Текст книги "Чаша и крест"

Автор книги: Нэнси Бильо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

– Никого не трогаете? Тогда что вам здесь надо? – крикнул мужчина, обнимавший проститутку.

– Дайте нам проехать, – повторил Джеймс.

И тут, откуда ни возьмись, возле костра появились еще какие-то люди. Их было уже не меньше десятка, все молодцы как на подбор, а из здания игорного дома толпой валили их товарищи. Перевес был явно не на нашей стороне.

16

Помнится, в самом начале пути я заявила Гертруде, что предпочла бы подвергнуться нападению, лишь бы только не попасть ко второму прорицателю. Теперь я поняла, насколько это было глупо. Одной рукой сжимая поводья, я другой лихорадочно пыталась нащупать четки, висевшие у меня на поясе.

Гертруда ехала где-то впереди, вокруг нее жались пятеро наших наемников и факельщики. Там же был и Джозеф, бросающий вокруг себя грозные взгляды.

Джеймс же попытался прийти мне на помощь. Он хотел вклиниться между мной и собравшейся толпой, но бандиты перекрыли улицу, и лошадь его остановилась. Если бы он решил двинуться дальше, ему пришлось бы отбросить кого-нибудь в сторону. Я видела, как растерянно бегают его глазки: кажется, Джеймс собирался спешиться. Но боялся это сделать.

Теперь между мной и пьяными игроками оставался только горбатый калека.

– А ну осади! – закричал он, размахивая дубиной.

Это развеселило разбойников. И пока я беспомощно наблюдала за происходящим, один из нападавших ударил моего защитника прямо по лицу. Тот как подкошенный рухнул на землю. И больше я его не видела. Толпа бандитов сомкнулась над ним, и негодяи с азартом принялись пинать беднягу ногами. Я слышала только его жалобные крики и вопли о помощи. Дубинку его громилы весело перебрасывали друг другу, словно играли в мяч.

Внезапно сквозь буйную пьяную толпу ко мне протолкался еще один бандюга с длинными, до плеч, волосами. Гнусно улыбаясь, он протянул мне руку, словно хотел помочь сойти с лошади.

В эту минуту я отчаянно пожалела о том, что у меня нет хлыста… но ведь я никогда не брала его с собой.

– Уходи, – жалобно, как испуганный ребенок, проговорила я.

Но он в ответ протянул и вторую руку, пытаясь обнять меня за талию. Я хотела оттолкнуть его ногой, но запуталась в стремени.

– Благородные жители Лондона! – во всю силу своих легких вскричал Джеймс. – Мы не хотим неприятностей ни себе, ни вам! Вот вам за то, что вы не причините нам зла!.. – И с этими словами он швырнул в воздух пригоршню шиллингов. Сверкая в отблесках пламени, монеты золотым дождем рассыпались по улице.

Человек, который пытался стащить меня с лошади, сразу забыл обо мне и бросился в самую гущу свалки дерущихся за монеты людей. А свалка была нешуточная. Слава богу, теперь улица была свободна, и я изо всей силы пришпорила лошадь. Джеймс, Гертруда и Джозеф тоже ринулись вперед. На первом же перекрестке Джеймс подал знак сворачивать. Мы не заставили себя долго упрашивать и скакали до тех пор, пока крики негодяев из игорного дома не затихли где-то далеко позади.

Джеймс поднял руку, и мы остановились, поджидая бегущих сзади факельщиков и наемников. Когда они, тяжело дыша и вытирая пот, догнали нас, Джеймс пересчитал всех и констатировал:

– Мы потеряли только одного.

Тут заговорил самый высокий из наемников. Он впервые за все время обратился к нам, сказав:

– Надо возвращаться. Я знаю этого человека и его мать, они из нашего прихода. Его нельзя оставлять здесь. Он тяжело ранен и может умереть. Когда эти негодяи вернутся в дом, мы сможем забрать его.

– Нет! – быстро возразила Гертруда. – Мы и так потеряли время!

Один из наемников вполголоса выругался.

– Как зовут этого человека? – спросила я.

Гертруда нетерпеливо заерзала в седле рядом со мной.

– Оуэн, миледи, – пробормотал великан.

– Я буду молиться за Оуэна, – сказала я. – Ведь он пострадал, защищая меня.

