Текст книги "Евангелие от Лукавого"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

"Да, невыносимо, – повторил Лёха. – Начал, блин, за здравие, закончил за упокой". Сидел он странно: сжатые добела в костяшках кулаки давили крышку стола, голова избочена, одна нога – заведена под стул. Его мутило, и внезапно замутило так сильно, что он метнулся – бросив Иркины вещи и свою барсетку, в туалет и долго дёргался в судорогах рвоты над унитазом. А умывался – при каждом вздохе в груди щемило, в позеленевшем лице – ни кровинки.. "Господи! От меня, наверное, смердит, как от трупа!.." – Джентльмен! Слинял без предупреждения, – прощебетала, встретив его в пустевшем зале Ирка. – Закажи мне мартини. – Мы не остаёмся. – А мне "до фонаря", но домой я не хочу. Придумай, куда бы нам обоим податься, чтобы был бильярд, потом мороженое, потом – нежные ласки. Он смутился определённости её предложения. – Я могу тебя отвезти, либо ты лови "левака". – Ну конечно же – подвезти! А ты – эвон – и губы раскатал, – она аж прижмурилась от удовольствия. – Отвезёшь меня до самого порога – и адью тебе, спокойной ноченьки! Сил уже не хватало – сердиться на неё. Ехал он невнимательно. Переулочками вырулил на Тверскую. Слева маячил Пушкин – от памятника и до площади левая сторона улицы Горького называлась "Бродвеем". В 92-м году – вдоль всего "Бродвея" цепочкой выстраивались "барахольщики", разрезая тротуар на два потока. На Тверской была первая коммуналка, которую Лёха расселил. Жильцы там все перессорились, и общего у них было только то, что необходимо разъезжаться. Каждого из них в отдельности Лёхе легко было обмануть, и он очень хорошо заработал на их квартире. Около "Интуриста" Лёха развернулся и доехал до Страстного – мимо Елисеевского магазина, которым в 20-х – нэповских – годах заправлял его двоюродный прадед, бесследно канувший "враг народа". На Страстном жила семья, на которую насели бандиты-азербайджанцы (был там какой-то старый долг), и Лёха помогал "азерам" распихивать её по дешёвым углам. Отца этой семьи, в спешке, они расселили неудачно – в той комнате, в которую его отправили, был прописанным ещё кто-то, какой-то зек, который вернулся с зоны и выгнал мужика к черту. Со Страстного – по Малой Дмитровке, он выехал на Садовое Кольцо, узнавая по дороге несколько домов. Вот в этом доме купил большую, хотя и запущенную квартиру академик, а на адрес квартиры было зарегистрировано около полусотни юридических лиц, и академика два года донимали всевозможными проверками. А вон из того дома человек продавал две комнаты и уезжал на ПМЖ в Канаду, а соседи были против, чтобы он продавал, и их пришлось "обрабатывать". А вон в том новые хозяева соорудили чуть ли не бассейн, а перекрытия были старые и всё рухнуло на нижний этаж, но ничего им за это не было... В конце Проспекта Мира – за "Северянкой" – он взял вправо – по улице Лётчика Бабушкина. Здесь было темно и пустынно, только впереди помигал зачем-то фарами встречный грузовик. Лёха сбавил скорость и его обогнала "Газель" с незакрытым и хлобыставшим позади тентом – съезжаясь с грузовиком – она вдруг шарахнулась в сторону, прокатив метров 20 по краю тротуара, а грузовик забрал влево – прямо на Лёху, лоб в лоб. Лёха увидел, отчего это произошло: по диагонали – с большим выхлестом вбок – торчали из кузова грузовика прутья арматуры, подвязанные тряпкой-флажком. АКП сослужила Лёхе иудину службу – слишком комфортно он ехал и не успел собраться: вывернул руль и – на тормозах – вмялся в железную раму автобусной остановки. Лобовое стекло наскочило на Лёху и гулко разбилось в ушах, чем-то тупым ударило в солнечное сплетение. Перед лицом взмахнула ощеренная когтями тигриная лапа. Лёха замотал головой, чтобы уклониться от неё, но в грудь была забита ватой, и он не мог ни дышать, ни сопротивляться. Когти острыми ножами – глубоко полоснули по его лицу, и Лёха очнулся. – Эй, мужик, а, мужик? Ты живой? – кричал кто-то. Хлопнула дверца, и грузовик уехал.

Лёха всегда думал, что не боится крови. Смотрел у Мишки Казанкова замочаленную от перезаписей подпольную кассету, на которой резали человеку пальцы, нос, уши, половые органы, потом – от уха до уха – располосовали горло – и нормально, вроде бы, бодрился, что в обморок не валит. А тут – ровно что обезумел. У Ирки – из разбитой головы – кровища, и не поймёшь – жива она или мертвая. Лёха снял с себя рубашку, но так растерялся (руки не слушались), что не смог толково перевязать – намотал кое-как, комом. У самого – тёплым стекало на брови и шею, но ему всё казалось, что это пот. Мысли чередовались яркими вспышками – и Лёха никак не мог зацепиться, что ему делать. Медлил он непростительно долго – пока в темноте не замаячила приближавшаяся "легковушка". Боль появилась только в приёмном "Склифа". Нестерпимая – заперекатывалась, запульсировала под черепом – не пошевелишься, не вздохнёшь. Ирку куда-то повезли. Лёха поплёлся следом, но его остановили и что-то с ним делали, и говорили ему что-то делать, а его всё беспокоила его боль, представившаяся вдруг в виде бильярдного черного шара, который нельзя сразу загонять в лузу, а надо сперва забить все другие шары, и тогда уже разделываться с ним. Он сосредоточивался, – силясь побыстрее играть партию, но его невидимый соперник ловко разводил шары по столу, и Лёха не мог попасть ни одним. Он смутно понимал, что и не попадёт никогда, что это кто-то надсмешничает над ним. "А почему бы и нет? Почему бы и нет? Почему бы и нет? Почему? Ведь это от бога нет никаких знаков, а от дьявола ежечасно. Надо высказать ему эту мысль..." Но дьявола рядом не было – смешно и стыдно было так ослабнуть разумом, чтобы поверить в него. Надир сочувственно улыбнулся Лёхе – тонкогубым вишнёвым ртом, – сожалея: "Тебя, Лёх, просто замучил твой черный шар, вот и грезится, что ни попадя. А ты подумай лучше о пятом шаре – ведь он – это ты сам и есть, Алексей Нестеренко, а что с тобой самим-то будет – тебе не интересно? Ты почитай, почитай, – кинул он Лёхе книжку. – Здесь написано, как тебе выиграть."

"И когда родился в Вифлееме Иудейском Иисус – воспрянул Сатана в надеждах своих, ибо как сможет Бог покарать грешников, если Сын Его среди людей (и погибнет от них), но Сам лишь человек, и не царь, и многих ли увлечёт за Собой?" "Закон же, о котором должен был возвестить Иисус, также обнадёживал Сатану, потому что закон тот был твёрже и чище прежнего завета, и значит, легче было отвращать от него людей, и жатва Сатаны с поля сего возрастала. Не только Бог возвеличится благодеяниями на земле, но и ад прославится во всей мерзости дел своих." "Ведь сказано уже было, что "нет в Нём ни вида, ни величия; и мы видели Его, и не было в Нём вида, который привлекал бы нас к Нему. Он был презрен и умалён пред людьми, муж скорбей и изведавший болезни, и мы отвращаем от Него лицо своё; Он был презираем и мы ни во что не ставили Его. Но Он взял на Себя наши немощи и понёс наши болезни; а мы думали, что Он был поражаем, наказуем и уничижён Богом. Но Он изъязвлён был за грехи наши и мучим за беззакония наши; наказание мира нашего было на Нём, и ранами Его мы исцелились. Все мы блуждали, как овцы, совратились каждый на свою дорогу: и Господь возложил на Него грехи всех нас. Он истязуем был, но страдал добровольно и не открывал уст Своих, как овца, ведён был Он на заклание, и как агнец пред стригущим его безгласен, так Он не отверзал уст Своих... Господу угодно было поразить Его, и Он предал Его мучению, и к злодеям (Он) причтён был, тогда как понёс на себе грех многих и за преступников сделался ходатаем"... Итак, если Сын Божий будет гоним и распят, а Дьявол никем (не прогоняем) – разве не вырастет сила его в глазах смертных?" "А то, что искупит Сын Божий грехи людей, так разве не грешили они перед лицом Его и разве не будут грешить и впредь?" "И Дьявол захотел искусить Иисуса, чтобы укрепился Иисус в Духе Своём и не дрогнул в помыслах Своих. Сорок дней Он был искушаем от Диавола и ничего не ел в эти дни, а по прошествии их напоследок взалкал. И сказал Ему Диавол: если Ты Сын Божий, то вели этому камню сделаться хлебом. Иисус сказал ему в ответ: написано, что не хлебом единым будет жить человек, но всяким словом Божиим. И возведя Его на высокую гору, Диавол показал Ему все царства вселенной во мгновение времени, и сказал Ему Диавол: Тебе дам власть над всеми сими царствами и славу их, ибо она предана мне, и я, кому хочу, даю её; итак, если Ты поклонишься мне, то всё будет Твоё. Иисус сказал ему в ответ: отойди от меня, Сатана; написано: Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи. И повёл Его в Иерусалим, и поставил Его на крыле храма, и сказал Ему: если Ты Сын Божий, бросься отсюда вниз, ибо написано: Ангелам Своим заповедает о Тебе сохранить Тебя; и на руках понесут Тебя, да не преткнёшься о камень ногою Твоею. Иисус сказал ему в ответ: сказано: не искушай Господа Бога твоего. И, окончив искушение, Дьявол отошёл от Него до времени, но пошёл попятам за Иисусом." "И учил Иисус, говоря: Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное, – и Сатана добавил, что ничтожен их голос среди людей, но велико их отчаяние, и не трижды, а тысячу раз по трижды откажутся они от Бога во дни отчаяния своего. Блаженны плачущие, ибо они утешатся, – и Сатана добавил, что (и те его), потому что много они найдут утешений от него, и немного от Бога. Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю, – и Сатана добавил, что страхом победит их, ибо страх сокрушает веру. Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся, – и Сатана добавил: возрадуемся и мы, ибо поиск истины – от Бога, но только людской разум будет вести людей на сём поприще; вознесём же людей в самомнении их, и все ко мне придут. Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут, – и Сатана добавил, что за милостынями распылится большое, и значит не будьте милостивы, но будьте целеустремлённы – во славу Божью, единственно во славу Его! Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят, – и Сатана добавил: и эти мои, ибо как отличат они добро от зла, а дела Божьи – от моих? Движение всё под солнцем земным, но место, в какое идёшь – ничто, потому что изменится (оно), пока шёл. Откуда же знать им, слепцам, куда придут, к Богу или ко мне? Значит – всё суета, и живя грехом, тоже обретёшь Царство Небесное. Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божьими, – и Сатана добавил, что мир утверждается силою, так будьте сильны и беспощадны – во славу Его, во славу Его, единственно во славу Его! Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное, – и Сатана добавил, что пусть изгоняют за правду, ибо гонимых будет Царство Небесное. Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить на Меня, – и Сатана добавил: моими устами и моей волей будут поносить и злословить о вас, и я поведу вас на гору распять Его. Чего же вы верите ничтожным Его чудесам, но не верите великому чуду, что я безнаказанно поношу Его? Лицемеры! За немощным поводырём идёте и тешите себя небылицей, что выведет вас! Разве Он избавит вас от горя, если Сам пришёл разделять его с вами? Придите ко мне, и станете выше Его, и горе забудется!"

"(И сказал Иисус): не думайте, что Я пришёл нарушить закон или пророков: не нарушить пришёл Я, но исполнить. Ибо истинно говорю вам: доколе не прейдёт небо и земля, ни одна иота или ни одна черта не прейдёт из закона, пока не исполнится всё. Итак, кто нарушит одну из заповедей сих малейших и научит так людей, тот малейший наречется в Царстве Небесном; а кто сотворит и научит, тот великим наречется в Царстве Небесном. Ибо говорю вам, если праведность ваша не превзойдёт книжников и фарисеев, то вы не войдёте в Царство Небесное. Вы слышали, что сказано древним: не убивай, кто же убьёт, подлежит суду. А Я говорю вам, что всякий гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду. Если ты принесёшь дар твой к жертвеннику и там вспомнишь, что брат твой имеет что-нибудь против тебя, оставь там дар твой перед жертвенником и пойди прежде примирись с братом твоим, и тогда приди и принеси дар твой. А Дьявол повторил (за Ним): воистину, не убивай и прощай других: всё равно поразят тебя, и брат твой принесёт жертву, не примирившись с тобой, зачем же тебе вперёд чужих грехов устраивать свой? Гневаясь на грешника, ты либо останешься праведным, либо сам станешь грешником, но праведным – не сдвинешь ты горы из мерзостей человеческих, а в вере усомнишься. Примирись со мной, как с братом твоим, и не согрешишь, и не отойдёшь от Бога. Вы слышали, что сказано древним: не прелюбодействуй. А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействует с нею в сердце своём. Если же правый глаз твой соблазняет тебя – вырви и брось от себя, ибо лучшее для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не всё тело твоё было ввержено в геенну. А Дьявол повторил (за Ним): воистину, не соблазняйся женщиной. И будь женщина нечистым в твоих руках: иногда и берёшь его, но ведь не приемлешь (этого), и бросишь, когда не нужно, не сожалея. Ещё слышали вы, что сказано древним: не преступай клятвы, но исполняй пред Господом клятвы твои. А Я говорю вам: не клянитесь вовсе, потому что не сможешь ни одного волоса сделать белым или чёрным. Но да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от Лукавого. А Дьявол повторил (за Ним): и я говорю: не клянитесь. Кто из вас ведает завтра? Завтра скажете нет о том, о чём вчера сказали да. Но если не клянётесь, то и залога не требуйте – что есть залог, как не обещание? Клятва сегодня истинна, но завтра лжива, залог сегодня верен, а завтра обращается в прах. каков же залог вам от Бога? Сын Божий? Поклянётесь ли вы, что это Он и есть, и будет до скончания света? Если поклянётесь, то согрешите, но если не поклянётесь, то не изведёте сомнения в вере, значит и неправедных нет у Бога; праведен или неправеден – одинаково. Вы слышали, что сказано: око за око, зуб за зуб. А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую... Просящему у тебя дай, и от хотящего занять у тебя не отвращайся. А Дьявол повторил (за Ним): воистину, не противьтесь злому. Ибо и среди апостолов найдётся предатель, и Иисус не помешает предательству его. Как же вы дерзнёте осуждать меня – Ангела? Прощайте врагов до семи и до семижды семи раз и не сопротивляйтесь им, но не страшитесь сами ударить другого и отнять у другого, ибо и вам простится от него. А если (он) не простит – не станет ли он сразу грешником? Праведному ничего не нужно, кроме Бога, значит принимаешь ты удары только от нечестивцев и им же отдаёшь одежду свою – это ли не подлинный грех перед Богом? А по сему терпи от сильного и бей слабейшего, и одинаково будешь и не грешен, и грешен. Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные. По плодам их узнаете их... Не всякий, говорящий мне "Господи! Господи!" войдёт в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного. Многие скажут Мне в тот день: Господи! Господи! не от Твоего ли имени мы пророчествовали? и не Твоим ли именем бесов изгоняли? и не твоим ли именем чудеса творили? И тогда объявлю им: Я никогда не знал вас; отойдите от Меня, делающие беззаконие. А Дьявол повторил (за Ним): и я вам говорю: не верьте лжепророкам, но я дам их вам столько, что затеряется среди них истина, как единое зерно среди целой насыпи плевел. И если кто принесёт вам истину, вы не сможете отличить её от лжи и не поверите ему. И будете говорить: Господи! Господи! но примет ли Он вас, если давал вам истину, а вы не взяли её? Не верьте лжепророкам, и со мной будете. Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровища на небе, ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше. А Дьявол повторил (за Ним): не копите богатства! Богатство – от Лукавого, а вы голыми приходите в мир, голыми и уходите, и ничего не можете взять с собой, когда умираете. Всё суета и томление духа! Не сейте, не стройте и не сражайтесь даже во имя Господа, ибо это складывает и приумножает земные сокровища ваши, но ни небесные; не Богу – мне послужите этим! И когда Иисус окончил слова сии, народ дивился учению Его, ибо Он учил их, как власть имеющий, а не как книжники и фарисеи. Когда же сошёл Он с горы, за Ним последовало множество народа. И Дьявол шёл среди них и говорил: слушайте! Господь один праведен. Никому не предоставил Он изъяснять дела Его. И кто может исследовать дела Его? Кто может измерить силу величия Его? и кто может изречь милости Его? Невозможно ни умалить, ни увеличить, и невозможно исследовать дивных дел Господа. Что есть человек и что польза его? что благо его и что зло его? Число дней человека – много, если сто лет, как капля воды из моря... так малы лета его в дне вечности, а конец его очень бедствен. Но убейте Иисуса – и увидите, как сильны вы; даже Отец Его не станет мешать вам, и тогда вырастете в мощи своей до небесного свода. Разве не рад будет Господь Бог, что дети Его возвеличатся и разве не для того Он отдал вам Сына Своего? Убейте Иисуса – во славу Божью, во славу Божью, единственно во славу Его!"

Раньше, когда Ирка болела, болезнь для неё воплощалась только в том дискомфорте, который неизбежно возникал вместе с лечением, но она совершенно не задевала её молодого, жадного до жизни духа. Появлялись неприятные вещи, которые нужно было вытерпеть какое-то время, чтобы всё прошло, и всё проходило, нужно было лишь кутаться потеплее, когда пронизывает ознобом, оформлять "больничный" листок (впрочем, можно и не оформлять), зажмуриваться, когда больно, спать до одури или слоняться день-деньской по квартире, ища, к чему бы приложить руки. На этот раз – хотя она и верила врачам, что сотрясение мозга не опасно она почему-то очень испугалась за себя. Внутренне взглядывая на своё головокружение и тошноту, наблюдая за больными в палате (то есть – видя поминутно, чем может болеть человек) – Ирка искала у себя улучшение, но его не было, и она думала, что ей – напротив – становится хуже. "Ведь может получиться, что я и не замечу – скорее всего не замечу! – этого! Потихоньку, потихоньку – и умру. Кто знает – вырастет какая-нибудь опухоль". А доктор – немолодой, узкоплечий, ещё больше расстроил её, оборонив игриво фразочку, что "вон-де у нашей барышни глазки грустят, потухли – безобразие, я доложу вам! Ай-я-яй!" И поэтому, очень обрадовавшись, что Лёха пришёл её навестить, она не нашла в себе ни капли душевных сил, чтобы выразить ему свою радость. Выглядела она скверно, и совсем не имела уверенности в себе. Лёхе же из собственного опыта было знакомо её состояние, но он видел, что говорит она с неохотой, и – вероятно – не простила ему произошедшей аварии. То, что он готовился сказать ей – действительно настоящее, нужное – сразу показалось ему неуместным: она могла бы ответить, что не ему бы её успокаивать, а что сказать другого – он не придумал, и отделывался тривиальными словами. И только расставаясь – они оба почувствовали, что нельзя просто так невозможно – разойтись, не подтопив возникшего между ними льда. – Через недельку мы непременно увидимся, – сказала Ирка. – Я не собираюсь долго разлёживаться. – А я уволился, – сказал Лёха. – На следующий же день настрочил заявление, чтобы безо всяких двухнедельных доотработок. Свешнев, сердяга, аж рассиял: гора с плеч долой. Остался я и безлошадный, и безработный. Зашёл в автобус, и не знаю, сколько проезд стоит. – Но ты не пропадай – позвони мне. Обязательно, слышишь? Поклянись позвонить! – Будет всё нормально – поклянусь, а не нормально – буду проситься к тебе на работу: прими, Ирка, неудачника с подмоченной репутацией – на должность мужа-размазни с фиксированным окладом. Возьмёшь? – Ты – и будешь неудачником? Не надейся! – А вдруг бы я пожалел об этом? Ты, прямо-таки, отрешаешь меня от шанса жениться на тебе. – А на кой мне нужен безработный, и который в автобусах ездит? А машину водит пар-ршиво. – Да, ни к чему... Ладно, пора мне – я ещё звякну как-нибудь, поболтаем. Ирка накрепко вцепилась в рукав его куртки (что-то далёкое-далёкое и неприятное мигом напомнилось Лёхе). – Ты обиделся? Обиделся? Да перестань, чудило! Глупости! – Мне не на что обижаться. Это правда, что победителей не судят, а до проигравших – никому дела нет. Повезёт мне, значит пересечёмся когда-никогда: мир тесен. Я другана встретил – совсем не ожидал, а нам-то с тобой значительно проще будет – нас одним течением несёт: хлоп – и сведёт нас вместе... В общем – нагородили опять друг другу – до веку не перелезешь...

Этот хотя бы не кривил: – Будут обещать вылечить – не верьте, деньги выудят, а не помогут. Проводите периодически курс – антибиотики, В1, В2, чтобы не запускать процесса, но настраивайтесь на то, чтобы отныне с этим жить... Зиму, весну, лето – до исхода августа – пропустил, протабанил Лёха вхолостую: хотел отдохнуть, вознаградить себя за многолетнюю каторгу. В декабре настойчиво звонила мать – ему, лапушке (за глаза он называл её "х... дурой") – слёзно молила приехать, соскучившись. Только тогда и опомнился. Сам не поехал – позвал мать к себе. Месяц, который она гостила у него тошнота подступала от её вида: стареющая расплывшаяся баба, у которой всех потребностей – поспать, еда и телевизор. Она и сказала Лёхе впервые – мимоходом, что докутился-де, допьянствовал даже глохнуть стал. Действительно – замечал Лёха, что если устанешь или не выспишься – ровным фоном, тоненько – стрункой – начинало звенеть в ушах. Пока тянул – собирался на аудиограмму – 10 децибел слуха – как не бывало. Суд то и дело откладывали. Адвокат Лёхин излучал уверенность – будто исключал даже тень возможности неудачи. Что предпринимал Сырбу, было неизвестно, но первое же заседание оправдало самые нехорошие Лёхины опасения. Нюрка путалась беспрестанно, Свешнев – свидетель – ловко отбояривал все вопросы на Лёху, а судья Присухина, сразу составившая своё мнение о деле, не сдерживала вольных комментариев по адресу ответчика. Лёха снял другую квартиру – нарочно без телефона. С экспертизами и проволочками – тяжба разбиралась до мая, – в мае, после проигрыша, по-прежнему излучавший уверенность Крижевский посоветовал подать апелляцию. Лёха взбесился – ругал Крижевского последними словами, хватал за грудки и дерганул книзу, разорвав дорогой пиджак. За деньгами, которые – ясно же – ни Свешнев, ни Сырбу возвращать не будут, неминуемо должны были придти к нему – к Лёхе. Он был настороже, но из Москвы не уезжал – не представлял себе жить в другом месте. В августе обрушилась "пирамида ГКО". Лёха часто хвалил себя, что в 94-м не поддался на акции МММ, но видно, выходит всегда по присказке: "Умных тоже можно ободрать, но только по-умному". Спасти удалось крохи – хотя и хранил он деньги в разных банках – уцелел из этих "разных" всего один, да ещё кое-что осталось в банковской ячейке. Прячься – не прячься, а нужно было подумать о заработке. Из-за кризиса на работу нигде не брали. Куда там! – своих увольняли за милую душу, урезали оклады вдвое, втрое, вчетверо. Цены не поспевали расти за обвалом рубля, и те, кто получал зарплату в долларах – в несколько дней стали богаче в полтора-два раза. Но много ли было таких? Пышная, пометавшая лисьим хвостом идеология, поднявшая в 91-м году призыв: "Сейчас только ленивые не зарабатывают!" – похудела до трусливо поджатой собачьей хворостины – "Выживай, кто как сможет!"

В июле-месяце журналист, ведущий криминальную колонку в небольшой газете не знал, чем бы заполнить "провисающий" абзац, и поэтому написал о совсем неинтересном обыденном происшествии. Журналист умел очень живо и весело рассказывать о самых мерзких вещах, а ещё был известен тем, что на собственные средства заменил разбитый унитаз в редакции, и вообще был компанейским малым, поэтому статьи его печатали охотно. "Четверг. "Маленький мальчик в войнушку играл..." Играл, воинственное дитя, на берегу Яузы – тут же нашёл и первого погибшего. Молодой человек был избит и задушен несколько дней назад. Жил он неподалёку и работал в своё время риэлтером. Не иначе, как встретил у речки благодарных клиентов: выпили и начали считать, кто кого на сколько надул. Впрочем, подробности выясняются. Известно, что не так давно риэлтер действительно судился по одной из своих сделок..." А Лёхин город – строился помаленьку. За стройкой – карьеры с затхлой жижей и головастиками и старая обкомовская дача за крашеным дощатым забором. На реке, у пляжа, по пояс плещутся толстые безобразные бабы, подвизгивая кидают на себя пригоршнями воду. Пацан-четырёхлетка ковыряется в песке. – Ты чей? Насупился: – Я с мамой. На противоположном берегу – выцветший за годы транспарант с квадратным белобрысым рабочим, а был ещё памятник Ленину – с гладкошарой головой, с рукой, указующей на плотину. Прорвёт её – затопит по низине всю округу. На шлюзе, в башенке, испокон веков скучает мент и вяло гоняет забредающих сюда зевак. Рядом с ним, на бетонной, окантованной перилами площадке дремлет жёлто-бурая, в колтунах в сваленной шерсти дворняга Бим, о которой никто не слыхал, чтобы она бегала или лаяла. Заборы завода. И почему-то не огороженная забором заводская гостиница. В ней жили югославы, когда строили "Китай" – при удаче у них можно было выменять значок на жвачку: бегали за ними стаями. Перед входом – автоматы с газированной водой. Переверни вверх дном стакан, вдави в мойку, чтобы брызнул фонтанчик, и – валяй, бросай жетон, который тут же продаёт тётка с редкими чёрными усами над верхней губой. Давным-давно – жетонов не было. Без сиропа – 1 копейка, с сиропом – 3. Невдалеке от гостиницы – в старом деревянном бараке – музей. Город новый, советского рождения, но какой-то Мухорткин, арендатор, держал ситцевую фабричонку. В бараках жили работники, тут же у бараков была церквушка из мелкого, в ладонь, кирпича. В 33-м году её не смогли взорвать – оставили скелетом торчать на виду у копавших канал зеков. Теперь, в единственном уцелевшем бараке, под стеклом – и ситец Мухорткина, и его фотографии – с мордовскими скулами, с отпущенным брюхом купца, под ручку с широкой телом – по мужицкой красоте – женой, и приказы какого-то Гурьева о расстреле эксплуататора Мухорткина и о передаче фабричонки местному Совету. Потом – пятилетки, стахановец Митяев – разоблачённый позже троцкист, стахановец Хапело, оговоривший Митяева, убитый на войне под Брянском. И опять – пятилетки, пятилетки... Только о двух событиях нет в музее. В 75-м году Серёжка Волохов – токарь – пьяный – бил за жену начальника цеха Венцеля, еврея. С проходной прибежала охрана – разнимать, и как-то неудачно Серёжку оттолкнули – он ударился затылком и раскроил себе череп. Весь завод загудел, как улей. Мяса не было, исчезало молоко, за которым отстаивали "хвосты" до ноющей боли в ногах, из вещей – одежда уродливая, за телевизором или холодильником – запись на три-четыре года вперёд. И над тобой же ещё изгаляются! На свою беду, начальник охраны захотел навести порядок – его избили до полусмерти. Толпой – потекли за Венцелем, который спрятался в горотделе милиции. Большое бревенчатое здание было разгромлено и подожжено, Венцеля разорвали на клочки. Тушить "ментовку" никто не стал. Вечерело. Самые горячие – вскрыли водочный магазин,; пошумели, кто поумнее – поорали и разошлись спать. За бунт этот посадили человек пятьдесят. Серёжку хоронила мать и двое дочерей – не то что на кладбище нельзя было пройти – носа из подъезда не высунуть. Второе событие было в 1996 году. Директор завода Хамовников переделал число голосов на выборах президента. Было 7% – сделал 70. за подлог ему обещали выплатить бюджетный долг – уже месяцев шесть не платили зарплату, потому что государство не рассчитывалось по заказам. Обещали, собственно, и не деньги – обещали оплатить векселя, с которыми надо было ехать в министерство. министр иногда подрабатывал – давал 80% от стоимости векселей, в обмен на подпись о целиком полученной сумме. Выборы прошли благополучно. Ельцин, чудом не упав на инаугурации поклялся на Конституции собственного сочинения – и Хамовникова послали к черту. Он вернулся домой и застрелился. Приняли его самоубийство – слухами и сплетнями отдавшееся по городу – без сочувствия. Мало ли он понахапал, зажимая у тружеников гроши? А вот поди ж ты – одолела блажь – подыхать... Самыми последними экспонатами были фотографии молодых и не очень молодых людей. Заголовок – "Наши горожане", повыше всех – Качуринская, с пометкой "Предприниматель", пониже – одни имена и фамилии. Не удивляло никого. Качурин – вместе с ментовскими чинами нередко погуливал в ресторане "Бригантина". За музеем – шоссе, луга и нераспаханная пустошь с поросью березняка. Городок – весь позади; теперь, если протопать по обочине полчаса встретишь заброшенную, с шестью старухами, Лычёвку, а ещё через 37 километров – соседний, точь-в-точь такой же – русский – городишко.