Текст книги "Чаша и крест"

Автор книги: Нэнси Бильо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Он снова сделал круг, орошая пол каплями из второй урны. Теперь это была уже не вода, а белая жидкость, похожая на молоко.

– А чтобы получить их знание, надо подвести мертвых как можно ближе к живым, а живых – как можно ближе к мертвым, – продолжал Оробас. – Надеюсь, вы понимаете, насколько это трудная и опасная задача? Но я в совершенстве владею мастерством сего ритуала.

Высокомерие этого человека вызывало у меня отвращение.

– Сестра Элизабет Бартон никогда не прибегала к помощи мертвых, – сказала я.

Оробас прошел второй круг и остановился. Взял следующую, третью урну.

– Твоя первая провидица? Ну, это совсем другое дело. У Элизабет Бартон был природный дар прорицательницы, но она никогда ничему не училась. А потому иной раз делала ошибки в толкованиях, что, как вы понимаете, очень опасно. Так что в конце концов сестра Бартон пострадала из-за своих пророчеств.

– А почему вы ей не помогли? – с негодованием спросила Гертруда.

Он улыбнулся:

– Чтобы тем самым разоблачить себя перед подручными короля? Разве я похож на глупца? С того дня как Элизабет Бартон стала публично осуждать желание короля развестись с Екатериной Арагонской, за ней было установлено наблюдение. Кому, как не вам, должно быть об этом известно, маркиза.

Он снова пошел по кругу, окропляя пол из третьей урны. На этот раз жидкость оказалась темного цвета. Я сразу учуяла запах – это было крепкое сладкое вино.

– Теперь вы обе должны пройти в ту часть усыпальницы, – сказал Оробас, указывая на самую дальнюю ямку.

Гертруда сжала мне руку. Этим жестом она хотела поддержать меня и одновременно предостеречь.

Теперь Оробас взял какой-то большой цилиндрический предмет, накрытый материей, – это точно была не урна – и поставил его с другой стороны ямки. Здесь омерзительный запах чувствовался особенно сильно, но я не понимала почему. Свет далеких свечей не достигал ямки, и в ней было темно.

Быстрым движением прорицатель сорвал материю. Предмет оказался деревянной клеткой. На полу ее неподвижно лежало какое-то небольшое животное. Я была уверена, что оно мертвое. Но вдруг раздалось хлопанье крыльев: оказывается, в клетке была живая птица.

– Что вы делаете? – крикнула я, чувствуя, как колотится мое сердце.

Оробас не ответил, он даже не посмотрел в мою сторону. Открыл дверцу клетки и вынул серую длиннохвостую ласточку. На голову птички был надет колпачок. Почувствовав прикосновение Оробаса, ласточка забила крылом.

Одной рукой он крепко держал пташку так, чтобы она не могла клюнуть его, а другой достал длинный нож.

– Прекратите, – сказала я.

Все мое существо противилось тому, что сейчас должно было произойти, я не хотела быть свидетелем жестокого языческого действа. Гертруда быстро обняла меня обеими руками и крепко прижала к себе.

– Он должен принести жертву, Джоанна, – проговорила она. – Без горячей крови душа мертвого не сможет видеть и говорить.

Оробас вонзил нож глубоко в тельце бедной пташки.

18

Ласточка громко пискнула, но всего лишь один раз, и затихла. Кровь брызнула из бедной пичужки и пролилась во вторую ямку. Только теперь я поняла, что за тяжелый запах стоял здесь: запах крови и плоти приносимых в жертву птиц.

– Нет, нет, нет, нет, – повторяла я, всхлипывая. В груди все горело. Мне казалось, будто это меня потрошат над ямой в древней подземной гробнице. Я пыталась вырваться из объятий Гертруды, но не тут-то было.

Оробас бросил тельце мертвой птички на пол и поднял обе руки. По запястьям его стекали капли крови.

– Я вызываю тебя! – завопил он. – Приди ко мне и свидетельствуй! Приди и да будь кроткой и милостивой к нам. И да не будет тебе покоя до тех пор, пока ты не явишься ко мне!

