Текст книги "Рассказы о любви"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Автор неизвестен
Рассказы о любви

Рассказы о любви неизвестных авторов

Гошку Чего такого в Машке? Баба как баба. А подошел поближе – цветы из головы растут. "Ты что,– спрашиваешь,ohuela?" Смотрит, не врубитца. А из-за жопы у нее павлин выглядывает. Павлин-мавлин! Машка живет в Машкиногорье. А оттуда – все видать. А туда – только в телескопы. Задрала юбку, хвостом во все стороны, а как ни метишь, хрен ей до жопы стрельнешь. А жопа у Машки с пол машкиной горы. Горы трещат – Машка шевельнулась. А почешется – искры. А что цветы из головы растут, так хорошо, что не из жопы.

Машкин дом Машкин дом начинается с бочки. У дома на асфальтовой тропинке к телескопу зеленеет бочка на колесах. Зеленая бочка для поливки. Вокруг Машкина дома расположены телескопы. Их видно издалека из рывками вползающей в машкину горку машинки. Далеко забредешь, спустишься в самую низь, все равно какой-нибудь телескоп. По телескопам легко отыскать Машкин дом. Машкин дом начинается с веранды. Сперва веранда была просто крыльцом, два крыльца, машкино и мамино-машкино, мамино-нелино. Когда-то на нелином крыльце только складывали дрова для камина. Но навалили лежанку, разложили шезлонг, выставили чайный столик, кофейный стулик. С веранды в нелин дворик три ступеньки. С утра первым вскрадывается по ступенькам крым-солнышко. Раньше машкино крыльцо было так себе крылечко. Даже белье еле сохлось, все солнышко с нелиного крыльца. Первыми завелись стулики для курения. Первый стулик от игрушечного мебельного набора, другой чурбантабурет. Сперва чурбан был на нелином крыльце, не сидеть, дрова для камина колоть, а поколешь, то и посидишь. Машкино крыльцо остеклили. В Машкин дом три двери. Дверь первая на машкину веранду, вторая на нелину, а третья дверь, дверь-зверь, через парадную, заколочена. В первую машкины гости, во вторую нелины, а в третью только кости собаке выбрасывают в дырку. Три двери и три стороны. На все четыре из него не выйдешь. Зверь-Машка, тюлень-неля и кот-икотыч. Звери в двери, кони в окна. Одно окно на кухне. На окне поднос с маслятами. Вокруг домика под кустиками, прямо во дворике растут маслята. С самого утра в окно выглянул – маслята. Первой проснулась Неля и не ленится за маслятами. Набрала полподола и на поднос. А проснется Машка, зажарит и сожрет. А у остальных вся надежда раньше Машки проснуться и самим маслята слопать. Знают, любит Машка поспать, но и поесть. У подноса с маслятами кот. Машкина кошка. Кот из котельной. Неля любит играть с ним в кошки-машки, клещей искать. Кошкин клещ клещам клещ, маленький а впивучий. Но Неля хвать клеща вместе с шерстью, кот икотыч мяучит, так она его в охапке держит. И кидает кошкиных клещей в клещевую миску с клещевой водой, в которой одной кошкины клещи потонут. И тонут клещи, цепляясь щупальцами за шерсть. Только Неля увидит, клещ за шерсть щупальцами ухватился, хлабысь. И клещ за клещом идут ко дну миски. Другое окно, машкино, на веранду. В машкином окне машкино кино. На машкином окне тоже поднос, но с камешками морскими. Машкины камешки. Машка обожает камешки с дыркой. У Машки много разных камешков со всякими дырками. Бережно нужно с камешками. А дырявые – куриные боги. Их на нитку. Нежно с камешками нужно. А не так как кот. Не тот кот, что на кухне, тот так на окне и слег, а со дна миски клещи с пузырьками всплывают обратно к коту сползтись. Несметно клещей бессмертных. А с крылышками – на край миски вскарабкиваются, крылышки подсушат и обратно на кота перепорхнут. На окно по коту. Но на то лежач-кот, а на машкино окно кот-прыгуч. Рыжий-вражий кот. Даже не рыжий, а в оранжевую тигровую полоску. Жирный, но прыгучий, в форточку по ночам, каждую ночь. Только Машка заснула, кот тут как тут. Фортка враспах, камешки врассыпную. Целый день теперь Машке камешки собирать, а ночью кот рассыпет. Машка любит камешки собирать. И не поставить камешки на окно нельзя, камешки волшебно-колдовские, хранят машкин сон. А кот прыгнет, камешки рассыпет и растает. К коту подход нужен. А пока пусть попрыгает. В км от дома пень. Неле пень глаза замозолил. И не растет, и не стоит, а в земле сидит и только корнями, как пруссак усами, подвигивает. И того все равно в земле никому не видно. И не поленилась Неля с пнем. Отчего не выкорчевать? Неля дала топор и послала по пень. И лопату дала. Покопал я вокруг пня топором, порубил лопатой, не по мне я пень. Походил вокруг пня, поглядел, но главного не увидел, места, которым то ли пень к земле, то ли земля ко пню крепится, конь-корня. Без него бы пень и сам от земли отвалился. И стал копать вокруг пня, долго копал, три дня и три пня копал, весь огород нелин вскопал, пока не докопался до зверь-корня. И топор об него тупится, и лопата гнется, а притронешься, чисто зыбь по телу. Сел на пень, жаль пня. И решил закопать. Три дня и три пня закапывал. Теперь нелин огород на горе. До пруда не так далеко, мимо телескопов по асфальтовой тропинке через яблочный сад, или сливовый, что вырастет. Первый пруд мутный, второй рыбный, а третий и мутный, и рыбный, и теплый. Со сломанными мостками. В лесу больше всего лисичек. Но лес уже не машкин. Пруд с трудом еще машкин. От автобусной остановки до Машкина дома близко, только заблудишься. От остановки асфальтовые тропки разбегаются, по которой ни пойдешь, развилка за развилкой. А друзья геологи, у них нюх. На веранде Машкина дома клубится машкин дым. Машкин дом проходной двор. Неля работает кооператором котельной. Летом Филя на колесах. Маша кормит кота кашей. У кота икота. Мама вяжет. Маша пишет маслом. Маша шумит на кота. Кот шипит маслом. Летом телескопы. Трон нелино место. Маше жмут кеды. Кот наплакал. На завтрак кофе с кефиром. Кто съел филины яйца? Филя ест маслята вместо яиц. Кто съел машино масло? На полу в кухне миска с клещами. Медуза попала в глаз Маше.

Небесный прутик Со Славиком мы поравнялись не сразу. Сначала это был для меня так, какой-то первокурсник. Что-то долгое с руками в карманах на горизонте. Иногда мы случайно ездили в Ленинград одним ночным автобусом. Однажды я зашел в комнату, где раньше жил. А теперь ее населяли первокурсники-сибиряки. Один из них как раз валялся на кровати с кверху задранными ногами. Так, какой-то первокурсник-сибиряк. Я зашел за какими-то оставленными вещами, кажется, за плоскогубцами или молотком. Первокурсник буркнул лежа и держа в правой руке ручку, подолгу заносимую над тетрадью, положенной для твердости на книгу. Конечно, Славик сочинял стихи. Впервые я увидел и услышал Славика-поэта в просторе аудитории перед горстью собравшихся. Среди них одна дама, тоже писавшая стихи и дружившая с сибиряками, а теперь не дружившая и даже глупо вышедшая посреди чтения, чтобы потом говорить, что ей не понравились даже не сами стихи, а сама манера. У Славика была манера. Он читал стоя, это многое значит, все сибирцы читали по-разному. Один сидел для солидности, другой сидел, а потом заходил и уже до конца читал перемещаясь, Славик просто стоял, покачиваясь и мягко жестикулируя руками. Мне нравится, когда мягко поджестикулировывают себе. А я ерзал по стулу, потому что тоже сочинял стихи, но еще никогда их не читал и даже не давал читать. Следующий эпизод произошел раньше, когда мы только полузнали друг друга по ночному автобусу. В Ленинграде, у "Мелодии" на Невском. Славик забрал академку и зимовал, укуриваясь до серой бледности. Расспрашивал про Бывший город, где снова все было хорошо и ничего хорошего. А ему было плохо до того, что лицо вскладку и глаза защурены. До того, что как воздух чужое горе. Конечно, я тоже не был счастлив, но вяло по сравнению с ним. Меня как-то отталкивало от озябло-сутулого Славика, от которого остро веяло неблагополучием. "Сейчас зайду в "Мелодию" и уеду". Так впервые мы со Славиком говорили. До этого, в бывшей комнате, он только буркнул. Наконец мы со Славиком поравнялись и обменялись стихами. Славик принес полный посылочный ящик. Я почти ничего не сказал ему о них. И были поэмы, а были совсем маленькие, даже шуточные стихи про бродячего карлика "без очков с разбитой мордой". Позже Славик выслал свои стихи в Сибирь. Я почти ничего не сказал, но сразу признал Славика. Мне даже ничего из них не понравилось особенно, но признал сразу. И Славик меня. Мы познакомились и пошли походить. Мы именно ходили, а не гуляли, и почти не разговаривали. Славик еще говорил, а я почти молча. Славик-поэт больше всего связан с тем, как он ходит, чем с чем-нибудь другим. В его стихах больше всего не что он читал или смотрел, а как он ходил. И мне стоило не столько всматриваться и вслушиваться в Славика, сколько просто ходить вместе с ним. Походишь-походишь и сочинишь чтонибудь, или выкинешь. Славик ходит как аист летит. Всегда впереди, накреняясь вперед, словно внутренне выбираясь вперед телесного хода. Идущего Славика бессмысленно описывать, в нем ничего не постигнешь стоя, сидя... Славик существует идущим. Кто существует в беге, в прыжке (не обязательно спортсмен), настоящий солдат стоящим. Кто существует как. Славик существует идущим. Шли и смотрели на небо. "Сегодня интересное небо" (слова Славика). Славик и небо. И я, впервые идущий со Славиком. Славик ходил – и смотрел. На кровати с задранными ногами Славик даже не взглянул на меня. Зимой у "Мелодии" защур, род взгляда, когда на тебя смотрят не глазами, изглубже глаз. Читая стихи, на потолок: Когда мы, век не поднимая, Сквозь сон глядим на потолок. Сквозь неба сомкнутые веки На ветки голые глядим. Однажды бессмысленно спорили о чем-то, и как только кто-то сказал "точка зрения", Славик прямо оборвал его: зрение не может быть точкой, оно – дар. Славик славился умением прекрасно рисовать. Свои стихи он назвал "Рисунки слепых". Невозможно смотреть вместе, но можно идти. Стихи-ритм-шаг. Подарок Славика, волшебный волк, нарисованный небывалой техникой. Другой подарок, складной китаец с вставной головой в стеклянной банке. Как-то Славик голодал. Впалый Славик, не заметный под одеялом, средневековым голосом говорящий о "Гамлете" или "Короле Лире". Славик, тапкающий по общажному длинь-коридору трезво-волнистой линией. Или бегущий голым по коридору, уверенный в не самом деле (очевидцы) Прутиком лесным резал сыр. Обычное райское место: лес, речка, обрыв, грибы. Со Славиком собирали грибы. С собой был сыр. Сыр режется прутиком. Прутик потверже и режь. Грибы приходилось срывать, прутиком никак. Было мало. Славик с Тютчевым:

Гляжу сквозь снег в зеленую Неву...

С Пушкиным:

Брожу ли я вдоль улиц шумных...

С Блоком-Командором, с Блоком-Донной Анной, сновидящей,

Скрестив на сердце руки...

Со Славиком по райскому месту.

Высокий лес – прекрасное кладбище... Идущий Славик полуплотен, приотрываясь от земли. Славик идущий воздухоход, слововоздухоход: На тот же мох высокий и густой, Под сень ветвей родных, но так далеких, Я прилечу – прекрасный легкий труп Без голоса, без памяти и крыльев. (Как будто есть покой, покой и воля, Покой и воля желтого листа.)

Машкино кино

1. Медуза жгучая.

"А еще был страшный гололед и я 4 раза упала пока дошла". И вывихнула ногу. "Вывихнутая моя нога уже проходит, но я еще хромаю, а вчера я работала на переборке табака". И курила трубку.

"Необыкновенно жаркая зима. Все ходят голые с зонтиками в черных очках". А летом "лес поедает шелкопряд, везде висят толстые гусеницы (лысые и зеленые) на паутинах. А осенью ураган со штормом. Волны 6 метров. С крыш срывало шифер.

"Знаешь, проснулась сегодня,

мороз,

еду на работу,

мороз,

продышала

себе кружок в стекле – на природу смотреть. Ноги мерзнут,

читаю,

остановлюсь на каком-нибудь слове,

мысли какие-то дурацкие, короткие,

а от счастья прямо распирает -

что-то щелкнуло внутри, что-то переключилось,

не знаю почему так

счастлива

чего-то."

"Землетрясение – два толчка, посуда тряслась и кот очень испугался".

От первого толчка – подпрыгнул кот до потолка.

После гололеда, гусениц, ураганов и землетрясений Машка сильно сдала. "И лицо у меня от этого порочное, глаза не открываются и есть не хочется". Но следующая зима выдалась снежной. "Снег лежит полметра, это хорошо, потому что водохранилища наполнятся и летом будет вода". Летом была вода и началась эпидемия холеры.

"Маму сильно покусали блохи от кота". Блохи оказались не от кота, а от неотремонтированного пола. А осенью Машку обвинили в маньеризме. С досады "я в транспорте ругаюсь матом и чуть ни с кулаками лезу".

Наконец Машка ныряла в Гурзуфе "и открытым глазом налетела на медузу жгучую". В больнице "колют со страшной силой, всю жопу искололи, и обе руки, и даже под глаз колют".

"Началась настоящая весна, очень тепло, солнце, что не мешает быть одоловаему всякими мрачными мыслями".

"Косметических следов ожога никаких".

2. Урод совершеннейший.

Все пошло от кота (кроме блох). "А еще у нас кот появился – урод совершеннейший, у него рахит: горб, на груди какой-то киль, вроде как у лебедя, а ноги колесом".

В заповеднике Машка "видела оленя, здорового как конь, и косуль, которые, оказывается, тявкают как собаки".

Машка не могла забыть медузу. На воздушном празднике "и парашюты просвечивали синим и походили на медуз".

"А разноцветные прямоугольные всякие выделывали фокусы и суетились".

Машкина птица Павлин. "Там (на картине) будут я, павлин, Плюханова в виде змеи (...) облака и цветы с деревьями, рыбы, птицы, цветы".

Кот-урод. Павлин-мавлин. Плюшка-злюшка.

На другой картине "Баба с собачкой", "где Баба сидит на лугу, вся в складках (...) слева белая собачка".

Баба с собачкой. Девка с птичкой. "Где девка с птичкой, блондинка с длинными волосами и в синем платье, в шапочке с вышивкой, держит птицу на пальце".

Птица-павлин, птица-на-пальце, "птица типа не знаю кого, на длинных ногах и с клювом под углом, (...) вся в перьях блекло розовых".

Птицы птицами, блохи блохами. Машка мажет крыс в лаборатории зеленкой. А дома кот "Кузя вдруг поймал крысу, которая у нас второй год жила".

Крыса-второгодница, блохи не от кота, птица типа не знаю кого, медуза с парашютом.

Сон про Романа: "Вот Роман недавно приснился – растолстевший, в белом костюме, волосы собраны в пучок на затылке, в пучок вставлена костяная пластинка".

Про Васю Шумова на "музыкальном ринге": "Пускай я пошлая дура, но Вася это человек".

Про Борьку-культуриста: "Про Борьку – ужасно смешно. Подозреваю, что он просто чудовищно растолстел". Борис-культурис ел белки.

Урод совершеннейший, чудовищно растолстел, растолстевший в белом костюме.

"Мне Цой приснился и ты – вроде как мы все вместе цемент какой-то кладем в Питере и вроде какую-то бомбу кидать собираемся, а я все не могу вспомнить, как Цоя зовут, а он обижается, что я его все по фамилии".

Про Розанова: "Умных-то много, а этого всего ужасно не хватает (человечности, мягкости, раскрепощенности, душевного спокойствия)". Вася это человек.

"Андреа дель Кастаньо фор экзампл или Джентиле де Фабиано, фра Беато Анжелико и наконец Якопо делла Кверчи". Машкины художники. Итальянские прерафаэлиты.

Люди.

