Текст книги "Они сошлись, как лёд и пламень... (СИ)"

Автор книги: Нея Юртаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

***

Через полчаса Габи и след простыл, а я осталась одна в зале. Подхожу к камину и плюхаюсь в кресло, чувствуя в переднем кармане джинсов предмет. Достаю серебряную цепочку с подвеской и начинаю рассматривать её. Украшение сделано из того же материала, что и цепь. Простой, потёртый, без узоров прямоугольник, и что Катон в нём нашёл? Переворачиваю медальон и на обратной стороне нахожу гравировку «Моему победителю Девятнадцатых Голодных Игр».

Девятнадцатых? Но потом до меня доходит, что Катон не единственный из своего рода, кто побеждал в самом кровавом шоу. Теперь я поняла, откуда помню фамилию Уильямс. Деду Катона отведена парочка параграфов в школьном учебнике по истории Голодных Игр.

Пытаюсь рассмотреть подвеску внимательнее, стараясь увидеть хоть ещё что-нибудь. И мне это удаётся. Медальон оказывается с секретом. Открыв створки, я ожидаю увидеть какую-нибудь старую фотографию с девушкой, но от неожиданности роняю украшение на пол.

Сердцебиение участилось, и я трясущейся рукой тянусь к подвеске, надеясь, что мне показалось. На одной створке действительно находится фотография с девушкой, только фотография вовсе не старая, а эта девушка – я. Фото сделано чуть больше, чем полгода назад, на нём я сижу в голубом платьице и робко отвожу взгляд в сторону. Это произошло, когда Цезарь Фликерман представлял Панему победителей Семьдесят четвёртых игр. Перевожу взгляд на другую створку и замечаю надпись «Рядом с тобой я чувствую, что живу».

То есть весь тур Победителей Катон не играл на публике, а на самом деле оказывал мне знаки внимания? Перед глазами проносятся все поцелуи на сценах Дистриктов, его поведение на вчерашнем интервью у Фликермана. Получается, он не дурачился, раззадоривая публику, а действительно был честен перед Панемом…

========== Спасибо, ты научила меня заново жить ==========

Хотя Габи и приготовила для меня комнату, я всё равно туда даже и не поднялась. Больше всего мне хотелось дождаться Катона и объясниться с ним, сказать, что его чувства взаимны.

Да, кто бы мог подумать ещё полгода назад, что я влюблюсь в Уильямса, а он в меня. Хотя, говорят же, что противоположности притягиваются. Вот так и случилось. «Эдакое воплощение огня и льда» пронеслись у меня в голове слова президента Сноу.

Я задремала только под утро на диване в гостиной, стискивая в ладони старый медальон с моей же фотографией. Потрескивание огня в камине прекратилось ещё несколько часов назад, из-за чего в комнате становилось прохладно.

Меня выдернул из дрёмы резкий стук в дверь. Мельком взглянув на часы, я увидела, что доходило восемь утра. Сомнений никаких не было – это вернулся Катон. Я в несколько шагов оказалась у входной двери и открыла её. Передо мной возникла высокая фигура Уильямса, который держал руки крест накрест.

– Габи где? – вместо приветствия начал Катон, говоря тихим, но решительным голосом.

– Она вчера ночью уехала в Капитолий после телефонного звонка, – похоже, Катон опять был не в настроении, но несмотря ни на что я была рада его видеть.

Уильямс недовольно поджал губы и, стянув со спины рюкзак, швырнул его на пол. Странно, вчера он уходил налегке. Только сейчас я заметила приличный синяк на скуле.

– Что случилось? – забеспокоилась я, глядя с каким трудом ему далось такое элементарное действие, как снять с себя ботинки.

– Уходи, Китнисс. Не твоё дело, – совсем тихо сказал Катон, продолжая держать руки скрещенными на груди.

– Да что с тобой такое? – и потянулась ладонью к его лицу, понимая что-то неладное. Но в ответ он сбросил мою ладонь, когда я дотронулась до неповреждённой, прохладной с улицы щеки. Я не могла понять, что с ним. Уильямс явно был без настроения, но и приступа гнева в его действиях не было заметно. И он почти никогда не говорил так тихо, за исключением, тех моментов, когда нужно было сохранить разговор в тайне, между нами.

– Не лезь ко мне. Оставь меня одного, – произнёс Катон, прежде чем подойти к лестнице ведущей на второй этаж.