Несколько секунд он помолчал, после чего вновь прочитал заклинание. А потом еще и еще. Уж не знаю, сколько раз в общей сложности он повторил его. Слушать Оробаса было страшно тяжело: в душе у меня царило полнейшее смятение, а в висках стучало. Гертруда, с трудом дыша, продолжала крепко держать меня.

Вдруг слова словно бы застряли в горле Оробаса, а лицо его обмякло. Колени подогнулись, и медленным, плавным движением он упал на землю. Гертруда бросилась к прорицателю, опустилась перед ним на колени.

– Он мертв? – спросила я.

– Нет, – ответила она, не глядя на меня. – Но это самый опасный момент. Если умершие не являются на зов мага, он сам отправляется к ним.

Медленно текли минуты. Я невольно подумала, что смерть этого странного прорицателя стала бы для нас – а также и для всего остального мира – наилучшим исходом. Но тотчас устыдилась этих мыслей. Каждый человек, будь то мужчина или женщина, заслуживает искупления.

И тут послышался шорох. Оробас приподнялся на одной руке и сел, наклонившись вперед, опустив голову и упершись подбородком в грудь. В пламени свечи видно было, как побледнело его лицо.

– Этельрея… – прошептала Гертруда.

– Зачем меня позвали сюда? – проговорил Оробас. Голос его сильно изменился: он был все еще низким и скрипучим, но звучал как-то приглушенно, и из него начисто исчезли прежние высокомерие и насмешливость. – Кому я понадобилась?

– Мне, Гертруде Кортни.

Оробас поднял голову. Плечи его были опущены, а выражение лица какое-то сонное, вялое. Он отыскал взглядом Гертруду и произнес:

– Вижу тебя. Я уже говорила с тобой однажды. Зачем ты снова призвала меня?

Гертруда жестом велела мне подойти поближе.

– Я привела еще одного человека, – сказала она. – Невесту Христову.

Я стояла не двигаясь. Оробас повернул голову: сначала влево, потом вправо. Тусклые серые глаза его отыскали меня, голова неподвижно застыла.

– Вижу ее. Пусть подойдет поближе.

Гертруда снова поманила меня к себе.

«Все это обман и притворство, – говорила я себе. – Оробас лишь делает вид, что он – умершая саксонская девушка, на самом деле его интересует только кошелек Гертруды. Ладно, прикинусь и я, что поверила. Таким образом, этот балаган вскоре закончится, и мы уйдем».

Я подошла поближе. Встала на колени рядом с Гертрудой. Оробас некоторое время рассматривал меня изучающим взглядом, потом покачал головой. Выпятил нижнюю губу, как это делают дети. «А у него неплохо получается, – подумала я. – Да только меня не обманешь: все это спектакль, и больше ничего».

– Но она вовсе не Христова невеста, – сказал Оробас. – Одета не так, как подобает монахине, пришла сюда с непокрытой головой.

– У нее все отобрали, – пояснила Гертруда. – Ее монастырь ордена доминиканцев в Дартфорде по приказу короля закрыли.

Оробас задрал подбородок вверх. Несколько секунд глаза его вращались. Гертруда судорожно схватила меня за коленку.

– Да, – произнес он наконец. – Все монастыри… уничтожены. Очень печально.

– Но они ведь будут восстановлены? – подсказала Гертруда. – Когда вернется истинная вера, монастыри восстановят, да?

Оробас покачал головой:

– Я не хочу разговаривать с тобой. Только с ней. Сейчас я буду говорить о Дартфорде.

Он повернулся ко мне. Я подвинулась еще ближе. И вот что услышала:

– У моего отца была ферма неподалеку от Миддлбрука. Мы жили там в доме, который он построил сам, своими руками. Дом наш стоял на холме, и из окон была видна река, которая разделялась на три рукава.

По спине у меня пробежал холодок, а в кончиках пальцев я ощутила покалывание. Впрочем, я все еще упорно не хотела верить тому, что видели мои глаза и слышали мои уши. «Нет ничего проще, чем отправиться в Дартфорд и изучить там местность», – говорила я себе.

– А почему ты постриглась в монахини? – спросила я.

«Ничего, сейчас я выведу шарлатана на чистую воду: описать, как живут монахини в Дартфордском монастыре, не так-то просто, тут меня не обманешь».

– Это было сделано по обету отца. У него было три дочери, я средняя. И еще один сын. Только один. Когда мне исполнилось четырнадцать лет, брат заболел лихорадкой. Все думали, что он не выживет, и священник уже соборовал его. И тогда отец дал клятву: если Бог оставит Кадваллу в живых, то самую красивую дочь свою он отошлет в монастырь, отдаст ее ордену Святой Юлианы. И Кадвалла не умер… остался жить…

Улыбка на лице Оробаса завяла.

– Тщеславие – это грех, – тусклым голосом сказал он. – За наши грехи мы несем наказание. Всегда.

– Ты была счастлива в монастыре? – спросила я.

– Нет, сестры были грубые. Они били меня, если я не справлялась со своими обязанностями. А я не всегда успевала, в монастыре было больше работы, чем на ферме. Я очень уставала. Мне хотелось отдохнуть, но сестры твердили, что надо молиться. Заставляли повторять за ними молитвы. Мне приходилось постоянно учиться, много учиться.

– А какой молитвенник вы использовали? – поинтересовалась я.

– Никто из сестер не умел читать, Господь не дал им этого дара. Монахини говорили, надо постоянно повторять молитвы, которые я запомнила, надо страдать, работать до изнеможения и недоедать, для того чтобы лучше понять святую Юлиану. В первый год я совсем ничего не понимала и ничего не чувствовала. Я знала только одно: мне ужасно не хочется быть монашкой.

Все трудней было сомневаться в словах, исходящих из уст Оробаса.

«Просто он умный человек, – думала я, все больше слабея духом. – Священники правду говорят, что Дьявол очень умен».

– А почему тебя похоронили здесь? – продолжила я допрос. – Это ведь далеко от Дартфорда. Ты убежала? Как ты попала в Лондон?

– Моя жизнь закончилась здесь, – был ответ.

– Ты ушла из монастыря и добралась до Лондона?

Плечи Оробаса опустились еще ниже.

– Это была ошибка. Я согрешила.

Все это звучало очень непонятно.

– Было три сотни кораблей, – снова заговорил прорицатель, уже быстрее. – Норманны ограбили Кентербери, а потом пошли на Лондон. Все, кто не бежал из города, пали от их меча. И я тоже.

– А кто тебя обнаружил, Оробас? – спросила Гертруда.

Ответа не последовало. Маг выглядел крайне изможденным, словно единственным желанием его было поскорее заснуть.

– Мы имели честь выслушать твою историю, – взволнованно сказала Гертруда. – Но теперь молю тебя, обрати свой взор к будущему.

– Если только оно вообще у вас есть, – мрачно изрек провидец.

– Позапрошлой ночью ты видела леди Марию в короне королевы Англии, – продолжала жена Генри. – Но как именно это произойдет? С помощью иностранных солдат? Скажи, вторгнутся ли в Англию войска императора Карла?

Я схватила Гертруду за руку и прошептала:

– Это попахивает государственной изменой.

– А как еще Мария может захватить трон? – прошептала она в ответ.

– Я вижу множество кораблей, – также шепотом проговорил Оробас. – Они плывут к Англии. – Но я заметила, что тут он несколько раз мигнул и нахмурился, словно засомневался.

– Это испанские корабли? – продолжала допытываться Гертруда.

Оробас кивнул.

– А когда? Когда они приплывут? Пожалуйста, скажи, мне обязательно нужно это знать.

Прошло еще несколько секунд, прорицатель вращал глазами, словно искал что-то в своих видениях. Потом с озадаченным видом покачал головой. И вдруг воскликнул:

– Вижу Марию на троне! Рядом с ней человек в кардинальской мантии. И епископ. Много священников, монахов и монахинь. Истинная вера восстановлена!

Гертруда бросилась в мои объятия. Я чувствовала, как по щекам ее катятся слезы: она наконец-то обрела утешение. Казалось, мне бы тоже следовало радоваться, ведь лучшего будущего и желать не приходилось. Но я не могла избавиться от ощущения, что здесь что-то не так.

Оробас застонал и вздрогнул. Капли пота сверкали у него на лбу.