Джеймс откашлялся.

– Можно забрать Оуэна на обратном пути, после того как с нашим делом будет покончено. Обещаю, мы с братом обязательно поможем вам.

Наемники нерешительно переминались с ноги на ногу. В душе моей затеплилась надежда. Если сейчас эти люди откажутся ехать дальше, наше безумное путешествие вполне может на этом и закончиться. Но прошло несколько секунд, и они вновь заняли свои места. Бросив на Гертруду обиженный взгляд, Джеймс пришпорил коня. Однако маркиза его взгляда не заметила. Зато заметила я, и мысли мои приняли новое направление: так ли уж Джеймс предан Гертруде? Нельзя ли как-нибудь переманить его на свою сторону?

Мы двинулись дальше, утопая во мраке лондонских улиц. Кругом все было тихо.

Вдруг передний факельщик остановился. Очевидной опасности, кажется, не было, но, судя по выражению лица, он был явно чем-то напуган. Джеймс наклонился к нему с лошади и что-то сказал.

– Они струсили, Гертруда, – заметила я. – Потому что поняли, что вы нисколько не дорожите их жизнями.

– Жизнь любого человека – пустяк по сравнению с важностью нашей миссии, – высокомерно парировала она.

– И ваша тоже? – вспыхнула я. – Свою жизнь вы отдали бы за то, чтобы я услышала это проклятое пророчество?

Ответить маркиза не успела. Послышался странный приглушенный крик. Мы обернулись. Кричал Джозеф. Он остановил лошадь и сидел в седле, схватившись руками за голову.

– В чем дело, брат? – крикнул ему Джеймс.

– Неправильно, – простонал Джозеф. – Это неправильно.

Моя лошадь, до сих пор такая послушная, вдруг замотала головой и попятилась. Лошадь Джеймса тоже завертелась на месте, и он сердито натянул поводья, чтобы осадить ее.

Порыв ветра взлохматил моей лошади гриву. С тех пор как мы покинули особняк, затхлый воздух лондонских улиц был неподвижен. Но теперь все внезапно изменилось. На ближайшем к нам доме хлопнула незакрепленная ставня. Казалось, вся улица зашевелилась и пришла в движение. Будто до сих пор спала, а теперь вдруг проснулась.

Мне стало страшно.

Джеймс направился к Джозефу и попытался, как мог, успокоить брата, но не преуспел.

– Неправильно, это неправильно, – снова и снова повторял тот.

– Да сделайте уже что-нибудь, чтобы Джозеф замолчал! Он пугает лошадей! – крикнула Гертруда.

Ее собственная лошадь тоже нервничала и вся дрожала.

– Джозеф здесь ни при чем, – сказала я.

Гертруда обернулась ко мне:

– Что вы имеете в виду?

– Еще немного, – пояснила я, – и поднимется буря. Но дождя не будет, только страшный ветер.

Не задавая больше вопросов, миледи приказала поскорее ехать вперед. Во главе нашего отряда, как и раньше, бежали факельщики, которые изо всех сил старались не дать ветру погасить факелы. Доехав до второго поворота, Гертруда остановилась.

– Стойте! – И она торжествующе протянула руку вперед.

Сначала я ничего не увидела. Но вот из-за облаков вышла луна, и лучи ее осветили дом в самом конце улицы, упирающейся в ту, по которой мы ехали. Ну и ну, я даже рот раскрыла от изумления: огромное, в четыре этажа, каменное строение с фасадом, украшенным высокими изящными колоннами. На всех четырех этажах тускло поблескивали ряды окон. Крутая крыша вздымалась так высоко, что казалось, конек ее упирается в облака.

– Куда это вы меня привезли? – недоверчиво спросила я.

Гертруда издала смешок:

– Нет, нам не туда. Это здание ратуши. Здесь заседает лорд-мэр Лондона со своим советом.

Мы спешились. Наемникам приказали отвести лошадей на ближайшую конюшню и ждать нас там. Последний отрезок пути нас должны были сопровождать только Джеймс и Джозеф.

А ветер все усиливался. От каждого порыва его Джозеф вздрагивал, словно от удара кнута. Ветер был так силен, что погасил факелы, и мы остались без света. Зато в небе ярко светила луна, и этого света оказалось вполне достаточно, чтобы продолжать путь.

