Текст книги "Льды и люди"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

ИСТОРИЯ АМЕРИКАНСКОГО ШОКОЛАДА

На следующее утро после ухода от острова Мак-Клинтока я проснулся с куском шоколада во рту. Шоколад был необычайно темен и толст. Вкус его совсем не походил на вкус моссельпромовского.

Это было в носовом кубрике ранним утром.

– Ешь, пока дают! – смеялся стаскивавший вымазанные в зеленом иле сапоги Павлуша Петров. – Не каждый день удается американский шоколад жевать.

– Тут бы, собственно говоря, надо арктический медвежий рабочий кооператив организовать, – хихикнул залезавший под одеяло уже раздевшийся матрос первого класса Козырев.

– А тебя предправлением назначить, – съязвил Селиверстов, соскабливавший ножом зеленый ил с штанов.

С койки Козырева раздалась шутливая ругань. Стрела попала в цель. Козырев был огромен и мощен. Ростом он в самом деле не уступал среднему медведю. Все трое сосали такие же, как у меня, квадратные плитки черного шоколада. Все трое стояли до этого предутреннюю вахту. Ил на сапогах Петрова, комки грязи на брюках Селиверстова говорили, что они были на земле. Но – на какой?

И откуда у них этот превосходный американский шоколад?

– Ребята! Откуда вы взяли американский шоколад?

Все трое враз загадочно хихикнули под одеялами.

– В медвежьем арктическом рабочем кооперативе паек выдали.

…„Седов“ стоял в миле от скалистого берега. За береговой террасой высилась гряда отвесных бурых утесов. За утесами начинался склон высокой, покрытой льдом горы. На взгорьях прорытой льдами небольшой долины виднелись какие-то развалины.

Хлебников надписывал черной палкой по-английски на стенках перевязанных проволокой ящиков.

– Янцев, – объяснил он стоящему перед ним боцману, – найди третьего штурмана и скажи, чтобы он отвез эти ящики на берег. Пусть возьмет четырех матросов. В ящиках неприкосновенный запас продовольствия для охотников с Гукера. Ящики надо положить в развалинах. Да передай, что это надо сделать скорей. Отсюда сразу идем на Гукер.

– Есть! – боцман повертывается и исчезает.

Мы стоим у побережья острова Альджера.

Тайну американского шоколада мне все же удалось разгадать. Против меня на письменном столе лежит длинная пачка из толстого свинца. Это шоколад с острова Альджера. Я нашел ее между двух бочек с зернами жженого кофе в развалинах круглой, похожей на цирковый ярмарочный балаган, хижине. Вскрыв ножом банку, я увидел завернутый в свинцовую бумагу кубик идеальной полярной еды – пеммикана. Следующий кубик был шоколад. Такой самый ели утром в кубрике Козырев, Селиверстов и Петров.

Пачка шоколада пролежала на берегу Альджера тридцать лет. Свинец прекрасно сберег запах и вкус пеммикана и шоколада. Ездившие на берег Альджера в первой шлюпке собрали в развалинах хижины несколько десятков банок с пеммиканом и шоколадом. Шоколад из склада „Арктического рабочего медвежьего кооператива“ был отдан едущим зимовать на Северную Землю. И, может быть, сейчас вот в эту самую минуту, отлеживаясь в палатке от бушующего в полярной темноте снежного урагана, Урванцев варит на примусе похлебку из пеммикана. А Ушаков, Ходов и Журавлев, в ожидании ее, утоляют голод американским шоколадом с острова Альджера.

…Расскажу историю свинцовой банки с пеммиканом и шоколадом с полярного острова Альджера.

Мы бродим по берегу пустынного полярного острова. На коричневых и черных скалах лежит вечный лед глетчеров. Синие воды пролива у покрытого черным галечником берега.

По этому берегу, как мы сейчас, бродил со своими спутниками американский журналист Уэльман. Он командовал полярной экспедицией на корабле „Фритьоф“. Год назад до этого со Шпицбергена вылетел к северному полюсу на воздушном шаре отважный шведский воздухоплаватель Андрэ. Андрэ пропал в ледяных пустынях. После вылета от него были получены две записки, найденные в выловленных зверобоями в море буйках. Да один почтовый голубь из взятых Андрэ на воздушный шар пятидесяти принес в Швецию маленькую депешу.

„82°2′ сев. широты. Шар хорошо летит на восток. Все благополучно. Это наш третий почтовый голубь. Андрэ“.

Андрэ исчез в ледяных пустынях. Уэльман искал Андрэ. Впрочем, больше, чем его, он искал сенсаций для пославшей его американской газеты. Уэльман не нашел Андрэ. Не выполнил Уэльман и второго задания – организовав базы провианта на островах, как можно ближе подойти к северному-полюсу.

Склад провианта на пути к северному полюсу был оборудован партией только в 80 милях от зимовья экспедиции на острове Галле. Метеоролог Болдуин, руководивший партией, назвал склад фортом Мак-Кинлея. В форте, в выстроенной из валунов и звериных шкур хижине, остались зимовать норвежцы Бентсен и Бьервиг.

Полярной ночью в форте Мак-Кинлея разыгралась полярная трагедия. Вскоре после того как Болдуин ушел на остров Галль, Бентсен сильно занемог. Бьервиг с исключительной нежностью ухаживал за заболевшим. Но это не спасло. Бентсен медленно умирал. Среди полярной темноты, под новый год Бентсен умер.

Перед смертью он взял клятву с товарища.

– Бьервиг, обещай что ты выполнишь последнюю мою просьбу!

– Да, Бентсен.

– Не хорони меня полярной ночью. Мой труп съедят песцы. Я не хочу этого. Похорони меня глубже в земле, когда взойдет впервые солнце.

– Обещаю тебе это, Бентсен.

Бьервиг выполнял клятву. Всю полярную ночь он спал в спальном мешке, лежавшем рядом с мешком, в котором лежал труп Бентсена.

Уэльман, войдя в один из дней весны в хижину, был удивлен странно приподнятым настроением Бьервига. Бьервиг то был уныл, то много и долго смеялся.

– У меня бессонница. Полярной ночью так много спишь, – жаловался он.

– А где Бентсен? Ушел на охоту?

– Бентсен лежит там, – показал Бьервиг глазами на один из спальных мешков.

Бьервиг выполнил просьбу товарища…

На полу хижины лежали два спальных мешка. Из одного вылез только что Бьервиг. В другом лежал труп Бентсена. Бьервиг всю полярную ночь прожил в хижине с трупом погибшего.

Прозимовав на острове Галле, в следующем году Уэльман вернулся в Америку.

– Я лечу на северный полюс на воздушном шаре, – заявил он своему редактору вскоре после возвращения с архипелага.

Сенсация Уэльмана об архипелаге дала газете сотни тысяч долларов. Северный полюс и воздушный шар могли дать больше…

Редактор сказал:

– Мистер Уэльман, летите на северный полюс!

И Уэльман стал поставлять сенсации американской прессе своими полярными подвигами в течение нескольких лет. К аэростату Уэльман прикрепил… колбасу. Это была самая длинная колбаса на свете. Длина ее достигала пятидесяти метров. Снаружи ее покрывала чешуйчатая оболочка. Колбаса состояла из отдельных скрепленных между собою кусков. Внутри были мясо, бобы, пеммикан.

– Колбаса будет волочиться по полярным льдам, – описывал Уэльман свое последнее изобретение. Задевая за торосы, она будет терять свои куски. В случае катастрофы мы по этим кускам найдем дорогу обратно. Они же будут служить нам продовольственными базами.

На деле получилось иначе. Первый полет на воздушном шаре Уэльман совершил из той же самой бухты Шпицбергена, из которой вылетел Андрэ. Уэльман перелетел на… противоположный берег бухты. Тут шар со знаменитой колбасой потерпел аварию. В следующем году Уэльман повторяет полет. Стальная колбаса опять подводит его. В первых же пловучих льдах она оторвалась вся. Пытаясь заменить ее запасной, Уэльман снизил аэростат над морем. И чуть не погиб. Случайно только Уэльман и его спутники были спасены находившимся поблизости норвежским зверобойным судном. Уэльман вернулся в Америку. На этом он закончил свою карьеру победителя Арктики при помощи стальных колбас.

Размахивая третьей найденной свинцовой пачкой шоколада, появившийся из-за склона ледниковой долины кочегар Вася Степанчиков кричал:

– Нашел вон в той хижине, похожей на спящую черепаху! Обе хижины обыскал! Больше нет ни одной пачки! Одни свинцовые ящики!

– Жертвую на коллективный завтрак, – подал он с церемонным поклоном пачку штурману. – Примите, начальник!

Усевшись на опрокинутую вверх полозьями собачью гренландскую нарту, мы поедаем шоколад. Переправка ящиков через зеленый ил возбудила у всех свирепый аппетит.

– Не знал Циглер, что для советских ртов шоколад запасал, – засовывая сразу полплитки в рот, „возмущается“ Дьяконов.

Циглер – американский миллионер. Шоколад, который мы едим, предназначался Циглером для снаряженной им экспедиции Болдуина. Болдуин зимовал в 1901 году на острове Альджере. Две хижины, стоящие по эту сторону ледниковой долины, принадлежат американской части экспедиции. Хижины за долиной, у которых Степанчиков нашел третью пачку шоколада, – участвовавшим в экспедиции норвежцам. Национальная рознь, возникшая у членов экспедиции из-за неумелого командования Болдуина, приняла уродливые формы. Ледниковая долина служила искусственной гранью обособленных национальных лагерей. Норвежцы избегали ходить к американцам. Американцы избегали ходить в хижины норвежцев. В результате, не сделав даже попытки достичь северного полюса, экспедиция вернулась в 1902 г. в Америку.

■

…Конец истории об американском шоколаде был очень интересен. Возвращавшийся с архипелага „Седов“ остановился в Русской гавани, на Новой Земле, на берегу бухты. Писатель Соколов-Микитов нашел среди плавника медный шар.

Визе и Соколов-Микитов с найденным буйком американской экспедиции.

Это был буй с „Америки.“ Течения Баренцова моря устроили любопытное совпадение. Буй с „Америки“ приплыл в русскую гавань с острова Альджера. Внутри лежали записки на английском и норвежском языках. Болдуин сообщал:

„Ближайшему американскому консулу материка.

Сообщите в Америку, что американская полярная экспедиция Циглера зимует на острове Альджере. Мы нуждаемся в каменном угле для шхуны „Америка“. Попытайтесь доставить его нам этим же летом. Отправляюсь на север архипелага. Вернусь, может быть, не достигнув цели, но не побежденным бездной.

Остров Альджер, 1901 г.

Болдуин“.

ГИБЕЛЬ ГЕОРГИЯ СЕДОВА

„Живые люди дороже полярных памятников“.

Это изречение принадлежит художнику Арктики Пинегину. Ему же принадлежат и следующие строки:

„…Стремясь на „Фоке“ к мысу Флоры, мы предполагали разобрать на топливо только один амбар Джексона. После встречи с Альбановым пришлось подумать о большем. Мы должны разыскать потерявшихся людей.

Оставив в бамбуковой хижине провиант и оружие, солнечным вечером вышли мы к Земле принца Георга. Двигаясь вдоль берегов Белля и Мэбель, мы часто стреляли из китобойных пушек. Но нигде на берегах не было видно присутствия людей. В доме Ли-Смита все оставалось не потревоженным после зимнего посещения.

Из гавани Эйры „Фока“ направился к мысу Гранта. В окрестностях мыса не было никого. В подзорные трубы виднелись мертвые камни. Выстрелы китобойных пушек будили стада моржей. Искать пропавших на мысе Гранта бесполезно: нужно обойти его, тщательно осматривая все берега.

Было решено поиски прекратить…

…Раннее утро. „Фока“, покачиваясь на крупной зыби, уходил на юг под парусами и паром. Все сильней лиловела земля и заволакивалась испарениями моря.

Все ушли спать. На мостике остались Альбанов и я. И наступила минута… – Земля на севере предстала такой же, какою ее завидели впереди: не то облако застывшее, не то пологие горы встали над морем. В моем мозгу быстрым вихрем пронесся весь минувший год. И снова встало ушедшее мгновение, когда на мостике вскричали:

– Смотрите, смотрите, – ведь это земля!

Тогда рядом со мной стоял Седов. Он стремился к ней больше всех и отдал ей себя раньше всех. Теперь не он правит „Фокой“, а я. Со мной рядом стоит Альбанов, до этого года о Земле Франца-Иосифа не думавший вовсе.

Звезда привела этого человека изо льдов – на „Фоку“, Седова – к могиле на далеком острове.

– Прощай, Седов, прощай, суровая страна!“

■

Ледокол „Седов“. Стою на баке и смотрю, как перевертывающиеся от ударов форштевня облепленные бурыми водорослями льдины сбивают краску. После каждого удара появляются широкие царапины на сделанной Володей Дьяконовым в Архангельске, перед отходом на архипелаг, надписи на носу:

„ГЕОРГИЙ СЕДОВ“.

До Северной земли льды, пожалуй, совсем сотрут ее. Ничего, – в Архангельске сделаем новую. Память о смелом лейтенанте, отдавшем жизнь архипелагу, не исчезнет.

Советский ледокол „Седов“, третий раз сокрушающий льды у берегов архипелага, служит живым памятником ему.

В 1929 году „Седов“ ходил Британским каналом искать на расположенном у северного полюса море королевы Виктории могилу Седова.

Второго февраля 1914 года Пинегин записал в свой дневник поэму о полярных просторах:

 
„Без промедления, без торопливости
Мне шепнуло сквозь ночь —
И явственно перед рассветом
Пролепетало мне тихое слово
Пленительное: Смерть.
 

(Уот Уитмен.)

„Второго февраля – пасмурный рассвет.

Седов с утра ушел на разведку, в половине двенадцатого вернулся.

Дорога тяжела. Вчерашняя буря намела большие сугробы. Снег еще не успел затвердеть. С лицом бледнее обыкновенного Седов поднялся на корабль. В полдень Седов вышел в кают-компанию с приказом.

Визе прочитал приказ вслух. Власть начальника Седов передавал Кушакову, руководство научными работами – Визе.

Седов несколько минут стоял с закрытыми веками, как бы собираясь с мыслями, чтобы сказать прощальное слово. Но вместо слов вырвался едва заметный стон, а в углах сомкнутых глаз сверкнула слеза. Седов с усилием овладел собой, открыл глаза и заговорил сначала отрывочно, потом спокойнее и плавнее. Голос затвердел.

– Я получил сегодня дружеское письмо. Один из товарищей предупреждал меня относительно здоровья. Это правда, я выступаю в путь не таким крепким, как хотелось бы в этот момент. Сейчас мы начинаем первую попытку русских достичь полюса. Но я прошу, не беспокойтесь о нашей участи. Если я слаб, спутники мои крепки. Если я не вполне здоров, то посмотрите на уходящих со мной: они так и пышут здоровьем. Даром полярной природе мы не сдадимся!

Седов помолчал.

– Совсем не состояние здоровья беспокоит меня, а другое: выступление к полюсу без средств, на какие я рассчитывал. Сегодня для нас и России великий день. Разве с таким снаряжением надо итти к полюсу? Вместо 80 собак у нас только 20. Одежда изношена, здоровье надломлено.

Седов старался в конце речи ободрить больных цынгой.

– Жизнь теперь тяжела; стоит самая суровая пора. С восходом солнца исчезнут все ваши болезни. Полюсная партия вернется благополучно, и все мы тесной семьей, счастливые сознанием исполненного долга, вернемся на родину.

Все стояли в глубоком молчании. Я видел, как у многих навертывались слезы. После прощального завтрака Седов встал первым:

– Нужно итти!

Все, способные двигаться, под лай и завывание рвущихся собак пошли на север. В мглистом воздухе глухо стучали пушки. У северного мыса Гукера, в семи километрах от „Фоки“, мы простились с уходящими на полюс.

– Так до свиданья, а не прощайте!

– Да!

Еще несколько салютов из револьвера, и темные полоски трех нарт стали таять в сгущавшейся темноте великого ледяного простора…“.

Месяц спустя, шестого марта в дневнике Пинегина имеется такая запись:

„После утреннего кофе мы собрались, как все эти последние дни, – стрелять нырочков в полыньях: но, заспорив, задержались.

Штурман махнул рукой на спорщиков и, закинув за спину винтовку, вышел. Через пять минут он вбежал с искаженным лицом.

– Да что же это такое! Георгий Яковлевич возвращается. Нарта с севера идет.

Выбежав, в чем были, остановились у метеорологической станции. Нарта миновала мыс. Только одна нарта. И около нее только два человека. Впереди собак шел Линник; сзади, поддерживая нарту с каяком, – Пустошный. Седова нет.

– Где начальник?

– Скончался от болезни, не доходя до Теплиц-Бая. Похоронен на том же острове.

Линник и Пустошный – с черными обмороженными лицами без улыбки, изможденные, исхудавшие, откинули назад капюшоны малиц…“.

■

У острова Елизаветы цынга окончательно надломила силы Седова. Тогда он приказал матросам Линнику и Пустошному привязать себя к нартам и продолжать гнать собак на север. Приходя в себя из полузабытья, Седов хватался за компас. Он все боялся, чтобы матросы, воспользовавшись бредом, жалея его, не повернули обратно. На их уговоры итти обратно в бухту Тихую Седов упрямо повторял:

– Мы должны итти к полюсу. Мы должны…

В начале марта Линник и Пустошный разбили лагерь на льду пролива между островами Карла Александра и Землей Рудольфа.

Разыгравшаяся сильная весенняя пурга со снегом задержала их на одном месте на несколько дней.

В одну из ночей, в пургу, Седов умер.

Линник и Пустошный повезли тело Седова на нартах. Они хотели достичь зимовья в Теплиц-Бае, отдохнуть в нем и, взяв провианта, доставить труп Седова на „Фоку“. Полынья, встретившаяся на пути западных берегов Рудольфа, заставила изменить принятое решение итти в Теплиц-Бай. Путешествуя с больным Седовым, оба выбились из сил. У Пустошного шла горлом кровь, он часто падал в глубокие обмороки.

Положив труп Седова в брезентовый мешок, матросы похоронили его у подножия одного из высоких мысов. По всем приметам, рассказанным ими, это был мыс Бророк.

В МОРЕ ВИКТОРИИ

Штурман растерянно посмотрел на Воронина.

– Владимир Иванович, – повертел он в пальцах циркуль, – Владимир Иванович… – тут он запнулся, – английская лоция больше не действует.

– Как не действует? – вспылил тот. – Что вы говорите глупости! Это самое точное описание архипелага.

– Да, но все-таки она недействительна, – уже более уверенно повторил штурман. – Мы вышли из пределов существующих лоций.

Воронин недоверчиво проверил вычисления штурмана.

– Совершенно верно! – удивленно проговорил он. – В таком случае разрешите вас поздравить: на вашей вахте установлен рекорд свободного плавания в полярных морях.

Это случилось ровно год, без нескольких дней, назад.[13]13
  В море Виктории „Седов“ ходил летом 1929 года, сразу после основания советской колонии на острове Гукере.


[Закрыть] В это утро, 21 августа 1929 года, „Седов“ стоял, упершись носом во льды Полярного бассейна. Белыми девственными снегами они уходили до самых краев прозрачного стеклянного горизонта. Это были льды полюса. До полюса было немногим больше пятисот километров. Где-то в этих льдах лежала лиственница с инициалами Нансена и Иогансена. Ледокол „Седов“ был ближе к полюсу, чем давший ему имя человек. Да, впереди были вечные льды полюса; а за кормой в подзорную трубу виднелась чистая вода. Там было море королевы Виктории.

Этот день был днем открытий и неожиданностей..

…Таяли, сливаясь с ледяными полями, имевшие вид лунных кратеров северные острова архипелага. Обогнув последний, „Седов“ вышел в свободное ото льда пространство. Подзорная труба не находила ему конца. Открытое море на 82 градусе северной широты. Это было первое событие в это утро.

За первым последовали другие: 110 миль „Седов“ шел к полюсу открытой водой. Это было второе событие. Двадцать миль шел „Седов“ на север в разреженных льдах полярного бассейна. Когда льды впервые преградили путь, вахтенный штурман сообщил растерянно Воронину о третьем событии.

– Владимир Иванович, мы – за пределами мировых карт.

Через полчаса Отто Юльевич добродушно рассказывал наседавшим на него с расспросами журналистам:

– Сегодня вам хватит материала на несколько радиограмм. „Седов“ побил мировой рекорд. Да, мировой рекорд. Сверив астрономические наблюдения с пеленгатором,[14]14
  Пеленгатор – прибор, посредством которого определяется местонахождение судна.


[Закрыть] мы установили…

Шмидт сделал паузу:

– Коллектив штурманской рубки установил… Мы находимся на 82 градусе 14 минутах. Человек никогда не бывал на кораблях так близко к полюсу.

К стоявшему рядом с Шмидтом Самойловичу подошел матрос. Он, как и все сегодня, также имел растерянно-удивленный вид.

– Сто шестьдесят три, Рудольф Лазаревич! – засовывая глубже красные иззябшие руки в карманы ватника, сказал он.

– Сто шестьдесят три! – удивленно протянул Самойлович.

– Сто шестьдесят три, Рудольф Лазаревич!

– А перед этим какие глубины были?

– Все пятьсот-шестьсот метров.

– Рудольф Лазаревич, в чем дело? – почуя инстинктивно новую сенсацию, обступили Самойловича журналисты.

– Шельф, – теребил свои запорожские усы Самойлович. – Думаю, что не ошибусь, сказав, что мы обнаружили шельф. Другими словами: мы наткнулись на подводную перемычку между островами. Подводные своеобразные мосты…

Шельф говорит о том, что когда-то в древности архипелаг Франца-Иосифа, Новая Земля и Шпицберген составляли один могучий материк.

На спардек с палубы поднялся производивший вместе с Лактионовым гидрологические наблюдения Визе. На лице его сияла улыбка. В правой руке он нес еще мокрый морской батометр.

– Теперь понятно, почему в море Виктории так мало льда. Теперь ясно….

Батометр давал несколько раз под ряд положительные температуры.

Здесь – Гольфстрем.

Воды Атлантического океана более насыщены минеральными солями, чем воды полярных морей. Струи Гольфстрема идут в виду этого обыкновенно под слоями, опресненными льдом. Глубины залегания теплых потоков Гольфстрема, по профессору Визе, колеблются от 200 до 800 метров. И на этом уровне полярное море Виктории, например, теплее, чем расположенное на две тысячи километров южнее его Белое море. Вот почему льды, по мере продвижения „Седова“ к полюсу в море Виктории, были слабее. Этим же объясняется нахождение Горбуновым в спущенном в море Виктории трале морских животных южной фауны. Их принесли теплые воды Атлантики.

…Полюс был близко. Полюс был осязаем. Только восемь градусов отделяли его от „Седова.“ Если бы льды моря Виктории были так же редки, „Седов“ пересек бы северный полюс меньше чем в сутки.

„Седов“ шел на 83 параллели. Исчезли медведи. Перестали выныривать между зеленых валов морские зайцы. Улетели последние чайки к островам. Одни запушенные белым, как сахарная пыль, снегом неподвижно стояли вмерзшие в лед столовые айсберги.

Грань жизни была пройдена. „Седов“ шел владениями Северного полюса. С каждой минутой, с каждым мгновением тяжелел путь. Вековые льды вставали голубыми спокойными стенами перед ледоколом.

Все чаще останавливался „Седов“ в бессилии.

В такие минуты в штурманской рубке наступала тягостная тишина. Молчал Воронин в своем огромном любимом „полярном тулупе“, наваливаясь на край столика, где лежала английская лоция архипелага.

Молчал вахтенный штурман.

Суровело лицо Визе.

Схватившись за поручни спардека, пристально смотрел во льды, становясь сразу озабоченным, Шмидт. Мрачнея, Воронин сбрасывал падавшую на лоцию полу тулупа.

Но этого можно было не делать. Лоция была бесполезна. С такой же пользой, как в нее, можно было смотреть в кудрявую шерсть тулупа. Места, где льды стискивали „Седова“, на английской лоции не было. Кругом лежала неизведанная ледяная пустыня. Льды были страшны в своем голубом спокойствии.

„Седов“ из первых человеческих кораблей пришел сюда свободно.

– 82 градуса 14 минут, Владимир Иванович, без изменений… – закончив новые вычисления, сообщил штурман.

– 82 градуса 14 минут, – устало повторил Воронин, бросая на лоцию карандаш. – А как льды? – Воронин с трудом подавил зевок. Двое суток он спал урывками, не раздеваясь. – Можно льды форсировать?

– Все можно, Владимир Иванович, – увернулся штурман.

Запахнув тулуп, Воронин вышел из рубки. Гул работавших полным ходом машин „Седова“ тонул в голубом спокойствии.

Бороться с вечными льдами было бесполезно. Разум был против борьбы; воля моряка – за. Воронин поднес бинокль к глазам. Может быть, где-нибудь поблизости есть большое разводье.

Разуму пришлось уступить.

– Непроходимые льды, – засовывая бинокль в карман, безнадежно сообщил Шмидту Воронин. – 82 градуса 14 минут, Отто Юльевич. Будем рисковать?…

– Рисковать? Нет, Владимир Иванович, – отвечает Шмидт. – Как ни заманчиво итти дальше, но… на Гукере остались строящие радиостанцию плотники.

– Так что же?

– Идем обратно.

Воронин скомандовал в рупор:

– Полный назад!

Воронин сказал штурману:

– Меняем курс на зюйд-вест. Идем к мысу Бророк.

■

Гигантский мыс из черных базальтовых скал выполз из глубин разбушевавшегося моря Виктории.

Мыс был точным сколком Кап-Флоры.

Только еще более черен оттенок базальта. Более мощен ледник. Да два высоких утеса сторожат по бокам его покой.

– Мыс Бророк, – печально сказал Визе. – Это Земля Рудольфа. Здесь могила Георгия Седова.

Черные базальты мыса скрывались за кидавшимися на ледокол исполинскими валами.

„Седов“ обледенел. Море кидало ледокол, как двухметровое бревно.

Шестнадцать часов лежал „Седов“ в дрейфе, покорно несясь по воле волн моря Виктории. И снова в штурманской рубке скалой нависал над столом Воронин.

Английская лоция снова вошла в свои права… Но Воронин бессонничал над ней бесполезно. Лежащему в дрейфе кораблю лоция нужна так же, как паспорт лежащему в агонии. В дрейфе властен – шторм.

Скалы острова Рудольфа закрыли ледокол от завывавшего в обледенелых вантах ветра. Черные базальты мыса стали уже выше мачт „Седова“. Более угрюмого места, чем эти голые, покрытые льдом скалы, мы не видели на архипелаге. Это было царство ледяной смерти.

– Это мыс Бророк!

Вглядываясь в приближавшиеся черные скалы, Визе рассказывал матросам, делавшим мемориальную доску на могилу Седова:

– Лейтенант морского флота Седов стоит того, чтобы помнить и чтить его память. Седов не походил на остальных офицеров, ставивших идеалом – золотые аксельбанты. Лейтенант Седов пожертвовал жизнь науке и архипелагу. Георгий Седов лежит здесь, под этими мрачными скалами…

Приспустив на корме флаг, салютуя месту смерти Седова-человека, ледокол „Седов“ медленно подходил к Кап-Бророку.

Гулким обвалом льда с глетчера встретил Кап-Бророк людей.

Но смолк грохот разбивавшихся о валуны ледяных глыб, и наступила могильная тишина. Напрасно ухо ловило хотя бы шумы птичьего базара, как на Кап-Флоре. Криков жизни не было, ибо не было и самой жизни.

На Кап-Бророке черные скалы и голубой лед. Голубой лед земли и зеленый лед моря. Да где-то меж валунов лежало превратившееся в лед человеческое тело.

Разбившись на партии, мы стали искать могилу Седова. Внимательно вглядываясь в осколки скал, в маленькие возвышенности у подножия мыса, искали место, где, по рассказанным Линником и Пустошным приметам, они вырыли могилу.

Часа через два все приехавшие в шлюпках собрались на снеговом холме.

Могилу Седова найти не удалось.

Пурги сбросили наверное в море поставленную над могилой матросами для приметы сломанную лыжу.

– Я думаю, – высказал Визе свои предположения, – что падавшие обломки скал завалили сделанный Линником и Пустошным жалкий надмогильный холм. Может быть ледниковые ручьи размыли его и унесли останки Седова в море. Ведь с тех пор прошло уже 15 лет…

Грохот нового обвала прервал речь Визе. Не такой ли грохот был последним салютом уничтоженному обвалом праху Седова?

Визе не стал продолжать речь. Медленным жестом снял он с головы шапку.

Все молча стояли вокруг, подставив последним порывам шторма обнаженные головы.

…Вереницей пробирались мы к лежавшим на берегу шлюпкам.

У края снежного холма, у струившегося с глетчера прозрачного, как слезы, ручья, остался одинокий шест с красной доской. На доске надпись по-русски и по-английски:

ЗДЕСЬ ПОГИБ ГЕОРГИЙ СЕДОВ