилки в истыканную остриями деревянную мишень. Остальные записывали углем очки на побеленной стене. Потом на отметку, с которой нужно было бросать, вышла вторая пара – человечки сняли с себя пояса, раскрутили их и бросили в мишень. Пояса взвились в воздух, и их вилкообразные концы – пряжки, как догадалась Бидж – вонзились в дерево рядом с центром мишени. Маленькие человечки подбежали к ней, чтобы рассмотреть, чей бросок точнее.

– Здорово, правда? – с гордостью сказал Кружка. – Я сам придумал такие пряжки на пояса. Теперь они стали модны, и я не успеваю удовлетворять спрос – делаю пряжки двадцати разных размеров и четырех цветов. Их можно заказать. – Он с надеждой посмотрел на студентов, потом вздохнул. – Ну что ж, может быть, кто-нибудь из вас потом и надумает.