Текст книги "Загадка Александра Македонского"

Автор книги: Неля Гульчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

– Никогда.

Таиду, наблюдающую со стороны эту сцену, все больше и больше восхищал этот гордый, независимый человек. Беседующие не замечали ее, и она стала невольной свидетельницей интересного разговора.

Богач, который и ее согласился доставить на своей триере, везущей товары в Милет, продолжал:

– Разве ты не продаешь свое искусство?

– Я не продаю, я пою. А благодарные души вознаграждают меня, что справедливо.

– Хорошо. Ты пел мне по моей просьбе, и я тебе плачу.

– Нет. Я пел тебе, как человек человеку. А, следовательно, мы должны обмениваться взаимной симпатией, а не металлом.

Диокл, не торопясь, поднялся, подошел к рапсоду и положил руку на его плечо.

– Я никогда в жизни не слышал столь талантливого рапсода. Я твой друг, Агафон. А серебро, пожалуйста, забери себе. Оно пригодится тебе в твоем новом путешествии. Главные в жизни удовольствия: изысканная пища, роскошь и женщины. А без денег им не бывать. Не ради же страданий живет человек!

И тут оба заметили Таиду.

– Приветствую тебя, прекрасная афинянка! – воскликнул Диокл.

Увидев Таиду, Агафон осторожно опустил лиру на лежащие рядом с креслом подушки.

– Хайре! – поздоровалась Таида.

Рапсод приветствовал ее улыбкой.

Прекрасное лицо гетеры мгновенно заставило все вокруг светиться и ликовать.

При виде этой необычайной красавицы у рапсода так забилось сердце, что он невольно прижал руку к груди, будто боялся, как бы оно не выскочило. О богиня! Внезапно охватившая певца нежность стала переливаться через край и дурманить разум. Он любовался ею, потому что любоваться – это самое верное чувство, обращенное к женщине.

– О Афродита! Я снова убеждаюсь, что все лучшие женщины Афин произошли от богинь… Один миг, проведенный с тобой, я взял бы взамен бессмертия.

Таида тут же вспомнила Александра и очень серьезно предупредила:

– Бессмертие – самое ценное из всего, что можно пожелать, потому что оно уравнивает человека с богами и приобщает к сонму героев.

– Посиди с нами, – предложил Диокл.

Она согласно кивнула и опустилась рядом с мужчинами на мягкие подушки.

Рабы по знаку Диокла поставили на стол блюда с ячменными и пшеничными лепешками, пирогами, жареными перепелами. Принесли добрую амфору молодого вина.

– Выпьем за любовь! – вдруг предложил певец.

– Любовь – земной дар. И она нуждается в поющей душе, – мягко проговорила гетера и ослепила мужчин своей неповторимой улыбкой.

Все до дна осушили кубки.

– Откуда ты родом? – поинтересовался у Агафона Диокл.

– Мое ремесло водит меня по всему свету, но родом я из Афин. А в Ионию плыву впервые. Хочу увидеть места, где пел Гомер свои бессмертные песни, где родилась великая Сапфо, а лирик Анакреонт прославлял вино и любовь. Говорят, города Ионии почти добровольно сдались царю македонян? – неожиданно спросил певец у Диокла.

Диокл, будучи ярым приверженцем македонского царя, усмехнулся:

– Эх, Агафон, все не так просто. Милет ведь афинская колония. Вам лучше персы, чем македонцы, которые для вас, афинян, почти варвары.

– Ну уж, нет! – воскликнула Таида. Синие глаза ее гневно сверкнули. – Большая часть афинян признала македонцев, поняла, что справедливее воевать вместе с эллинами за счастье Эллады, чем служить персам. Расскажи, Диокл, прошу тебя, как покорил Милет царь Александр?

– Царь Александр – гениальный полководец, хоть и молод. Его флот, войдя в Латмийский залив, первым занял гавань у острова Лада, первым отрезал Милет от меря. Персидские навархи опоздали.