– Я вижу еще кое-что, – сказал он. – У короля рождается второй сын. Генрих Восьмой умирает. Мальчик теперь король, он правит страной, а за спиной его стоит Кромвель.

Прорицатель снова содрогнулся.

– Леди Мария в тюремной камере, ее все покинули. Все боятся Кромвеля и этого мальчика.

Гертруда отпрянула от него, закрыв лицо руками.

– Нет, нет, нет, – стонала она.

– Разве может быть два разных будущих? – резко спросила я.

И тут в первый раз за все время Оробас пошевелил рукой. Он протянул ее в мою сторону.

– Сие есть тайна, а ключ к этой тайне хранится у тебя. Ты подготовишь путь, по которому пойдет будущее.

– Но каким образом? – спросила я. – Это невозможно!

Оробас, продолжая указывать на меня, воскликнул:

– Когда ворон в петлю влез – пес соколом вспорхнул с небес!

Я закрыла лицо руками. Невыносимо было слышать это, он повторил пророчество сестры Элизабет Бартон, слова, которые я хранила в душе и ни с кем ими не делилась, ни один человек на свете не мог знать их.

– Хочешь осадить быка – поищи медведика, – проговорил он. – Хочешь осадить быка – поищи медведика…

Такого я еще не слышала. Вот и второе пророчество, да только смысла в нем ни на грош.

– Я не знаю, что надо делать! – вскричала я. – Я не могу выбирать будущее! Твои слова для меня так же бесполезны, как и слова сестры Элизабет!

– Третий провидец скажет, что делать, – слабеющим голосом произнес Оробас. – Все, конец. – Веки его затрепетали, со лба ручьями тек пот.

– Подожди! – крикнула Гертруда. – Ты видела на троне королеву Марию, а рядом с ней кардинала и епископа. А теперь скажи, что будет с моим мужем и сыном? Со всем нашим родом Кортни?

– Отпустите, отпустите меня, – взмолился Оробас.

– Нет уж, говори, – потребовала Гертруда. – Мне обязательно нужно все узнать. Я заплачу еще. Много больше. Сколько пожелаешь. Ну же!

– О, бедный Генри Кортни, – простонал наконец прорицатель. – Близится час расплаты!

Я задрожала от страха. «Близится час расплаты!» – эту же самую фразу выкрикнул и безумный Джон, когда вместе с семейством Кортни я покидала Дартфорд.

– Почему ты так говоришь? – Гертруда совсем обезумела. – Почему?

Густая струя слюны потекла изо рта Оробаса. Он рухнул на пол и больше не сказал ни слова.

19

Душу мою терзали страшные сомнения. Неужели Оробас не был шарлатаном, а действительно сумел каким-то непостижимым образом спуститься в загробный мир и перевоплотиться в давно умершую саксонскую девушку, которая способна видеть будущее? Вообще-то, думать так – страшный грех. Да и элементарный здравый смысл мешал мне поверить, что подобное возможно. Но с другой стороны, Оробас в точности описал реку, протекающую через Дартфорд, и так убедительно рассказывал о смятенных чувствах юной монахини… Я подсознательно чувствовала, что он говорил правду. И самое главное – Оробас в точности, слово в слово, повторил пророчество сестры Элизабет, так что теперь я уже почти не сомневалась: мне действительно суждено сыграть решающую роль в судьбах нашего государства. Я должна буду совершить некие действия, которые переменят жизнь моих соотечественников. При мысли о том, что на меня свыше возложена какая-то странная, загадочная, сверхъестественная ответственность, сердце мое сжималось точно так же, как сжималось оно, когда много лет назад я стояла на коленях перед корчившейся на полу сестрой Элизабет Бартон. Как же мне исповедоваться в этом, какой епитимье я буду подвергнута?

В полном молчании, крайне подавленные увиденным, мы с Гертрудой в сопровождении близнецов и наемников ехали обратно в «Алую розу». Когда мы добрались до Саффолк-лейн, уже светало.

– Я сдержу свое слово, Джоанна, – тихо сказала Гертруда. – Я отправлюсь с Генри на запад. Он не должен знать, что было сказано нынче ночью.

Видно было, как страшно напугало ее пророчество относительно судьбы мужа.

Я сочувственно кивнула в ответ:

– А мы с Артуром вернемся обратно в Дартфорд, станем там потихоньку жить-поживать и не будем высовываться. – А про себя подумала: «Правда, сначала еще надо вытерпеть этот званый обед в честь барона Монтегю».

Через два дня, когда назначенный час наконец настал, маркиз Эксетер лично явился, чтобы сопровождать меня на обед. С тех пор как Генри попросил меня шпионить за своей женой, мы с ним еще не виделись. Он с улыбкой протянул мне руку:

– Позвольте мне быть вашим кавалером, кузина Джоанна.

Направляясь в большую залу, мы сначала болтали о каких-то пустяках, но потом Генри вдруг быстро оглянулся на шагавших позади слуг и спросил:

– Ну, как вы тут жили в мое отсутствие, все было тихо?

Я ждала этого вопроса.

– Да.

Он громко и с явным облегчением вздохнул. И больше вопросов не задавал. Я чувствовала себя ужасно: этот человек полностью доверял мне, а я… Боже, как мне захотелось в этот момент увлечь его в нишу под лестницей, подальше от слуг, и рассказать всю правду о том, что случилось той ночью. «Близится час расплаты!» Я с трудом удержалась от того, чтобы не воскликнуть: «Генри! Вам нужно как можно скорее покинуть Лондон! Уезжайте немедленно, как только закончится званый обед!»

– О, смотрите, зажгли свечи во всех канделябрах, превосходно! – радовался мой кузен.

Лестница и вправду как никогда ярко освещалась золотистым сиянием множества свечей, расставленных через каждые несколько футов. Такой иллюминации в «Алой розе» я еще не видела. А еще все вокруг сияло безукоризненной чистотой. Слуги, должно быть, часами мыли и терли ступени. Сколько работы было проделано ради, в сущности, пустяка – какого-то обеда для нескольких друзей. И чему радуется Генри? Подумаешь, зажгли свечи во всех канделябрах. Какое это имеет значение, если на нас надвигается тьма?

Нет, я этого больше не вынесу. Надо немедленно предупредить кузена. Я открыла было рот, но тут Генри отступил от меня на шаг, чтобы на ярко освещенной лестничной площадке как следует рассмотреть мое новое платье из серебристой материи. Носить его было для меня настоящим испытанием: ткань оказалась тяжелой и грубой. Но на постороннего наблюдателя она, видимо, производила совсем иное впечатление.

– Да вы у нас настоящая красавица, Джоанна, – сказал он, дважды хлопнув в ладоши. – Быть вашим кавалером на вашем званом обеде – большая честь.

Подходящий момент для откровенного разговора был упущен.

– Как на моем обеде? – удивилась я. – Почему вы так говорите? Разве обед дается не в честь барона Монтегю?

Генри снова улыбнулся. Настроение у него было превосходное.

– Да-да, конечно, в честь барона. Разумеется. Пойдемте же скорее, не будем заставлять его ждать.

Через несколько минут мы должны были войти в большую залу. Однако мне совсем не было страшно. Странные видения, дважды представавшие передо мной в этом помещении, вряд ли могли испугать меня теперь, после того что я испытала в присутствии второго провидца.

Но Генри почему-то повел меня не в большую залу, а в музыкальную комнату. Когда я спросила, зачем мы сюда пришли, он вместо ответа промурлыкал какую-то мелодию.

В этой комнате, тоже ярко залитой сиянием свеч, нас поджидал какой-то человек. Он стоял спиной к двери и, сложив руки, внимательно рассматривал резное украшение на стене. Потом медленно повернулся к нам.

Это был сам барон Монтегю… но как он изменился! Я не встречалась с бароном лет пять, не меньше. Да, в последний раз мы виделись, когда он приезжал в Стаффордский замок навестить свою сестру Урсулу. Будучи старшим сыном, он после смерти отца встал во главе семейства Поулов.

Подобные его приезды всегда делали много шума. Ведь барон Монтегю не только занимал высокое положение в обществе, но и, подобно Генри Кортни, был товарищем детских игр самого короля. Кроме того, я слышала, что многие женщины считали его красавцем. Впрочем, лично я была о внешности Монтегю другого мнения. Более того, барон казался мне довольно скучным человеком. Он всегда держался на редкость холодно и надменно, хотя абсолютно ничем не выделялся, сроду не читал книг и вообще, за исключением азартных игр, похоже, ничем не интересовался. В общем, истинный аристократ до кончиков ногтей.

Сейчас барону Монтегю было хорошо за сорок. Черные волосы его серебрились густой проседью, сетка морщин вокруг глаз обозначилась резче. Лицо костлявое, почти аскетическое. Одет друг Генри был в простой черный сюртук без всяких украшений: ни драгоценностей, ни цепи, положенной Монтегю по должности, которую он, без сомнения, занимал при дворе. Он надвигался на нас, как некое темное привидение.

Барон поцеловал мне руку и сказал:

– Покойный Бекингем обожал музыку.

– Да, милорд, – отозвалась я, не совсем понимая, впрочем, с чего это он вдруг вспомнил старшего брата моего батюшки.

Вообще-то, в свое время Монтегю ходил в любимчиках у герцога Бекингема. Должно быть, мой наряд заставил его сейчас вспомнить об этом.

– У Бекингема был целый ансамбль: прекрасные музыканты, изумительно владевшие искусством игры на лютне, – продолжал Монтегю, ни с того ни с сего решив предаться приятным воспоминаниям. – Помню, был один такой… играл как сущий ангел… впрочем, с каждым годом он становился все толще.

– Да, его звали Роберт, – ответила я. – Дядя специально для него держал портного, и тот каждый год перешивал музыканту ливрею. Помнится, однажды бедняга всю ночь не спал, работал иголкой до самого утра, чтобы Роберт мог участвовать в каком-то празднике.

Монтегю радостно засмеялся, и, удивляясь самой себе, я тоже развеселилась.

А уж Генри Кортни был просто в восторге.

– Вот видите! – воскликнул он. – Всегда можно, несмотря ни на что, наслаждаться жизнью! Вы со мной согласны?

Но Монтегю в ответ лишь скорчил гримасу: слова маркиза почему-то явно его смутили. В комнате повисло неловкое молчание.

К счастью, как раз в эту минуту явилась Гертруда в прекрасном платье темно-зеленого бархата. Она взяла мужа за руку и прижала ее к щеке. Это был один из ее излюбленных жестов, но мне показалось, что на этот раз жена Генри сделала это с большим жаром, чем обычно. На мгновение мы встретились взглядами. И снова, в который уже раз, прекрасно поняли друг друга. Сегодняшний вечер принадлежит Генри, и мы обе постараемся сделать все, чтобы доставить ему как можно больше радости.

Барон Монтегю повел меня в большую залу. Позади нас шагали супруги Кортни.

– Примите мои соболезнования, барон, в связи с кончиной вашей супруги, – проговорила я и тут же пожалела: слова мои прозвучали довольно натянуто. Да уж, момент для выражения соболезнований был выбран не совсем удачно, но уж лучше было сделать это сейчас, чем в зале, где столы ломились от еды и напитков.

Он поблагодарил меня, но весьма сухим тоном, чисто формально. И, в свою очередь, сказал:

– Я очень опечалился, когда узнал о смерти вашего батюшки. Я знал сэра Ричарда Стаффорда, сколько помню самого себя. Это был достойнейший и благороднейший человек.

– Мы с вами оба потеряли тех, кого любили, – проговорила я, когда мы уже подходили к дверям большой залы.

Монтегю промолчал. Мое замечание, похоже, причинило ему немалую душевную боль, как и жизнерадостные заявления Генри несколькими минутами ранее. Я смутилась, вспомнив, как вела с бароном в музыкальной комнате пустую светскую беседу. И не надо было заговаривать о смерти его жены.

Супруги Кортни за нашими спинами весело над чем-то смеялись.

В пышно убранной к торжественному обеду большой зале нас поджидало еще двое гостей: сэр Эдвард Невилл, дородный мужчина с радостной улыбкой на лице, и свояченица барона Монтегю, леди Констанция Поул. Она была немного старше меня, светловолосая и розовощекая, как и полагается настоящей англичанке, у которой полно обожателей.

– Боже мой, какая ткань, какое прекрасное платье! – воскликнула Констанция. – Так вот, значит, как теперь одеваются наши монашки!

Кровь бросилась мне в лицо. Гертруда пустилась объяснять, что вкусы мои скромны, что это она настояла на том, чтобы я приняла это платье от нее в подарок.

– Как хорошо иметь таких друзей! Да вы просто счастливица! Не знаю, кому еще из моих знакомых так повезло! – прощебетала леди Поул, хватая кубок с вином пальцами с обкусанными чуть не до крови ногтями. – Да-да-да, вам очень, ну просто очень повезло!

В словах ее явно был какой-то подтекст, которого я не поняла, и это мне очень не понравилось. И тут я вспомнила, что муж Констанции находится в лондонском Тауэре. Процесс был громкий, я это знала. И, следуя примеру барона Монтегю, не отвечала болтушке ни слова. Потом я заметила, что друг Генри потихоньку отошел от нас и бродил по зале, разглядывая скульптуры и картины на стенах.

Остальные направились туда, где мне сейчас меньше всего хотелось бы оказаться: к огромному камину. Я осталась возле стола одна. Гертруда поманила было меня рукой, но я притворилась, что не заметила.

– Монтегю, приведите к нам Джоанну, – окликнул барона Кортни.

Тот с готовностью подошел и снова протянул мне руку. Я изо всех сил старалась держаться как можно более беззаботно. «Не будь дурой», – говорила я себе. Но… Затаив дыхание смотрела на камин, на нависающих над ним каменных львов, готовых к прыжку. И в груди у меня шевелился тошнотворный страх.

– Что-то не так, Джоанна? – спросил барон Монтегю.

– Простите меня, простите, – пробормотала я, закрывая глаза.

Он схватил меня за руку и потянул прочь от камина, повернув к остальным спиной.

– Вас тут что-то беспокоит? – спросил барон, понижая голос.

– Да, – ответила я, удивленно глядя на него. – Как вы догадались?

– Я тоже испытываю здесь некоторое беспокойство.

Огромные темные глаза барона были полны неподдельной скорби.

– Вам в этой зале тоже что-то чудится? – выпалила я, внезапно испытав к собеседнику странное доверие.

– Чудится? – изумился Монтегю. – Что вы имеете в виду?

Я сбивчиво рассказала ему обо всем, что уже дважды видела и слышала, когда смотрела на камни этого камина. Про мальчика в одеянии епископа, про страшного великана. Про звучавший со всех сторон издевательский смех.

Борон Монтегю отвел меня подальше от остальных:

– Джоанна, вам ничего не чудится, это просто ваши воспоминания. Вы уже бывали здесь, в этой зале, еще совсем малышкой, лет шести, не больше. Покойный Бекингем давал тут прием по случаю Рождества.

– А почему мой дядя устраивал прием здесь, в доме Кортни?

Барон Монтегю покачал головой, словно собирался сказать нечто такое, во что трудно поверить.

– Да потому, что «Алая роза» тогда не принадлежала Кортни. Это была лондонская резиденция герцога Бекингема. А после того как вашего дядю казнили, его имущество конфисковали. И король подарил этот дом маркизу Эксетеру. Боже мой, неужели Генри и Гертруда ничего вам не рассказали?

Я была так поражена, что лишилась дара речи.

– Герцог обожал устраивать под Рождество балы в традициях прежних времен. Существует старинная традиция: наряжать в этот день мальчика епископом, и он должен благословлять всех. А великана специально нанимали, великан должен был принести в дом удачу.

– А странное чувство, будто я взлетаю в воздух?

– Так вы же действительно взлетали, Джоанна. Когда Бекингем заметил, что вы боитесь великана, он велел подхватить вас и поднять повыше, чтобы вы посмотрели ему в лицо. Но тот великан оказался слегка слабоумным: он испугался вас больше, чем вы его. Я очень хорошо помню, как все смеялись. Понимаю, это было жестоко, да… Боюсь, на том приеме гости немного перебрали. Это было на третий день рождественских праздников.

– Странно, что отец согласился такое со мной проделать, – сказала я, помолчав. – Он всегда был таким чутким, прекрасно понимал мой характер и чувствовал настроение дочери. Я никогда не любила быть в центре внимания. Не понимаю, почему он согласился поднять меня на потеху гостям.

– Да это сделал вовсе не ваш отец, – ответил барон Монтегю и потер виски. – Джоанна, неужели вы совсем ничего не помните? Это был я. Это я высоко поднимал вас на руках.

Я внимательно посмотрела на него и вдруг все вспомнила! Точно, тогда он был красивым черноволосым юношей лет двадцати, который постоянно смеялся надо мной и ставил мне подножки. Только теперь я поняла причину своей антипатии к барону Монтегю.

– Мне очень жаль, Джоанна, что я вас тогда напугал, – угрюмо произнес стоявший теперь передо мной – господи, совсем другой – человек. – Позвольте мне искупить свою вину. Давайте сейчас подойдем к этому камину и навсегда изгоним дурные воспоминания.

Мы вместе подошли к камину и стали смотреть на каменных львов. Теперь я ничего такого страшного в них не видела: львы как львы, только скалятся, подобно горгульям на крыше кафедрального собора. У меня словно камень с души свалился: страшные видения оказались всего лишь осколками воспоминаний. Впрочем, на кузена я теперь смотрела совсем другими глазами.

– Но почему Генри Кортни не рассказал мне истинную историю «Алой розы»? – с обидой спросила я.

– Прошу вас, не вините его, – ответил барон Монтегю все тем же успокаивающим тоном. – Возможно, Генри считал, что вы и так все знаете, но просто не хотите затрагивать столь деликатную тему. А может быть, моему другу было просто стыдно, что богатством он обязан падению вашего рода. Ему это тоже нелегко сознавать, мы живем в опасное время, когда все меняется с головокружительной быстротой.

– Так-так, я вижу, что у них все идет как по маслу! – раздался вдруг громкий женский голос.

Я обернулась и увидела улыбающуюся леди Поул, которая смотрела на нас с бароном Монтегю сияющими глазами.

– Констанция, хватит уже! Прошу вас, молчите! – предостерегающе воскликнула Гертруда Кортни.

Но леди Поул только рассмеялась:

– Ну к чему притворяться? Эти двое уже далеко не дети. Да и все мы тут люди взрослые.

«На редкость неприятная женщина», – подумала я. А вслух поинтересовалась:

– Что вы хотите этим сказать?

– Да ничего особенного, просто Генри Кортни решил, что вы можете составить с его лучшим другом прекрасную пару. И, судя по всему, мой деверь очень даже не против.

До чего же я всегда презирала эти совершенно пустые светские игры. Нет ничего хуже, чем быть объектом всеобщих шуток. Я открыла было рот, чтобы высказать леди Поул все, что о ней думаю, и тут вдруг до меня кое-что дошло. Все собравшиеся в большом зале так или иначе поняли пошлость ситуации и чувствовали себя не в своей тарелке. Гертруда и Генри сердито смотрели на леди Поул. Сэр Эдвард Невилл, судя по его виду, не знал, куда девать глаза. Да и лицо барона Монтегю словно бы окаменело от смущения.

– Но это невозможно, – пролепетала я. – Совершенно невозможно…

Генри Кортни поспешил прийти мне на помощь:

– Джоанна, простите меня, я просто хотел, чтобы вы встретились с Монтегю, возобновили, так сказать, знакомство и… кто знает… может быть, захотели бы еще раз встретиться.

Тут вышел вперед сам Монтегю:

– Мне не следовало давать свое согласие на это… позволять Генри… Но он очень хотел, чтобы я был счастлив… ну, и вы тоже, разумеется. Однако надо было заранее все сообщить вам, предупредить… – В глазах барона светилось еще более глубокое сожаление, чем когда он признался в своей роли на том давнем рождественском празднике.

– Да. – Я чувствовала, что смущение мое сменяется яростным гневом. – Вы совершенно правы. Генри и впрямь следовало о многом предупредить меня заранее. Например, рассказать мне обо всем, что связано с этим домом.