– Пойдемте, – сказал Джеймс и быстро зашагал по улице.

Гертруда с Джозефом двинулись за ним, а я нехотя поплелась сзади.

Мы подошли к небольшому деревянному зданию как раз напротив ратуши. Я успела прочитать над дверью вывеску: «Таверна „Кроличья надежда“». Законопослушные обитатели Лондона, строго соблюдая запрет ходить ночью по улицам, давно уже спали в своих постелях, но Джеймс на всякий случай повертел головой во все стороны, удостоверился, что поблизости никого нет, и только тогда махнул нам рукой.

Через несколько секунд мы вчетвером уже стояли перед грубо сколоченной деревянной дверью таверны.

И как раз в эту минуту луна исчезла за облаком. Улицу накрыл непроницаемый мрак, ничего не было видно, хоть глаз выколи: ни каменных зданий, ни ратуши, вздымающей крышу до самых небес. Дверь распахнулась, и меня подтолкнули; я зашла внутрь. В помещении горели свечи. В первый раз за всю ночь я обратила внимание на то, как бледна Гертруда. Поистине мертвенная бледность покрывала ее щеки. Но я никак не могла понять, зачем нужно было предпринимать столь опасное путешествие, чтобы оказаться в обыкновенной таверне.

А Джозеф все никак не мог успокоиться. Он забился в угол и тихо всхлипывал.

– Это неправильно, это неправильно, это неправильно, – жалобно твердил он.

Через несколько минут Гертруда не выдержала:

– Джеймс, выведите своего брата отсюда.

– Куда?

– Не знаю, идите куда хотите и не возвращайтесь, пока он не успокоится.

Джеймс изумленно смотрел на хозяйку, словно ушам своим не верил. Я решила воспользоваться шансом и быстро проговорила:

– Послушайте, Джеймс, вы же прекрасно понимаете, что это безумие. Нам всем надо как можно скорее вернуться в «Алую розу».

Он перевел взгляд на Гертруду, потом снова на меня. Хмыкнул, налил себе эля, выпил залпом и обнял Джозефа. Оба близнеца, пошатываясь, вышли в темноту, где завывал ветер.

Краска залила мои щеки, мне стало жарко, и я села на табуретку. Господи, что за убогая таверна! Сейчас Гертруда набросится на меня за то, что я пыталась подстрекать Джеймса к бунту. Но жена Генри лишь надменно смотрела на меня сверху вниз.

– А ведь действительно, поднялась страшная буря, причем без дождя, – тихо сказала она. – Они оказались правы: вы действительно обладаете сверхъестественной силой, Джоанна. Вот если бы вы еще не тратили эту силу на ссоры со мной… а использовали ее совсем в других целях.

– А позвольте узнать, Гертруда, кого именно вы подразумеваете под словом «они»?

Однако маркиза Эксетер предпочла проигнорировать мой вопрос и вместо ответа сказала:

– Джоанна, прежде всего вы должны кое-что уяснить. Поймите, только вы одна способны спасти нас от зла и уничтожения.

– Сестра Элизабет Бартон тоже говорила о спасении от зла, а теперь она мертва.

Гертруда откинула капюшон и сняла плащ. Налила в выщербленную глиняную кружку эля из того же бочонка, что и Джеймс. Пригубила и сморщилась, но заставила себя выпить, пояснив:

– Гадость, конечно, но надо же хоть немного подкрепиться. Выпейте и вы тоже.

– Не хочу.

– Вы сегодня почти совсем ничего не ели, – заметила она, стараясь держать себя в руках. – Так вы совсем ослабеете… куда это годится?

– Послушайте, Гертруда, скажите прямо: что сейчас со мной будут делать?

Маркиза подошла ближе.

– Оробас – один из самых одаренных прорицателей в Англии, – начала она. – А я так думаю, что и во всем христианском мире. Он знает древние, давно уже позабытые обряды. Скоро вы сами увидите, насколько он искусен.

Я недоверчиво оглядела таверну.

– Это будет не здесь, Джоанна, – продолжала Гертруда, перехватив мой взгляд. – Сейчас мы спустимся вниз, очень глубоко… там, под таверной, находится одно помещение. Очень древнее, когда-то оно было криптой, подземной усыпальницей.