– Ему всюду будет сопутствовать удача! – не удержалась Таида, не сумев скрыть своих чувств. – И что было дальше?

– Парменион, один из самых опытных полководцев, настаивал на военном совете, чтобы сто шестьдесят триер выступили против трехсот персидских военных кораблей, и предлагал принять на себя командование флотом. Он также рассказал, что недавно орел опустился перед одним из македонских кораблей. Появление орла оживленно обсуждалось в кругу военачальников. Выяснилось, что птица села не на корабельную мачту, а на стоящее на берегу дерево. Тогда царь воскликнул: «Мы победим не на море, а на суше». На рассвете начался штурм Милета.

Таида, затаив дыхание, слушала рассказ, стараясь не пропустить ни одного слова, живо рисуя в своем воображении недавно произошедшие события.

– Македонские тараны ударили в крепкие стены города. Когда персидские корабли приблизились к гавани, на глазах моряков с грохотом разрушились и повалились стены Милета. Персы стояли, не зная что делать. А потом повернули свои корабли и ушли в море.

– Совсем? – спросила Таида.

– Совсем. И македонцы с криками ворвались в город. Но битва была короткой, воины персидского гарнизона бежали. Они пытались уйти на лодках в море, но гавань была заперта. И македонские триеры тут же топили их.

– Персидского царя ждет постыдное будущее, – с облегчением выдохнула гетера.

Все ненадолго замолчали, устремив взгляды на морские просторы.

Таида никогда еще не бывала в открытом море, чтобы не видно было берегов. Она внезапно почувствовала себя песчинкой на божьей ладони.

Когда солнце готовилось упасть в море, Таида взяла в руки лиру и запела. О боги, что это был за голос! Слаще, чем у сирен! Хотя пела она о войне, о горе, о девушках, принесенных в жертву накануне свадьбы, о женщинах спаленных городов, плачущих над павшими мужьями.

– Твоим голосом наверняка заслушиваются боги! – только и молвил Агафон.

Таида подошла к борту, огляделась вокруг.

Солнце опускалось в море, пустынное, дикое, непостижимое. Она ощутила исходящую извне неведомую силу – тайную, могущую раздавить.

Мимо пролетели две чайки… Одна гналась за другой с диким криком, а первая – будто стонала в скорби.

Гетера похолодела и, ухватившись за руку Агафона, чтобы не упасть, поспешила спуститься в каюту.

Закутавшись с головой в одеяло, она крепко уснула.

К вечеру следующего дня вдали на горизонте показались гористые очертания островов Киклады.

Диокл решил высадиться на одном из островов на ночевку.

Таида и Агафон, стоя на палубе, любовались постепенно приближающимися к ним пейзажами острова. Уже отчетливо были видны горы, поросшие дикими деревьями.

– Это Миконос – красивейший из Кикладских островов, – пояснил Агафон.

Умные, проницательные глаза его словно заглядывали в душу.

– Отсюда можно представить, что видишь начало мира. Не так ли?

– Возможно, но почему ты спрашиваешь об этом меня? Я гетера, а не философ.

– Гетера, которая умеет читать и говорить на разных языках, знает историю, ориентируется в политике, владеет в совершенстве музыкальными инструментами, а кроме того, судя по твоим движениям, наверняка великолепная танцовщица… Я уже не говорю о том, что твое пение достойно наивысших похвал. Тобой, Таида, движет то же, что движет и мной.

Она внимательно посмотрела на него:

– Что же?

– Стремление познать мир!..

На лице своего нового почитателя Таида увидела понимание, и оно нашло отклик в ее душе. Они были знакомы всего сутки, а казалось, что всю жизнь.

– Может ли твой разум вообразить Вселенную? – неожиданно спросил он.

– Ни один человеческий разум не в силах вообразить Вселенную.

Рапсод улыбнулся:

– Разве каждый мужчина и каждая женщина не представляют собой отдельный мир? Мы видим не всего человека, а лишь его оболочку. Мы считаем, что понимаем его, а на самом деле понимаем в нем лишь самую малую часть. Человека невозможно познать, как и Вселенную.

– Я запомню это.

Певец вдруг остро ощутил, что их встреча мимолетна. Далекие города и страны ждали его и ее. Но дороги их были в разные стороны.

– Есть в жизни встречи… Они хоть и мгновенны, но остаются в памяти на всю жизнь, – он попытался улыбнуться, но улыбка лишь промелькнула на его лице и исчезла. – Мне очень тяжело будет сказать тебе «прощай».

– Но у нас впереди еще несколько дней, – успокоила его Таида.

Метаморфоза Таиды началась сразу после болезни, хотя она сама пока еще не сознавала этого. Ее душа отгородилась, замкнулась. Она верила, что однажды она снова откроется, но лишь для того единственного мужчины, которого она полюбит безраздельно и целиком. Может быть, это будет Александр. Пока в ее жизни не было такого человека. Даже Птолемей узнал лишь крохотную часть ее души. Правду сказал Агафон. Никто не может узнать до конца любого человека.

Она вспомнила слова жрицы Панаи во время их последней встречи перед ее отъездом:

– Научись отдавать больше, чем брать, и тогда, может быть, ты найдешь то, что ищешь.

За беседой они не заметили, как убрали большой парус и гребцы сели на весла.

Триера обогнула мыс и подошла к острову.

Громадные желтые скалы вздымались отвесно, из-за них не было видно земли. Остров выглядел сурово и безлюдно. Береговые утесы прорезало устье быстрой реки.

Все высадились на берег.

Диокл приказал рабам пополнить запасы воды. Вода на острове сбегала по валунам, блестевшим как черный мрамор.

В лесу было много дичи.

Вскоре запылал костер, и все с удовольствием отведали свежего мяса, добытого опытными охотниками.

Рано утром перед отплытием Таида и Агафон решили осмотреть остров.

Проснувшись перед восходом солнца, прежде чем углубиться в скалы, они слушали пение пробуждающихся птиц, крики чаек и глубокую тишину впереди.

Дорога вилась по дну ущелья, где бежала быстрая речка, зеленая от папоротников снизу и листвы сверху.

Они перешли речку по громадному камню, что положили там еще до памяти людской. Затем свернули от потока вверх.

Таида шла чуть позади, приподняв спереди подол, чтобы не мешал подниматься по склону. В утренних лучах блестели золотые пряжки на ее сандалиях. Она была очень красива. Высокий лоб, широко посаженные сапфировые глаза, гордый прямой нос. Рапсод незаметно бросал на нее свои взгляды, когда помогал преодолеть очередное препятствие.

Было так тихо, что даже хруст сучка казался громким.

Они взобрались на плоскую площадку и от неожиданности остановились, внезапно наткнувшись на священное место.

Отсюда в обе стороны видно было море, а вдали – гористые пики островов.

Перед ними громоздилась высокая серая скала, на которой был высечен огромный открытый глаз – древний, тронутый разрушением.

– Это священное место богини Матери! Оно запретно для мужчин. Тайная Мать никогда не показывает себя мужчинам, – проговорил в раздумье Агафон.

Тропа уходила за скалу…

– Я поброжу здесь, а ты подожди меня. Не волнуйся, богиня добра.

Они говорили очень тихо, но в окружающей тишине их слова разносились громоподобным криком.

Углубившись в лес, рапсод сел на замшелый камень и стал поджидать Таиду.

Оставшись одна, Таида взглянула на скалу. Глаз внимательно рассматривал ее. Она обернулась. И весь лес был, казалось, одним внимательно следившим за ней глазом.

Обойдя скалу, она наткнулась на русло высохшего ручья. По скользким, отшлифованным временем камням трудно было идти. Отвесные скалы в четыре человеческих роста обступили ее. Наконец Таида выбралась на поляну. По краям ее росли деревья, в дальней скале был вход в пещеру, к которой вела еле заметная тропинка.

Таида направилась к пещере.