Я присела на диван, совершенно не понимая, что сейчас произошло. Успокаивало одно, Катон, судя по всему, не собирался крушить весь дом. Скорее всего просто не спал ночью, а сейчас пошёл отдыхать в свою спальню. Но, почему он тогда не позволил остаться с ним? И где это Уильямс схлопотал синяк? В отговорку «не вписался в дверной косяк» не поверю.

В итоге в своих мыслях, я просидела так минут двадцать, и решила подняться в его комнату. Если Катон уже спит, то останусь рядом, а если нет – попытаюсь поговорить.

Оказавшись у его комнаты, я приоткрываю дверь и протискиваюсь внутрь. То, что предстало перед моими глазами, заставило меня в ужасе округлить глаза. Нет, Уильямс не разворотил всю спальню. Катон сейчас сидел на кровати без футболки и обеими руками держался за левую половину грудины, пытаясь втянуть в лёгкие побольше воздуха. Лицо перекосилось от боли, некоторые прядки светлых волос прилипли ко лбу и потемнели из-за испаринки. Катон, даже не обращал на моё присутствие никакого внимания.

Только когда я подошла к нему вплотную и дотронулась до плеча, Уильямс поднял на меня свои ледяные голубые глаза. После чего он достаточно резко встал с кровати, от чего сразу же сдвинул светлые брови и прикусил нижнюю губу.

– Уйди, – такая мольба в непривычно тихом голосе.

– Да у тебя же рёбра сломаны, про синяки вообще молчу! – вспыхиваю я, поражаясь его упёртости, и стараюсь усадить Уильямса обратно.

– Ты не врач, – всё так же тихо продолжил Катон, – Откуда тебе знать?

– А неужели не видно? Ты вздохнуть даже нормально не можешь, – присаживаюсь рядом с Катоном и мягко беру его за запястье, отодвигая тяжёлую руку от повреждённого участка, видя там обширную гематому, – В больницу надо…

Парень отрицательно мотает головой, не соглашаясь с моим предложением.

– Это сейчас был не вопрос, а утверждение. Где в этом Дистрикте больница?

– Я туда не пойду, – Катон ненадолго остановился, и наконец, поглубже вдохнув, продолжил, – Я не хочу оставаться здесь без тебя. Ты и так должна уже быть дома.

– Тогда, когда приедем в Двенадцатый, я сразу же с перрона поведу тебя к маме, – Катон осторожно положил голову мне на плечо, уткнувшись носом в ключицу, и я, поняв беззвучную просьбу, начала поглаживать его макушку, стараясь отвлечь от боли.

– Я не против, – спокойно произнёс Уильямс.

***

Перевалило за полночь, когда мы проехали Дистрикт-5. Сейчас я уже начала жалеть, что силком не отвела Уильямса в больницу, а решила транспортировать его. Ему стало хуже. А смогу ли я вообще довезти Катона до мамы? Но сразу же ругаю себя за такие мысли. Ну, конечно, довезу. Он же такой крепкий, и не из таких передряг выбирался. Подумаешь температура…

– Вот скажи, оно того стоило? – спрашиваю я, промачивая горячий лоб влажным полотенцем.

– Определённо да, – Катон запинается, стараясь вдохнуть поглубже, – Зато Карли не попадёт в Академию.

– Карли – твоя сестра? – спрашиваю я, стараясь припомнить маленькую девочку со светлым хвостиком и голубыми глазками, как у брата. Катон кивает.

– Ей шесть – значит летом пора в Академию. Я не мог этого допустить, –парень останавливается передохнуть, но вскоре продолжает, – Знаешь, перед Играми, я и отец заключили сделку: если я побеждаю, то он не отдаёт Карли в Академию.

– Но ты же победил.

– Отец считает, что не честно и позорно, – шепчет Катон, – Не думаю, что убедил отца в своей правоте…

– Это он тебя так? – Уильямс слабо кивает.

– Но по крайней мере, теперь дверь в Академию Карли будет закрыта… Пусть хоть у неё будет нормальное детство без ужасов.

– Почему ты так в этом уверен? – спрашиваю я, поправляя его съехавшую подушку.

– Деньги в этом мире решают всё, – Катон слабо улыбнулся, а я присела рядом.

– Ты подкупил их? – Уильямс утвердительно кивает и тянет ко мне руку, но закашливается, и сразу же кладёт ладонь обратно на рёбра.

Его лицо перекосилось от боли, и вот тут уже плохо стало мне. Я не могу ничем помочь Катону, кроме как оставаться рядом и пытаться сбить температуру. Не знаю кому сейчас больнее: Катону от физической боли или мне, приходящейся смотреть как он мучается. Я, поняв, чего хочет Уильямс, беру его за руку, а второй начинаю поглаживать голову, как любит Катон. От этого он прикрывает глаза.

– Попробуй поспать, полегче должно стать, – прошу я, хотя понимаю, что ночка будет длинной.

– Останься со мной, хорошо? – Катон смотрит мне глаза в глаза, и я киваю. Ну куда я его сейчас оставлю? – Прости меня… Прости за всё…

Что? Неужели я не ослышалась? Может быть он просто сказал так тихо, что мне показалось? Но факт оставался фактом: Катон впервые извинился передо мной.

***

Ночью глаз я так и не сомкнула, мои надежды, что температура спадёт, накрылись медным тазом. Стало только хуже. Катон, конечно, попытался поспать, но дальше беспокойной дрёмы дело не пошло. Более того, под утро приступы кашля участились и появилось неприятное последствие этого…

– Плохо дело, – прошептал Катон, вытирая с губы собственную кровь.

– Не говори глупостей, сейчас уже у мамы будем. Минут пять – семь и дойдём, – я вела Катона в дом в Шлаке, пытаясь успокоить парня.

Хотя сама понимала, что в кашле с кровью нормального ничего нет. Похоже теперь повреждены и лёгкие. А может у меня просто паранойя? Сейчас мама посмотрит, и скажет, что это просто ушиб. Глупо на это надеяться, но может всё-таки…

– Мам! Прим! Помощь ваша нужна! – с порога кричу я, придерживая Катона за плечи. На мои крики в коридор сразу же выбегают обе, – Он рёбра травмировал.

Мама без лишних вопросов кивает и ведёт Катона на кухню, попутно командуя Прим что-то принести. Я всегда с восхищением наблюдала, как женщина, которая без моей помощи не могла паука прибить на глазах становилась бесстрашным воином. Можно сказать, что именно в такие моменты, она и знает для чего живёт.

Из-за противного кота, что перекрыл мне путь, я чуть замешкалась, а когда вошла на кухню, то увидела, что Прим перебирает скляночки и пузырьки что-то ища, а мама уже, успев стащить с Катона кофту и футболку, осматривала почерневшую гематому на левом ряду рёбер.

– Кашель с кровью есть? – спокойно спрашивает мама и, получив утвердительный кивок от Уильямса командует уже мне, – Китнисс, мой руки, будешь помогать, и вскипяти воду.

– Что-то серьёзное? – спрашиваю я, подходя к кухонному столу, на котором мама уже уложила Уильямса.

– Левый ряд – сломаны рёбра четыре-шесть. Седьмое, похоже, треснуло. Из-за того, что грудная клетка долго оставалась незафиксированной, образовался гемоторакс. Надо убирать кровь, – мама носилась по кухне туда-сюда, готовя инструменты, – Прим, коли пока морфлинг.

– Нет, стой… Не надо… – остановил мою сестру Катон, – После Игр меня из-за этой штуки чуть наркоманом не сделали… Обойдусь без него.

Я несколько раз видела, как к маме приносили шахтёров из-под завалов, с раздробленными грудинами. И всем она давала это лекарство. Особенно, если нужно было оперировать.

– Утёнок, коли! Ты видишь: он не в себе! – сестра нерешительно остановилась, поглядывая то на меня, то на маму, ожидая, дальнейших указаний.

– Попробуем без морфлинга, – вынесла вердикт мама, а я чуть не захлебнулась от возмущения, – Прим, доставай приборы, сейчас начинать будем.

– Эй, успокойся, – Катон накрыл мою руку своей холодной ладонью, – Мне не впервые терпеть боль.

Нехотя соглашаюсь, понимая, что ничего не смогу изменить. Я никогда не могла смотреть, как мама делает операции, поэтому уже собиралась уйти из дома, но ко мне обратилась Прим:

– Останься здесь, будешь его отвлекать и, если понадобится, держать.