– Вы поведете меня в усыпальницу? – хрипло переспросила я.

– Оробас может видеть будущее только при соблюдении особых условий. – Гертруда замолчала, тщательно подбирая слова, словно опасаясь, что мне не понравится то, что она собиралась мне сообщить. – Оробасу нужен контакт, – наконец проговорила она. – Контакт… с мертвыми.

Так, некромантия, значит. Коленки мои задрожали, и я опустилась на грязный пол.

– Иисусе Христе, помилуй меня, грешную, молю Тебя, помилуй меня… – прошептала я едва слышно.

– Оробас считает, что нынче ночью мы увидим будущее совершенно отчетливо, – продолжала Гертруда, делая вид, что ничего не заметила. – Мы узнаем, что ждет нас впереди, долго ли будет править король, а также как приготовить путь тому, кто пойдет по его следу.

Я сложила ладони и закрыла глаза.

– Господи, смилуйся над нами! Иисусе Христе, помилуй нас, грешных! – молилась я.

Заскрипели доски пола. Нет, это не Гертруда, если только она не передвинула что-то в комнате. Я сжала зубы и усилием воли продолжала молиться.

И снова раздался скрип. А еще через секунду послышался звук шагов. Можно было не сомневаться: теперь в этой комнате появился кто-то третий.

Я замолчала, открыла глаза и всего в нескольких дюймах от себя увидела юбку из красно-коричневой тафты. Я поднялась на ноги и внимательно посмотрела на стоявшую передо мной женщину. Корсаж у нее был с глубоким вырезом, почти таким же глубоким, как и у несчастной проститутки из игорного дома. Длинные каштановые волосы свободно падали на плечи, хотя видно было, что она давно уже не девушка. Незнакомке явно было далеко за тридцать. Глаза ее возбужденно мерцали, так же как и у Гертруды, но только еще ярче.

– Так вы, значит, привели к нам невесту Христову? – сказала женщина. – И не опоздали, пришли точно в назначенное время. Ему это понравится.

– Да, – кивнула Гертруда, – я сделала все, как вы просили.

Женщина все смотрела на меня не отрывая глаз. Потом быстро присела передо мной в реверансе. Губы ее разжались, и кончик язычка быстро облизал их.

– Меня зовут Агарь, – представилась она. – Добро пожаловать к нам в Лондиний.

17

Агарь взяла свечу и направилась за стойку, где в дальнем углу я разглядела дверь. Она толкнула ее, дверь раскрылась, и Агарь ступила в узкий проход. Гертруда подтолкнула меня, и я последовала за новой знакомой.

Через несколько футов перед нами оказалась еще одна дверь, а за ней – небольшая кладовка: несколько пустых бочек и ящик с полусгнившими листьями капусты, обрезками моркови и лука. И повсюду летали и ползали полчища крохотных мушек.

Агарь присела на корточки. Нащупала цепь и, схватившись за нее обеими руками, потянула на себя. Задрожала и со скрипом поднялась крышка люка. Женщина встала на ноги и откинула ее. В тусклом свете я увидела уходящие вниз ступени. Агарь стала спускаться по ним в подземелье.

Гертруда снова подтолкнула меня вперед:

– Теперь ваша очередь, Джоанна.

Ступени были высокие, неровные, местами выщербленные. Я сделала два шага вниз и остановилась. Очень не хотелось, если потеряю равновесие, касаться Агари. Голова дико раскалывалась: то ли от волнения, то ли от голода, то ли от усталости. Я потерла глаза. Глядя на свечку, которую несла Агарь, я чувствовала, что у меня все плывет перед глазами.

– Надо, пожалуй, рассказать вам, куда мы идем, невеста Христова, – сказала наша проводница. Остановившись на ступеньке, она ждала, пока я приду в себя. – В городе Лондоне есть места, куда людей почему-то тянет во все времена. Кто тут у нас только не жил: и кельты, и римляне, и саксы, и норманны. И знаете, почему это место так всех притягивает?

– Нет, – едва слышно ответила я.