"Я все время рисую людей, и хочу тебе сказать, что человек некрасивый красивее гораздо, а если еще при этом глупый, то это почти полный вышак, ну а если еще специфически рыжий, т.е. почти без бровей и ресниц – то это полный вперед".

Урод совершеннейший. "Он был рыжий и безумный" (Вивальди).

"Факт, что Пермяков жив произвел во мне шок, после чего мне приснился сон (...)".

Расклады: "У П. родилась дочь. С. приобрел красную машину. О. бросил девицу." "Малкин снился – плачет, говорит, что ему в Израиле плохо". На самом деле ему в Израиле хорошо. "Почему столько людей всяких, куда ни плюнь везде люди, а такое одиночество".

Роман, павлин, два Васи, Борис-культурис, Цой, Пермяков, Малкин "и наконец Якопо делла Кверчи".

3. Ангел стремительный

"И ангелы вокруг летают мелкие".

"Череп дивной красоты, но мне его дали на время".

"Рисую до посинения". "Вблизи горы рыжие, потому что на дубах зимой листья не облетают ... дальше – горы фиолетовые, еще дальше – интенсивно синие и со снегом на хребтах и в низких облаках клубами".

Машка смотрит видео: "Смотрю видюшник, а там такое ядерное дерьмо крепко сделанное, что кайф. Опять же посмотрела порнуху. Мда". "И мне нравится очень, но вообще я не могу объяснить, почему тянет так на такое дерьмо". Больше Машка не смотрит видео.

Еще Машка ходит на выставки. Например, морских раковин, "И там все время отпадала".

Еще Машка мечтает сходить в Эрмитаж.

Машка страшно любит всякие летучие объекты: дирижабли, воздушные шары, парашюты, которые "просвечивали синим и походили на медуз".

"Помнишь, там всегда слева ангел стремительный с протянутой рукой, и все на нем развивается – складки".

Кроме Розанова Машка читала про индейцев: "Теперь опять читаю про индейцев и рисую картину под гобелен громадную, там растения всякие, деревья и птица типа не знаю кого..."

Машка рисовала до посинения, но не любила, когда к ней относились чисто как к художнику: "Рисую или крыс режу, все мое во мне есть".

Машка рисовала до посинения, пока уже не могла. "Мне самой не нравится, что я сейчас делаю, мечусь и тыкаюсь, идти нужно, повторяться не люблю, а куда и как непонятно".

"Вчера торжественно сожгла в камине небольшую картину (...), три недели вкалывала над ней, ты бы знал какое получилось ГАВНО".

"Скажи Ирке, что ее руки уже в трех картинах".

И последняя картина: "Эта последняя из картин "Влюбленные", на фоне закатного неба, у нее птица на голове и юбка с павлиньими перьями, а у него красная шапочка тоже с павлиньими перьями".

4. Жопа, мама, я

Машка мне: "Чего бы мне такого для тебя сделать?"

Машка пишет, что ее "как будто в жопу шилом колют "Рисуй", а меня заставляет: "Не хочешь роман писать, напиши хоть рассказ, что ли".

Когда Машка собралась замуж, она написала мне: "Напиши мне – это очень мне важно – что для мужика важнее всего в браке".

Мы с Машкой змеи: "Этот год Дракона, он должен быть для тебя счастливым, потому что ты змея, а это то же что дракон".

Машка любит путешествовать: "В Таллин я добралась через жопу, т.е. Вильнюс".

Машка все время пишет мне, что она читала Бродского и ей "непокатило" чтобы сделать мне приятно.

Когда Машка узнала, что я написал про нее, она написала: "Удивительнее всего видеть жизнь свою литературою".

Я упомянул про какой-то батистовый платок. А у Машки "никогда в жизни не было батистового платка". И Машка обстоятельно объяснила мне, что такое батист.

Я начал с нашего знакомства – "Я совершенно не помню, представь себе, как мы познакомились".

Когда маму покусали блохи от кота (или от неотремонтированного пола), Машка пошла работать на переборку табака, чтобы курить с мамой трубку от блох.

Когда медуза попала в глаз Маше, ей стали делать уколы. "Всю жопу искололи".

Машка нагадала мне по Библии, из Книги Судей: "И сказали сынам Вениаминовым: пойдите и засядьте в виноградниках".

