355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Нелли Шульман » Вельяминовы. Время бури. Книга третья » Текст книги (страница 8)
Вельяминовы. Время бури. Книга третья
  • Текст добавлен: 21 сентября 2016, 18:54

Текст книги "Вельяминовы. Время бури. Книга третья"


Автор книги: Нелли Шульман



сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 38 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Джинджин-Сумэ

Генерал-лейтенант Комацубара, командующий японскими силами под Халхин-Голом, сидел на подоконнике кабинета, покуривая сигарету. По широкой, разбитой дороге пылили грузовики с солдатами. Потрепанные на восточном берегу реки войска отводили в тыл. Джинджин-Сумэ, если судить по карте, был поселком. На местности, кроме развалин старого буддийского монастыря, и десятка юрт, больше ничего не имелось. Юрты убрали с началом военных действий, в мае. Кочевников, монголов, под страхом смертной казни, заставили сняться с места и уйти во внутренние районы.

На зубах скрипела пыль, в лицо генералу дул жаркий, изнуряющий полуденный ветер пустыни. В папке, у него на коленях, лежали сводки о потерях. В июне военные думали, что им не придется вводить в действие пехоту и танки. Превосходство в воздухе могло решить исход сражения. В Токио многие называли Халхин-Гол, как и Хасан, в прошлом году, откровенной авантюрой. Комацубара летал в Японию, доказывая в министерстве, что двух недель боев на Хасане было мало. У озера русские оказались хорошо подготовленными. Армии не удалось застать их врасплох.

– Только здесь, с авиацией… – Комацубара закашлялся, не от дыма сигареты, а от пыли. Он отпил горячего, зеленого чая:

– Здесь, с авиацией, мы выиграли. Но ненадолго.

В начале июля, после побед в воздухе, они решили перейти в наступление и удержаться на западном берегу реки Халхин-Гол, прорвав оборону русских. Атака удалась, но Советы, на удивление, встряхнулись, и оправились, начав ответные действия. Японцы чуть ли не зубами цеплялись за высоту Баин-Цаган, обеспечивавшую контроль над восточным берегом и обстрел берега западного. Русские выбили армию с холмов. Погибло восемь тысяч солдат, почти все танки и артиллерия. Река лежала за их спинами. Комацубара приказал подорвать единственный понтонный мост.

– Надо заставить войска собраться, – надменно сказал генерал, прислушиваясь к далекой канонаде, – они должны знать, что нельзя делать ни шагу назад.

Кто-то из офицеров, робко заметил:

– Наполеон, при Березине, дал армии возможность переправиться, и только потом подорвал мосты… – в кабинете повисло молчание, прерываемое шуршанием карт. Комацубара, ядовито, отозвался:

– Не думаю, что стоит брать уроки войны у проигравшего полководца… – офицеры вздрогнули. Смуглый кулак с треском опустился на стол. Комацубара заорал:

– Я лично расстреляю, перед строем, труса, позволившего солдатам бежать! Сейчас надо сражаться до последней капли крови…

– И сражались, – он посмотрел на часы. Со станции в Халун-Аршане скоро привозили пополнение. Армия, действительно, доблестно воевала под Баин-Цаганом, но положение оставалось таким же, как и в мае, до начала военных действий. Единственная разница была в том, что японцы пока находились на монгольской территории. Обе армии окопались. Комацубара, подозревал, что русские готовят наступление. У них работало много разведчиков, и в Тамцаг-Булаке, и на западе. У некоторых даже имелись радиопередатчики. Комацубаре сообщали о движении русских войск, о переброске к фронту новых полков и танкового соединения.

Он соскочил с подоконника, легкий, несмотря на шестой десяток. Дымя сигаретой, Комацубара подошел к большой карте Внутренней Монголии, на стене кабинета:

– До зимы далеко. Я успею разбить русских, погнать их обратно к границе, а то и дальше… – в Токио, в генеральном штабе, образовалось две группировки. Сторонники войны на севере, где подвизался Комацубара, считали, что не надо останавливаться на поддержании порядка в Маньчжурии, и вялой, позиционной войне с Китаем. Адепты северного направления утверждали, что императорская армия должна идти к границе Советского Союза.

– И миновать границу, – добавлял Комацубара, – вернуть Японии исконные, коренные территории, где наши соотечественники страдают, под гнетом Сталина… – на северной части Карафуто давно не осталось японцев, но такие мелочи никого не интересовали. Кроме Карафуто и островов Чишима, у русских, на Дальнем Востоке, имелся уголь, золото, и отличный порт.

Южная группировка настаивала на прекращении бесплодных стычек с Советским Союзом. Офицеры указывали на стратегические гавани Гонконга и Сингапура, на Гавайи, Филиппины, Бирму, и даже Австралию. Комацубара понимал подобную логику. В случае большой войны, русские оставались на своей территории. Комацубара провел два года в посольстве, в Москве. Генерал отлично говорил на языке, щеголяя знанием пословиц.

– Дома и стены помогают… – пробормотал он, по-русски, глядя на громаду Советского Союза: «Англичан, в колониях, ненавидят. Они угнетали китайцев, жителей Бирмы, индийцев. Народы Азии обрадуются японцам. Мы люди одной крови».

Услышав его рассуждения, кто-то из генералов, в штабе, поднял бровь:

– Если следовать ходу вашей мысли, Комацубара-сан, то китайцы должны перед нами разоружиться. Но в сводке подобного пока не указывали… – в большом зале генерального штаба прошелестел смешок.

Комацубара покраснел:

– И не укажут. Китайцы, с материка, смотрят в рот англичанам. Британия двести лет держала страну на опиуме. Они неспособны думать собственной головой. И я, конечно, не предлагаю, – поспешно добавил Комацубара, – сделать их нашими союзниками. Нет, нет, только колонии… – у русских сейчас, по мнению Комацубары, существовала альтернатива. Они могли ввязаться в долгую, позиционную войну, или попробовать наступление, вплоть до территории Маньчжоу-Го. Русские эмигранты, состоявшие на службе в военном ведомстве, поддерживали северный план. Они хотели вернуть особняки во Владивостоке и Чите, доли в рудных промыслах, и амурских пароходствах. В Бирме русским ловить было нечего.

Хайлар находился в трех днях пути от нынешней линии фронта. Падение Хайлара означало катастрофу, за городом лежало марионеточное государство Маньчжоу-Го. Комацубара вспомнил последнее донесение Блохи. В разведывательном отделе генералу объяснили, что Блоха устроился шофером на грузовик кооперации. Агент выходил в эфир из степи. Блоха сообщал, что в Тамцаг-Булак прибывают новые силы русских.

Комацубара провел пальцем по карте:

– С приездом Жукова, они осмелели… – генерал, внимательно, прочел досье нового командующего. Они знали о сталинских чистках в армии. Люшков, в прошлом году перешедший на сторону японцев, был откровенен, на допросах. Однако Жуков, судя по всему, чисток избежал и был настроен решительно:

– Офицеры у них без опыта… – Комацубара вспомнил пленных, – только у некоторых летчиков за спиной Хасан, Испания… – о летчиках рассказал бывший командир двадцать второго истребительного полка. У него закончилось горючее, авиатор был вынужден приземлиться в расположении японцев. Он рассчитывал пешком добраться до линии фронта, но наскочил на патруль. Его легко ранили, и привезли в Джинджин-Сумэ.

– Исии его забрал… – полковник прислал радиограмму. Он собирался навестить штаб. Пленных не было, и, судя по всему, в ближайшее время не ожидалось:

– Если только русские не пойдут в наступление… – Комацубара услышал за дверью шаги, – хотя они еще не готовы. До конца месяца ничего не случится, я уверен. Они расстреляли офицеров с боевым опытом, людей, воевавших с Германией. Советские мальчишки в июне показали, что не умеют сражаться… – это, действительно, оказался Исии, в неизменном, профессорском пенсне, и аккуратном кителе.

Комацубара знал, что чума передается по воздуху только в очаге заражения, в близости от больного. Генералу, все равно, не нравилось, когда Исии дышал в его сторону. Они долго кланялись друг другу. Ординарец принес свежего чаю.

Генерал предложил Исии сигареты:

– Мне, право, неудобно, что вы проделали сорок километров на машине, полковник, но с фронта, за последние два дня, сводок о пленных не поступало. Может быть, – предложил Комацубара, – возьмете тяжелораненых, из госпиталя… – Исии вздохнул. Тяжелое ранение, гангрена, или ожоги, частые у танкистов, отчаянно путали клиническую картину заражения чумой. Они с Кардозо-сан немного усовершенствовали штамм. Исии не терпелось его опробовать.

– В конце концов, – Комацубара пил чай, – у Блохи есть кое-какие подарки, для русских. Он готов пустить их в ход. Пусть поскачут… – он, невольно, улыбнулся. Генерал бросил взгляд в окно. У крыльца штабного барака припарковался черный, запыленный лимузин. На капоте трепетал императорский флажок. Заскрипела дверь приемной, забубнил адъютант. Резкий, властный голос ответил:

– Я могу повторить, если вы не слышали. Я приехал с неограниченными полномочиями от Министерства Иностранных Дел и лично его величества… – карта на стене заколыхалась.

Генерал и полковник едва успели подняться. Он шагнул через порог, в измятой куртке хаки, в армейских штанах и грубых ботинках. Черноволосая, хорошо подстриженная голова склонилась в легком кивке. В кабинете запахло кедром, и свежестью. Комацубара понял:

– Словно вода, в горном роднике. Что он здесь делает? Я слышал, его в Европу отправляют. Будущий зять императора… – о новостях шептались в Токио весь последний год:

– Он собирался уезжать из столицы Маньчжоу-Го. Какая у него осанка, будто сам принц Гэндзи… – его светлость Дате Наримуне оглядел офицеров темными, непроницаемыми глазами.

– Я бы выпил чаю, – сообщил граф, – дорога была долгой… – он указал на стул. Комацубара спохватился:

– Я прошу прощения, ваша светлость. Сейчас, сейчас… – Наримуне коротко поблагодарил. Закинув ногу на ногу, граф щелкнул золотой зажигалкой:

– Я приехал разобраться в беспорядке… – он покашлял, – который вы развели… – ветер шелестел бумагами на столе, на улице ревели танки.

Наримуне принял от Исии пиалу: «Рад вас видеть в добром здравии, полковник». Граф стряхнул пепел в фарфоровое блюдечко: «Начнем, господа».

Его светлости графу быстро нашли отдельную комнату, с умывальной, в бараке, где жили штабные офицеры. Наримуне не стал спрашивать у Комацубары, где хозяин помещения, понимая, что неизвестный капитан, или майор, не вернулся с поездки на фронт. Внутри было прибрано, чисто, на деревянной стене висела маленькая, забытая фотография. Наримуне подошел ближе. Юноша, в форме лейтенанта, стоял между родителями, под цветущей сакурой:

– Май 1930 года, – прочел Наримуне, – поздравляем дорогого Уэда-сан с выпуском из военного училища. Любящие тебя отец и мать… – отец офицера носил форму преподавателя гимназии, мать, лучшее, весеннее кимоно. Сзади раздался кашель. Ординарец низко поклонился:

– Простите мою нерасторопность, ваша светлость. Вам неприятно смотреть на снимок. Я все уберу, – фото унесли. Наримуне знал, что его вложат в пакет с вещами погибшего Уэды-сан. Посылку отправляли родителям, в сопровождении урны с прахом. На столе красовался медный, простой чайник, кружка и картонная коробка с бенто. Ординарец, на цыпочках, вернувшись в комнату, забрал куртку. Его светлость даже не пошевелился.

Огромное солнце закатывалось на западе, где лежал Халхин-Гол. Машины и танки, весь день, шнырявшие по Джинджин-Сумэ, утихомирились. Подходило время ужина. Наримуне провел последние три дня за рулем, кое-как перекусывая, но есть не хотелось. Присев на подоконник, граф налил себе чаю. С далекой реки дул прохладный ветер, над шатрами бились флаги. К солдатской столовой тянулась очередь. В офицерской палатке ужин разносили официанты.

– Исии тоже за столом… – граф поморщился, – с другими офицерами… – при Комацубаре граф не стал интересоваться, что здесь делает полковник. Отряд 731 размещался в Харбине. Наримуне понял, что Исии передвинул передовую базу эпидемиологов ближе к фронту:

– На Хасане им не удалось опробовать чумной штамм… – изящные, ухоженные пальцы, держали сигарету, вился сизый дымок, – но здесь они могут зарваться, полезть на рожон. Я не имею права привлекать внимание. Я здесь не за таким… – Наримуне неделю назад прилетел из Токио в Маньчжоу-Го. Он вспомнил недовольный голос министра иностранных дел, Хатиро Ариты:

– Мой предшественник, Хирота-сан, подал в отставку из-за несогласия с политикой военных в Китае. Мне придется сделать то же самое… – министр, угрожающе, помолчал, – из-за дурацкого желания кое-кого поиграть в милитаристские бирюльки… – они сидели на совместном заседании военного министерства и министерства иностранных дел. Сводки с Халхин-Гола приходили неутешительные:

– Хватит, – подытожил Арита, – Наримуне-сан вернется в Маньчжурию. Он лично поедет к уважаемому генералу Комацубаре, и поставит его в известность о том, что мы заключаем соглашение с русскими… – военный министр побагровел: «Кто решил, в обход…»

– Его величество император, – отрезал Арита:

– В конце лета Советский Союз подпишет пакт о ненападении, с Германией… – вести пришли из Берлина. Министр иностранных дел, довольно, сказал:

– Он обвел Сталина вокруг пальца, успокоил его Прибалтикой, Западной Украиной и Белостоком. Гитлер-сан развязал себе руки. Он может нападать на Польшу, что он и сделает… – поляки спешно выбивали из Лондона и Парижа обещания о помощи, в случае войны.

Шанса противостоять Германии у Польши не оставалось, учитывая неизбежное вторжение советской армии, с востока:

– Конечно, – думал Наримуне, – русские не назовут атаку вторжением. Обставят все изящно. Трудовые массы освободились от гнета панов. После Польши Сталин примется за Прибалтику и Финляндию. Возвращает потерянные территории. Никакой разницы с Гитлером… – Наримуне часто спорил с Рамзаем. Они, с руководителем группы, были похожи. Оба долго сохраняли спокойствие, обмениваясь ядовитыми репликами, но, в конце концов, взрывались.

– Ты десять лет не был в Советском Союзе, – зло сказал Наримуне, – ты что, Рихард, газеты не читаешь? Ты пресс-секретарь немецкого посольства, тебе по должности положено. Люшков, на допросах, говорил о чистках, о расстрелах. Гитлер избавился от Рема, Сталин избавился от соратников по революции… – они сидели на скамейке, в парке Уэно. В тихом пруде плавали утки. Сакуры отцвели, вокруг было немноголюдно. Матери, с низкими, по американской моде, колясками, прогуливались по усыпанной песком аллее.

Каждый месяц Наримуне ездил на север, в горную деревню. Мальчику исполнился год. Он бойко пошел и начал говорить, смешно, по-детски, лепеча. Он останавливался в простой гостинице, и все время проводил с Йошикуни. В конце лета кормилица обещала отлучить ребенка. Наримуне надо было уезжать в Европу. Он смотрел в темные глаза сына, целовал мягкие, немного вьющиеся волосы. Мальчик напоминал отца, однако Наримуне, иногда думал:

– Ее тоже. Ее, дядю Джованни. Обещаю, Йошикуни никогда не узнает о них… – мальчик клал голову ему на плечо: «Папа…». Ребенок зевал, засыпая в его руках. От Йошикуни пахло молоком, он ворочался, мужчина качал его:

– Спи, сыночек. Спи спокойно… – Наримуне отвел глаза от колясок. Он услышал голос Зорге: «Тогда зачем ты к нам присоединился?»

– Я тебе говорил, – граф пожал плечами, достав из кармана пальто стальную флягу с кофе:

– Я считаю, что никто, кроме Советского Союза, не сумеет противостоять Гитлеру. Хорошо, что мне удалось отговориться от назначения в Берлин. Я бы не смог воспитывать сына в окружении свастик… – о направлении в Москву речи не шло. Наримуне не знал русского языка, и не считался специалистом по Советскому Союзу. Поняв это, граф облегченно вздохнул. Он уезжал из Японии с ребенком, и не хотел подвергать сына риску. Он даже не стал рассказывать Зорге о возможности подобного поста. Рамзай был разумным человеком, но мог настоять на должности в московском посольстве:

– Я принесу больше пользы, – подумал Наримуне, – если начну работать не в Советском Союзе, а где-то еще… – обычно их споры ни к чему не приводили. Зорге хотел вернуться в Россию:

– Пусть она изменилась, – покачал головой Рихард, – но я очень, давно не был дома, не видел жену… – он помолчал: «Как твой сын?»

– Хорошо… – Наримуне сидел, закрыв глаза. Теплый, весенний ветер шевелил черные волосы: «А у тебя… У вас… – поправил себя мужчина, – нет детей?»

– Нет, – сухо сказал Зорге, принимая от него флягу:

– Отличный кофе, – заметил он. Они заговорили о делах. В случае возвращения в Россию, или еще чего-то, как выражался руководитель, Зорге прочил его в преемники. Наримуне познакомился не только с Вукеличем, но и с радистом, Клаузеном. Он, с удивлением, понял, что знакомый журналист, Хоцуми Одзаки, тоже работает в группе. Одзаки-сан был советником бывшего премьер-министра, Фумимаро Коноэ.

Коноэ родился в аристократической семье. Он поддерживал сближение Японии с Италией и Германией. Коноэ ввел графа в узкий круг приближенных лиц. Они назвали встречи «Кружок завтраков». Каждую неделю, они собирали утреннее заседание, в хорошем ресторане, на Гинзе. Наримуне понимал, что Коноэ может опять возглавить правительство. С будущим браком, перед графом открывалась неограниченная карьера в министерстве.

Зорге пил кофе, рассматривая красивый, четкий профиль:

– Совестливый человек, человек чести. Японцы редко идут на измену. У них в крови подчинение императору, долг перед страной. Он говорил: «Истина выше Родины». У него сын, он уязвим… – Зорге старался не думать о собственной жене, о том, что с ней случится, если японцы раскроют группу:

– У Кукушки дочь, на нее тоже могут давить… – обеденный перерыв заканчивался, им пора было возвращаться на работу.

Поняв, на кого работает Зорге, Наримуне промолчал о меморандумах британской разведки. Он знал, что Лаура покинула Токио. Граф приказывал себе о ней не вспоминать:

– У русских есть человек в Лондоне… – они с Зорге пользовались разными выходами из парка. Наримуне остановился на тротуаре, подняв руку. В такси он откинулся на спинку сиденья:

– Рихард не виноват. Откуда ему было догадаться, что я и Лаура… – вернувшись из Сендая, после рождения сына, Наримуне вызвал службу генеральной уборки квартир.

Сначала он, безжалостно, уничтожил ее следы, все, что Наримуне мог найти. Вещей было немного. Они уместились в одном пакете, шпильки, шелковый шарф, лежавший в ящике лакированного столика, у кровати. Ткань пахла цветами вишни. Наримуне коснулся резных столбиков:

– Забудь о ней. Забудь, как она… – он, зло, разорвал шелк: «Пусть катится к черту». После уборки квартира запахла сосной. Наримуне ходил по безукоризненно чистым коврам: «Очень хорошо. Ее нет, и никогда не было».

