355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Нелли Шульман » Вельяминовы. Время бури. Книга третья » Текст книги (страница 9)
Вельяминовы. Время бури. Книга третья
  • Текст добавлен: 21 сентября 2016, 18:54

Текст книги "Вельяминовы. Время бури. Книга третья"


Автор книги: Нелли Шульман



сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Тамцаг-Булак

– Марьяна Бажан, бригадир женской тракторной бригады, мастер скоростной вспашки… – на экране стучали колеса поезда, звенели стаканы. Демобилизованный Клим Ярко рассказывал о родной Украине.

За Марьяну Бажан, за ее здоровье! – трещал киноаппарат. Над головами сидящих летчиков и аэродромной обслуги висел густой, сизый папиросный дым. Комары, испугавшись, звенели не под навесом из досок, а поблизости, в огромной, черной степи. Фильм показывали на старом, зашитом экране, повешенном на щит. Его наскоро сколотили бойцы из хозяйственной роты.

Лиза оглянулась на самолеты. Чато, курносые, ишачки, истребители И-16, старые, поршневые И-153 возвышались темными рядами, рядом с взлетной полосой. Она могла бы с закрытыми глазами найти его самолет. Временно исполняющий обязанности командира полка майор Воронов, летал на новом, усовершенствованном И-15-бис. Лиза вспомнила веселый голос:

– В Испании наши ребята И-16 чато называли, с легкой руки тамошних товарищей. Я в Испании не был, – засунув руки в карманы летного комбинезона, он покусывал травинку, – но мне комкор Смушкевич рассказывал, о тех боях, – он посмотрел на самолет:

– Новая модель, товарищ младший воентехник. Видите… – он указал, – верхнее крыло прямое. Площадь крыльев увеличилась. Машина стала немного тяжелее, но и маневреннее. Изменена форма капота, поставлен более мощный двигатель… – Лиза старалась не смотреть в его лазоревые глаза. Майор Воронов объяснил, что заочно учится в авиационном институте.

– Хочу стать конструктором… – мужчина вздохнул, – но вряд ли в ближайшее время нас ждет мирная жизнь, – над аэродромом простиралось бесконечное, жаркое, пустынное небо. Утром, у палатки, где размещалась столовая, Лиза увидела плакат. Из города привозили фильм: «Трактористы». Младший воентехник не знала, что командир полка долго спорил с политруком. Степан напоминал, что, в целях маскировки аэродрома, запретил зажигать даже костры.

– Лампа будет гореть… – он, в сердцах, чиркнул спичкой, – соберется наземный состав. Японцам ничего не стоит начать бомбежку. Мы только пополнение приняли. Не хотелось бы его терять… – Степан затянулся «Беломором».

Политрук, наставительно, заметил:

– Товарищ майор, нельзя недооценивать важность воспитательной работы. Фильм одобрен политическим управлением. Картина рассказывает о возвращении демобилизованного бойца к трудовым подвигам. В конце концов, большинство ваших подчиненных покинет армию, по истечении срока службы. Для них фильм станет хорошим уроком, при выборе дальнейшего жизненного пути… – Степан, все равно, назначил дежурных, следить за воздухом. Звено истребителей стояло наготове, на случай появления японских бомбардировщиков. Степан, впрочем, отлично понимал, что ни дежурные, ни летчики не помогут. Достаточно было одной бомбы, чтобы погибли две сотни человек, занятых на аэродроме.

Он, искоса, посмотрел на черные, коротко стриженые волосы младшего воентехника: «Вы хорошо разбираетесь в самолетах, товарищ Князева». Лиза не обслуживала его машину. С майором Вороновым работал свой техник, старшина, молчаливый, довольно угрюмый человек, тоже с Дальнего Востока. Он коротко сказал Лизе, что знает майора еще с озера Хасан, где Воронов воевал капитаном.

Лиза не обижалась. Она понимала, что летчики привыкают к техникам. Лизу поставили работать с разгонными машинами, И-153. Их использовали для обучающих полетов. Она, незаметно, посчитала красные звезды на фюзеляже чато майора Воронова. Их оказалось шесть. Лиза вспомнила:

– Ребята рассказывали, что его представили ко второму ордену Красного Знамени. Он герой, ас, как погибший товарищ Чкалов. Ты девчонка, младше его на десять лет… – она покраснела:

– Спасибо, товарищ майор. Я стараюсь… – они почти не разговаривали.

Через несколько дней после того, как Лиза появилась на аэродроме, командир полка поинтересовался, как она устроилась. Лиза улыбнулась: «Все в порядке, товарищ майор. Спасибо за вашу заботу».

Говоря с политруком, Степан хмуро заметил:

– Вы последите, товарищ Васильев, чтобы, в общем… – он замялся, поведя рукой:

– Все же девушка. В армии, думаю, их больше появится. Пока надо обеспечить ей хорошие условия. Пусть она выступит перед бойцами, расскажет о перелете… – Степан подмигнул политруку: «Для воспитательной работы. У нее орден есть. Она мастер спорта, парашютистка…»

Парашютистка Князева стояла рядом, разглядывая истребитель. Пахло авиационным бензином, сухая трава колебалась под ветром. Опустил глаза, Степан увидел, под суконной юбкой, круглые, немного загорелые колени. Гимнастерка почти не поднималась на груди. Он заметил на узких, белых ладонях пятна масла и порезы. Он рассказал девушке о гибели в Испании Сокола, товарища Янсона. Лиза кивнула:

– Я его дочь знаю, Марту. Мы с ней в Москве познакомились. Вы ее помните, наверное… – Степан помнил только узкую, прохладную спину Горской, ее длинные пальцы, запах жасмина:

– Они похожи с Горской, – он полюбовался решительным профилем девушки, – будто сестры. Горская в длительной командировке. Наверное, опять за границей… – услышав о таране Янсона, Лиза сглотнула: «Он спас другого летчика, не коммуниста…»

– Я бы тоже так поступил, – неожиданно сухо отозвался майор Воронов, – летчик сражался с фашизмом… – Степан оборвал себя. Девушка была молоденькой. Она, даже не думая, могла поделиться с кем-нибудь словами командира полка. Степану не хотелось терять полетное время на нотации политического работника:

– Вы коммунист, товарищ Воронов, командир, орденоносец. Вы должны подавать пример, своим поведением… – Степан еле отговорился от посещения фильма. Он видел кино, в Тамцаг-Булаке, и не хотел смотреть его еще раз. В расписании полетов значилась аэрофотосъемка японских позиций. Степан ухватился за рутинное задание, как за соломинку.

Он упомянул Князевой, что улетает. Девушка погрустнела:

– Такой замечательный фильм, товарищ командир. Я его тоже видела, в Чите, но с удовольствием опять посмотрю… – она напела красивым, низким голосом: «И летели наземь самураи, под напором стали и огня…»

Степан думал о боях у Баин-Цагана, о грохоте снарядов, и бесконечных бомбах, сброшенных на японские позиции, об ожидании белого флага. Он слышал раздраженный мат:

– Самураев можно с землей сравнять, а они с места не сдвинутся. Подорвали мост, чтобы не дать войскам отойти… – в воздухе, они не видели сражений, внизу, но Степан приезжал в госпитали, и здешний, полевой, и большой, в Баян-Тумене. Он помнил бесконечный поток раненых, измученные, обгоревшие на солнце лица, обожженных танкистов. О танкистах и пели, лихо, в самом начале фильма.

Ничего такого он, разумеется, сказать не мог. Он похвалил ее голос, девушка зарделась:

– Большое спасибо, товарищ майор. У меня все хорошо. Я рада, что могу принести пользу нашим доблестным летчикам… – они, медленно, шли к столовой. Степан, добродушно, сказал:

– Вы сами будете пилотом, товарищ Князева. Каких-то, два года осталось. Жаль, что в Испании власть фашисты забрали, но мы с ними еще поборемся. Вы займетесь гражданскими самолетами… – серо-голубые глаза похолодели. Лиза вскинула упрямый подбородок: «Военными, товарищ майор». Она чуть не прибавила: «Я хочу летать в вашем звене истребителей», но вовремя опомнилась. Воронов ничего не ответил. Лиза, впервые, заметила морщины в уголках его глаз:

– Ему тридцати не исполнилось. Он герой, он решил из Москвы в Забайкалье уехать… – майор таком не говорил, но Лиза подумала:

– Дальний Восток сейчас, самый опасный участок. Он добровольно отказался от столицы, чтобы защищать рубежи родины… – девушка, восторженно вздохнула.

На экране Клим прицеплял к трактору опасно широкий плуг, под недовольное жужжание других трактористов. Майор Воронов напомнил ей товарища Крючкова:

– Только товарищ Воронов красивее, – Лиза, украдкой, приложила пальцы к горящим щекам. Девушка, обеспокоенно, взглянула на вечернее небо. Ночь здесь наступала почти мгновенно. Степное солнце падало, закатываясь за горизонт. Багровеющая полоска напоминала кровь. Она заставила себя не думать о командире полка:

– Он летчик с большим стажем. Он возвращается, должно быть… – Лизу поселили в отдельной, маленькой палатке. Техники все были опытными солдатами, оставшимися в авиации сверх срочной службы. Сержанты и старшины относились к ней, как к младшей сестре. С Лизой, сначала, заигрывали молодые летчики. Она смущалась, но потом шутки прекратились. Она поняла, что майор Воронов поговорил с подчиненными. В полку его уважали и даже, подумала Лиза, немного боялись. Он мог быть очень строгим, если дело касалось воздуха. Земные дела, как, шутливо говорил Воронов, он доверял политическому руководству.

Она, открыв рот, следила, с земли, за тренировочными полетами Воронова. Лиза вспоминала воздушный парад. Девушка, сказала себе:

– Он, конечно, настоящий мастер. Мне еще учиться и учиться… – на экране играли свадьбу Клима и Марьяны.

В первый раз, увидев ленту, в Чите, Лиза хмыкнула:

– Интересно, что случается после свадьбы. Рождаются дети… – в детдоме их учили биологии, но больше Лиза ничего не знала. Многие на аэродроме видели ленту, и сейчас затянули:

Гремя огнем, сверкая блеском стали

Пойдут машины в яростный поход,

Когда нас в бой пошлёт товарищ Сталин

И Первый маршал в бой нас поведёт!

Лиза, подпевая, передвинулась, на скамье, ближе к технику товарища Воронова. Бойцы аплодировали, на экране бежали титры. Лиза откашлялась:

– Товарищ Грищенко, восемь вечера, а товарищ майор после обеда улетел… – от заката осталась только узкая полоска. Подул, неожиданно, холодный ветер. Лиза поежилась. Бросив окурок в песок, Грищенко растоптал папиросу подошвой сапога:

– Не беспокойтесь, товарищ младший воентехник, – он усмехнулся, – товарищ майор не первый день в воздухе. Когда надо, тогда и прибудет на аэродром… – Грищенко подозревал, что, кроме съемки, у майора имелось еще какое-то задание.

По экрану прыгали косые линии, проектор выключили. Фонари под крышей навеса, раскачивал ветер. Политрук, выйдя вперед, оправил гимнастерку:

– Поговорим о фильме, товарищи… – Лиза его не слышала. Она смотрела на яркие звезды пустыни. Девушка ждала рокота мотора истребителя. Она хотела увидеть, как майор вылезает из кабины, сдвинув шлем на потные, каштановые, выгоревшие на концах волосы. Он шел через поле, устало закуривая:

– Японцы, наверное, празднуют что-нибудь. Ни одного самолета в небе… – сжав длинные пальцы, Лиза попросила, сама не зная кого: «Пожалуйста. Пусть он только вернется. Пожалуйста».

Джинджин-Сумэ

Навязчиво пахло чем-то медицинским, госпитальным. Голова отчаянно болела. Степан попытался поднять веки, сдержав стон. Затылок сразу разломило. Он, невольно, усмехнулся:

– Похоже на утро, на гауптвахте, в Москве. Тогда мне еще пить хотелось… – он облизал губы. Задание было несложным, аэрофотосъемку позиций они делали часто. В воздухе, как и на земле, царило затишье. Существовала вероятность наткнуться на японский патруль, но Степан махнул рукой:

– Я и на И-153 от них уйду. Не буду ввязываться в бой.

Он не стал брать усовершенствованный чато, а полетел на старом, поршневом истребителе. В июне, во время воздушных боев, они поняли, что машины никуда не годятся. У японцев были отличные, новые самолеты, Накадзима Ki-27. Степан лично сбил шесть истребителей противника, хорошо изучив материальную часть. Пленные японские летчики, на допросах, говорили, что машины поступили в армию весной, перед началом военных действий.

Накадзима был легче и маневренней И-153. Он превышал советский истребитель по скорости. Степан опробовал японца. Майор получил машину, ненадолго, после вынужденной посадки аса, Такэо Фукуды. Самолет отправили в тыл, но Степан помнил технические характеристики. Накадзима опережал И-153 в скорости, примерно на пятьдесят километров, но в бою даже преимущество в пять километров могло решить многое.

Степан принюхался. Он помнил, как пахнет в советских госпиталях. Здесь, кроме стойкого духа растворов для дезинфекции, витало еще что-то. Он устало сказал себе:

– Я в Тамцаг-Булаке. Я, в конце концов, сажал самолет на нашу территорию. Но я встретил Накадзиму, и не одного… – японец появился на горизонте, когда Степан, закончив съемку, летел на запад, к аэродрому.

День, действительно, оказался тихим. Он стартовал после обеда. За три часа в воздухе Степан не увидел, ни одного, самолета. Понтонный мост на Халхин-Голе пока не восстановили. Японцы копошились на восточном берегу реки. Степан заметил полоску машин, идущую дальше на восток, к Джинджин-Сумэ. Они знали, что в поселке размещался штаб японской группировки. Туда он залетать не собирался.

Накадзима повис у него на хвосте, Степан выжимал все, что мог, из И-153. Он почти ушел, пробив крыло японцу.

– Но выскочил второй самолет… – такие машины Степан видел только на фото, у комкора Смушкевича. На них летали испанские националисты и легион «Кондор», на гражданской войне. Хвалить зарубежную технику было, не принято, но на заседании у Смушкевича собрались свои, летчики. Политруков на подобные встречи не приглашали. В Испании немецкую машину называли «Бруно». Ребята говорили, что он превосходит курносого в скорости горизонтального полета, и в пикировании. Смушкевич заметил:

– И-15, все равно, лучше маневрирует, на низких высотах, на бреющем полете… – выпустив дым, он замолчал. Все летчики помнили слова немецкого аса, Иммельмана: «Я безоружен, пока я ниже». На бреющем полете можно было попытаться уйти от погони, но сражаться из такого положения не получалось. Находящаяся выше в небе машина, всегда имела преимущество.

Степан хорошо все понял, стараясь оторваться от «Бруно».

– То есть не «Бруно»… – пробормотал Воронов, не открывая глаз, – а похожий самолет. Мы даже не знали, что они есть у японцев. Теперь узнали… – летавшие в Испании ребята были знакомы с немецкими истребителями. Машины часто попадали им в руки. Самолет, преследовавший майора Воронова, был новой модификацией. Мессершмит обгонял И-153, словно заяц черепаху. Степан, вспомнил бой:

– Чато он тоже обгонит. Ребята говорили, что мессершмиты, в горизонтальном полете, значительно быстрее, – Степан задумался:

– Кажется, километров на двести. Бесполезно было даже начинать отрыв… – он заметил, что правая рука перевязана:

– Пуля в плече… – подвигав рукой, Степан охнул, – меня ранили… – кровь брызнула на плексиглас кабины. Он посадил И-153 левой рукой, на одно шасси. Второго не осталось, его расстрелял мессершмит. Воронов летел над монгольской территорией. Майор надеялся, что японцы не станут рисковать, и приземляться вслед за ним. У Степана имелся командирский пистолет ТТ, без оружия вылеты запрещались. Майор Воронов неплохо стрелял:

– Кажется, японца из Накадзимы я ранил… – опять повеяло странным, смутно знакомым запахом, – но второй меня догнал, ударил по голове. Больше я ничего не помню… – Степан сказал себе:

– Я в Тамцаг-Булаке. Ребята забеспокоились, что я не возвращаюсь, полетели меня искать, и нашли. И-153 стоит на нашей территории. Машину я не потерял… – он, облегченно, выдохнул. Степан поморщился. Грудь болела.

– Ребра, что ли, треснули… – попытавшись пошевелиться, он понял, что привязан к койке. Степан успокоил себя:

– Мера предосторожности. А если у меня позвоночник сломан? Но я бежал, я помню. Я бы не смог, с переломом… – он почувствовал что-то тяжелое, на запястьях. Майор, наконец, узнал запах.

– Соевый соус… – он вспомнил ужин с летчиками, у Смушкевича, – на столе была японская еда, трофейная.

– Я еще на Хасане его видел… – майор заставил себя открыть глаза.

Это оказался не Тамцаг-Булак.

По деревянным стенам были развешаны плакаты с иероглифами. В плотно закрытой двери палаты прорезали маленькое окно с решеткой. На улице ревели танковые моторы, кто-то кричал по-японски. На запястьях Степан обнаружил наручники:

– Они вызвали подкрепление. В Накадзиме и «Бруно», только один член экипажа. Или они меня на машине сюда привезли, через линию фронта… – майора Воронова, действительно, переправили через фронт на грузовике монгольской кооперации.

Японские пилоты связались по радио с Джинджин-Сумэ. Русского ударили рукоятью пистолета по затылку. Советский самолет авиаторов не интересовал, в японских войсках хорошо знали истребитель. Однако пилот был важен для военной разведки. Мессершмит вернулся на базу, летчик Накадзимы остался ждать обещанного автомобиля. Как следует, связав русского, пилот передал раненого на попечение водителя грузовика и тоже улетел. Старцева, в условленном месте, перехватила машина разведывательного отдела.

По дороге, Григорий Николаевич, не удержавшись, основательно избил красного, хотя летчик и был без сознания. На встрече Старцев получил четкие указания. Затишье заканчивалось. Русские, судя по всему, собирались перейти в наступление. Старцеву приказали оставить подарок советским частям и вернуться в Джинджин-Сумэ, в течение недели.

Оглядевшись, Степан заметил еще одно окно, в стене. Его тоже забрали решеткой.

Полковник Исии стоял в соседней комнате. Когда русского довезли до Джинджин-Сумэ, Исии обедал с Комацубарой и другими офицерами. Полковник решил на пару дней задержаться в штабе, в надежде, что появятся хоть какие-то пленные. На подобную удачу он и не рассчитывал. Русский приходил в себя, Исии приказал сделать успокоительный укол. Он, сердито, заметил армейскому коллеге:

– Неужели нельзя было обойтись без сотрясения мозга? Рана в плече мне не помешает, она легкая. Однако придется подержать его здесь дня три, пока он оправится.

Майор вздохнул:

– Иначе, видимо, его никак было не остановить. Однако вам его не отдадут, Исии-сан, – предупредил коллега, – разведывательный отдел имеет большие планы… – Исии, презрительно, выпятил губу:

– Видно, что он из твердолобых фанатиков. Разведка может наизнанку вывернуться, он ничего не скажет… – Исии знал, что после допросов даже самый крепкий материал больше ни на что не годится.

Он пошел напрямую к полковнику, начальнику отдела. Миссия его светлости графа закончилась. Комацубара выторговал себе еще месяц военных действий. Генерал был уверен, что русское наступление захлебнется, они отойдут на запад, а Япония получит стратегический плацдарм на берегу Халхин-Гола.

Исии долго убеждал разведчика, что у него, в скором времени, появится много пленных офицеров. Полковник, недовольно, заметил:

– Как говорят русские, вашими устами да мед бы пить, Исии-сан… Ладно… – он просмотрел документы пленного летчика, – кроме фото, мы у него ничего не нашли… – повертев снимок хорошенькой девушки, он прочел, по складам: «Степану Семеновичу Воронову, на добрую память, от Лизы Князевой». У них остались показания взятого в плен бывшего командира двадцать второго истребительного полка, но им не удалось выбить из русского имен летчиков. Они только знали, что у советских авиаторов есть опытные люди, воевавшие на Хасане, и в Испании. Полковник вспомнил протоколы допросов перебежчика Люшкова:

– Он тоже ничего не знал. То есть знал, но командиров, а перед нами простой летчик, мальчишка. Он, на старом самолете, вел аэрофотосъемку. Попробуем с ним поговорить… – он велел отнести фото в палату. Полковник не хотел настраивать русского против себя.

Исии, внимательно, разглядывал лицо пленного:

– Давид-сан будет доволен. Отменное здоровье, крепкий, молодой мужчина. Симптомы сотрясения пройдут, я его увезу в Аршан. Ничего он разведке не скажет… – на следующей неделе Блоха собирался передать русским подарки. Врач посчитал в уме:

– Дней через пять в Тамцаг-Булаке произойдет вспышка чумы. Наконец-то, мы поймем, как штамм ведет себя в полевых условиях. А на бревне… – русский открыл глаза, – мы испытаем новую модификацию… – профессор Кардозо усилил вирулентность палочки. Чуму сейчас лечили сульфаниламидами. Исии следил за работами Чейна и Флори, в Англии:

– Флеминг бросил заниматься пенициллином. Посмотрим, получится ли у них что-нибудь. Но штамм Кардозо сильнее лекарств. Смерть наступает в течение двух дней, больной чрезвычайно заразен… – дверь палаты открылась, пленный приподнялся с койки. Встать, он, конечно, не мог.

Скосив глаза, Степан увидел фотокарточку. Младший воентехник, в комбинезоне, улыбалась. Летчики никогда не брали на задания документы, или партийные билеты, но майор Воронов не расставался со снимком. Воентехнику, разумеется, Степан ничего не говорил. Садясь в кабину, он знал, что карточка лежит в нагрудном кармане гимнастерки. Самолет разгонялся, взлетал, он оборачивался. Обычно она стояла у края поля, глядя ему вслед. Понимая, что девушка его не увидит, Воронов махал ей рукой.

Он смотрел на знакомое лицо, на черные косы. Степан услышал щелчок замка. Исии, закурив, подтащил стул к окошку:

– Посмотрим, удастся ли полковнику разговор. Он даже переводчика взял, для надежности… – все армейские переводчики служили в бригаде Асано. Они происходили из семей русских эмигрантов. Аккуратный, белокурый юноша, носил на кителе лейтенанта значок. Исии часто видел такие эмблемы в Харбине. Золотой двуглавый орел простирал крылья над черной свастикой. Исии усмехнулся:

– Русский фашист, из партии… – он сморщил лоб, – Родзаевского. Ими весь Харбин кишит. Интересно, что у них получится… – позвонив на сестринский пост, полковник велел принести чаю.

Степан подумал, что если бы не горчичный китель императорской японской армии, не лейтенантские нашивки, с одной звездой, на воротнике, юношу можно было бы принять за советского студента, или молодого специалиста. У молодого человека было приятное, открытое лицо, немного напоминающее товарища Чиркова, артиста, из любимого фильма Степана, трилогии о Максиме. Майор Воронов понял, что еще никогда не видел белоэмигранта.

– Только в фильмах… – он смотрел в голубые, безмятежные глаза лейтенанта. На политических занятиях, командирам и бойцам говорили о недобитой, белогвардейской сволочи, устраивающей, на деньги западных капиталистов, диверсии в Советском Союзе. Степан знал, что отца убили во время сражений с Врангелем, на Перекопе. Сомнений никаких не было, и быть не могло. Каждый белоэмигрант лелеял мечту об уничтожении Советского Союза. Степан, отчего-то, подумал:

– Раньше на политзанятиях утверждали, что наш главный враг, гитлеровская Германия. Я помню, нам фильм показывали, «Профессор Мамлок», о враче, еврее. Очень хороший… – летом политруки прекратили говорить о Германии, как о противнике СССР:

– Потому, что мы воюем против Японии, – объяснял себе Степан, – здесь, на востоке, Япония более важна… – у неизвестного юноши был отличный, без акцента, русский язык. Степан вслушался:

– Я и не знал, что можно говорить, как он. Словно… – майор Воронов задумался, – словно Толстой, или Чехов… – с юношей пришел высокий для японца, смуглый полковник, с надменным лицом. Он закинул ногу на ногу, качая носком начищенного сапога. В зарешеченном окошке опускалось солнце. И-153 Степана сел на монгольскую территорию вчера, примерно в шесть часов вечера. Он посмотрел на часы, на приборной доске, прежде чем на горизонте появился японский истребитель.

– Я здесь ночь провел, и утро… – полковник вертел офицерский стек. Японские офицеры носили мечи. Его пехотные приятели рассказывали, что некоторые пленные японцы распарывали себе живот. Полковник пришел без меча:

– Конечно, он в безопасности, – усмехнулся Степан, – на своей территории.

Допрос проходил на русском языке. Переводчик внимательно выслушивал все, что говорило начальство. Юноша, иногда, шептал японцу что-то на ухо.

Допросом это назвать было сложно. Степан молчал, закрыв глаза. Когда офицеры вошли в палату, он решил:

– Ничего, разумеется, я им не скажу. Они знают, как меня зовут, они видели снимок. Больше ничего не случится… – полковник, терпеливо, расспрашивал Степана, в каком авиационном подразделении он служит, какой у него военный стаж, и сколько самолетов находится в Тамцаг-Булаке.

Японец смотрел на упрямое, избитое лицо, с рассеченной бровью:

– Блоха постарался. Правильно, что мы сформировали бригаду из русских эмигрантов. Они горло готовы большевикам перегрызть… – утром у полковника состоялось закрытое совещание, с его светлостью, императорским посланцем.

Месяц назад в Джинджин-Сумэ приезжали журналисты, из токийских газет. Делегации показали вооружение и дали поговорить с офицерами и солдатами. Генерал Комацубара знал, что многие в Японии выступают против продолжения конфликта. Войска, предварительно, проинструктировали. На встрече с журналистами представители подразделений высказывались в духе патриотизма. О мероприятиях разведки газетчикам не рассказывали, но его светлости полковник показал списки диверсантов на той стороне. Он поделился планами совместной операции, с доктором Исии.

Бесстрастные, темные глаза его светлости, на мгновение, потеплели:

– Замечательная идея, – похвалил граф, – я навещал основную базу Исии-сан, в Харбине. Надеюсь, что планы претворятся в жизнь и русские войска испытают… – изящные пальцы щелкнули, – трудности медицинского характера… – в Джинджин-Сумэ, ездил кое-кто из группы. У Рамзая работало несколько японских журналистов.

С Зорге граф встретился в невидном ресторане, в районе Синдзюку. За гречневой лапшой с овощами, Наримуне сказал:

– Я постараюсь узнать больше о деятельности Исии. Очень надеюсь, что, после войны, его осудят… – Зорге курил, отхлебывая чай:

– Война еще не началась. Но начнется, ты прав. Попробуй, как-нибудь, поговорить с разведывательным отделом. Остальных, к ним на пушечный выстрел не подпустили.

Наримуне кивнул: «Все, что смогу, я сделаю».

Наримуне ушел от полковника, повторяя:

– Блоха, Блоха. Надо найти его, до отъезда. На этой неделе он должен вскрыть подарки для русских, как их называл полковник… – Наримуне, предусмотрительно, не взял в Джинджин-Сумэ водителя. Граф сам сел за руль лимузина. Он вспомнил карту района:

– Мне даже сообщили, где Блоха, обычно, выходит на связь. Очень удобно. Придется забираться на монгольскую территорию, рисковать, но другого выхода нет… – Наримуне, отсюда, было никак не связаться с Зорге, но дело не терпело отлагательств. Блоху снабдили керамическими зарядами с зараженными бациллами чумы насекомыми:

– Кузен Давид специалист по чуме… – вспомнил Наримуне, – он в Маньчжурии работал. С началом войны Лига Наций свернула полевые лагеря эпидемиологов. Он давно в Европе, должно быть… – Наримуне мог покидать Джинджин-Сумэ. Комацубара выговорил себе месяц отсрочки, обещая за это время разбить русских.

Наримуне больше ничего не удалось сделать. Оставалось надеяться, что японская армия, начнет сдаваться, и погибнет как можно меньше людей:

– Русские тоже погибнут… – ординарец медленными, аккуратными движениями полировал мерседес, – но, по крайней мере, мы не ввяжемся в большую войну, на востоке. То есть на западе… – Наримуне, иногда, ловил себя на том, что говоря «мы», он думал одновременно и о Японии, и о Советском Союзе:

– То есть России, – поправил себя граф, – мы, в Японии, тоже знаем, что такое гражданская война. Зачем далеко ходить? В прошлом веке мой уважаемый предок за поддержку модернизации чуть головы не лишился. Шпион… – усмехнулся Наримуне, – император Комэй называл Токугаву Ёсиноба лазутчиком запада. Я просто хочу… – он аккуратно потушил сигарету, в медной урне, – хочу, чтобы Япония, наконец, обрела мир. И все остальные страны тоже. Не надо нам воевать с Россией, с Америкой. Мы соседи, такого не изменишь… – Блоха выходил на связь завтра днем. Наримуне запомнил координаты, но на карту их наносить не стал, по соображениям безопасности. Ему предстояло поехать на север, избежать монгольских пограничников, и свернуть на запад. Распадок, где останавливался Блоха, для связи, находился примерно в двадцати километрах от Халхин-Гола.

– Если меня арестуют русские или монголы, – успокоил себя Наримуне, – скажу, что заблудился. В Токио такое никого не удивит. Кругом степь, сложно даже с картой ориентироваться… – он собирался застрелить Блоху, избавиться от зараженных бомб и вернуться в Хайлар. Из Маньчжоу-Го Наримуне улетал в Токио.

Во дворе штаба, на чистой машине играло низкое, закатное солнце. Ординарец, почтительно кланяясь, передал Наримуне ключи:

– Все готово, ваша светлость… – граф хотел переночевать в степи. В мерседесе лежали армейские одеяла, сухой паек, с офицерской кухни, и фляга с крепким кофе. У Наримуне имелось два отличных, пристрелянных немецких вальтера. Граф вспомнил, как они с кузеном Джоном ходили в тир, в Кембридже:

– Джон тоже очень меткий. Если мы повернем на юг, на Бирму, то начнем воевать с англичанами. Я воевать не собираюсь, – разозлился Наримуне, – я в конце лета улечу в Стокгольм. Рихард поставит Москву в известность. Начну передавать сведения из Европы. Йошикуни понравится в Швеции. Здоровый климат, море… – подумав о Кембридже, Наримуне отогнал мысли о темных, мягких волосах, падавших на плечо, о стройных ногах, темно-красных, губах, о ее стоне: «Я люблю тебя, люблю…».

– Она умерла, – напомнил себе граф, посмотрев на швейцарский хронометр: «Ее больше нет». Наримуне велел:

– Грузите мой багаж. Я попрощаюсь с полковником Исии и буду выезжать.

Он решил, напоследок, попить кофе с доктором, как мрачно называл его Наримуне, и постараться выяснить планы отряда 731. Наримуне был уверен, что, кроме изучения чумы, на базе отряда ведутся и другие исследования.

Он легко взбежал по ступеням госпиталя. Сестра, в серой форме, вскочила, переломившись в спине: «Ваша светлость…»

Наримуне провел в Джинджин-Сумэ два дня. Посланца императора, провели по штабу, и армейским баракам, показали новое вооружение и выздоравливающих раненых. Комацубара старался представить вверенное хозяйство в лучшем свете. Наримуне пошел вслед за медсестрой. Из-за двери палаты он услышал голоса, говорившие по-японски:

– Господин полковник, все бесполезно. Я могу до завтрашнего дня плевать ему в лицо, мы можем его отвезти в тюрьму и применить более сильные методы, но вы сами видите, он коммунистический фанатик. Большевики убили моего отца, под Волочаевкой… – Наримуне знал, что в разведывательном отделе служат русские эмигранты.

Заскрипел стул. Голос полковника звучал раздраженно:

– Черт с ним. Он летчик, но мелкая сошка. Пусть уезжает под крыло Исии-сан… – мужчины засмеялись.

По щеке Степана стекал плевок. Юноша, ненавидяще, шепнул:

– Сука, большевистская тварь, ты сдохнешь, обещаю. Гори в аду, как Горский, как все остальные. Мерзавцы, как ты, меня сиротой оставили… – солнце играло на золотом, двуглавом орле, на черной, лакированной свастике значка:


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю