Текст книги "Английская лирика первой половины XVII века"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Так жаждущий гостинца

Ребенок, видя пряничного принца,

Готов его украсть,

Но через день желание забыто,

И не внушает больше аппетита

Обгрызанная эта сласть;

Влюбленный,

Еще вчера безумно исступленный,

Добившись цели, скучен и не рад,

Какой-то меланхолией объят.

Зачем, как лев и львица,

Не можем мы играючи любиться?

Печаль для нас – намек,

Чтоб не был человек к утехам жаден,

Ведь каждая нам сокращает на день

Отмеренный судьбою срок,

Но краткость

Блаженства и существованья шаткость

Опять в нас подстрекают эту прыть

Стремление в потомстве жизнь продлить.

О чем он умоляет,

Смешной чудак? О том, что умаляет

Его же самого,

Как свечку, жжет, как воск на солнце, плавит.

Пока он обольщается и славит

Сомнительное божество.

Подальше

От сих соблазнов, их вреда и фальши!

Но змея грешного (так он силен!)

Цитварным семенем не выгнать вон.

Перевод Г. М. Кружкова

ЛЕКЦИЯ О ТЕНИ

Постой – и краткой лекции внемли,

Любовь моя, о логике любви.

Вообрази: пока мы тут, гуляя,

С тобой беседовали, дорогая,

За нашею спиной

Ползли две тени, вроде привидений;

Но полдень воссиял над головой

Мы попираем эти тени!

Вот так, пока любовь еще росла,

Она невольно за собой влекла

Оглядку, страх; а ныне – тень ушла.

То чувство не достигло апогея,

Что кроется, чужих очей робея.

Но если вдруг любовь с таких высот,

Не удержавшись, к западу сойдет,

От нас потянутся иные тени,

Склоняющие душу к перемене.

Те, прежние, других

Морочили, а эти, как туманом

Сгустившимся, нас облекут самих

Взаимной ложью и обманом.

Когда любовь клонится на закат,

Все дальше тени от нее скользят

И скоро, слишком скоро день затмят.

Любовь растет, пока в зенит не станет,

Но минет полдень – сразу ночь нагрянет.

Перевод Г. М. Кружкова

ОБРАЗ ЛЮБИМОЙ

Моей любимой образ несравнимый,

Что оттиском медальным в сердце вбит,

Мне цену придает в глазах любимой:

Так на монете цезарь лицезрит

Свои черты. Я говорю: исчезни

И сердце забери мое с собой,

Терпеть невмочь мучительной болезни,

Блеск слишком ярок: слепнет разум мой.

Исчезла ты, и боль исчезла сразу,

Одна мечта в душе моей царит;

Все, в чем ты отказала, без отказу

Даст мне она: мечте неведом стыд.

Я наслажусь, и бред мой будет явью:

Ведь даже наяву блаженство – бред;

Зато от скорби я себя избавлю,

Во сне нет мысли – значит, скорби нет.

Когда ж от низменного наслажденья

Очнусь я без раскаянья в душе,

Сложу стихи о щедром наважденье

Счастливей тех, что я сложил уже.

Но сердце вновь со мной – и прежним игом

Томится, озирая сон земной;

Ты – здесь, но ты уходишь с каждым мигом,

Коптит огарок жизни предо мной.

Пусть этой болью истерзаю ум я:

Расстаться с сердцем – худшее безумье.

Перевод Г. М. Кружкова

САТИРЫ

САТИРА I

Чудак нелепый, убирайся прочь!

Здесь, в келье, не тревожь меня всю ночь.

Пусть будет, с грудой книг, она тюрьмою,

А после смерти – гробом, вечной тьмою.

Тут богословский круг собрался весь:

Философ, секретарь природы, здесь,

Политики, что сведущи в науке

Как городам скрутить покрепче руки,

Историки, а рядом пестрый клан

Шальных поэтов из различных стран.

Так стоит ли мне с ними разлучаться,

Чтоб за тобой бог весть куда помчаться?

Своей любовью поклянись-ка мне

Есть это право у тебя вполне,

Что ты меня не бросишь, привлеченный

Какой-нибудь значительной персоной.

Пусть это будет даже капитан,

Себе набивший на смертях карман,

Или духами пахнущий придворный,

С улыбкою любезной и притворной,

Иль в бархате судья, за коим в ряд

В мундирах синих стражники спешат,

Пред кем ты станешь льстиво извиваться,

Чьим отпрыском ты будешь восхищаться.

Возьми с собой иль отправляйся сам:

А взять меня и бросить – стыд и срам!

О пуританин, злобный, суеверный,

Но в свете церемонный и манерный,

Как часто, повстречав кого-нибудь,

Спешишь ты взором маклера скользнуть

По шелку и по золоту наряда,

Смекая – шляпу снять или не надо.

Решишь ты это, получив ответ:

Он землями владеет или нет,

Чтоб хоть клочком с тобою поделиться

И на вдове твоей потом жениться.

Так почему же добродетель ты

Не ценишь в откровенье наготы,

А сам с мальчишкой тешишься на ложе

Или со шлюхой, пухлой, толсторожей?

Нагими нам родиться рок судил,

Нагими удалиться в мрак могил.

Пока душа не сбросит бремя тела,

Ей не обресть блаженного предела.

В раю был наг Адам, но, в грех введен,

В звериных шкурах тело спрятал он.

В таком же одеянье, грубом, строгом,

Я с музами беседую и с богом.

Но если, как гнуснейший из пьянчуг,

Во всех грехах раскаявшийся вдруг,

Ты расстаешься с суетной судьбою,

Я дверь захлопну и пойду с тобою.

Скорее девка, впавшая в разврат,

Вам назовет отца своих ребят

Из сотни вертопрахов, что с ней спали

И всю ее, как ветошь, истрепали,

Скорей ты возвестишь, как звездочет,

Кого инфанта мужем наречет,

Или один из астрологов местных

Объявит, зная ход светил небесных,

Какие будут через год нужны

Юнцам безмозглым шляпы и штаны,

Чем скажешь ты, пред тем как нам расстаться,

Куда и с кем теперь пойдешь шататься.

Не думаю, чтоб бог меня простил,

Ведь против совести я согрешил.

Вот мы на улице. Мой спутник мнется,

Смущается, все больше к стенке жмется

И, мной прижатый плотно у ворот,

Сам в плен себя покорно отдает.

Он даже поздороваться не может

С шутом в шелках, разряженным вельможей,

Но, жаждой познакомиться палим,

Он шлет улыбки сладостные им.

Так ночью школьники и подмастерья

По девкам сохнут за закрытой дверью.

Задир и забияк боится он,

Отвешивает низкий им поклон,

На прочих он готов с презреньем фыркать,

Как конь на зрителей с арены цирка.

Так безразличен павиан иль слон,

Хотя бы короля увидел он!

Вдруг олух заорал, меня толкая:

"Вон тот юнец! Фигура-то какая!

Танцор он превосходнейший у нас!"

"А ты уж с ним готов пуститься в пляс?"

А дальше встреча и того почище:

Дымит из трубки некто табачищем,

Индеец, что ли. Я шепнул: "Пойдем!

А то мы тут в дыму не продохнем!"

А он – ни-ни! Вдруг выплыл из-под арки

Павлин какой-то пестроцветно-яркий,

Он вмиг к нему! Ужели он сбежит?

Да нет, поблеял с ним и вновь бубнит:

"Вся знать стремится вслед за сим милордом,

К нему за модами спешит весь Лондон,

Придворных лент и кружев он знаток,

Его авторитет весьма высок!"

"Скорей актерам нужен он на сцене...

Стой, почему дрожат твои колени?"

"Он был в Европе!" – "Где ж, спросить решусь?"

"Он итальянец, или нет – француз!"

"Как сифилис?" – промолвил я ехидно,

И он умолк, обиделся, как видно,

И вновь к вельможам взоры – в пику мне...

Как вдруг узрел свою любовь в окне!

И тут мгновенно он меня бросает

И к ней, воспламененный, поспешает.

Там были гости, дерзкие на вид...

Он в ссору влез, подрался, был избит

И вытолкан взашей, и две недели

Теперь он проваляется в постели.

Перевод Б. В. Томашевского

САТИРА III

О РЕЛИГИИ

Печаль и жалость мне мешают злиться,

Слезам презренье не дает излиться;

Равно бессильны тут и плач, и смех,

Ужели так укоренился грех?

Ужели не достойней и не краше

Религия – возлюбленная наша,

Чем добродетель, коей человек

Был предан в тот непросвещенный век?

Ужель награда райская слабее

Велений древней чести? И вернее

Придут к блаженству те, что шли впотьмах?

И твой отец, найдя на небесах

Философов незрячих, но спасенных,

Как будто верой, чистой жизнью оных,

Узрит тебя, пред кем был ясный путь,

Среди погибших душ? – О, не забудь

Опасности подобного исхода:

Тот мужествен, в ком страх такого рода.

А ты, скажи, рискнешь ли новобранцем

Отправиться к бунтующим голландцам?

Иль в деревянных склепах кораблей

Отдаться в руки тысячи смертей?

Измерить бездны, пропасти земные?

Иль пылом сердца – огненной стихии

Полярные пространства растопить?

И сможешь ли ты саламандрой быть,

Чтоб не бояться ни костров испанских,

Ни жара побережий африканских,

Где солнце – словно перегонный куб?

И на слетевшее случайно с губ

Обидное словцо – блеснет ли шпага

В твоих руках? О жалкая отвага!

Храбришься ты и лезешь на рога,

Не замечая главного врага;

Ты, ввязываясь в драку бестолково,

Забыл свою присягу часового;

А хитрый дьявол, мерзкий супостат

(Которого ты ублажаешь), рад

Тебе подсунуть, как трофей богатый,

Свой дряхлый мир, клонящийся к закату;

И ты, глупец, клюя на эту ложь,

К сей обветшалой шлюхе нежно льнешь;

Ты любишь плоть (в которой смерть таится)

За наслаждений жалкие крупицы,

А сутью и отрад, и красоты

Своей душой – пренебрегаешь ты.

Найти старайся истинную веру.

Но где ее искать? Миррей, к примеру,

Стремится в Рим, где тыщу лет назад

Она жила, как люди говорят.

Он тряпки чтит ее, обивку кресла

Царицы, что давным-давно исчезла.

Кранц – этот мишурою не прельщен,

Он у себя в Женеве увлечен

Другой религией, тупой и мрачной,

Весьма заносчивой, весьма невзрачной:

Так средь распутников иной (точь-в-точь)

До грубых деревенских баб охоч.

Грей – домосед, ему твердили с детства,

Что лучше нет готового наследства;

Внушали сводни наглые: она,

Что от рожденья с ним обручена,

Прекрасней всех. И нет пути иного,

Не женишься – заплатишь отступного,

Как новомодный их закон гласит.

Беспечный Фригии всем по горло сыт,

Не верит ничему: как тот гуляка,

Что, много шлюх познав, страшится брака.

Любвеобильный Гракх – наоборот,

Он мыслит, сколь ни много женских мод,

Под платьями различий важных нету;

Так и религии. Избытком света

Бедняга ослеплен. Но ты учти,

Одну лишь должно истину найти.

Но где и как? Не сбиться бы со следа!

Сын у отца спроси, отец – у деда;

Родные сестры – истина и ложь,

Но истина постарше будет все ж.

Не уставай искать и сомневаться:

Отвергнуть идолов иль поклоняться?

На перекрестке верный путь пытать

Не значит в неизвестности блуждать,

Брести стезею ложной – вот что скверно.

Пик истины высок неимоверно;

Придется покружить по склону, чтоб

Достичь вершины, – нет дороги в лоб!

Спеши, доколе день, а тьма сгустится

Тогда уж будет поздно торопиться.

Хотенья мало, надобен и труд:

Ведь знания на ветках не растут.

Слепит глаза загадок средоточье,

Хоть всяк его, как солнце, зрит воочью.

Коль истину обрел, на этом стой!

Бог не дал людям хартии такой,

Чтоб месть свою творили произвольно;

Быть палачами рока – с них довольно.

О бедный дурень, этим ли земным

Законом будешь ты в конце судим?

Что ты изменишь в грозном приговоре,

Сказав: меня Филипп или Григорий,

Иль Мартин, или Гарри так учил?

Ты тем вины своей не облегчил;

Так мог бы каждый грешник извиниться.

Нет, всякой власти должно знать границы,

Чтоб вместе с ней не перейти границ,

Пред идолами простираясь ниц.

Власть как река. Блаженны те растенья,

Что мирно прозябают близ теченья.

Но если, оторвавшись от корней,

Они дерзнут помчаться вместе с ней,

Погибнут в бурных волнах, в грязной тине

И канут, наконец, в морской пучине.

Так суждено в геенну душам пасть,

Что выше бога чтят земную власть.

Перевод Г. М. Кружкова

ПОСЛАНИЯ

ШТОРМ

Кристоферу Бруку

Тебе – почти себе, зане с тобою

Мы сходственны (хоть я тебя не стою),

Шлю несколько набросков путевых;

Ты знаешь, Хильярда единый штрих

Дороже, чем саженные полотна,

Не обдели хвалою доброхотной

И эти строки. Для того и друг,

Чтоб другом восхищаться сверх заслуг.

Британия, скорбя о блудном сыне,

Которого, быть может, на чужбине

Погибель ждет (кто знает наперед,

Куда Фортуна руль свой повернет?),

За вздохом вздох бессильный исторгала,

Пока наш флот томился у причала,

Как бедолага в яме долговой.

Но ожил бриз, и флаг над головой

Затрепетал под ветерком прохладным

Таким желанным и таким отрадным,

Как окорока сочного кусок

Для слипшихся от голода кишок.

Подобно Сарре, мы торжествовали,

Следя, как наши паруса вспухали.

Но, как приятель, верный до поры,

Склонив на риск, выходит из игры,

Так этот ветерок убрался вскоре,

Оставив нас одних в открытом море.

И вот, как два могучих короля,

Владений меж собой не поделя,

Идут с огромным войском друг на друга,

Сошлись два ветра – с севера и с юга;

И волны вспучили морскую гладь

Быстрей, чем это можно описать.

Как выстрел, хлопнул под напором шквала

Наш грот; и то, что я считал сначала

Болтанкой скверной, стало в полчаса

Свирепым штормом, рвущим паруса.

О бедный, злополучный мой Иона!

Проклятье тем, кто так бесцеремонно

Нарушил твой блаженный сон, когда

Хлестала в снасти черная вода!

Сон – лучшее спасение от бедствий:

И смерть, и воскрешенье в этом средстве.

Проснувшись, я узрел, что мир незрим,

День от полуночи неотличим,

Ни севера, ни юга нет в помине,

Кругом потоп, и мы – в его пучине!

Свист, рев и грохот окружали нас,

Но в этом шуме только грома глас

Был внятен; ливень лил с такою силой,

Как будто дамбу в небесах размыло.

Иные, в койки повалясь ничком,

Судьбу молили только об одном:

Чтоб смерть скорей их муки прекратила,

Иль, как несчастный грешник из могилы,

Трубою призванный на Божий суд,

Дрожа, высовывались из кают.

Иные, обомлевшие от страха,

Следили тупо в ожиданье краха

За судном; и казалось, впрямь оно

Смертельной немощью поражено:

Трясло в ознобе мачты; разливалась

По палубе и в трюме бултыхалась

Водянка мерзостная; такелаж

Стонал от напряженья; парус наш

Был ветром-вороном изодран в клочья,

Как труп повешенного прошлой ночью.

Возня с насосом измотала всех,

Весь день качаем, а каков успех?

Из моря в море льем, а в этом деле

Сизиф рассудит, сколько преуспели.

Гул беспрерывный уши заложил.

Да что нам слух, коль говорить нет сил?

Перед подобным штормом, без сомненья,

Ад – легкомысленное заведенье,

Смерть – просто эля крепкого глоток,

А уж Бермуды – райский уголок.

Мрак заявляет право первородства

На мир – и утверждает превосходство,

Свет в небеса изгнав. И с этих пор

Быть хаосом – вселенной приговор.

Покуда бог не изречет другого,

Ни звезд, ни солнца не видать нам снова.

Прощай! От этой качки так мутит,

Что и к стихам теряешь аппетит.

Перевод Г. М. Кружкова

ШТИЛЬ

Кристоферу Бруку

Улегся гнев стихий, и вот мы снова

В плену у штиля – увальня тупого.

Мы думали, что аист – наш тиран,

А вышло, хуже аиста чурбан!

Шторм отшумит и стихнет обессиля,

Но где, скажите, угомон для штиля?

Мы рвемся в путь, а наши корабли

Архипелагом к месту приросли;

И нет на море ни единой складки:

Как зеркальце девичье, волны гладки.

От зноя нестерпимого течет

Из просмоленных досок черный пот.

Где белых парусов великолепье?

На мачтах развеваются отрепья

И такелаж изодранный висит

Так опустевшей сцены жалок вид

Иль чердака, где свалены за дверью

Сегодня и вчера, труха и перья.

Земля все ветры держит взаперти,

И мы не можем ни друзей найти

Отставших, ни врагов на глади этой:

Болтаемся бессмысленной кометой

В безбрежной синеве, что за напасть!

Отсюда выход – только в рыбью пасть

Для прыгающих за борт ошалело;

Команда истомилась до предела.

Кто, в жертву сам себя предав жаре,

На крышке люка, как на алтаре,

Простерся навзничь; кто, того похлеще,

Гуляет, аки отрок в жаркой пещи,

По палубе. А если б кто рискнул,

Не убоясь прожорливых акул,

Купаньем освежиться в океане,

Он оказался бы в горячей ванне.

Как Баязет, что скифом был пленен,

Иль наголо остриженный Самсон,

Бессильны мы и далеки от цели!

Как муравьи, что в Риме змейку съели,

Так стая тихоходных черепах

Галер, где стонут узники в цепях,

Могла бы штурмом взять, подплыв на веслах,

Наш град плавучий мачт высокорослых.

Что бы меня ни подтолкнуло в путь

Любовь или надежда утонуть,

Прогнивший век, досада, пресыщенье

Иль попросту мираж обогащенья

Уже неважно. Будь ты здесь храбрец

Иль жалкий трус – тебе один конец;

Меж гончей и оленем нет различий,

Когда судьба их сделает добычей.

Ну кто бы этого подвоха ждал?

Мечтать на море, чтобы дунул шквал,

Не то же ль самое, что домогаться

В аду жары, на полюсе прохладцы?

Как человек, однако, измельчал!

Он был ничем в начале всех начал,

Но в нем дремали замыслы природны;

А мы – ничто и ни на что не годны,

В душе ни сил, ни чувств... Но что я лгу?

Унынье же я чувствовать могу!

Перевод Г. М. Кружкова

ЭЛЕГИИ

АРОМАТ

Единожды застали нас вдвоем,

А уж угроз и крику – на весь дом!

Как первому попавшемуся вору

Вменяют все разбои без разбору,

Так твой папаша мне чинит допрос:

Пристал пиявкой старый виносос!

Уж как, бывало, он глазами рыскал,

Как будто мнил прикончить василиска;

Уж как грозился он, бродя окрест,

Лишить тебя изюминки невест

И топлива любви – то бишь наследства;

Но мы скрываться находили средства.

Кажись, на что уж мать твоя хитра,

На ладан дышит, не встает с одра,

А в гроб, однако, все никак не ляжет:

Днем спит она, а по ночам на страже,

Следит твой каждый выход и приход,

Украдкой щупает тебе живот

И, за руку беря, колечко ищет,

Заводит разговор о пряной пище,

Чтоб вызвать бледность или тошноту

Улику женщин, иль начистоту

Толкует о грехах и шашнях юных,

Чтоб подыграть тебе на этих струнах

И как бы невзначай в капкан поймать,

Но ты сумела одурачить мать.

Твои братишки, дерзкие проныры,

Сующие "осы в любые дыры,

Ни разу на коленях у отца

Не выдали нас ради леденца.

Привратник ваш, крикун медноголосый,

Подобие родосского Колосса,

Всегда безбожной одержим божбой,

Болван под восемь футов вышиной,

Который ужаснет и ад кромешный

(Куда он скоро попадет, конечно),

И этот лютый Цербер наших встреч

Не мог ни отвратить, ни подстеречь.

Увы, на свете всем давно привычно,

Что злейший враг нам – друг наш закадычный.

Тот аромат, что я с собой принес,

С порога возопил папаше в нос.

Бедняга задрожал, как деспот дряхлый,

Почуявший, что порохом запахло.

Будь запах гнусен, он бы думать мог,

Что то – родная вонь зубов иль ног;

Как мы, привыкши к свиньям и баранам.

Единорога почитаем странным,

Так, благовонным духом поражен,

Тотчас чужого заподозрил он!

Мой славный плащ не прошумел ни разу,

Каблук был нем по моему приказу,

Лишь вы, духи, предатели мои,

Кого я так приблизил из любви,

Вы, притворившись верными вначале,

С доносом на меня во тьму помчали.

О выброски презренные земли,

Порока покровители, врали!

Не вы ли, сводни, маните влюбленных

В объятья потаскушек зараженных?

Не из-за вас ли прилипает к нам

Мужчинам – бабьего жеманства срам?

Недаром во дворцах вам честь такая,

Где правят ложь и суета мирская,

Недаром встарь, безбожникам на страх,

Подобья ваши жгли на алтарях.

Коль врозь воняют составные части,

То благо ли в сей благовонной масти?

Не благо, ибо тает аромат,

А истинному благу чужд распад.

Все эти мази я отдам без блажи,

Чтоб тестя умастить в гробу... Когда же?!

Перевод Г. М. Кружкова

ПОРТРЕТ

Возьми на память мой портрет, а твой

В груди, как сердце, навсегда со мной.

Дарю лишь тень, но снизойди к даренью.

Ведь я умру – и тень сольется с тенью.

... Когда вернусь, от солнца черным став

И веслами ладони ободрав,

Заволосатев грудью и щеками,

Обветренный, обвеянный штормами,

Мешок костей – скуластый и худой,

Весь в пятнах копоти пороховой,

И упрекнут тебя, что ты любила

Бродягу грубого (ведь это было!),

Мой прежний облик воскресит портрет,

И ты поймешь: сравненье не во вред

Тому, кто сердцем не переменился

И обожать тебя не разучился.

Пока он был за красоту любим,

Любовь питалась молоком грудным;

Но в зрелых летах ей уже некстати

Питаться тем, что годно для дитяти.

Перевод Г. М. Кружкова

ЕРЕСЬ

Дозволь служить тебе, но не задаром,

Как те, что чахнут, насыщаясь паром

Надежд, иль нищенствуют от щедрот

Ласкающих посулами господ.

Не так меня в любовный чин приемли,

Как вносят в королевский титул земли

Для вящей славы, – жалок мертвый звук!

Я предлагаю род таких услуг,

Награда коих в них самих сокрыта.

Что мне без прав – названье фаворита?

Пока я прозябал, еще не знав

Сих мук чистилища, не испытав

Ни ласк твоих, ни клятв с их едкой лжою,

Я мнил: ты сердцем воск и сталь душою.

Вот так цветы, несомые волной,

Притягивает крутень водяной

И, в глубину засасывая, топит;

Так мотылька бездумного торопит

Свеча, дабы спалить в своем огне;

И так предавшиеся сатане

Бывают им же преданы жестоко.

Когда я вижу реку, от истока

Струящуюся в блеске золотом

Столь неразлучмо с руслом, а потом

Начавшую бурлить и волноваться,

От брега к брегу яростно кидаться,

Вздуваясь от гордыни, если вдруг

Над ней склонится некий толстый сук,

Чтоб, и саму себя вконец измуча

И шаткую береговую кручу

Язвящими лобзаньями размыв,

Неудержимо ринуться в прорыв

С бесстыжим ревом, с пылом сумасбродным,

Оставив русло прежнее безводным,

Я мыслю, горечь в сердце затая:

Она – сия река, а русло – я.

Прочь, горе! Ты бесплодно и недужно;

Отчаянью предавшись, безоружна

Любовь перед лицом своих обид:

Боль тупит, но презрение острит.

Вгляжусь в тебя острей и обнаружу

Смерть на щеках, во взорах тьму и стужу,

Лишь тени милосердья не найду

И от любви твоей я отпаду,

Как от погрязшего в неправде Рима.

И буду тем силен неуязвимо:

Коль первым я проклятья изреку,

Что отлученье мне, еретику!

Перевод Г. М. Кружкова

ЛЮБОВНАЯ НАУКА

Невежда! Сколько я убил трудов,

Пока не научил в конце концов

Тебя премудростям любви. Сначала

Ты ровно ничего не понимала

В таинственных намеках глаз и рук

И не могла определить на звук,

Где дутый вздох, а где недуг серьезный,

Или узнать по виду влаги слезной,

Озноб иль жар поклонника томит;

И ты цветов не знала алфавит,

Который, душу изъясняя немо,

Способен стать любовною поэмой!

Как ты боялась очутиться вдруг

Наедине с мужчиной, без подруг,

Как робко ты загадывала мужа!

Припомни, как была ты неуклюжа,

Как то молчала целый час подряд,

То отвечала вовсе невпопад,

Дрожа и запинаясь то и дело.

Клянусь душой, ты создана всецело

Не им (он лишь участок захватил

И крепкою стеной огородил),

А мной, кто, почву нежную взрыхляя,

На пустоши возделал рощи рая.

Твой вкус, твой блеск – во всем мои труды;

Кому же как не мне вкусить плоды?

Ужель я создал кубок драгоценный,

Чтоб из баклаги пить обыкновенной?

Так долго воск трудился размягчать,

Чтобы чужая втиснулась печать?

Объездил жеребенка для того ли,

Чтобы другой скакал на нем по воле?

Перевод Г. М. Кружкова

НА РАЗДЕВАНИЕ ВОЗЛЮБЛЕННОЙ

Скорей, сударыня! Я весь дрожу,

Как роженица, в муках я лежу;

Нет хуже испытанья для солдата

Стоять без боя против супостата.

Прочь поясок! Небесный обруч он,

В который мир прекрасный заключен.

Сними нагрудник, звездами расшитый,

Что был от наглых глаз тебе защитой;

Шнуровку распусти! Уже для нас

Куранты пробили заветный час.

Долой корсет! Он – как ревнивец старый,

Бессонно бдящий за влюбленной парой.

Твои одежды, обнажая стан,

Скользят, как тени с утренних полян.

Сними с чела сей венчик золоченый

Украсься золотых волос короной,

Скинь башмачки – и босиком ступай

В святилище любви – альковный рай!

В таком сиянье млечном серафимы

На землю сходят, праведникам зримы.

Хотя и духи адские порой

Облечься могут лживой белизной,

Но верная примета не обманет:

От тех – власы, от этих плоть восстанет.

Моим рукам-скитальцам дай патент

Обследовать весь этот континент;

Тебя я, как Америку, открою,

Смирю и заселю одним собою.

О мой трофей, награда из наград,

Империя моя, бесценный клад!

Я волен лишь в плену твоих объятий,

И ты подвластна лишь моей печати.

Явись же в наготе моим очам:

Как душам – бремя тел, так и телам

Необходимо сбросить груз одежды,

Дабы вкусить блаженство. Лишь невежды

Клюют на шелк, на брошь, на бахрому

Язычники по духу своему!

Пусть молятся они на переплеты,

Не видящие дальше позолоты

Профаны! Только избранный проник

В суть женщин – этих сокровенных книг,

Ему доступна тайна. Не смущайся,

Как повитухе, мне теперь предайся.

Прочь это девственное полотно:

Не к месту, не ко времени оно.

Продрогнуть опасаешься? – Пустое!

Не нужно покрывал: укройся мною.

Перевод Г. М. Кружкова

ЛЮБОВНАЯ ВОЙНА

Пока меж нами бой, пускай воюют

Другие: нас их войны не волнуют.

Ты – вольный град, вольна ты пред любым

Открыть ворота, кто тобой любим.

К чему нам разбирать голландцев смуты?

Строптива чернь или тираны люты

Кто их поймет! Все тумаки – тому,

Кто унимает брань в чужом дому.

Французы никогда нас не любили,

А тут и бога нашего забыли;

Лишь наши "ангелы" у них в чести:

Увы, нам этих падших не спасти!

Ирландию трясет, как в лихорадке:

То улучшенье, то опять припадки.

Придется, видно, ей кишки промыть

Да кровь пустить – поможет, может быть,

Что ждет нас в море? Радости Мидаса:

Златые сны – и впроголодь припаса,

Под жгучим солнцем в гибельных краях

До срока можно обратиться в прах.

Корабль – тюрьма, причем сия темница

В любой момент готова развалиться,

Иль монастырь, но торжествует в нем

Не кроткий мир, а дьявольский содом;

Короче, то возок для осужденных

Или больница для умалишенных:

Кто в Новом Свете приключений ждет,

Стремится в Новый, попадет на Тот.

Хочу я здесь, в тебе искать удачи:

Стрелять и влагой истекать горячей,

В твоих объятьях мне и смерть и плен,

Мой выкуп – сердце, дай свое взамен!

Все бьются, чтобы миром насладиться;

Мы отдыхаем, чтобы вновь сразиться.

Там – варварство, тут – благородный бой,

Там верх берут враги, тут верх – за мной.

Там бьют и режут в схватках рукопашных,

А тут – ни пуль, ни шпаг, ни копий страшных.

Там лгут безбожно, тут немножко льстят,

Там убивают смертных – здесь плодят.

Для ратных дел бойцы мы никакие,

Но, может, наши отпрыски лихие

Сгодятся в строй. Не всем же воевать:

Кому-то надо и клинки ковать;

Есть мастера щитов, доспехов, ранцев...

Давай с тобою делать новобранцев!

Перевод Г. М. Кружкова

ЭПИТАЛАМЫ

ЭПИТАЛАМА, СОЧИНЕННАЯ В ЛИНКОЛЬНЗ-ИННЕ

I

Восток лучами яркими зажжен,

Прерви, невеста, свой тревожный сон

Уж радостное утро наступило

И ложе одиночества оставь,

Встречай не сон, а явь!

Постель тоску наводит, как могила.

Сбрось простыню: ты дышишь горячо,

И жилка нежная на шее бьется,

Но скоро это свежее плечо

Другого, жаркого плеча коснется;

Сегодня в совершенство облекись

И женщиной отныне нарекись.

II

О дщери Лондона, вам заодно

Хвала! вы – наше золотое дно,

Для женихов неистощимый кладезь!

Вы – сами ангелы, да и к тому ж

За каждой может муж

Взять "ангелов", к приданому приладясь.

Вам провожать подругу под венец,

Цветы и брошки подбирать к убору,

Не пожалейте ж сил, чтоб наконец

Невеста, блеском затмевая Флору,

Сегодня в совершенство облеклась

И женщиной отныне нареклась.

III

А вы, повесы, дерзкие юнцы,

Жемчужин этих редкостных ловцы,

И вы, придворных стайка попугаев!

Селяне, возлюбившие свой скот,

И шалый школьный сброд

Вы, помесь мудрецов и шалопаев,

Глядите зорче все! Вот входит в храм

Жених, а вот и дева, миловидно

Потупя взор, ступает по цветам,

Ах, не красней, как будто это стыдно!

Сегодня в совершенство облекись

И женщиной отныне нарекись!

IV

Двустворчатые двери раствори,

О храм прекрасный, чтобы там, внутри,

Мистически соединились оба

И чтобы долго-долго вновь ждала

Их гробы и тела

Твоя всегда несытая утроба.

Свершилось! Сочетал святой их крест,

Прошедшее утратило значенье,

Поскольку лучшая из всех невест,

Достойная похвал и восхищенья,

Сегодня в совершенство облеклась

И женщиной отныне нареклась.

V

Ах, как прелестны зимние деньки!

Чем именно? А тем, что коротки

И быстро ночь приводят. Жди веселий

Иных, чем танцы, и иных отрад,

Чем бойкий перегляд,

Иных забав любовных, чем доселе.

Вот смерклося, и первая звезда

Явилась бледной точкою в зените;

Упряжке Феба по своей орбите

И полпути не проскакать, когда

Уже ты в совершенство облечешься

И женщиной отныне наречешься.

VI

Уже гостям пора в обратный путь,

Пора и музыкантам отдохнуть

Да и танцорам сделать передышку:

Для всякой твари в мире есть пора

С полночи до утра

Поспать, чтоб не перетрудиться лишку.

Лишь новобрачным нынче не до она,

Для них труды особые начнутся:

В постель ложится девушкой она,

Не дай ей, боже, таковой проснуться!

Сегодня в совершенство облекись

И женщиной отныне нарекись.

VII

На ложе, как на алтаре любви,

Лежишь ты нежной жертвой; о, сорви

Одежды эти, яркие тенеты

Был ими день украшен, а не ты:

В одежде наготы,

Как истина, прекраснее всего ты!

Не бойся, эта брачная постель

Лишь для невинности могилой стала;

Для новой жизни – это колыбель,

В ней обретешь ты все, чего искала:

Сегодня в совершенство облекись

И женщиной отныне нарекись.

VIII

Явленья ожидая жениха,

Она лежит, покорна и тиха,

Не в силах даже вымолвить словечка,

Пока он не склонится, наконец,

Над нею, словно жрец,

Готовый потрошить свою овечку.

Даруйте радость им, о небеса!

И сон потом навейте благосклонно.

Желанные свершились чудеса:

Она, ничуть не претерпев урона,

Сегодня в совершенство облеклась

И женщиной по праву нареклась!

Перевод Г. М. Кружкова

ЭПИТАЛАМА, ИЛИ СВАДЕБНАЯ ПЕСНЯ В ЧЕСТЬ ПРИНЦЕССЫ ЭЛИЗАБЕТ

И ПФАЛЬЦГРАФА ФРИДРИХА, СОЧЕТАВШИХСЯ БРАКОМ

В ДЕНЬ СВЯТОГО ВАЛЕНТИНА

I

Хвала тебе, епископ Валентин!

Сегодня правишь ты один

Своей епархией воздушной;

Жильцы небесные толпой послушной,

Свистя и щебеча,

Летят к тебе; ты заключаешь браки

И ласточки, и строгого грача,

И воробья, лихого забияки.

Дрозд мчится, как стрела,

Перегоняя чайку и щегла;

Петух идет встречать походкой чинной

Жену с ее пуховою периной.

Так ярок этот день, о Валентин,

Что ты бы сам забыл печаль своих седин!

II

Досель в супруги возводить ты мог

Лишь воробьев, щеглов, сорок;

Какое может быть сравненье!

Сегодня с твоего благословенья

Свеча в ночи узрит,

Чего и солнце полдня не видало,

Постель волнующаяся вместит,

Чего и дно ковчега не вмещало:

Двух Фениксов, в избытке сил

Смешавших жизнь свою, и кровь, и пыл,

Чтоб новых Фениксов возникла стая,

Из их костра живого вылетая.

Да не погаснет ни на миг един

Сей пламень, что зажжен в твой день, о Валентин!

III

Проснись, невеста, веки разомкни

И утро яркое затми

Очей сиянием лучистым!

Да славят птахи щебетом и свистом

Тебя и этот день!

У звезд ларцы небесные истребуй

И все алмазы, лалы, перлы неба,

Как новое созвездие, надень!

Пусть лучезарное явленье

Нам предвещает и твое паденье,

И новый, ослепительный восход;

И сколько дней в грядущем ни пройдет,

Да будет памятною годовщина

Сегодняшнего дня святого Валентина!

IV

О Феникс женственный, ступай смелей

Навстречу жениху – и слей

Огонь с огнем, чтоб в мощи дивной

Вознесся этот пламень неразрывный!

Ведь нет разлук для тех,

Кто заключен один в другом всецело,

Как для стихий, которым нет предела,

Нет и не может быть граничных вех.

Скорей, скорей! Пусть пастырь скажет

Вам назиданье – и навеки свяжет

Узлом духовным руки и сердца;

Когда ж обряд свершится до конца,

Вам предстоит связаться воедино

Узлом любви, узлом святого Валентина.

V

Зачем так солнце замедляет ход

И ждет, как нищий у ворот,

Выклянчивая подаянье?

Чего ему: огня или сиянья?

Зачем неспешно так

Вы движетесь из храма с пышной свитой:

Иль ваше счастье – развлекать зевак,

Быть зрелищем толпы многоочитой?

Как затянулся этот пир!

Обжоры с пальцев слизывают жир;

Шуты, видать, намерены кривляться,

Пока петух им не велит убраться.

Неужто лишь для вин и для ветчин

Был учрежден сей день, епископ Валентин?

VI

Вот наконец и ночь – благая ночь,

Теперь уж проволочки прочь!

Но как несносны дамы эти!

Подумать можно, что у них в предмете

Куранты разобрать,

А не раздеть невесту. Драгоценный