5. Уф

Машка пишет "вообщем" или "вообщем-то".

Когда Машка работала в лаборатории, она писала письма на машинке с опечатками: "ощещение".

Машкино междометие "Уф".

Иногда Машка присылает в письмах чабрец или другие крымские растения.

Машка говорит "кролики" и "расклады"("Какие у тебя расклады?").

Лучше всего Машка выразилась следующим выражением: "Лучше ничего не знать и плавать по улицам".

6.

"Крестилась в Выру, в 85 г. во время колхоза. Мне ужасно нужно внутренне это было, чтобы,– не знаю, поймешь ли ты меня – ...

Пошла я в церковь одна и крестили меня одну и никого не было в церкви вообще, и крестных у меня нет, и я даже не знала, что за это деньги нужно платить, батюшка сказал, что можно в другой раз деньги привезти. (...) И вообще, меня там ставили в таз и всю поливали водой. Не знаю, может быть в Питере будут только голову поливать. И вообще полагается крестных иметь, но просто я не могла себе представить, чтобы хоть кто-нибудь из тогдашнего моего окружения (...) это было только мое дело.

Честно тебе сказать, в церкви я себя чувствую просто ужасно. У меня все внутри сжимается, ни креститься, ни молиться, ни даже просто стоять я там не могу.

(...) А теперь нет, теперь неважно совершенно, где молиться, можно хоть в троллейбусе. Ну и на ночь (...)

Раньше я пыталась бороться с этим – что мне в церкви нехорошо. Думала, что если я все прочту – про облачения священников, про утварь, про ход службы, про песнопения – то мне станет легче (...) хотя иногда возле церкви постоять – мне хорошо.

(...) А насчет поста – я только в Великий пост, причем ем рыбу, и молоко тоже.

(...)

В одном письме рассказ про странника из Оптиной пустыни, который вел себя странно, а потом съел из лампад масло и пропал.

С тех пор Мария поет в церковном хоре и пишет иконы.

Анекдоты Юрмиха

1

Характерным для Юрмиха было крякать. Крякал Юрмих прямо на спецкурсах.

Скажет что-нибудь и крякнет.

Ничего сказать, бывало, не мог без того,

чтобы тут же не крякнуть.

Скажет, и крякнет. Да как крякнет!

Старожилы знали эту его особенность и специально ждали, когда он крякнет. Некоторые умели точно предсказывать, в какой именно момент он непременно крякнет. Сидят и вместо того, чтобы нормально конспектировать, спорят, крякнет сейчас? А Юрмих знал и любил подколоть. Ждут, что он сейчас крякнет, а он нарочно крякает в другом месте, или выйдет, прокрякается как следует, и уж больше умри – не крякнет.

А Зарочка ужасно была похожа на утку.

2

У Юрмиха на комоде была голова Вольтера с отбитым задранным носом. Кто бывал у Юрмиха, знают про голову, сразу бросавшуюся в глаза при входе. Но немногим было известно, что случилось с носом. Наверное, думали просто отбился при падении. Сам Юрмих не очень любил об этом рассказывать. А история была такая. Во время войны Юрмих служил в артиллерии. И уже тогда у него был с собой этот Вольтер. И вот однажды...

3

Однажды на спецкурсе Юрмих подошел к окну, случайно выглянул в него и вдруг закричал: – Смотрите! Негр! Негр!

4

У Юрмиха была собака.

5

Юрмих жил в голубом доме над вендиспансером. После третьего курса студенты проходили вендиспансер перед пионерской практикой. А наверху Юрмих читает что-нибудь художественное или пишет ученое. Наверное, во времена его молодости не существовало вендиспансеров. А пионерлагеря уже были. Представляю Юрмиха в красном галстуке и с усами. Отдающего салют. А Зарочку комсомолкой-пионервожатой.

Так они познакомились.

6

У Юрмиха был излюбленный жест держать руки согнутыми в локтях под прямым углом и покачивать ими поочередно вверх-вниз, как бы взвешивая нечто незримое. В правой руке он держал в это время мел, а потом принимался чертить на доске. Больше всего любил начертить окружность. Начертит, посмотрит на всех, начертит рядом другую и между ними чегонибудь пририсует. В конспектах аккуратных первокурсниц наверняка сохранились эти рисунки. В рисунках Юрмиха всегда было что-то сверхъестественное, какой-то символизм. Так посмотришь, вроде и нарисовал какую-нибудь чушь, вроде и рисовать-то не умеет – а за душу берет!

7

В Италии Юрмих подружился с Умберто Эко, автором романа "Имя Розы" и семиотических книг. Умберто жил на собственном острове в женском монастыре. Потом Юрмих поехал в Венесуэлу.

8

Однажды Юрмих поехал в Италию всем семейством. Юрмих и Зарочка с выводком. Почему-то у Юрмиха не было дочек. Не знаю, как в Италии, но вернулись с чемоданами на колесиках. У нас такие чемоданы были тогда в диковинку. Поезд пришел ночью. Студенты пришли встречать Юрмиха на вокзал всем общежитием. Каждому хотелось понести чемодан, не зная, что они на колесиках. Преогромные чемоданы оказались так тяжелы, что приходилось останавливаться на каждом шагу, чтобы передохнуть. Кто-то пытался взвалить чемодан на спину, поставить на плечо. Никто не захотел делиться чемоданом. Пока маленький Юрмих не догнал кого-то и не показал, как легко чемоданы катятся на колесиках.

9

В старости Юрмих почти ослеп и говорил, что читая по складам, на его глазах литература меняется до неузнаваемости. – Читаю Толстого – совсем другой писатель... О том же от лица литературы говорил Поль Валери: – Если бы мы гравировали на камне...

10

Однажды Юрмиху пришла в голову мысль, что стихи возникли раньше прозы. Он поделился ею с одним из учеников. Но ученик сказал ему, что она уже была высказана еще в ХVI веке Жаном Батистом Вико. Вот какие у Юрмиха были способные ученики.

11

После студенческих докладов на семинарах Юрмих обычно говорил: – Может получиться очень интересная работа. Или: – Мы прослушали очень интересное сообщение. На семинарах Юрмих ни разу не крякнул.

БАКЛА – ОБЛАКЛА

В Симферополе я купил белые китайские тапочки, в которых потом ездил за грибами под Зеленогорск. Две бутылки водки, одно вино, полуторалитровую картонку сока-ассорти и кило охотничьей колбаски.

На западной автостанции я узнал машкиного папу в сером костюме с пододетым под ним в любую погоду джемпером и черном берете, крупных очках с толстыми стеклами и всегда думающим выражением лица.

И не только лица, сосредоточенностью была проникнута вся его осанистая высь, и сами серый костюм с черным беретом. Машкин папа правда много думал, отчего его лицо к сорока годам покрылось крупными морщинами. Главными двумя предметами его мысли были звезды (он был астрономом) и – оперные певицы.

Машкино музыкальное образование закончилось бы на "Битлз", но с раннего детства до жениха-меломана папа ездил с ней в оперу в Симферополь.

И Машка слушала классику.

В автобусе я стоял в узком проходе между толстых крымских бабок, возвращавшихся с базара по деревням и боявшихся сквозняков, что толкали меня локтями, боками и вилами в бок, и это отвлекало меня от разговора двух нестарых татар.

Мне нравилось вкрапление в каждую фразу русских слов и выразительная однообразность их жестикуляции. Татары сидели друг к другу лицом. Всю дорогу я следил за циркуляцией их загорелых рук, как за действием любимого фильма.

Машка чуть не встретила меня на автобусной остановке, опоздав только из-за подружки, которых у нее море. У Машки всегда подружки с последней новостью на хвосте. Приезжая к Машке на пару дней, не обойтись без подружек, даже по-своему привязавшись к ним как к родным.

Лека рисует по-американски, Танька – секретарша шефа-миллионера, которого посадили, танцевала и раздевалась Володарским, героем фильма режиссера Гринуэя "Отсчет утопленников", в самом конце которого он разделся и сам. Анька – из княгинь, Юлька не вылазила из психушки. Они с мужем-архитектором или инженером спроектировали какой-то фонтан, бассейн или водоканал и стали богатыми людьми, пришли – она к душевному расстройству, а муж – запил.

Так дорогой с автобусной остановки Машка всегда делилась щедрыми жизнями подружек. Инка только-только вернулась откуда-то из Италии или только что отвалила куда-то в Данию, Индию или Нидерланды. Ленке изменил муж с восьмиклассницей. Так что за Машкой о подружках, а там и об их мужьях.

У Аньки (некнягини) был московский расклад с научным руководителем, уезжавшим-приезжавшим из-за границ, делавшим и расторгавшим ей предложения, бурный-сумбурный расклад.

Машка зашла в крупное научное здание отправить файл (или мэйл, я в этом крупно не разбираюсь) жениху (особенно противно, когда у твоей любимой подруги любимый жених. И хотя тебе она совсем не сексуальна, но жених астроном-меломан с полным плейером классики и телескопом звезд... а жаль, что с Машкой как с любимой подругой покончено.

А я ждал Машку на скамеечке.

Машка нарезала кружочками купленную колбаску, сразу поедая, а я открывал бутылку, сразу отпивая.

Я собирал сосновые шишки для камина, быстро вечерело.

У камина мы пили холодную водку с соком и рассказывали друг другу про себя. Но у Машки с женихом не могло случиться ничего для меня, а у меня для нее. Когда кому-нибудь из нас хотелось поглубже вздохнуть, он наклонялся поближе к камину – раздуть пламя.

У Машки дома жили два животных, собака-Фома и кот-тоже Фома. Собаку Машка особенно любила и называла собачечка моя, как и кота, ушедшего на блядки.

Утром мы тронулись, проснулись, позавтракали и тронулись на Баклу.

Дорогу нам ненадолго преградило горное болотце, из которого громко квакали в Крыму лягушки. Здесь шла дорога на Баклу, но сползла, куски асфальта от нее торчали из горного болотца. Так что дороги в Крыму сползают, лягушки квакают, болотца чавкают.

Еще я услышал от Машки, что Крымские горы с годами медленно меняют очертанья, и, например, на Четырдаг, куда Грибоедов взбирался, не выпуская хвоста своей кобылы – без труда вскарабкается троллейбус.

На Баклу идти с горы на гору, с горы – по асфальтовой дороге с белой полоской, стараясь наступать на нее, размахивая руками, не задевая друг друга.

Белые китайские тапочки на белой полоске смотрелись почище, чем собачечка-Фома, фыркающая из горного болотца или троллейбус, без труда карабкающийся на Четырдак.

В гору тапочки несли меня так быстро, что я сбегал обратно к заплетающейся Машке, чтобы не присаживаться в ожидании на корточки, и протягивал ей размахивающуюся руку, от которой она каждый раз застывала в мужественном отказе.

Белая рубашка на Машке строго контрастировала с черной футболкой на мне, пока дорогу нам не преградил бывший карьер, спускавшийся в машкином детстве вниз красивой террасой, а сейчас засыпанный землей, на которой росла трава и валялись камни.

Мы с Машкой глубоко вздохнули, оглянулись, нет ли поблизости пламени, ближе чем на солнце, и с любопытством прошли мимо нескольких горных помоек, лишь отделявших нас от Баклы.

На Бакле паслись крымские коровы, татарский пастух пас стадо на красном "Москвиче" с транзистором, помахивая выдвинутой антенной наподобие кнута. Мы быстро оглядели коров нет ли быков и вошли в пещеры.

Только мы пришли на Баклу и зашли в пещеры, как послышались дети. Противные детские голоса посыпались на нас и дурацкие детские головки замелькали вокруг. Косички завизжали, какой-то мальчик крикнул "змей! змей!" и он носился, размахивая змеем в руках, по Бакле. Так пастушеская идиллия с транзистором была перечеркнута змеем.

Дети раздражали, пока мы не притерпелись к их крикам. Косички больше не визжали, мальчик со змеем убегался, теперь эти дети ели бутерброды, кидаясь камнями. Пригнувшись, Машка нарезала оставшуюся колбаску, оставляя мне между глотками портвейна.

После портвейна хотелось поматериться при детях, но больше чем на несколько "блин" нам не хватило духу. Мы вздохнули, что дети больше не раздражали нас, и тронулись прочь с Баклы.

Следующим утром мы поехали на троллейбусе в Ялту. В Симферополе Машка проголодалась. Пока я стоял за билетами, Машка ела жареные пирожки с мороженым.