– Люди приходят сюда, снова и снова, в поисках справедливости. Вот в наши дни в ратуше заседают всякие там судьи и адвокаты. Они издают законы. Виновных строго наказывают: их приговаривают к тюремному заключению или казни. Вешают, например. И так было всегда. Когда троянец Брут основал этот город, он укротил обитавших здесь великанов, Гога и Магога, и заставил их защищать его. Позже здесь проводили свои обряды жрецы друидов. Прекрасные бойцы, они искусно дрались на ножах и отличались жестокостью. Но до римлян им было далеко. – Агарь помолчала, а потом продолжила: – Вот за этой толщей земли располагался гигантский амфитеатр. Там римляне устраивали игрища, во время которых осужденных преступников на потеху публике бросали на съедение диким зверям.

Я быстро устала от ее нелепых россказней, у меня снова закружилась голова. Тоннель, по которому мы спускались, изменился. Теперь ступеньки были сделаны из какого-то светлого гладкого камня. Не приходилось сомневаться, что они действительно были очень древними. И, что интересно, абсолютно одинаковыми.

– Осталось совсем немного, невеста Христова, – бормотала Агарь. – Я слышала, маркиза Эксетер сказала вам, что мы спустимся в усыпальницу. Это не совсем правильно. Сначала это был храм. Римляне построили его рядом с амфитеатром в честь богини Дианы, чтобы молиться и приносить ей жертвы. Вы, конечно, слышали про эту богиню? В Древней Греции она была известна под именем Артемида. Между прочим, Артемида была непорочной девой и богиней женского целомудрия… – Агарь захихикала. Господи, до чего же отвратительны мне были эти глумливые насмешки над целомудрием и непорочностью.

Ступеньки закончились. Мы оказались в тесном узком пространстве с низким потолком, что-то вроде небольшой пещеры, упирающейся в каменную стену. Точно из такого же светло-серого камня были сделаны и ступени. Агарь жестом пригласила меня к арочному проходу слева, который с обеих сторон крошился и осыпался.

– Невеста Христова, перед тобой вход в Лондиний, – театральным голосом провозгласила она.

– Будьте так добры, не называйте меня больше невестой Христовой, – раздраженно сказала я. – Я уже больше не послушница, а наш Дартфордский монастырь разрушен. У меня есть имя, меня зовут Джоанна…

И в этот момент вдруг вспомнила, что уже слышала слово «Лондиний», причем совсем недавно, всего каких-то пару недель назад. И произнесла его лихорадочным шепотом на приеме у маркизы Эксетер вдова Джорджа Болейна.

– Нет! – крикнула я, оборачиваясь к Гертруде. – Я не пойду туда!

Она сделала шаг назад.

– В чем дело, Джоанна?

– Это то самое место, о котором рассказывала вам леди Рочфорд. Именно здесь Болейны занимались колдовством, – заявила я.

Гертруда не сказала ни слова. Я снова повернулась к Агари. Та стояла совершенно неподвижно, лицо ее ничего не выражало. Значит, я догадалась правильно: Оробас и впрямь когда-то служил Болейнам.

– Гертруда, – твердо сказала я. – Мне все равно, что вы сделаете со мной. Можете рассказать обо мне своему мужу, да хоть всему свету. Говорите, что вам угодно, – меня уже это не волнует. Я сыта по горло вашими байками и не стану, подобно Болейнам, вступать в сделку с дьяволом. Ни за что не стану!

– Она должна прийти сюда по доброй воле, – проговорила Агарь. – Вам ведь это объясняли, миледи, и не раз.

Гертруда яростно замотала головой:

– Джоанна, нет, нет, нет! Прошу вас! – Она вцепилась мне в плечо. – Я понимаю: вы ненавидите меня… Я столько времени обманывала вас. Но лишь потому, что не могла иначе. Джоанна, умоляю вас, пойдемте! Здесь с вами не случится ничего дурного, вам не причинят никакого вреда. Посмотрите на меня: я тоже, как и вы, христианка. И тоже, как и вы, исповедую истинную веру.

– Да, я исповедую истинную веру! И не говорите мне, будто Богу угодно, чтобы я служила злу! – возмущенно крикнула я. – Этому не бывать!

Глаза маркизы наполнились слезами.