Скрепя сердце, прохожу обратно на кухню и становлюсь над головой Катона, чтобы не мешать ни маме, ни сестре. Голубые глаза осознанно смотрят на меня, а я, под смиренным взглядом, кладу обе ладони на горячие щёки и начинаю чуть поглаживать.

Я старалась смотреть только на лицо, понимая, что не хочу видеть зону операции. Но как только смотрящие на меня льдинки закрылись, светлые брови сдвинулись к переносице, а губы сомкнулись в тонкую полоску, мне стало дурно.

– Нет! Нет! Я не могу… – сказала я, отступив на шаг назад, – Прости, Катон, я не могу…

Я стремглав вылетела в коридор и, наспех обувшись и накинув на себя куртку, выскочила из дома. И побежала подальше от дома, туда, где меня никто не достанет. Я побежала в лес. Перед глазами так и стояло лицо Уильямса, перекорёженное от боли.

Сначала у меня была мысль пойти к озеру и домику, но эта идея быстро провалилась из-за мокрого снега. Туда и так путь не близкий, так ещё и сугробы начали таять. Кроме меня и папы про это место никто не знал. Как только Катон поправится, обязательно отведу его туда.

Потом мне пришла идея поохотиться. И пускай, я выскочила из дома только накинув одежду, но лук и стрелы я всегда прятала в лесу. Минут через десять неспешной ходьбы я уже дошла до старого дерева и достала колчан и лук из прогнившей колоды. Всё было на своём месте, как мы с Катоном и оставили полмесяца назад.

Охота не ладилась, а может я и не старалась. Я просто ходила по лесу, погружённая в свои мысли. Один раз заметила дикую индюшку, да и в ту не попала. Ладно, пусть живёт.

Бросив это бесполезное дело, я залезла на ближайшее подходящее дерево отдохнуть, и в этот момент почувствовала в кармане джинсов предмет. Поудобнее усевшись на крепкой ветке, я достала мешающую вещь. Талисман Уильямса…

Я же ещё вчера собиралась ему вернуть. Интересно, как он сейчас там? Мама уже, наверное, закончила свои экзекуции. Да, мне стыдно, что не смогла остаться с Катоном, бросив его одного. Мысленно прикинув, сколько времени прошло после моего побега, я, спустившись на землю, побрела обратно домой.

***

Когда я зашла в дом, меня встретила непривычная тишина. Первым делом, сняв верхнюю одежду, я направилась на кухню и застала Прим, сидящую у Катона. Похоже, он спал.

– Китнисс, иди сюда, чего в дверях стоишь? – прошептала мне утёнок, и я подошла к ним поближе.

Нерешительно взглянув на спящего парня, я заметила, что его грудь обтягивала белая широкая повязка, а на лбу лежало влажное полотенце.

– Всё прошло хорошо: кровь из плевральной полости убрали, на рёбра наложили тугую повязку, чтобы правильно срастались, – начала тихо говорить Прим, видя, как я кошусь на Уильямса.

– Давно он спит?

– Отключился, когда мама начала на место рёбра ставить. Так и спит, – Прим встала со стула, уступая его мне, и, взяв в руки графин, подошла обратно, – Как проснётся – напоишь. Это от температуры, только следи, чтобы по чуть-чуть пил.

Я благодарно кивнула сестре, и она удалилась в свою комнату. Присев подле Уильямса, я невольно засмотрелась на него. Сейчас я не понимаю, как протекала моя жизнь без этого взрывного парня. Он вызывал у меня раздражение, я его ненавидела, боялась. А в итоге, сумев сбросить с него защитную маску, увидела настоящего Катона. Не профи, не машину для убийств, не бездушного робота, а живого человека с искалеченной жизнью и психикой. И поборов свой страх, я смогла ему помочь открыть в себе нового человека. А он, сам того не ожидая, помог мне не свихнуться от ужасов и остаться собой, став моим смыслом жизни. Не знаю, сколько я просидела, смотря на измученного, уставшего, но всё равно красивого Катона, прежде чем он проснулся.

«Привет» – произнёс Уильямс одними губами, слабо улыбаясь мне.

– Привет, – улыбнувшись, ответила я и положила ему на щёку свою ладонь, Ты как?

– Лучше, пойдём домой.

– Ну, уж нет. Сейчас ты точно здесь останешься, – сказала я, доставая серебряную цепочку из кармана.

Вытащив украшение, я предварительно открыла створки медальона и показала Катону свою же фотографию, ожидая ответа.

– Да, да. Я тебя люблю. Довольна? – зачастил парень, пытаясь присесть, но я вовремя его остановила.

– И я тебя люблю. Почему раньше не говорил? – сказала я, чуть приподняв его голову, и надела на парня цепочку с украшением.

– Вообще-то говорил, и не раз. Ты просто не слышала меня, – ответил Уильямс.

Ну, точно. Во время тура он не раз признавался мне в любви, только считала всё это игрой на публику.

– А как давно у тебя есть ко мне чувства? – с интересом спрашиваю парня.

– Думаю, тебе не понравится мой ответ… – Катон замолчал, но я терпеливо смотрю на него, призывая продолжить, – Ладно… Вообще, начал засматриваться на тебя ещё в центре подготовки, но, по-настоящему полюбил не очень давно. Помнишь, однажды мы с тобой заснули прямо на полу. Я проснулся и понял, как ты замёрзла. Тогда я взял тебя на руки и отнёс в твою спальню. Но оставить тебя одну был не в состоянии. Ты была такой естественной, милой и беззащитной. Той ночью я спал с тобой, обнимал, грел и охранял твой сон. Ушёл только под утро, накрыв ещё одним одеялом…

Уильямс закончил, ожидая от меня хоть какой-то реакции. Я улыбнулась и, наклонившись к нему, ласково потрепала светлые волосы. Признаться честно, я предполагала, что ту ночь провела не одна. Уж больно спокойной она была, без кошмаров.

Я отошла от парня, чтобы перелить отвар из графина в кружку, но, быстро справившись со своей задачей, вернулась обратно.

– Только маленькими глотками, – сказала я, прежде чем дать парню выпить лекарство, придерживая его голову.

После того как с отваром было покончено, Уильямс взял меня за руку, жестом прося нагнуться к нему. Я так и сделала, сократив расстояние между нашими лицами до минимума. В этот момент он прислонился своими губами к моему лбу на несколько секунд, а отстранившись, сказал:

– Спасибо, ты научила меня заново жить…

========== Я сам так решил ==========

Обычно я сплю так крепко, что даже если придут люди с разукрашенными причёсками и татуировками на лицах и начнут брать интервью, то всё равно не смогут разбудить. Но сейчас меня без особых усилий вытащил из сна слабый толчок по бедру. Присев на кровати, стараюсь продрать глаза и как только это удаётся, кошусь на Уильямса, который не нарочно, но прервал мой отдых.

Всё бы ничего, но он опять принялся за своё. Не с его тремя сломанными рёбрами можно спать на животе, обняв подушку руками и уткнувшись в неё лицом. Мама только два дня назад удивлялась, как это за три недели у крепко сложенного, атлетичного и молодого организма наблюдалась черепашья динамика, больше характерная для стариков? Что ж, эту загадку я разгадала… Подползаю к блондину поближе и начинаю аккуратно трясти за плечо, стараясь разбудить:

– Катон… Катон! Просыпайся, тебе нельзя так спать! – на мою неумелую попытку поднять Уильямса, он лишь лениво отмахнулся рукой, что-то пробубнив нечленораздельное в подушку, – Какой же ты упёртый, ведь самому же больно делаешь, – произношу кряхтя, стараясь перевернуть парня хотя бы на здоровый бок.

Со второй попытки мне это удаётся и, поддавшись, Катон нехотя переворачивается на спину, возмущённо скрестив руки на груди, будто бы я его без причины подняла. Тянусь к тумбочке и включаю прикроватную лампу, а, обернувшись назад, вижу, Катона, недовольно поджавшего губы и щурящегося от источника света.

– Вот скажи, что у тебя за маниакальное желание спать на животе? – спрашиваю я, попутно проверяя бандаж на груди несопротивляющегося парня, и, убедившись в целостности повязки, оставляю Уильямса в покое.

– Мне так удобно, я не привык спать на спине или боку, – ворчит Катон, рукой указывая на ночник, – И, вообще, я опять не смогу уснуть…

– Спать захочешь – уснёшь. Дай угадаю, я тебя вечером укладываю, укладываю, а ночью ты упорно переворачиваешься? – задаю риторический вопрос, прекрасно зная ответ.

Катон довольно кивает, подобно коту, нажравшемуся свежей сметаны, а я, неуклюже встав с кровати и одёрнув задравшуюся футболку, направляюсь к выходу из спальни.

– Эй, ты куда? – доносится из-за спины встревоженный голос Уильямса.

– Сейчас вернусь, – бросаю я, направляясь в бывшую комнату парня.

Уже через минуту возвращаюсь обратно в спальню, держа в каждой руке по подушке.

– Нет… – простонал Катон, увидев предметы, догадываясь, что я собралась с ним делать, – Не начинай…

– Да, – передразниваю парня, усаживаясь подле него на кровати, – Если ты, как маленький ребёнок хочешь спать на перинах – не смею препятствовать.

– Ну, так я точно до утра не засну, – бурчит Уильямс, но всё же не сопротивляется, пока я подкладываю ему под бока по подушке.

– Так точно не перевернёшься, – проверив целостность конструкции, выключаю свет.

– Всё равно скину их, когда заснёшь…

Я наклоняюсь над Катоном и оставляю лёгкий поцелуй на его губах, успев ласково потрепать его мягкие светлые волосы. А вернувшись в горизонтальное положение, нахожу под одеялом как всегда холодную кисть парня и вкладываю свою руку ему в широкую ладонь, чувствуя, как Уильямс уже переплёл в замке наши пальцы.

– Только попробуй… – в шутку угрожаю я, хотя прекрасно догадываюсь, что, проснувшись, увижу Катона дрыхнущего на животе, который всё-таки сбросил на пол ненавистные ему барьеры…

***

– Китнисс, пойдём на охоту. Мы уже полтора месяца не выбирались в лес, – Катон, оторвавшись от книжки, перевёл взгляд на меня.

– Я туда и собираюсь, – спокойно отвечаю я, направляясь на кухню, собирать сумку.

Но останавливаюсь в дверном проёме, чувствуя затылком прожигающий взгляд ледяных глаз. Обернувшись, вижу Уильямса, смотрящего на меня с непониманием.

– Если бы кое-кто соблюдал рекомендации, то у него уже бы всё зажило, и я бы взяла его с собой, – возвращаюсь к Катону и с иронией начинаю как ребёнку объяснять.

– Нет. Одну в лес не отпущу, – уверенно произносит парень, выхватив у меня из руки сумку для дичи, – Либо мы идём туда вдвоём, либо сидим дома и смотрим телек, валяясь на диване.

Понимая, что сегодняшняя охота накрылась,а противостоять Уильямсу бесполезно, нехотя соглашаюсь. Но дома сидеть уже порядком поднадоело нам обоим, а Катон не любит гулять по Дистрикту, поэтому предлагаю:

– Может, тогда просто прогуляемся по Деревне победителей?

– Тоже вариант, сейчас быстро соберусь и пойдём, – он вернул сумку, прежде чем направиться к лестнице, ведущей на второй этаж.

Уже минут через десять мы неспеша шагали по брусчатке вдоль пустующих домов. Почки на деревьях набухали, а первые цветы на клумбах уже вовсю распускались, подобно нашим чувствам. Пришла весна, пробудившая природу и вернувшая нас к жизни.Впервые за долгое время меня не тревожили приближающиеся Игры или шоу, в которое втянул нас Капитолий. А мысль о предстоящей свадьбе не вызывала отторжения как раньше, а заставляла сердце биться чаще в ожидании следующей зимы.

И всё кажется таким правильным: Уильямс – предназначен мне судьбой, а не навязан столицей. Сейчас, есть только он и я. Мы подобны Амуру и Психее, не желающим расставаться ни на миг. Никто и ничто не могло испортить этот интимный, нежный, искренний, полный любви момент. С ним единственным я могла быть честной, только с ним делиться правдой. С Катоном можно говорить о чём угодно, а можно о чём угодно молчать. Он единственный поймёт и не осудит, ведь сам не понаслышке знает, как изменяется мировоззрение после Игр.

– Вот скажи мне, как ты смогла обогнать меня по баллам? Что ты там такого вытворила? – вдруг нарушил идиллическую тишину Уильямс, выдернув меня из размышлений.

– Ну, я и сама не знаю, – протянула я, остановившись и пытаясь сформулировать ответ.

– Это как? – Катон в недоумении изогнул светлые брови, смотря на меня сверху вниз.

– Я выстрелила в них. Точнее в их сторону, – парень удивлённо округлил голубые глаза, не веря моим словам, – Сначала промахнулась, потом попала в десятку, а они не наблюдали. Ну и слетела с катушек, да и выбила яблоко из пасти жареного поросёнка! – с вызовом заявляю я.

– Узнаю мою Огненную Китнисс! Чего-то подобного я и ожидал, – с усмешкой заявляет Уильямс и прижимает к себе, сомкнув руки у меня за спиной.

– Эй, этого даже я предугадать не могла, – наигранно возмущаюсь, и легонько толкаю его в плечо.

– А тут и предугадывать нечего, – искренне и по-доброму улыбается Катон. Не думаю, что кто-то, кроме меня видел эту настоящую, а не фальшивую улыбку, – Иди сюда.

С этими словами парень наклонился и прижался своим лбом к моему, смотря со всем трепетом и теплотой, на которую был способен, мне в глаза. Таким он был только со мной. Я не удержалась и, прикрыв их, поддалась вперёд, встречаясь с манящими губами Катона, обнимая его за шею. Но Уильямса не устраивает роль ведомого, поэтому он в два счёта перехватывает инициативу, сминая мои губы. Я с удовольствием отвечала на жаркий, страстный, но одновременно медленный и тягучий поцелуй. Впервые за долгое время, у меня в голове образовалась безмятежная пустота. Я наслаждалась этим моментом, казалось, весь мир опустел, и остались лишь мы вдвоём…

– Солнышко, я, конечно, тоже был поражён твоим попаданием в яблочко, но не до такой степени, чтоб прямо на улице с тобой лобызаться.

Грубый знакомый голос вмиг заставляет моменту испариться, а мне в ужасе распахнуть глаза и отпрянуть от Катона, высвободившись из его объятий. Сердце бешено забилось, к щекам притекла кровь, от осознания того, что мы сейчас были не одни. Прямо напротив нас, на своей веранде стоит и гогочет Хеймитч, облокотившись на перила. И отпив из бутылки пойло продолжает:

– Ребятушки, что ж вы месяц назад так не лизались? Проблем меньше было бы, – говорит Эбернети с весёлыми нотками в голосе, а я чувствую, как стыд сменяется на злость, – Вы не похожи на тех, кто полгода назад, на этом же месте клялись друг друга убить. Скорее теперь…

– Хеймитч, заткнись! – выпаливаю я, не давая продолжить его пьяные бредни.

Я из последних сил держалась, чтобы не треснуть ментора. Уж больно у меня чесались кулаки. Могу представить, что творится в голове у вспыльчивого Уильямса. И Эбернети сильно ошибается, если думает, что я буду останавливать Катона…

***

Начало смеркаться, когда по карнизу глухо застучали капли дождя, первого в этом году. Я, встав с кресла, подхожу к широкому подоконнику и смотрю на ворота Деревни победителей. Интересно, успела ли Прим подоить свою козочку Леди, а мама вернуться из центра города и не промокнуть?

Внезапно открывшаяся дверь заставила меня не на шутку испугаться и стиснуть в руке рулон смотанного эластичного бинта. Я резко обернулась и спокойно выдохнула, увидев вошедшего в спальню Катона.

– Эй, ты чего? – с волнением спросил Уильямс, стягивая с плеч махровое полотенце.

Ну, точно. В доме кроме нас двоих никого нет, и кого я ещё могла увидеть в комнате, кроме парня, ушедшего в душ минут двадцать назад. Совсем трусихой стала.

Перевожу взгляд на Уильямса, стоящего в паре шагов от меня. С потемневших влажных прядок лениво падают уже остывшие капельки воды то на плечо, то на грудь или спину, и, стекают вниз, оставляя мокрые дорожки на мускулистом теле. И тут до меня доходит, что он стоит в одних домашних шортах и ухмыляется, глядя как я, бесцеремонно пялюсь на его обнажённый торс.

– Прекрати лыбиться, я просто поняла, что у тебя рёбра не зафиксированы, – говорю, смутившись, и рукой с бинтом указываю Уильямсу на постель.

– Да-да-да, я так и подумал, – ёрничает Катон, садясь на кровать, и вытягивает руки в стороны, ожидая меня.

Закатываю глаза и пристраиваюсь позади него, отчего прогибается матрац.

Так. Это не сложно. Мама и Прим сотню раз мне объясняли, как накладывать повязку.

Минут через пять мучений победно закалываю край бинта металлическими скобами, но мой взгляд останавливается на открытом участке кожи. Сначала подумала, что показалось, но, внимательно присмотревшись, увидела еле заметную тонкую сеточку шрамов. Некоторые бледные полоски выглядывали из-под бинта, некоторые змейками спускались к пояснице. Штук десять, не больше, но что-то мне подсказывает, что под повязкой спрятались ещё несколько.

Странно, учитывая то, что Уильямсу, как и мне после Игр сделали полную регенерацию. Значит, раны недавние. Похожи на следы когтей кошки, но у нас нет питомцев, да и живность не стала бы драть плоть в неестественных для себя направлениях.

Катон напрягается, что-то заподозрив, а я не удерживаюсь и дотрагиваюсь подушечками пальцев до одной из полос, от чего Уильямс неожиданно дёргается.

– Ты где спину успел поцарапать? – спрашиваю и замечаю, как кожа покрывается мурашками.

– Я не царапал, – холодно отвечает парень, но продолжает сидеть на месте.

– А шрамы откуда? Регенерация же всё убрала, – говорю, продолжая изучать спину Катона.

– Нет, не всё, – отрезает Уильямс, – Да, конечно, это небольшие мелочи, по сравнению с тем, что было, но хирурги в Капитолии знатно перепугались, поняв, что их волшебные технологии дали осечку. Они раза три делали регенерацию, естественно под морфлингом, полностью убрать следы так и не смогли. Хотели попробовать пересадить кожу, но Габи за меня заступилась, понимая, что ещё чуть-чуть и зависимость от наркотика мне обеспечена.

– Чем это тебя так?

– Плеть, ножи, один из псов или волков, а может всё и сразу. Я, честно, не помню, – тихо произнёс Катон, а я с ужасом поняла, что его бьёт крупная дрожь.

Я не могла видеть его лицо, но с лёгкостью читала язык тела: он тратил все свои силы, чтобы просто не сбежать. Осознав, что я делаю Уильямсу больно, заставляя вспоминать прошлое, с ужасом отдёргиваю руку от широкой спины и понимаю, как колотится у меня сердце.

– Не останавливайся, – спокойно продолжает парень, – Я же вижу, что тебе интересно…

Сначала думаю, показалось, однако робкий взгляд голубых глаз, брошенных через плечо, подтвердил, что я не ослышалась. Нерешительно кладу ладони на шрамы, понимая, что Катону неприятно, но ради меня он терпит.

– Вот почему я сплю на животе, – нарушает тишину Уильямс, – Когда спина постоянно в мясо разодрана, затруднительно спать в какой-то другой позе. Так и привык, ещё с Академии. Мать и дед были против отдавать меня туда, но отец их не слушал. Он грезил мечтой стать победителем, вот только дедушка не желал такой судьбы для своего ребёнка. А когда мне исполнилось шесть – отец отдал в Академию. Это тогда дед свой медальон подарил…

Катон остановился, передыхая, а я прижалась к спине, облокотившись щекой чуть ниже плеча, и поддерживающе обняла за талию, понимая, что ему нужно выговориться, слишком долго он всё это держал в себе…

– Я не понимал, за что мне эти ужасы, где я провинился, что меня засунули в пекло ада. Тренировки на грани возможностей, скудное питание, помещение в любые локации на несколько дней, регулярные пытки болью, холодом, огнём, наказания за малейшие провинности. На восьмом году обучения, я хотел сдаться. Они сломали меня окончательно. Думал, в одной из локаций совершить смертельную ошибку или на тренировке со зверем перестать сопротивляться. Рождение Карли стало вторым дыханием. Я не мог допустить, чтобы у неё была такая же судьба. Тогда я и заключил пари с отцом и на Игры шёл с мыслью «победить, не для себя – для сестрёнки». Я победил… Жалко, дедушка не дождался. Отец посчитал, что уговор с моей стороны нарушен, если Победителей двое. Во время тура, тогда ночью, я пошёл домой поговорить с ним наедине, если по телефону до него не доходило. В общем, повздорили мы знатно: у меня кости до сих пор срастаются, у него – да, тоже, наверное, не всё гладко. Во всяком случае, пока он жив, ноги моей в том доме не будет.