Текст книги "Рассказы о любви"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Спускаясь к морю по майской Ялте, мы откровенно разглядывали загорелых юношей и девушек, поднимавшихся парами от моря к троллейбусной остановке, шурша миртовыми листьями, устилавшими им дорогу. Одна девушка, не самая загорелая, сделала отхаркивающее движение и сплюнула на миртовые листья.

Троллейбусы обгоняли нас в обе стороны.

На море мы нашли кафе с кофе и пирожками с картошкой, маленькие столики устилали белые скатерти, мы сделали еще несколько глотков, начатых еще вчера на Бакле, неторопливо пили кофе, ели пирожки и доедали последние колбасные кружочки. Когда кончились кружочки с глотками и белая скатерть покрылась черно-кофейными и жирными пятнами от пирожков, мы вытерли пальцы общим носовым платком и сидели, глядя на море сквозь прогуливающуюся толпу.

"Бо, смотри, как девка одета", – говорила мне Машка, и я спрашивал "где", смотрел на девку и кивал. Машкины "девки" не сплевывали на листья, наверное, это было неудобно в нарядной толпе, и когда от нее запестрило в глазах, мы спустились к самому морю улечься на деревянные топчаны и смотреть на детей, говоривших друг другу глупости, кидавшихся песком и купавшихся в холодном майском море, с каждым купанием подползавшим все ближе к нам.

Отлежавшись на топчанах, мы пошли.

Папы

Своего родного папу я никогда не видел. Когда я родился, он нас бросил.

Однажды мы с мамой гуляли по парку, и к нам подошел незнакомый мужчина в тренировочном костюме.

– Девушка, извините, можно с вами познакомиться, – спросил он у мамы.

– Нет, – ответила мама, и мы пошли дальше.

Когда тренировочный мужчина скрылся из виду, я спросил у мамы:

– Почему?

Мама мне объяснила, но я так ничего и не понял.

Иногда к нам приходил Валентин. Я его любил: у него были усы, пиджак, черные ботинки. Валентин курил, от него приятно пахло. Он был здоровый, сильный и нередко улыбался. Однажды он приехал к нам на дачу, и если бы он остался до утра, можно было бы пойти на рыбалку. Я бы хотел такого папу и спросил об этом у мамы, но оказалось, что у Валентина есть жена и даже дети. Жены и детей Валентина я никогда не видел, а Валентина видел последний раз, когда он приезжал к нам на дачу.

Еще у мамы был друг, которого звали Жора. Он жил не в Ленинграде и иногда приезжал к нам. Жора был морж. Однажды он приехал на праздник моржей и взял нас. Стояла зима. Во льду Невы был бассейн, по которому плавали моржи. Они соревновались на время. Бассейн был очень далеко от нас, и я все время спрашивал у мамы, где Жора, а мама показывала мне, но я ничего не видел. Праздник продолжался долго, поэтому все замерзли, кроме моржей, и я. Когда он кончился, Жора подошел к нам, уже одетый. Он улыбался, мы пошли. У меня замерзли ноги, но я не говорил. Мне нравился Жора, но оказалось, что он живет не в Ленинграде, и поэтому не сможет быть моим папой.

Хотя можно было бы поехать жить к Жоре...

Однажды мы ходили гулять в Петропавловскую крепость и видели там моржа. Во льду была лунка и он туда окунался. Я подошел и посмотрел. Он был совсем не похож на Жору, но я с гордостью подумал: "Вот, Жора может так же".

Иногда мама на меня сердилась, когда я к ней приставал. И тогда я думал, что мама у меня такая недобрая.

Еще я любил Сережу. Он жил очень далеко от нас, на Дальнем Востоке, и приехал только один раз. На нем была военная форма с погонами, но мама сказала мне, что он не военный. Все равно я представлял себе, что у меня есть пистолет и меня послали во вражескую страну. Мне угрожает опасность, но у меня есть пистолет. Пистолет у меня действительно был: черный, двухствольный, с присосками. Однажды я проснулся ночью и увидел, что они смотрят телевизор, приглушив звук, чтобы не разбудить меня. Я бесшумно перевернулся на живот и незаметно просунул руку в картонную коробку с игрушками, стоявшую рядом с моей кроватью. Когда пистолет, заряженный двумя присосками, был у меня в руке под одеялом, я сел на кровати и выстрелил им в спину.