В пещере было сумрачно, а в глубине совсем темно. На тусклых стенах висели какие-то непонятные очень ветхие предметы – не то куски тканей, не то шкуры убитых животных, не то одежды…

В глубине пещеры кто-то неподвижно сидел.

По спине Таиды пробежали мурашки.

На потолке послышался трепет чьих-то крыльев.

Сердце бешено заколотилось, все тело покрылось холодным потом.

С уст Таиды сорвался крик ужаса. Ей навстречу летела летучая мышь, которая зависнув над оцепеневшей от страха женщиной, снова возвратилась в глубь пещеры.

И вдруг Таиду озарило. Она, преодолев боязнь, двинулась навстречу сидящей.

На троне из крашеного дерева сидела каменная богиня Мать. Талии у нее не было – она была беременна, – маленькие ручки сложены на большом животе под тяжелыми грудями, а громадные бедра сужались к крошечным ступням. Грубо высеченные из камня локоны обрамляли лицо. На ней не было ни красок, ни одежд, ни драгоценностей, просто серый камень.

Богиня была такая старая, такая древняя. Казалось, сама природа сотворила ее, прежде чем руки людей научились ваять.

– Что я могу пожертвовать богине? – подумала Таида.

Рассудив, что каждый бог бывает тронут жертвой, предназначенной ему, она, глубоко вздохнув, наклонилась, подняла с земли камень и резко провела острым концом по ладони.

На алтарь закапала кровь.

Таида начала обряд умиротворения. Сначала запятнала себя кровью, потом стала мыть водой из текущего в пещере ручья голову, лицо, правую руку, потом левую. Очистив себя, она сняла с талии серебряный пояс и положила на алтарь Богини.

Лик богини Матери был суров.

Вдруг Таида отчетливо услышала голос:

– С помощью богов ты будешь плести паутину, в которую завлечешь молодого царя. Ты овладеешь его мыслями, покоришь его сердце и подчинишь его ум нашей воле. Но если ты изменишь своему долгу, тебя ждет кара богов!

От неожиданности она не заметила, что стоит в ручье, красный ил которого обволок ей ноги, как кровь, а когда заметила, ей стало слегка не по себе.

– Что таит в себе это знамение? – воскликнула она.

Агафон ждал ее на лесной тропинке.

Возвращались на корабль в полном молчании.

Спускаясь вниз по склону, Таида твердо решила:

«Я ни на миг не должна забывать о главной цели своего путешествия».

На море был мертвый штиль, триера снова шла на веслах на восток. Руки гребцов двигались уверенно, а хриплый голос задавал им хороший темп.

К вечеру на небе появились облака.

Внезапно обрушился свирепый шквал.

Ветер гнал триеру, громадные черно-зеленые волны швыряли и захлестывали за борт воду так, что на черпаках было занято больше людей, чем на веслах.

А среди ночи шторм вдруг утих также внезапно, как и начался.

Триера слегка покачивалась на спокойной гладкой волне под небом, полным ярких звезд.

И снова Таида, выйдя на палубу, искала свою звезду. Она не слышала, как приблизился Агафон:

– Если верить Гомеру, боги подобны озорным детям: обладая безграничной властью, они обладают и безответственной тягой испытывать ее на нас, простых смертных.

Таида порывисто обернулась и, взглянув в глаза певца, спросила:

– А ты, Агафон, каким хотел бы видеть современный мир?

– Мир, полный покоя, процветающий, с открытыми границами; мир, в котором обмен идеями так же свободен, как торговля вином и маслинами; мир, в котором нет места войнам и немыслимы никчемные национальные предрассудки. Мир, в котором художники, поэты и производители почитаются выше полководцев.

– А если один народ жестоко унизил другой? – сурово спросила гетера.

– Ты, совершеннейшее создание природы, думаешь о несовершенном мире! – укоризненно воскликнул певец. – А я мечтаю о совершенном мире. И если все народы будут о нем мечтать, мир придет в конце концов к взаимопониманию. – Затем засмеялся и напомнил: – Ведь ты гетера, а не философ. Но если красота станет главным символом философии, мир скорее придет к гармонии.

Жажда новых впечатлений рано утром поднимала певца и гетеру, и они, боясь что-нибудь упустить из встречающегося им на пути, поднимались на нос триеры едва занимался рассвет.

Стремительно взлетали вверх и опускались, взметая сверкающие брызги, весла. О скорости можно было судить лишь по силе бьющего в лицо ветра и изменениям панорамы острова, очертания которого показались утром на пятый день пути. Остров разворачивался перед ними зубчатой стеной кипарисов.

– Самос! Родина великого Пифагора! Здесь он беседовал с выдающимся поэтом Эллады Анакреонтом, – указав на остров, рассказывал Агафон. – Как жаль, что мы проплываем мимо и нам не удастся его осмотреть.

– Пифагор считал, что все, нами видимое, есть выражение числа, невидимого и вечного. Все сущее – воздух, вода, земля – вторично по отношению к числу.

– Ты великолепно образована, афинянка! – в восхищении воскликнул рапсод. – Кстати, именно благодаря Пифагору в язык ионян вошло слово «философия» – страсть к мудрости.

Они помолчали.

Вскоре корабль, обогнув остров, вошел в широкий пролив, отделяющий Самос от материка.

– По своим очертаниям остров Самос напоминает барашка, обращенного головою к Азии, – рассказывал Агафон. – Очертания острова совпали с направлением переселения ионийцев, бежавших на материк от бедствия, погубившего Трою – землетрясения. Так на азиатском побережье появились ионийские города, от которых Самос отделен проливом.

Справа по борту в легкой дымке показались едва различимые очертания Ионии.

Таида искоса посмотрела на Агафона. За все время их путешествия он ни разу не прикоснулся к ней и не позволил себе ни одного многозначительного взгляда, намека или нескромного замечания.

Он перехватил ее взгляд и, догадавшись, о чем она думает, сказал:

– В моем возрасте достаточно радоваться твоей красоте. Тебе никто никогда не говорил, что некоторые мужчины предпочитают умную беседу плотской любви?

Таида только улыбнулась в ответ и почему-то, вспомнив Александра, спросила:

– А что ты думаешь об Александре, царе Македонском?

– Ему слишком везет. Счастье недолговечно, – после недолгого раздумья начал Агафон. – Вавилонские мудрецы полагают, что счастье и несчастье – это две гири, колеблющие чаши весов. Если счастье сильно перевешивает, то это может привести к такому резкому повороту, что человек летит в пропасть и ничто его не в силах удержать.

Таиду оглушила мысль, слетевшая с уст Агафона.

Триера вошла в гавань Милета.

Среди встречающих на пристани Таида не увидела Птолемея, и в сердце ее невольно закралась тревога.

Но, как только она ступила на берег, крепкие руки обхватили ее сзади и подняли вверх, а когда опустили, то перед ней стоял довольный улыбающийся Лисипп.

– Мне приказано встретить тебя!

На лице Таиды было удивление, которое не укрылось от скульптора.

– Птолемей и Александр направились навстречу Дарию! Да сопутствует им удача! – пояснил Лисипп.

Таида подошла к Агафону, чтобы попрощаться. Он вытащил из-под своего гиматия свиток и подал ей в руки.

– Это тебе прощальный подарок. Тексты моих пеанов.

И он на прощание улыбнулся ей в последний раз.

– Я отправлюсь далеко. На край света. И мне будет приятно знать, что на свете есть ты. Я благодарен тебе за все.

– Спасибо за подарок. Но я не сделала для тебя ничего…

– Ты была добра ко мне, за эти несколько дней поделилась со мной своими знаниями и молодостью. Я не мог бы просить большего. Мне остается лишь сожалеть, что я слишком стар для тебя и не смог одарить тем счастьем, которое ты заслуживаешь.

Он стремительно растворился в толпе, а когда обернулся, гордая голова афинянки, мелькнув в последний раз, исчезла. Ни одно из многочисленных расставаний не было для рапсода тяжелее, чем это.

Пока Таида прощалась со своим попутчиком, Лисипп издали внимательно рассматривал ее.

Она была в розовой полупрозрачной накидке, наброшенной на одно плечо и свисающей чуть ниже колен. Ее темные блестящие волосы были искусно зачесаны наверх и перехвачены расшитой жемчугом золотой лентой.

Когда, наконец, Таида стала приближаться к Лисиппу, чудный аромат, источаемый гетерой, опередил ее самое и окутал Лисиппа, опьяняя. Таида приближалась и была так очаровательна, что у скульптора перехватило дыхание.

Остановившись от него в нескольких шагах, гетера приказала:

– Подойди!

Но Лисипп стоял неподвижно, застыв, как большое и неуклюжее изваяние.

– Придется, видно, мне подойти к тебе, – засмеялась Таида.

Она остановилась перед ним и обожгла своим дыханием:

– Очнись, Лисипп! Я так рада, что именно ты встретил меня.

Внезапно Лисиппа озарило: «Она будет моей моделью, как только станет чуть-чуть постарше…»

И именно в этот миг гетера приблизила к нему свое лицо и нежно поцеловала в губы.

– Очнись!

Сердце скульптора неожиданно для него самого затрепетало и полетело в бездну.

Наконец, опомнившись, он взял ее за руку и повел к повозке, постепенно приходя в себя.

Они подъехали к дому, стоявшему недалеко от моря. Дом среди дневной жары утопал в зелени и цветах. Крытое красной черепицей одноэтажное здание широко раскинулось в тени платанов и кипарисов.

Маленький ручеек струился под зарослями ирисов. Дикий шиповник цвел по его берегам.

Главный вход в дом приходился как раз против аллеи из кипарисов.

Лисипп провел Таиду во внутренний дворик дома, в центре которого находился высокий мраморный алтарь, а рядом с ним – обложенный камнями колодец, кувшины с водой. По колоннам, подпирающим небольшой балкон, вился зеленый плющ. У стен стояли скамьи и пиршественные ложа. На алтаре Таида увидела гирлянду цветов. Она с благодарностью посмотрела на Лисиппа и подумала: «Как хорошо, что меня встретил именно он. У меня будет достаточно времени освоиться и собраться с мыслями».

Феба и двое рабов Таиды вошли в дом вслед за рабами, которые встретили их у входа и забрали сундуки с вещами.

Таида и Лисипп, прежде чем войти во внутренние покои, присев на скамьи, вели неспешную беседу.

– Птолемей просил поселить тебя в этом доме и ждать вестей от него. К сожалению, он не смог дождаться тебя. Им с Александром в ближайшее время предстоит грандиозная битва с Дарием.

– Далеко ли отсюда? Когда? – мгновенно отреагировала на слова скульптора Таида.

– Я слышал, что на Иссе. А когда – ведомо только богам. Птолемей просил передать, что постоянно думает о тебе. В доме есть все необходимое, чтобы ты чувствовала себя здесь уютно.

Лисипп пытливо взглянул на Таиду. Казалось, упоминание о Птолемее совсем не заинтересовало ее. Она даже не спросила ничего о нем.

Зато, немного помолчав, в раздумье поинтересовалась:

– Пленницами Александра стали самые прекрасные женщины Лидии, Фригии, Ионии. Ну и как?

Ответ поразил ее:

– Он мог бы выбрать любую из женщин, но – нет…

Неожиданно весело гетера произнесла:

– Покажи мне дом и давай выпьем вина за встречу! И за победу македонцев!..

Когда Таида и Лисипп удобно расположились у стола, на котором рабыни успели уже расставить изысканные яства и фрукты, скульптор, любуясь гетерой, вспомнил:

– Когда Александр увидел обнаженную Афродиту Книдскую, он тут же предложил Птолемею позвать тебя. И все, в том числе и я, поддержали царя.

– Так меня позвал Александр? – с удивлением воскликнула гетера. – Птолемей ничего не написал мне об этом.

– Это говорит о его любви к тебе. Значит, он боится потерять тебя, боится более могущественного соперника.

От внимания Лисиппа не укрылось, что его слова явно взбудоражили Таиду. Она тут же замкнулась в себе.

На следующий день Лисипп сопровождал Таиду в Эфес. Она пожелала посетить развалины храма Артемиды, которые были расположены в долине недалеко от города.

По дороге к храму скульптор рассказывал:

– Храм Артемиды считался одним из чудес света. Когда у ворот Эфеса появился лидийский царь Крёз, властителю города Пиндару пришла в голову спасительная мысль – протянуть от городских ворот веревку к храму Артемиды и провозгласить Эфес «неприкосновенной территорией богини». Так жителям удалось спасти город от кровопролития.

Мысли, волновавшие Таиду, помимо ее воли вырвались наружу:

– Но после поражения Крёза Эфес на долгие годы попал под власть персов. И только Александр, царь Македонии, освободил этот город.

– Не слишком ли много ты думаешь о молодом царе? – неожиданно спросил Лисипп.

И вдруг предчувствие подсказало ему, что Таиду надо уберечь от чего-то очень рискованного, и он невольно проговорил:

– Политические игры опасны. Будь осторожна. Царь Александр во многих своих поступках непредсказуем.

И мгновенно перевел разговор на другую тему:

– Статуя Артемиды сверху была сплошь покрыта золотыми украшениями и драгоценностями.

Вскоре они увидели руины некогда прекрасного храма, от которого остался лишь ряд колонн да глубоко ушедшие в землю головы мраморных быков гигантских размеров.

– А как погиб этот храм? – поинтересовалась Таида.

– Храм Артемиды поджег житель Эфеса Герострат, возмечтавший таким образом увековечить свое имя в истории. И что самое интересное, это произошло в ночь рождения Александра Македонского!..

– В ночь рождения Александра? – пораженная услышанным, переспросила Таида.

– Да.

– И что было дальше с Геростратом? – с волнением в голосе поинтересовалась она, сама еще не понимая, почему этот рассказ так встревожил ее.

– Решением собрания, в котором участвовали все жители Эфеса, его имя должно было навесно исчезнуть из памяти людской. Имя Герострата с тех пор стало нарицательным.

Таида снова встревожилась, затем вздохнула и замолчала.

Лисипп с удивлением посмотрел на нее:

– Мой рассказ так взволновал тебя, будто ты сама собираешься устроить грандиозный пожар!

Услышав эти слова, Таида невольно вздрогнула.

Когда они снова удобно на мягких подушках расположились в повозке и тронулись в путь, Лисипп предложил:

– Мой друг художник Апеллес, кстати он родом из Эфеса, сейчас в своей мастерской заканчивает портрет царя Александра. Навестим его? Он будет рад.

Воспоминания об Оресте болью отозвались в сердце Таиды, она хотела решительно отказаться, но желание увидеть портрет царя одержало верх, и она согласилась.

Из окон повозки Таида любовалась широкими улицами, роскошными дворцами, величественными храмами города.

По дороге Таида снова стала расспрашивать Лисиппа об Александре:

– Царь сам позировал Апеллесу или он рисовал по памяти?

– Апеллес задержал Александра на несколько дней. Царь сам наблюдал, как под кистью художника возникают его черты, его облик полководца. А когда портрет был окончен, царь приказал выступить в новый поход. Его путь после Эфеса лежал на Милет. Сейчас Апеллес слегка правит картину. Я сам еще не видел законченный вариант.

Апеллес радушно встретил гостей и тут же провел их в мастерскую, большую комнату, заставленную картинами.

Известие о смерти Ореста потрясло художника. После долгих расспросов о подробностях гибели любимого ученика, художник, наконец, подвел гостей к портрету царя.

На портрете Александр был изображен с молнией в правой руке. Молния являлась атрибутом Зевса, высшего из богов.

Таида невольно подумала про себя: «Кто сможет победить сына Зевса? Никто!..»