– Джоанна, нам надо найти средства одержать победу над королем. Я понимаю, вы боитесь, но вы для нас и нашего дела – последняя надежда. Подумайте о моем сыне, о моем муже.

Слезы ручьями текли по щекам Гертруды, видно было, что она искренне страдает.

– Это единственный выход… единственный выход. Надо свершить это благое дело, ну как вы не понимаете? Мы спасем души многих людей! Так неужели вы не можете ради великой цели всего лишь преодолеть свой страх?

Хватка Гертруды ослабла. Она неуверенно шагнула вперед и уткнулась лицом мне в плечо.

– Умоляю, – стонала она. – Умоляю вас, Джоанна…

Я постаралась высвободиться из рук Гертруды.

– Хорошо, я пойду с вами в эту комнату, но только при одном условии.

На лице ее выразилось громадное облегчение.

– Говорите, Джоанна.

– После званого обеда в честь барона Монтегю Генри собирался забрать вас, Эдварда и всех домочадцев и отправиться в свое поместье на западе Англии. Поклянитесь мне именем Господа нашего, что сразу же после четвертого ноября покинете Лондон и больше никогда не будете плести интриги и подвергать опасности жизнь своих близких.

– Но как же?.. Я должна бороться… Ведь за этим я и привела вас сюда, – промямлила Гертруда. – Поскольку должна узнать, что делать дальше…

– Что бы мы сегодня ни услышали, вы впредь не станете предпринимать никаких действий, – твердо заявила я. – Если не согласны, я не сдвинусь с этого места.

Меньше секунды понадобилось Гертруде, чтобы принять решение.

– Я согласна, – покорно сказала она.

Я взяла висевшее у меня на шее распятие и потребовала:

– Поклянитесь.

Гертруда наклонилась и прижала к распятию губы.

– Теперь я готова, – объявила я, повернувшись к Агари. – Я иду de libero arbitrio. – И снова посмотрела на Гертруду, желая убедиться в том, что она все поняла. Пусть знает, что мне прекрасно известно и про ее интриги, и про письма, которые она прячет в шкатулке. Я вовсе не так глупа, как Гертруда думает, несмотря на то что ей удалось затащить меня в это мрачное подземелье, где творятся дьявольские вещи.

Агарь провела нас через арочный проход.

«Ничего, – утешала я себя, – ведь есть еще и третий провидец. И независимо от того, что случится здесь сегодня ночью, мне ничего не нужно будет предпринимать до тех пор, пока я не услышу его пророчество. Ведь именно так сказала сестра Элизабет Бартон. А уж я сделаю все, чтобы избежать встречи с ним, будьте уверены».

Усыпальница оказалась приблизительно футов двадцать в длину и десять в ширину. Похоже, за ней никто не ухаживал. Стены были влажные и облупленные. На полу валялись обломки колонны. Статуя возле двери была опрокинута, и, видимо, уже давно: от нее осталась только пара стройных женских ножек, закрепленных на мраморном основании. В углу горела одна-единственная свеча.

Агарь зажгла еще две от своей свечки. Стало светлее, и я увидела на стенах росписи: на меня широко раскрытыми глазами смотрели какие-то люди в боевых шлемах и со щитами. Поверх голов виднелись довольно странные каракули. В земляном полу были вырыты две неглубокие круглые ямки. Вплотную к дальней стенке стоял каменный прямоугольный гроб, достаточно длинный, чтобы в нем уместилось человеческое тело.

Значит, там, в гробу, лежат человеческие останки… Но самое неприятное было не это. В помещении витал густой кислый запах гнили, как на скотобойне. Запах трупа, несмотря на то, что усыпальнице было уже много сотен лет.

В глубине комнаты, на равном расстоянии от стен, стояли две колонны. А между ними царил мрак. Вдруг мрак шевельнулся и превратился в еще одну колонну.

Я так и застыла, не смея шелохнуться. Черная колонна двинулась вперед, к освещенному свечами месту. И наверху ее сияла белая голова. Передо мной стоял человек в свободной черной мантии, похожей на рясу бродячего монаха, только не подпоясанную грубой веревкой. Но под этой широкой и свободной мантией угадывались какие-то странные, волнообразные движения. Мантия шевелилась, словно разворачивалась обертка вокруг его тела.

Вдруг мантия распахнулась, и из нее вышел мальчик. Лет одиннадцати, не старше. Он неуверенно шагнул вперед и посмотрел на меня пустыми глазами: точь-в-точь такими, какие были у нашей проводницы, когда я упомянула про Болейнов.

– Подойди ко мне, сынок, – велела ему Агарь. Она поцеловала мальчика в щеку и развернула его в сторону двери.

– Гертруда, этого я вынести уже просто не в силах, – хриплым голосом сказала я. – Ведь это просто чудовищно. В конце концов, всему есть предел.

– Слишком поздно, Джоанна. Теперь отсюда уходить нельзя, – прошептала она.

– Невеста Христова, зачем ты пришла сюда? Читать мне проповеди? – раздался низкий, скрипучий голос.

Человек в мантии двинулся к нам. Без сомнения, это и был Оробас. От одного вида этого человека замирало сердце. На голом черепе ни волосинки. Высокий и узкий лоб, нос большой, словно клюв хищной птицы, огромные серые глаза. Даже в неверном свете свечей видно было, что эти глаза смотрели на меня с презрением.

– Женщинам не пристало произносить проповеди, – продолжал он. – Это дело священников и монахов, которым ты служишь. Однако не сомневаюсь, что даже они, увидев сына Агари, наверняка воспылали бы к нему преступным вожделением.

Я подавила желание немедленно уйти.

– Вы ошибаетесь. – Я старалась говорить как можно более убедительно. – Вы ничего не знаете об этих добрых людях. И я никому не служу, кроме Иисуса Христа и Девы Марии.

Оробас улыбнулся, сверкнув безупречно белыми зубами:

– Ну а сегодня ночью ты будешь служить мне.

– Нет! Ни за что!

– О, сколько в ней праведного гнева. Успокойся, невеста Христова. Тебе кажется, что ты что-то такое увидела, но твои жалкие представления рождены в этом узком и темном, в этом крохотном мирке. Их недостаточно, дабы постичь то, что здесь сейчас происходит. Уверяю тебя: это совсем не то, о чем ты только что подумала.

Оробас махнул рукой матери с сыном, приказывая им удалиться, и они покинули помещение.

– Сын Агари сейчас как раз в том возрасте, когда я могу с успехом питаться его силой, только и всего, – сказал он. – В прежние, стародавние времена только такие мальчики, как он, могли заглянуть в чашу с мерцающей жидкостью и прочитать там знамения будущего.

Гертруда подвинулась ко мне поближе.

– А ведь именно за этим – чтобы узнать будущее – мы сюда и пришли, – нетерпеливо вставила она.

Оробас кивнул:

– И вы непременно узнаете его. Время сейчас для этого самое благоприятное. Смиренные служанки Иисуса Христа, девы, постригшиеся в монахини и принявшие обет целомудрия, приветствую вас обеих в храме Артемиды.

Мне показалось, что я ослышалась.

– Но Гертруда никогда не была монахиней, – возразила я.

Оробас направился к каменному гробу.

– Зато вот она была, – сказал он, нежно простерши руки над гробом, что выглядело по меньшей мере странно. – О, девочка моя, возлюбленная моя Этельрея! – Оробас повернулся ко мне. – Она так на тебя не похожа. Но было время, когда она была в точности как ты. Монахиней в Дартфорде.

– Это неправда! – воскликнула я. – Здесь никак не может быть могилы сестры из Дартфорда.

– Почему? – спросил Оробас, поворачивая ко мне свою абсолютно лысую голову.

– Потому что эту усыпальницу возвели римляне, которые ушли отсюда больше тысячи лет назад. А мой монастырь был построен всего двести лет назад.

Он наклонился и погладил пальцами верх надгробия.

– Это не римская могила. Саксонская. Когда саксы захватили Лондон, здесь все еще был амфитеатр и усыпальница тоже. И они ее использовали. Такие, понимаешь, практичные люди были эти саксы. Захоронили в ней семнадцатилетнюю девочку.

– Она саксонская монашка? – удивленно спросила я.

И вдруг вспомнила, что на соседнем холме, когда-то, сотни лет назад, задолго до того, как Эдуард III построил там обитель доминиканцев, и впрямь уже существовал монастырь. От него остался лишь каменный фундамент. Первый женский монастырь в Дартфорде сгорел еще в десятом веке, когда на него напали викинги.

– Орден святой Юлианы, – прошептала я.

– А ты не глупа, – сказал Оробас и отошел к одной из двух колонн, стоявших по обе стороны помещения. – Среди женщин такое встречается редко.

Это оскорбление я пропустила мимо ушей.

– Все равно я не верю. Да, во времена саксов в Дартфорде существовал женский монастырь, это правда, но с чего бы это умершую монахиню повезли оттуда хоронить в Лондон? И погребли в храме, посвященном языческой богине?

Оробас вернулся к надгробию, неся в руках три небольшие урны. Он осторожно поставил их на пол, выстроив в ряд.

И тут в душе моей поднялась волна протеста.

– А если даже вы правы и женщина, что покоится в этой могиле, действительно была при жизни монахиней, как можно осквернять ее останки некромантскими фокусами?

Он вскинул голову:

– Мне не нравится, когда меня называют этим словом. Некроманты – глупцы. Они стригут у детей ногти и используют их, чтобы вызывать духов, надеясь, что те помогут им найти клады. Или при помощи зеркала задают вопросы голове, отрезанной у трупа. Я не имею с ними ничего общего. Обряд, который я собираюсь провести сейчас, очень древний: его исполняли еще десять тысяч лет назад.

Гертруда дернула меня за руку:

– Будь осторожна, Джоанна.

Я отмахнулась от нее и вновь напустилась на прорицателя:

– Значит, слово «некромант» вам не нравится? Ну и как тогда прикажете вас называть? Ах да, вы же присвоили себе имя демона-оракула!

Он в ответ лишь пожал плечами:

– Я назвал себя Оробасом по той же причине, по которой незаконнорожденный итальянец Джулио Медичи, обманным путем ставший Папой Римским, принял имя Климента Седьмого. Да будет вам известно, что в нашем ремесле это очень помогает.

Сначала меня возмутило подобное неуважение к его святейшеству. Но потом я подумала: «Да ведь этот Оробас практически признает, что он шарлатан». И страху перед надвигающимся обрядом сильно поубавилось.

– Отвечу на твой вопрос, – продолжил он. – Я не некромант, а тот, кто вызывает души умерших. Мы можем начинать, только сперва распустите волосы. Обе.

Теперь я не сомневалась, что никаких душ умерших Оробас не вызывает. О, как я была зла на Гертруду, которая заставила меня терпеть этот кощунственный балаган. Мне хотелось только одного: чтобы все это поскорее закончилось. Показывать свои волосы перед этим человеком было очень неприятно, но я скрепя сердце сняла капюшон и распустила косы. Гертруда – тоже. Свеча выхватывала белые прядки в ее черных волосах. Мои же волосы с тех пор, как были коротко обстрижены в монастыре, успели отрасти только до плеч.

Оробас опустил пальцы в первую урну и обвел ими вокруг ближайшей к нам ямки. Вышагивая по усыпальнице, он через каждый шаг кропил жидкостью пол. Я напряглась. Может быть, это и есть источник того гнилостного запаха, который буквально выворачивал мне внутренности?

– Это вода, – чуть слышно шепнула Гертруда.

Я с облегчением кивнула.

Оробас начал речитативом:

– Рожденный небом сын Лаэрта, ты должен совершить еще одно странствие, найти дорогу в царство Аида и грозной Персефоны и задать вопросы слепому прорицателю из Фив…

– Это из «Одиссеи» Гомера, – сказала я.

Оробас выпучил на меня глаза. Он был удивлен моими познаниями не меньше, чем лекарь Гертруды, но, в отличие от доктора Брэнча, мгновенно овладел собой и не стал охать и ахать, а лишь тихо сказал:

– Так, значит, вы девушка образованная, знаете античные легенды и мифы. – После чего поставил первую урну и взял вторую. – Великие философы Древней Греции и Рима понимали, что мертвые всегда рядом с нами. Они разговаривали с ними, как и Одиссей в свое время. Вся беда в том, что большинство мертвых лишено разума. Они почти ничего не видят и не слышат. Но есть и такие – их, правда, немного, – которые много знают о минувшем и о грядущем.