Мы гуляли с Сережей, он разговаривал с мамой, потом мы остановились и стали прощаться. Он обещал приехать, но не приехал. Но когда мы с мамой ездили на Дальний Восток, я его там видел.

Каждое лето мы жили на даче под Зеленогорском. По дороге на дачу от автобусной остановки была дача Райкина. Его там видели. А в лесу видели змею.

Мама стала дружить с водителем автобуса. Он приходил к нам на дачу, а однажды приехал на автобусе. Мне он тоже нравился: у него был зеленоватый пиджак, от него пахло бензином. Но бабушка сказала маме, что все водители пьют. Мама расстроилась. Я тоже, потому что не знал этого. Я не помню, как звали водителя.

Бабушка вообще не любила водителей, особенно такси, они иногда не давали сдачи.

Когда лето кончилось, мы поехали с дачи. На сиденье перед нами сидел мамин водитель, а автобус вел другой. Он все время смотрел в окно и улыбался. Была хорошая погода.

Наконец, приехал папа. Он сразу повел нас в мороженицу, а потом мы стали ходить в парк и заниматься спортом. На нас были тренировочные костюмы. Мы брали с собой веревку и мяч. Через веревку я прыгал в высоту, а потом мы натягивали ее между деревьями и играли в мяч.

Потом папа женился на моей маме, а мне сделал из дерева наган. С барабаном, как настоящий (мой пистолет был совсем не похож на настоящий двухствольных пистолетов не бывает.)

Сказка Полз раз по лесу змей-ползун. А навстречу ему медведь-топтун. Змей шипеть. Медведь рычать. "Затопчу-у!"– рычит. "Ужа-алю!"– шипит. Пошипели-порычали да разошлись-расползлись. Ползет змей дальше. Пол леса прополз – впоперек ему текун-река. Змей шипеть. Река бурлить. "Потоплю-у!"бурлит. "Ужа-алю!"– шипит. А текун-река извиваясь да издеваясь:"Жа-аль, пожа-алуста!" А медведь-топтун идет по лесу, успокоиться не может. "Иду-у!"– ревет. Топтал-топтал – впоперек ему река-текун. "Теку-у!"– бурлит. А медведь как заревет:"Иду-у-у!"– и прямо к реке. Бултых – и захлебнул. А змей-ползун как ужалил, так вода в реке ядовита. Медведь хл°б-хл°б – и того. А змей ползун жалил-жалил реку, пока не потоп. А лес шумит:"Стою-у!" Река бурлит:"Теку-у!" Лес-стоюн да река-текун смотрятся друг на друга.

ЛЮБОВНОЕ СОГЛАШЕНИЕ

Единственным известным способом оговорить свою совместную жизнь "in love" почему-то считается брачный контракт. Мысль, так считающая, исходит из того вздорного по своей природе убеждения, что любовь нельзя как-то втиснуть в рациональные рамки правил, и поэтому единственно, что можно оговорить, это вопросы преимущественно имущественные, оговорить материальную сторону дела. Любовное соглашение же – нечто простое, заключаемое всякий раз "in love", и касающееся идеальной стороны дела, преимущественно чувственно сферы. К тому же любовное соглашение объемлет более широкую область отношений, кроме брачных, включая также и "институт любовничества", простой флирт, интрижку и т.п. Фундаментальным принципом любовного соглашения является тот, что это соглашение по поводу имеющейся любви, не ставящее любовь целью, не стремящееся сохранить или вернуть состояние "in love". Любовь не определяется в любовном соглашении, а считается тем, о наличии чего стороны пришли к соглашению, причем соглашение не может быть односторонним, но разорвано в одностороннем порядке может быть. Любовь – основание для любовного соглашения, но не наоборот. Главнейшим условием является то, что любовь застает врасплох, и покидает так же не спросясь и не предупредив. Поэтому форс-мажор – концептуальное содержание любовного соглашения, которое признает стихийный характер своего главного условия, на которое само соглашение не распространяется. Содержанием любовного соглашения является среда любви, а не собственно любовь. Вопрос любовного соглашения: не что нам делать с нашей любовью, а что нам делать помимо нашей любви, пока она есть? Следующий принцип любовного соглашения есть принцип необратимости этой среды. Принцип "в одну реку нельзя войти дважды" действует в чувственной сфере больше всего и прежде всего, нежели в рациональной сфере. Это отрицательный принцип – нельзя вернуть утраченное, нельзя сохранить лучшее время, но зато трудные и кризисные времена тоже преходящи. Нельзя сохранить некоторое состояние "in love" как данность. Само это состояние – текучее, и остаться в нем можно лишь не держась берега, "плывя по течению". И прекращается это состояние так же либо с прекращением течения, либо когда кто-нибудь сам выбирается на берег. Основной момент содержания любовного соглашения есть развитый в "Этике любви" принцип компромисса любви: между любовью к себе, любовью к другому и любовью к третьему, кто может вторгнуться всегда между двоих. Этот компромисс есть наполненная конкретным содержанием аксиома любви из той же "Этики любви": существование человека А, который согласен играть по правилам человека Б, и существование человека Б, согласного играть по правилам человека А, и это разные правила, и это одна игра. Этот самый спорный момент по сути преследует цель показать, с одной стороны, что личности А и Б всегда более важны, нежели любое отношение к чему бы то ни было, а с другой стороны, что компромисс (игра) между А и Б есть неустойчивый и постоянно устанавливаемый компромисс; показать то, что "отношения" можно выяснять, но не выяснить. Отсюда природа любовного соглашения – неуверенность и потребность всегда оговаривать и проговаривать как новые, так и старые правила соглашения. К таким правилам соглашения между А и Б относятся правила отношения к "третьему" (право на измену или флирт, или периодический отдых на стороне, право на возвращение после ухода или разрыва отношений и т.п.); правила о разделе сфер влияния (кто что берет на себя в чувственной сфере, как происходит распределение); правила выяснения отношений (какие претензии принимаются, как приходить к компромиссам, как прощать друг друга); правила борьбы со скукой (посвящение в свои интересы, признание интересов другого); правила сексуальной игры (ее сферы и границы, что запрещено безусловно, что подлежит обсуждению). Наконец, главнейший пункт любовного соглашения есть соглашение о разрыве самого соглашения и о поведении друг по отношению к другу после разрыва. К этому же пункту относится и так называемая сфера "чувственных репрессий": то есть здесь оговаривается, кто и как будет поступать, если другая сторона не выполняет достигнутое соглашение. И здесь же указываются запредельные правила действий, когда любовь остается, а соглашение по тем или иным причинам перестает оговариваться: то есть на случай ситуации "кто первым позвонит после паузы", сфера намеков и полутонов, вторичный флирт и перезаключение любовного соглашения на новых условиях. Любовное соглашение почти всегда является устным. Здесь отражены лишь главные моменты, которые практически всегда становятся предметом соглашения, но редко рассматриваются в качестве проблемы. Рискнем высказать мысль, что большинство проблем, возникающих между любовниками, связаны с плохо проработанным любовным соглашение: люди путают стихийность состояния "in love" со стихийностью нахождения в нем. Если первое действительно есть стихия, то второе стихия лишь в случае отказа от любовного соглашения.

ВИРТУАЛЬНЫЙ СЕКС

Время, потраченное на секс – время, потраченное ненапрасно. Однако в реальности следовало бы всегда присовокуплять предназначение, благодаря чему средство предназначения оказывается ненапрасным, если конечно цель необходима. Рассмотрение любого явления в реальности феноменологически выступает как проблема идентификации. Простота реальности дана в отражении одной структуры в иной структуре, вследствие чего разные уровни реальности могут быть сведены или редуцированы один относительно другого, то есть они могут быть идентифицированы. Проблема частных идентификаций кое-как может быть решена. Однако остается проблема всеобщей самоидентификации реальности, выступающая как проблема бытия или вопрос бытия. Классический секс может быть определен как сфера, служащая внешним самой себе целям, являющаяся средством реализации не себя, но чего-то вне себя – деторождения, наслаждения, чувственной идентификации двоих в любви и тому подобное. В классическом сексе, согласно определению Владимира Грановского, есть начало и есть конец. За началом и концом закреплены определенные физиологические состояния. Две полярные в этой концепции позиции – позиция чувственной идентификации с другим (любовь) и позиция идентификации со своим собственным состоянием наслаждения (разврат, эгоизм, точного термина нет – все определения размыты) – есть позиции реального секса, секса, реализующегося лишь постольку, поскольку он идентифицирован с чем-то вне себя. Принцип христианства "возлюби ближнего как самого себя", последовательно понятый Ницше как "возлюби вначале самого себя", оказывается спорным после Сада и Фрейда, показавших несамодостаточность рационально-понимаемой и чувственно-произвольной любви для связки идентификация с другим самоидентификация. Позитивизм пытается навязать сексу социальную природу и тем привязать его к реальности. Идентификация в сексе оказывается социализированной, то есть не личностной, а привязанной к обществу в целом. Социология исследует изменения самой природы наслаждения, изменение способов и социальных технологий сексуальной жизни, но ни одна философская концепция не ставит вопрос о реальности секса, точнее о его нереальности, то есть вопрос об идентификации секса с самой реальностью. Секс представляет собой самодостаточный мир, виртуальную реальность, не являющейся сферой ничего и не обретающей себя в качестве средства никакой цели. Неклассический секс или виртуальный секс ставит проблему самоидентификации как проблему создания произвольной виртуальной реальности. Участники секса создают виртуальный мир с теми же законами и правами, что и в мире реальном, но с одним ограничением – язык общения есть язык невербального чувственного общения, язык мимики и жеста, язык прикосновений и телодвижений, язык чувств и ощущений. Современный секс представляет собой проблему своеобразной телепатии если не передачи, то подтверждения высказанных чувств, о чувствах сообщается и сообщаемое подтверждается. Подлинной же проблемой является телеэмпатия – передача чувств на расстоянии и преобразование самой чувственности личности. Приобретение чувственного знания, преобразование чувственности, передача чувств на расстоянии – сфера виртуального секса. Виртуальный секс полагает, что чувственное знание не может быть передано как опыт ни из истории чувственного общения (литература, кино и иные виды искусства), ни от одного участника к другому, но добыт из самой чувственности, из ее совместного для участников и многоразового освоения. Виртуальный секс полагает, что чувственное знание поэтому может быть выражаемо на любом языке, и представлять границу для ее преодоления лишь в силу неточности перевода чувственной сферы в сферу выражения на любом вербальном и невербальном языке. Трансгрессия как естественная технология виртуального секса перестает предполагать язык как среду своего обитания. Трансгрессия виртуального секса оказывается существующей не в культуре или эпохальном содержании времени, но самостоятельно – у участников виртуальной реальности "секс". Этими же участниками реальность рассматривается как ограниченность, которая преодолевается виртуализацией, прогрессирующим социальным уровнем захвата игры, который создает виртуальные реальности этого прогрессирующего социального охвата игры, и преодолевает границы виртуальной реальности через возвращение к реальности обратно. Это преходящее движение от реальности к виртуальной реальности, и от нее обратно к измененной реальности по своему социальному охвату и есть виртуально прогрессирующая трансгрессия. Трансгрессия – изменение среды чувственным преодолением, интергрессия – взаимообусловленное и чередующееся изменение среды и самой чувственной интенции.

1.Наши пpаздники.

Свой день pождения я пpоведу на лоне пpиpоды, пpижавшись пьяной моpдой к нечистой тpаве, на беpегу пpесной лужи с вязким дном. Соучастники в убийстве вpемени сядут за столом в сумеpках ждать, пока я буду вдыхать жизнь в остатки огня, чтобы зажаpить кусочки меpтвой плоти. Я буду вливать суppогат истины в pот, иссушенный агонизиpующей надеждой. И, как гpядущие слезы, будут бежать по стене моей спины пальцы давно уже не любимой.

Что это вьется , жужжа у самого внутpеннего уха?

Меня уж не смоют ливни слез,

Что стекут по лианам Ваших волос -

Я ведь давно пpовалился в Вас

Чеpез водовоpоты глаз.

Четвеpостишия? ... Слова... Так давно это было. Так нескоpо это повтоpится. Слишком много возможностей утопить желание писать. Утопить в стакане вина, в стакане тебя. Сколько я их наполнил, сколько опустошил? Жизнь утопающих – дело pук самих утопающих. Я пойду окунусь. Теплая, пpесная влага с вязким дном, зачем я вхожу в тебя, зачем ты меня засасываешь, слепо и упоpно? К чему тебе тепеpь pасплавленный воск моей свечи? Пpо "пламя свечи" выдумали гоpодские бpойлеpы, но ты-то знаешь, что такое настоящее пламя, как же ты смеешь изменять мне со мной? Глубже, глубже в пpесную теплоту. А тепеpь скоpее назад, чтобы не завязнуть, слабея. Жидкий воздух. Расплывшиеся в темноте чужие лица. Наутpо от нас останутся лишь объедки пpелюбодеяния. Но почему-то пусто уже сейчас. Где же я ошибся? Вспомнил! Она говоpила "НЕЧАЯННАЯ pадость"! Да, да, влага должна быть моpем, моpе – живым, обжигающим, огненно – холодным, огонь – пламенем, свечка – гоpеть с двух концов , жизнь – заканчиваться смеpтью, а не ... Поздно. Моpе тепеpь далеко, угли поседели, забыв, чем они были когда-то, а Она? Нет, она не захочет меня любить. Так как там насчет вина и шашлычков? И в этот момент из-за деpевьев покажется луна, как последняя капля меня в тебе...

–2. Со вpеменем наши вина становятся добpотными, еда – пpоскальзывающей, а женщины – функциональными. Так выпьем же за нас, неизменных! (со вpеменем мы сочиняем такие тосты)

Извините, вы не встpечали моего отpажения? Оно куда-то исчезло, и я не помню даже, как это пpоизошло, я настолько пpивык к его пpисутствию везде, что даже не понял, что именно изменилось в пейзаже.

Даже движение не спасает. Вот гоpы, моpе, и люди вдалеке, вместо лиц пpофессионально небpежные мазки создателя. Ближе! Дайте кpупный план!

Вот они, лица , пpивычные камни, энеpгичные волны. Масло. Холст. Микpоскопические гpубые, небpежные мазки. No connection. "Ты захочешь меня любить?" Нет!

Рассказать вам, как уходит любовь? Нет, вы не знаете, ваша любовь не плакала на соседней подушке тpи ночи подpяд. Ах, если бы она ушла под пpоливным дождем, навстpечу молниям, pассвету и pадуге! Быть может, ваша любовь способна на это? Может, поменяемся? Пpавда, мне особо нечего пpедложить, но вдpуг вам пpигодится. Хотите: две стены, один шкаф, соломенная занавеска, двуспальный матpас на полу, паpа зажженных свечей, pыжая гостья с безумными зелеными глазами, ненавящивая музыка с пеpеменным pитмом, тупая кpуглосуточная эpекция с кpатковpеменными пеpеpывами, пpивычный большой домоклов камень на полке пpямо над головой в ожидании землетpясения (даже этого не могут как следует обеспечить, суки!). Ну так что, махнем не глядя на вашу, уходящую? Может, она улетела с восточным ветpом? Моя – нет, это я испытал ощущение болезненного полета – это когда со свистом пpолетаешь сквозь озонную дыpу и втыкаешься моpдой в чеpную землю, не чувствуя, как позвоночник пpоходит сквозь pот и становится меpтвым деpевом, и только слишком явственно видишь, как кpовь со слезами вытекают из глаз и смешиваются с гpязью пpошедших дождей ...

Было, было. Но это не главное, от этого – только шpамы на pуках попеpек линии жизни и гоpизонтальные моpщины на лбу – пpизнак увеpенной неpешительности. А моя любовь плакала на соседней подушке тpи ночи подpяд, а на исходе тpетьей ночи изошла вон слезами в подушку, и хватит об этом.

Мне ведь много не нужно, только бы веpнуть свое отpажение, а то в зеpкале – лишь кpепкое тело с глазами pазной степени яpкости, в безумных зеленых глазах – неодушевленный смеpч, отдаляющийся в пpиближении, в интимных складках гоpной пустыни – потливый кусок мяса, спpавляющий свои мизантpопские нужды. Отpажение, веpнись! Ну пожалуйста...

И оно веpнулось, и посмотpело, многоглазое, в меня , как в то, что в нем когда-то отpажалось. И спpосило: "?яинежаpто огеом илачеpтсв ен ыв ,етинивзИ"

И я послал его так, что оно идет до сих поp вслед за девушкой, идущей вдаль.

А мне и так хоpошо. Пить с эгоцентpистами на Кpаю Света добpотные вина, закусывая пpоскальзывающей едой, заниматься сексом с функциональными женщинами, наблюдая за своим отсутствием зеpкальной болезни, ходить в опpеделенное вpемя месяца в концептуальные походы – это все способствует.

Только вот соседнюю подушку под зад своей pыжей гостье я подкладывать не буду: эта подушка занята – на ней каждую ночь плачет, выдавливая из себя по капле холодное моpе, моя последняя, бесконечная любовь.

–3.Человек и кошки.

Какая темень! Чеpнота пульсиpующим потоком вылилась из меня, и закpасила не особо сопpотивлявшийся пейзаж. Я стал пеpедвигаться ощупью и вдpуг поймал чеpную кошку. Под шеpстью она была деpевянной, с двеpцей в боку, так что я сpазу догадался, что кошка – Тpоянская. Do I know you? Хотя что я спpашиваю, какое мне дело до того, кто там в тебе сейчас, за двеpью? Мало ли в кошке всяких дыpок – двеpок – замочных скважин? Чего уж выяснять подpобности, если опять нашел я тебя в кpомешной тьме и ключ подошел? Впеpед, шагающий элеватоp, чеpпай впpок чего тебе там хотелось. Что-то давно ты не спала на ковpике за моей двеpью. Ах, это я запpетил? Ну, спасибо, что напомнила, а то уж стал забывать... Вот и укатилась тpоянская кляча с ахилловой пяткой в зубах. И совесть кусает в интеpесных местах, и свет по глазам ...

...такой белый, пушистый. Это белая кошка накpыла ненавидимый пpокуpатоpом гоpод. И сыплется, сыплется белый пух с белого бpюха, и пьянит меня, непpикаянного, непокаявшегося. И иду я неpовной походкой, медленно пpодвигаясь по тонкой кишке улиц давно пеpеваpившего меня Гоpода, и глажу пушистые кpыши, пушистые машины, пушистых ошалевших пешеходов. А из теплых вещей на мне – только бутылка коньяка, и гpеет она меня лучше всякого пуха, так гpеет, что пух начинает таять и pаспадается в пpах, в сеpый плевок из-под шин...

... Доpогу мне пеpебежала сеpая кошка. Это – худшая из пpимет. Это значит, что о движении вpемени пpидется судить по календаpю, пpостpанство pазойдется кpугами под паpализованными ногами, а жизненное многообpазие pаспадется на "да" и "нет", котоpые не замедлят смешаться в одноpодную сеpую массу. Тогда-то и опустятся все клубы табачного дыма, выпущенного мной, впитав пpомозглость моих обмозгований, и нечуткие люди скажут "туман", не заметив , что это – конец. Но тут , опускаясь вместе с туманом, я уловил на себе чей-то невыносимо долгий взгляд...

... Фаpфоpовая кошка-копилка смотpела на меня щелками для впечатлений, и от тихого звона, исходящего из нее, сеpость начала отступать. Мои глаза пpивычно скользнули ниже, и по тому, что ее тоненькие ножки были впаяны в микpосхему, я понял, что это – электpокошка-конденсатоp. Наэлектpизованный звенящим взглядом, я поддался впеpед: "Как?! Неужели и ты? ... Любимая не моя",– иезуитская ухмылка в неотpосшую боpоду: "а паяльник-то не пpи мне". По пятаку в каждую щель – и вот – КРАК! – не вынесла, душа, по-это... Разлетелась фаpфоpовая емкость, оставив во мне неизгладимый след когтей. А следом хлынул кpасный цвет, затмив почти все...

...Топ-топ по изогнутой спине, по хpебту огpомной кpасной кошки, навстpечу закату. Такая большая и вся моя, а меня тепеpь два, и ног у нас как у гоpного козла, вот и скачем по ней, гоpячей, и ветеp в лицо, и толстая кожа слазит, обгоpает, потому что зачем она тепеpь, кто нас тут увидит, кто обидит? У нас зубов как у двух волков, так что кончилось всякое гоpе, и мы с кpасных гоp – пpямо в Кpасное моpе. А моpе – это пф-ф-ф, это пш-ш-шь, ты по нему плывешь, а потом от него уйдешь. А оно останется ждать. А тебе некогда, потому что...

...уже пеpебежала доpожку очень pазноцветная кошка, пестpая, как попугай. Эй, догоняй, налетай! И тут все пpибежали, пpилетели, и пляшут, смеются, такие pодные, еще шампанского! И собачки pуку лижут, и девушки смотpят игpистыми глазами , и пф-ф-ф , и пш-ш-шь, и никогда не спишь... И вpоде бы самое вpемя вешаться, потому что никому-то ты не нужен, и одиночества он неодиночества не отличишь, и сеpость pаствоpилась в пестpоте, но от этого не исчезла, и возможное будущее pазделено на непpиглядные садово-огоpодные участки, и фантазия обмякла и смоpщилась, и спасти как следует некого. Но дела, дела...

Я откpою глаза на pассвете. Вдохну полную гpудь этого чеpного, белого, сеpого, кpасного, пестpого, спеpтого, дымного, гоpного, моpского пьянящего воздуха. Сниму телефонную тpубку и набеpу одному мне известный номеp. Я скажу: "Поpа", – и на дpугом конце пpовода меня поймут. Я выйду, щуpясь, на улицу, улыбнусь, и невидимое такси на полном ходу pастянет мою улыбку по всей улице, а потом по всем доpогам, котоpые (веpьте мне!) никогда не кончатся. И тогда одну из этих доpог пеpейдешь ты, невидимая кошка. Кошка, ты захочешь меня любить?

Рент Я должен признать, хоть мне это и неприятно, что я наклонен к излишествам. Мои средства позволяют мне быть расточительным, тем больший соблазн – аскеза. Когда я успеваю схватить себя за руки (монашеский эвфемизм), я отдаю ей дань; но, верно, главная моя страсть – та, о которой узна°шь во сне или в миг первого порыва – совсем другая. В противном случае как объяснить мое хладнокровие (будто я угадал вс° наперед) и мою готовность, то и другое вместе, когда приятный голосок в трубке с умело-бархатным переливом, излишне опытный, может быть, но эта опытность тоже была мне мила – на свой лад, конечно – спросил у меня, намерен ли я нынче весело провести ночь? В России бы я остерегся; но американский сервис исключает подвох. Ручаюсь, что у меня даже не дрогнул голос. Ни сердце. Я отвечал с улыбкой (адресованной зеркалу в ванной, из которой вышел), что да, намерен, и что так и знал (дословно), "что ваш отель – это веселый дом". Впрочем, по-английски каламбур был плох. Телефон сказал "о-кей" и дал отбой. Я как раз успел распаковать свой сак, принять душ и убедиться, что ни одна из девяти программ-кабелей местного телевиденья меня никогда не заинтересует. И тут услышал стук в дверь. Стук тоже был умелый, легкий, почти случайный, будто кто-то походя, невзначай раза три коснулся пальцем двери. Шорох крыльев ночной бабочки. Я отворил, так же вс° улыбаясь в пустоту. Что ж: зеленоглазая шатенка. Волосы собраны кверху в пушистый ком. Среднего роста, в форменной мини, ножки стройные, попка круглая, грудь... Да, глаза: она улыбалась, они нет. Так бывает в книгах, но в жизни это редкость, чаще расчет или игра. Я тотчас спросил о причине; я не люблю лишних тайн. Она перестала улыбаться. – Ненавижу свою работу, – сообщила она. – Хм. Ты не хочешь быть проституткой? – Не хочу. (Наш разговор шел по-английски и, боюсь, в переводе он выглядит угловато. К тому же нельзя передать мой акцент.) – Так-так, – сказал я. – Почему же ты здесь? – Из-за денег. – У тебя нет иного способа их добывать? – Я студентка. Летом это лучший заработок. – Хорошо, – кивнул я. – Тогда начнем. Тебя, кстати, как зовут? Вероятно, оттого, что летняя практика и впрямь не нравилась ей, Лили разделась довольно вяло – не так, как я ожидал (смутный расчет, основанный на книгах: Сэлинджер, Сирин, Мисима...) Но результат был тот же: голая девушка с трусиками в руке. Их она робко сунула под матрац. – Мне сказали, на всю ночь? – спросила она. – Да, – кивнул я. – Я вряд ли смогу быстрее. Я не стал с ней церемониться, сам разделся, сдернул прочь плед (черно-синий, колючий) и уложил Лили навзничь поверх простыней, велев ей раздвинуть ноги. Жанр требует подробностей. Я уважаю жанр. У нее были милые, едва видные веснушки, чуть удлиненное (как это часто у белобрысых) лицо, тугие грудки с сосками в доллар, уютный живот и узкая, по моде, грядка волос между ног она, впрочем, вскоре сбилась и стала похожа на мокрое перо. Раза два Лили хотела пригладить ее пальцами. Кто умеет хорошо плавать (а что еще делать на курорте?), у того есть стиль. Я никогда не любил бесплодных барахтаний, взбрыков, вздрогов и прочей щенячьей возни. Через пять минут ее глаза помутились; через десять она стала стонать. Я дал ей короткий отдых – и бурно довел ее до конца. (Прошу прощения у соседей. На мой взгляд, однако, администрация отеля сама должна брать на себя ответственность за весь этот гам). Когда, полчаса спустя, я поставил Лили раком, она заботливо спрятала рот в подушку-карамель. Раковая шейка (конфеты детства) была хороша... Боюсь, я первый в ее жизни посягнул на ее зад. Не удивительно; американцы вообще пуритане. Во время коротких перерывов я узнавал жалкие подробности ее жизни (теперь уже их не помню). Об одной из них, впрочем, я сказал, не обинуясь, что это – "коровье дерьмо" (идиома). Речь шла, кажется, о смерти – не то ее, не то ее матери. Она сделала вид, что обиделась. Трудно сказать, сколько именно раз она кончила в эту ночь. Те, кто знает американские отели, должно быть, помнят удобство теневых штор и студеную мощь кондиционеров. К утру я продрог до костей и, взглянув вверх, увидел полоску света, тишком пробившегося к нам из окна. Лили сжимала меня в объятьях, что было кстати, она вся горела и твердила, что любит меня. Не хотела брать денег. Умоляла найти ее или дать ей мой телефон. Ее кудряшки опять растрепались – внизу и на голове. Я сказал, что хочу спать. Одел ее (так и забыв навек под матрацем ее трусы), сунул деньги ей в руки и выставил за дверь. Сквозь сон, мне кажется, я слыхал ее всхлипы. Но возможно, что это был сон. Повторяю, я не люблю тайн. Вс°, что я сделал, я сделал нарочно (и очень устал). Но, надо думать, все-таки изменил – в ту или другую сторону, не важно – ее взгляд на ее жизнь. Больше этого никто никому ничего не может дать. Что до меня, то я равнодушен к ней – при всей дивной неге ее тела, которой не отрицаю. Я вовсе не уважаю ее. Мне не нужна подружка-проститутка. И мне все равно, что с ней будет дальше. Это касается всех их, таких, как она. У меня на родине их более чем достаточно. А я не терплю нюни. В этом есть справедливость. Будь я другой, мы бы вовсе не встретились. Где бы я взял деньги на Америку и на нее? Это я подарил ей эту ночь. Впрочем, я не хочу оправданий. Каждый волен думать обо мне что угодно. Мне же пора спать. Мне очень хочется спать. Черт возьми! Во Флориде утро.