Несколько раз в месяц он отправлялся с университетскими друзьями в район Кагурадзака, к гейшам. Зная о скором отъезде, Наримуне не хотел брать постоянную содержанку. Они с министром иностранных дел сошлись на Скандинавии. Швеция оставалась нейтральной страной. Наримуне получил пост посла по особым поручениям. Он был ответственен и за работу в Швейцарии, и за представление интересов Японии в прибалтийских державах.

– От прибалтийских держав скоро следа не останется… – потушив сигарету, он потянулся за бенто. Местный повар, судя по всему, недавно приехал из Японии. В стране ввели моду на патриотические коробки. Вареный рис украшали одиноким кружком соленой моркови. Он взял бутылочку соевого соуса: «Интересно, где сейчас кузен Меир?». Наримуне знал, что мистер О’Малли уехал из Токио. Он не хотел спрашивать о кузене у Зорге. Граф отлично понимал, что Рихард, несмотря на дружбу, может сообщить информацию о предполагаемом американском разведчике в Москву. Наримуне не собирался ставить под удар члена семьи, подобное было бесчестно.

Рис здесь варили хорошо, почти как в Токио.

Он вспомнил, казалось, бесконечное совещание у Комацубары. Когда в дверях кабинета появились военные, Исии, кланяясь, поднялся:

– Не смею надоедать. Я не занимаюсь армейскими делами, я медик… – он выскользнул в дверь, поблескивая пенсне. Спрашивать у Комацубары, зачем глава отряда 731 болтается в прифронтовой зоне, было невозможно.

– Медик… – Наримуне принялся за темпуру, – сказал бы лучше, убийца. Сил нет, даже разговаривать с ним… – граф подозревал, что Исии на Халхин-Голе, хочет сделать то, что не удалось отряду 731 во время боев на реке Хасан. Наримуне пообещал себе:

– Если я смогу, я узнаю, чем он занимается. Хотя понятно, чем… – на совещании штабистов, у Комацубары, Наримуне ловил на себе заинтересованные взгляды. Он привык, что некоторые коллеги, в министерстве, тоже смотрят на него подобным образом. Со слухами ничего было не сделать.

Императорский двор, иногда, напоминал Наримуне кучку деревенских сплетниц. Он знал, как все происходит. Приватно поговорив с министром двора, его величество наметил дату свадьбы и список приглашенных гостей. Министр обмолвился о новостях жене, она рассказала сестре. После этого с тем же успехом можно было напечатать объявление о браке на первой полосе газет.

В лицо ему ничего не говорили, но министр иностранных дел стал с ним особо вежлив. Наримуне подозревал, что перед свадьбой его возведут в ранг принца. Указом императора Йошикуни получал графское достоинство. В свидетельстве о рождении мальчика напротив имени матери стоял прочерк.

Он отодвинул бенто, налив еще чаю. На совещании, Комацубара настаивал на контратаке:

– Погибло десять тысяч солдат и офицеров, – сдерживаясь, ответил Наримуне, – не говоря о технике. Вы пойдете на переговоры, прекратив бессмысленное бряцание оружием. Прямо сейчас, генерал. Мы знаем, с кем вы имеете дело с той стороны… – Наримуне указал себе за спину, – Жуков-сан не остановится перед наступлением. Тогда умрут еще тысячи японцев. Зазря! – Наримуне заставил себя нарочито аккуратно опустить на стол пиалу.

– Проклятые упрямцы… – штабисты покидали офицерскую столовую. Наримуне отговорился от совместного обеда необходимостью познакомиться с документами. На столе лежал белый, скромный томик Исикавы Такубоку. Наримуне помнил, как покупал его на вокзале, перед рождением сына. Он закурил сигарету, шелестя страницами:

 
Точно нить порвалась
У воздушного змея.
Так легко, неприметно
Улетело прочь
Сердце дней моих юных…
 

Он захлопнул книгу, в дверь постучали. Наримуне быстро вытер глаза. Приняв от сержанта вычищенную куртку, граф поменял рубашку. Он стоял перед зеркалом, рассматривая бесстрастное, непроницаемое лицо:

– Fais ce que dois, advienne que pourra. Делай что должно, и будь, что будет, – напомнил себе граф. Пора было возвращаться на совещание.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю