Текст книги "Льды и люди"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Дом «Эйры» на острове Белле.

Сорок два дня пробирались сквозь льды и потом плыли по океану Ли-Смит с товарищами до Новой Земли. Второго августа с передней шлюпки увидели в горле пролива Маточкин Шар три парусных судна.

– Мое судно „Баренц“, сэр, с весны ищет вас, – сказал, пожимая радостно руку Ли-Смиту, капитан ближайшего парусника. – Вас ищут и вон те шхуны „Норе“ и „Капа“. Позвольте поздравить вас, сэр, с благополучным возвращением из ледяных пустынь.

■

После экспедиции Ли-Смита наступил долгий перерыв в исследованиях архипелага. Около двенадцати лет ни один исследователь не был на его островах. Архипелаг находился в нераздельной власти льдов, моржей и медведей. Летом же 1894 года у Кап-Флоры появился корабль. Это был „Уиндуорд“.

На архипелаг приехал Фредерик Джексон.

КИТОВЫЕ ПОЗВОНКИ

Белые выветренные позвонки кита. Около одного из них, наиболее поддавшегося времени, склонился Савич. Рассматривает серые наросты, покрывающие китовый позвонок.

– Удивительно интересное сообщество, – обрадованно сообщает он, – семейство лишайников на позвонках кита.

Из спустившегося тумана вырастает Воронин.

– Идите-ка к хижине валуны подавать. Флаг надо ставить, да скорей на ледокол. Вишь, какой туманище опять пал!

На восторги Савича Воронин реагирует по-своему.

– Хорошие позвонки, – взваливая самый крупный на спину, подтверждает он, – для табуретки хорошее сиденье будет. Как буду садиться, так каждый раз остров Белль вспомню. Ну, давайте, давайте! – торопит он Савича. – Глетчеров и „Седова“ уже не видать. Надо возвращаться!

Около хижины Ли-Смита кипела буйная работа. Все бывшие на берегу составили живой конвейер, перекидывая друг другу валуны. Валунами, как и на Кап-Флоре, обкладываем поставленный у южной стены хижины железный флаг. Бабич с Селиверстовым вычищают из хижины намерзший на пол лед. Но вот груда валунов выросла до половины флага. В домик положены ящики с провиантом. Дверь подперта баграми. Четырнадцать лет валявшаяся под снегом ставня найдена на отмели за старой шлюпкой без дна. Выстрелы зверобоев раздробили ставню. Ее уже не было, когда на Белль приезжал Пинегин.

– Все? – спрашивает Шмидт.

– Все!

– Так пошли!

Друг за дружкой все исчезают в тумане. В колыхающейся мгле голоса ушедших звучат приглушенно, ломаются. Самойлович и я покидаем берег последними; впрягаюсь вместе с Бабичем, Селиверстовым и Петровым в собачью нарту. На нарте лежат позвонки кита, Самойлович, ловко перепрыгивая через трещины во льду, конвоирует нас. Идем по лужам через расщелины вдоль кромки льда. Серые валы сбрасывают грязную пену на лед. Откуда-то сверху раздается собачий лай. А вот и ледокол. Мы увидели его, подойдя вплотную к борту. Взяв каждый по китовому позвонку, взлезаем по трапу.

■

На китовом позвонке сижу и слушаю глухой рокот бьющегося о ледяной припай полярного моря. Я пришел на берег по льду в тумане. Мы все еще стоим на ледяных якорях.

…Туман начинается сразу за валунами. Черные мокрые валуны. Старая с пробитым дном шлюпка Ли-Смита. Это все, что осталось от реального мира. Своеобразное, чувство овладевает мной. Растворяешься в тумане. Нет ни настоящего, ни прошедшего, ни будущего.

Города, двадцатый век, радио, культура – сон, мираж!.. Серые валуны, черные валуны, белесоватый туман, глухие вздохи полярного моря – это все. Беззвучно растаяли, улетев в туман, огромные белые чайки.

Так же вот, как чайки, во мглу небытия ушла шхуна „Святая Анна“. Китовый позвонок, на котором я сижу, видел Альбанов. Китовые позвонки, обросшие лишаями, привели в неуемный восторг Савича. Альбанов вспоминает о них с грустью потерявшего способность ужасаться.

ЛЕДЯНОЙ ДРЕЙФ В НЕИЗВЕСТНОСТЬ

Штурманом Альбановым были доставлены на материк выписки из судового журнала „Святой Анны“, который день за днем вел капитан ее лейтенант Брусилов.

По ним видно, как зажатую льдами у побережья Ялмала „Святую Анну“ льды медленно влекли на север, к смерти в ледяных полях у северного полюса.

Лаконичные записи судового журнала „Святой Анны“ мужественно рисуют трагический двухлетний ледяной дрейф исчезнувшего без вести корабля. Вот они:

■

28 августа 1912 г. закончили погрузку припасов и воды, заключили новое условие с частью старой оставшейся и вновь набранной командой на переход от города Александровска до города Владивостока.

Переход от Александровска до села Хабарова в Югорском Шаре выполнился при обычных условиях. 15 сентября утром стали на якорь в Хабарове, где выполнен был запас воды и свежей провизии и сдана была одному из летующих здесь оленеводов почта.

13 октября. Дрейфуем со льдом. Лед около судна начало разжимать. Кругом масса наторошенного молодого льда; воды нигде не видно. Из бочки в трубу или бинокль можно хорошо рассмотреть берег Ялмала, от которого находимся в восьми милях. Шесть часов вечера. Ветер норд-вест начал усиливаться. Лед с правого борта сильно нажимает и торосит. Воды нигде не видно.

14 октября. Дрейфуем со льдом. Взята высота солнца. Свежий до 5 баллов норд-норд-вест. Сильный напор льда, нажимает к берегу. От 3 до 4 часов хорошо был виден из бочки берег полуострова Ялмала.

15 октября. Напор льда на судно сильнее. Лед торосит и набивает под корпус. Все время слышны треск и скрип. После обеда я с гарпунером Денисовым ходили на лед, чтобы ознакомиться с состоянием его. Очевидно нас прижало к берегу. Ветер – слабый норд-норд-вест. Вечером решили завтра отправиться с утра на берег, чтобы использовать его для предстоящей зимовки, так как предполагаю, что придется здесь зимовать.

16 октября. В 10 ч. 15 м. мы отправились на Ялмал, имея одни нарты, нагруженные провизией и палаткой. Тащить нарты очень трудно из-за торосов молодого льда и ропаков. Нарты часто опрокидываются. Подвигаемся очень медленно. Нам ясно, что до ночи на берег не доберемся. На судне это также увидели и с наступлением темноты зажгли фонарь на грот-мачте. Остановились на ночевку часов в шесть вечера, разбив палатку на льду.

18 октября. Гарпунер Денисов, пройдя на юг верст пятнадцать, пересек три речки, одну довольно значительную, впадающую в море тремя рукавами. Также он видел свежий след саней самоедина. Гарпунер Шленский, пройдя верст шесть внутрь полуострова, дошел до большой лощины, по которой прошел на норд еще верст пять и сошелся со мною у самоедского кладбища, на берегу довольно большой речки. Кладбище недавно было посещено самоедом, о чем свидетельствуют внутренности и свежая кровь оленя, принесенного в жертву.

29 октября. Судно со льдом продолжает нести на норд. В продолжение дня несколько раз бросали лот, – резких изменений нет, однако глубина меняется, заметно движение льда на норд. Появляются новые полыньи. Вечером взята высота Полярной Звезды = 71°47′ северной широты. С этих пор начинается наш дрейф, непрерывный до сих пор“.

Дальнейшие записи в судовом журнале сообщают день за днем: „дрейф продолжается… дрейф продолжается… льды тащат судно на север“.

Всю зиму 1912 г. и весь 1913 г. льды влекли „Святую Анну“ к северному полюсу. Весной – 1914 г. „Святая Анна“ была уже за архипелагом Франца-Иосифа.

Но тон записей неизменно спокоен и прост.

■

1913 г. 15 сентября. Весь день туман и ветреная погода. Несколько раз шел дождь. Около полудня туман немного рассеялся, и можно было видеть много полыней. К вечеру горизонт опять очистился, и из бочки видны были такие большие полыньи и в таком количестве, что столько в этом году еще не было. На полыньях видели двух тюленей и двух белух.

28 сентября. Полыньи наполовину затянуты льдом. Зверя мало. Из бочки видно, что число полыней не уменьшается, но они наполовину затянуты молодым льдом. Убили нырка. Вечером туман.

28 октября. Ходили на охоту, все полыньи замерзли. Вечером лентообразное северное сияние.

30 октября. Сегодня световой люк закрыт и засыпан снегом на всю зиму, так что с сегодняшнего дня все жилые помещения будут круглые сутки освещаться тюленьим и медвежьим жиром, налитым в банки из-под консервов. На полыньях убили тюленя.

30 ноября. Три человека пошли искать медвежьих следов, так как давно уже нет свежего мяса. В виду полной темноты охотники пошли с фонарем, так как иначе идти из-за сугробов и ропаков невозможно. Готовимся ко второй зимовке во льдах“.

22 января 1914 года Брусилов записал в судовом журнале:

„Отставленный мною от исполнения своих обязанностей штурман Альбанов просил дать ему возможность и материал построить каяк, чтобы весной уйти с судна; понимая его тяжелое положение на судне, я разрешил. Вечером – северное сияние.

23 января. Вечером – сияние.

24 января. Яркое сияние.

27 января. Вокруг судна временами слышна подвижка льда. Горизонт мглистый.

4 февраля. Горизонт закрыт мглой. Команда просила меня прийти к ней и, когда я пришел, тоже просила разрешить строить каяки, по примеру штурмана, боясь остаться на третью зиму, на которую у нас нехватит провизии. Сначала я пробовал их разубедить, говоря, что летом, если не будет надежды освободиться, мы можем покинуть судно на ботах, указывая на пример „Жаннетты“, где им пришлось пройти гораздо большее расстояние на вельботах, чем это придется нам, и то они достигли земли благополучно.

14 февраля. Кончился запас тюленьего сала. Топили им около месяца. Осталось 25—30 пудов сала медвежьего.

15 февраля. Около 8 часов на судне ощущалось три сильных толчка. В расстоянии около 200 шагов от кормы, сильно торосило, нагромоздило большой торос мелкого льда.

28 февраля. Показался верхний край солнца.

2 марта. Яркое сияние.

3 марта. Видно несколько больших полыней.

16 марта. Убежавшая во льды собака еще не возвращалась. Шьем паруса и оснащиваем каяки. Вечером пришел матрос Ольгер Нильсен посоветоваться, что ему делать (раньше он решил уходить с судна), так как у него нога, которая еще заболела перед рождеством, еще до сих пор не поправлялась. Нога опухшая, немного твердая, и на ней есть синие пятна. Все это случилось с ногою после целой группы нарывов на ней. Не зная, что это за болезнь, мы пробовали согревающие компрессы, сухие повязки, припарки, массаж, но радикально помочь не могли. Нильсен все время ходит и работает, только изредка ощущая боль. Я решил попробовать, как он себя чувствует на ходу, и потому приказал ему ходить два дня не менее трех часов на лыжах, и если он не почувствует никакого ухудшении и ему не будет трудно, то тогда он может итти.

21 апреля. Погружали провизию в каяки. Остающиеся на судне деятельно готовят почту.

22 апреля. Готовим уходящих в путь. Вахта им отменена.

Около 8 часов отошли уходящие с судна на архипелаг Франца-Иосифа, сопровождаемые всеми остальными.

ДНЕВНИК АЛЬБАНОВА

„В два часа ночи, пользуясь прояснившейся погодой, отправились к острову Беллю. Все время придерживались кромки невзломанного льда. Только отошли от Земли Александры, как опять погода испортилась. Гребли без остановок десять часов против холодного восточного ветра.

Плыли против течения. Каяки[7]7
  Каяк – легкая лодка из шкур морских зверей или непромокаемого брезента.


[Закрыть] двигались очень медленно. В полдень измученные, прозябшие, мокрые до нитки, остановились около льда километрах в четырех или пяти от Белля. Поев убитых нырков, легли спать. Сильная метель закрыла остров. Холодно. Надев малицы, сверху закрылись парусиной. Проснувшись утром, мы увидели, что лед, к которому мы пристали накануне, оказался большой пловучей льдиной. За ночь ее отнесло от Белля. Теперь остров был от нас километрах в десяти. Пришлось опять грести. Нильсен грести не мог и все время полулежал в каяке Луняева. Говорить Нильсен не мог. У него отнялся язык. В ответ на расспросы Нильсен нечленораздельно, жутко мычал.

Недалеко от острова Белля, на одной из пловучих льдин мы увидели двух больших моржей и одного молодого. Молодой моржонок был величиной с небольшую корову. Моржи спокойно лежали, греясь на солнце, и даже не поднимали голов.

Пришла мысль дать моржам на этот раз генеральный бой. Мы начали подкрадываться к моржам из-за торосов. Как мы постыдно удирали потом от этого боя! Как торопливо втаскивали на лед каяки с больным Нильсеном! Нас соблазнил молодой морж, мясо которого очень вкусно. Мы выстрелили в него одновременно с Луняевым. Моржонку, повидимому, попало хорошо. Крови мы потом видели много. Нам помешали взрослые моржи. Один из них с фырканием и злобным ревом бросился к каякам. Моржиха столкнула моржонка в воду. Отстреливаясь от рассвирепевшего моржа и поспешно отступив, мы вытащили на лед каяки.

Началось нечто невообразимое. Вода так и кипела, окрашенная кровью. Моржи с ревом кружились около убитого моржонка. Он тонул, и взрослые моржи поддерживали его на поверхности, суетясь, то скрываясь под водой, то показываясь, вновь.

Самец по временам бросался в нашу сторону с таким страшным ревом, что мы невольно пятились по льду и стреляли.

…К Беллю подошли только часам к девяти вечера, Нильсен уже не мог выйти сам из каяка. Он падал и старался ползти на четвереньках. Вопросов, обращенных к нему, он уже не понимал. Глаза у него стали бессмысленными и какими-то испуганными. Устроив нечто в роде палатки, мы внесли туда Нильсена и закутали в свое единственное одеяло. Он все время порывался ползти, потом успокоился, временами хотел что-то сказать; но кроме мычания у него ничего не выходило.

Нильсен – датчанин. Он поступил на „Святую Анну“ еще в Англии, при покупке судна. За два года он довольно хорошо научился говорить по-русски. Но сейчас в мычании его ничего нельзя разобрать. Когда мы сварили бульон из нырков[8]8
  Нырок – небольшая водяная птица.


[Закрыть] и чашку его дали Нильсену, он выпил только полчашки и опять лег.

Мы почти не сомневались, что к утру Нильсен умрет. Луняев сказал, что у Архиреева были такие же признаки. Все легли спать; а я, взяв винтовку, пошел на утесы взглянуть с них, не виден ли мыс Флоры.

Проснувшись утром, мы увидели Нильсена уже окоченевшим. Лицо у него было, как у живого, и нашего товарища можно было принять за спящего. Повидимому он умер спокойно, не приходя в сознание. Мы вынесли Нильсена и положили на нарту. Метрах в трехстах от берега, на первой террасе была вырыта могила. К ней был подвезен Нильсен на нарте.

Сверху наложили холм из камней. Никто из нас не поплакал над этой одинокой могилой.

Мы как-то отупели, зачерствели. Смерть Нильсена не очень поразила нас; как-будто произошло обычное. Конечно, это не было черствостью, бессердечностью… Это было ненормальное отупение перед лицом смерти, которая у всех стояла за плечами.

Как-будто даже враждебно поглядывали мы теперь на следующего кандидата, на Шпаковского, мысленно гадая: пойдет он или уйдет… раньше. Когда Шпаковский, посланный за плавником, пошел, временами запинаясь, кто-то закричал ему вслед:

– Позапинайся ты у меня, позанимайся! За Нильсеном что ли захотел?..

Это не было враждебностью к Шпаковскому: он никому ничего плохого не сделал. Это было озлобление более здорового против болезни, забирающей товарища; призыв бороться со смертью до конца.

Утром мы увидели гаг, летевших стайками к северным берегам Белля. В надежде найти там гнезда и кстати посмотреть место, которое на моей карте называется гаванью Эйры, мы отправились туда, но гнезд гаг не нашли. Берег был каменист, занесен снегом и без мха, в котором гаги любят делать свои гнезда.

Гавань Эйры ничего собою особенного не представляет. Это, должно быть, пролив между островами Белль и Мэбель. Пролив был покрыт льдом.

На берегу пролива мы нашли несколько кусков плавника и несколько… китовых позвонков“.

Альбанов писал:

„Пинегин прошлой зимой был на острове Белле. Оказывается, что на северо-западном берегу этого острова, очень недалеко от места, куда мы ходили искать гнезда гаг, стоит дом, построенный сорок лет назад Ли-Смитом.

Дом этот хорошо сохранился и годен для жилья. Вблизи дома лежит шлюпка в полном порядке. Мы не дошли до домика шагов на двести.

Тяжело сознавать, что, сделай мы эти лишние две сотни шагов, то возможно, что сейчас на „Фоке“ сидело бы не двое, а четверо. Не спасла бы хижина Нильсена, который был совсем плох, но Луняев и Шпаковский были бы живы. Уже одна находка домика и шлюпки сильно подняла бы наш дух. Пожив дня три в хижине, мы отправились бы дальше – уже, конечно, не на каяках, а на шлюпке. Мы были бы спокойны, так как знали, что на Кап-Флору зайдет „Святой Фока“. Пинегин оставил в зимовьи Ли-Смита записку.

Не поехали бы мы тогда в бурную погоду, унесшую в море каяк с Луняевым и Шпаковским. Тяжело сознавать все это, но бесполезно: прошлого не вернуть, погибших не воскресить!“

■

…Море выбросило к одному из китовых позвонков живую малиновую медузу. На черном мрачном галечнике, в седом тумане, она была ослепительно-ярким куском чуждой унылому полярному пейзажу жизни.

Вынырнувшая из тумана чайка схватила медузу. Малиновый мазок исчез. Чайка и медуза разыграли жестокий и несправедливый акт жизненной борьбы. От медузы и чайки мысль шагнула к утру 8 июля 1914 г.

Оно было такое же мрачное, унылое. Вначале, впрочем, оно было ярким и ослепительным; такими бывают иногда незабываемые янтарные утра архипелага. На рассвете от острова Белля отошли два изорванных льдами каяка. В одном плыли Альбанов и Кондрат. Во втором плыли Луняев и Шпаковский, которых, как медузу, унесенную чайкой, поглотило Баренцово море.

Когда каяки были в середине пролива Миэрса, ударил сильный ветер с моря. Через час ветер дул, как из трубы. Начался отлив, поднялась сильная зыбь: каяки стало уносить в море. Каяки, как расшалившиеся моржи, ныряли, уходя до половины в воду. Срывавшаяся с волн пена заливала их. Острова исчезли в тумане.

Обессилев, Альбанов и Кондрат вытащили каяк на пологий край одного из айсбергов. В небольшой яме на вершине айсберга они погрузились в сон. Волны с шумом ударяли в ледяную скалу, медленно плывшую по проливу.

Из покинувших „Святую Анну“ одиннадцати человек осталось только двое. Второй каяк с Луняевым и Шпаковским исчез в тумане и битом льде. Их взяло себе Баренцово море. Первым погиб в пловучих льдах за архипелагами матрос Баев. С какого-то очень высокого ропака Баев увидал на юго-западе совершенно ровный лед.

– Это такая ровнушка, что копыто не пишет, – восхищался Баев, возвратившись в лагерь, – такая ровнушка…

Баев убеждал Альбанова свернуть западнее. Альбанов исполнил его просьбу. Но никаких ровнушек не оказалось. Баев пошел тогда искать свою ровнушку. Вместо ровнушки Баев нашел трагическую одинокую смерть в ослепительных в мае льдах. Он пропал бесследно.

На мысе Мэри Гармсуорт, на Земле Александры погиб от истощения матрос Архиреев. В глетчерах около мыса Гранта пропали Регальд, Максимов, Губанов и Смиренников. Из пролива Миэрса унесло в море бурей каяк с Луняевым и Шпаковским. „Святая Анна“ с оставшимися на ней ушла курсом льдов и айсбергов к Северному полюсу.

Матрос Кондрат – чтобы до сих пор бороздить землю и моря, искушая снова свою счастливую судьбу.

Альбанов – чтобы сойти на материке с ума.

■

Альбанов, возвратившись на материк, написал книгу „Между жизнью и смертью“. В ней с потрясающей простотой он описывает свои блуждания по льдам. Книга Альбанова – трагическая повесть вечной борьбы человека с айсбергами. С переменным счастьем люди ведут эту борьбу.

Тысячи жизней отданы льдам. Тысячи шхун раздавлены льдами. Сотни шхун сейчас дрейфуют вот в эту минуту во льдах Арктики и Антарктики. Борьба продолжается.

Борьба между жизнью и смертью, за жизнь человека во льдах.

Пока побеждают айсберги.

Айсберг, на который Альбанов и Кондрат вытащили в бурю свой каяк, сыграл с ними провокаторскую шутку: ночью он перевернулся, Альбанов и Кондрат очутились в ледяной воде. Перед сном, чтобы согреться они засунули подолы своих малиц друг в друга, получив двойной спальный мешок. Подолы малиц ночью смерзлись, и это едва не погубило обоих.

Путем неимоверного напряжения оба выбрались на перевернувшееся кверху дно айсберга.

„Мы стояли на льду в одних носках, – пишет Альбанов. – Мы дрожали от холода и волнения. На наше счастье нам удалось поймать каяк. Выжав носки малицы, мы надели опять их на себя и сели в каяк. О, с каким остервенением мы гребли. Мы гребли до изнеможения, и это спасло нас.

Туман рассеялся, и острова были видны. Ближайшим был остров Белль. До него было километров двенадцать. Холодный ветер сильно задерживал каяк. Мокрое тело коченело. К острову Беллю мы доплыли только часов через шесть. Чтобы согреться, мы стали с Кондратом, как сумасшедшие, бегать по береговому льду. Чтобы защититься от пронизывающего ветра, мы надели на себя сверх мокрых курток мокрые же малицы. Кондрат разложил костер в углублении припая. В костер пошли куски нарты, бинты аптеки и даже лыжи. Мы хотели, мы должны были жить. Проклятый айсберг!

На наше счастье около кромки льда плавало несколько нырков. Через час мы жадно пили с Кондратом горячий бульон из нырков. Поев, я забрался с головой в мокрую малицу и, трясясь от озноба, то дремля, то пробуждаясь, просидел у ропака до утра. Кондрат всю ночь плясал на льду. У Кондрата оказались обмороженными пальцы на ногах.

Мы взяли себя в руки и решили опять плыть к Кап-Флоре. Кондрат столкнул каяк в воду“.

Все ледяные пути архипелага „Франца-Иосифа“ ведут к Кап-Флоре.

Через несколько часов плавания, на этот раз по спокойному проливу, Альбанов и Кондрат достигли берегов Нордбрука.

„От напряженного рассматривания берегов нам иногда казалось, что мы видим на берегу дом. Но по мере приближения каяка убеждались, что это снова большой камень. Я думаю, Колумб при высадке на открытую им Америку волновался меньше, чем мы. Шутка ли: сегодня без одного дня три месяца, как мы идем по льдам к этой земле!

И вот этот долгожданный, желанный мыс Флоры около нас. Но вот беда: наши ноги подогнулись, и мы должны были с Кондратом лечь. Никогда еще мы не чувствовали такой слабости в ногах, как сейчас. Сейчас, когда мы достигли почти своей цели. Когда мы были у Кап-Флоры. Неужели именно теперь-то – наша смерть, и нас ждет судьба Нильсена?!

…Нет, стало легче. Взяв из каяка винтовку и бинокль, мы пошли с Кондратом на поиски жилищ Джексона. Со скал с шумом сбегала вода, образуя во многих местах водопады, и по террасам изливалась ручьями в море. За стенами утесов на севере спускался ледник. Он был виден, когда мы подходили на каяке; но с юго-запада его не видно, так что весь остров производил очень приятное впечатление обилием земли. Снег с открытых мест почти стаял; была масса мха, был и цветущий; а местами на холмах – много желтеньких маков. Такие мы видели и на мысе Мэри Гармсуорт. На скалах птиц было видимо-невидимо, и непрерывные крики их положительно оглушали.

Мы торопливо, поминутно спотыкаясь о камни, а иногда еще и „запинаясь“, как Нильсен, шли с Кондратом вдоль берега на восток и жадно всматривались вперед. Но вот показался дом, настоящий бревенчатый дом с плоской крышей на один скат и на другой. Да, это уже не развалины, а целый дом. Увидели еще дом и еще постройку. Впопыхах за дома мы принимали большие валуны. Мы были уже уверены, что здесь если не город, то целый поселок. Вдруг метрах в шестидесяти около оврага увидели большой промысловый бот норвежского типа. Он был в полном порядке и лежал килем кверху. Рядом были сложены различные принадлежности для морского промысла.

Бежим с Кондратом дальше к самому большому дому, ожидаем видеть людей. Мы серьезно вообразили себя в неизвестном промысловом поселке. Возможно, что сейчас откроется дверь, и мы услышим незнакомый голос и увидим какого-нибудь норвежца или англичанина с трубкой в зубах“.

…Но ни норвежец, ни англичанин из дома не вышли. Эльмвуд был необитаем. Альбанову и Кондрату не повезло, как Нансену. Альбанов и Кондрат поселились в маленьком, наиболее сохранившемся строении, похожем на рубку с небольшой шхуны. По описанию Альбанова можно догадаться, что остатки их пристанища мы видели. От него осталась одна оградка из бамбуковых шестов.

Альбанов и Кондрат не верили, что кончился, наконец, трагический ледяной путь. Поставлена точка мучительному балансированию над ледяной бездной между жизнью и смертью.

„Кондрат нашел сегодня легкие шелковые палатки. На каждой из палаток были надписи на английском языке: „Циглер № 12“. Подобные надписи, – разница была только в цифрах, – были на многих предметах, найденных нами в Эльмвуде. Все найденные вещи были лучшего качества. Этот неизвестный нам Циглер совершенно сбил меня с толку. Откуда и куда шел этот таинственный Циглер?

На одной из коек в самом большом доме Эльмвуда я нашел большой лист разрисованной бумаги. Судя по рисункам, это была юмористическая газета. Газета дала неясные намеки о судьбе Циглера. Первый рисунок изображал двух джентльменов, пьющих виски.

Они, должно быть, говорили между собой:

– А хорошо бы открыть северный полюс?

– Пожалуй, недурно!

И вот корабль с этими джентльменами уже в море. У какого-то высокого мыса корабль идет ко дну. Следующий рисунок изображал путешествие обратно, к Земле Франца-Иосифа. Длинной вереницей тянется экспедиция. Нарты тянут пони, собаки и люди. И повидимому все приходят на мыс Флоры“.

Около амбара среди порожних бочек Кондрат нашел бочку из-под вина. На дне бочки было выжжено клеймо: „Северный полюс“. Не экспедиция ли Циглера предусмотрительно запаслась вином, которое предстояло распить, по прибытии на северный полюс? Кто был этот Циглер?

Отдыхая после раскопок, Альбанов и Кондрат садились у дверей хижины и смотрели на море, втайне надеясь, не покажется ли где каяк с пропавшими. Разве это не могло быть? Мысль о пропавших, а особенно о Луняеве и Шпаковском, не давала покоя.

„Возможно, что их отнесло далеко на каяке или льдине, на которую они так же, как и мы, выбрались. Но там, за горизонтом, должен быть лед и большой лед. Возможно, что наших спутников отнесло туда; они могли убить тюленей. Но напрасно мы с Кондратом рассматривали в бинокль отдаленные льдинки. Ничего похожего на каяк не было видно. Медленно проходили льдины, гонимые приливом и отливом. Часто на них мирно грелись моржи. Но наших пропавших спутников нигде не было видно.

15 июля Кондрат при хорошей погоде и легком попутном ветре отправился под парусом к острову Беллю. Кондрат решил, если можно, добраться и до мыса Гранта и поискать там пропавшую береговую партию. Скоро каяк превратился в точку; через час исчезла и она. Я остался один на Кап-Флоре. Это одиночество было очень тяжело. Лежа в забытьи, я переживал различные эпизоды нашего странствования, которые перепутывались с ужасными кошмарами.

Я слышал голоса за дверью, или даже мне казалось, что кто-то открывает дверь. Я выскакивал за дверь, но там никого, конечно, не оказывалось.

Вечером семнадцатого июня я оделся в малицу и, сидя около дверей, прождал Александра всю ночь. Рано на рассвете увидел движущуюся от острова Белля точку, похожую на каяк. Немного погодя стало заметно, как по сторонам ее через правильные промежутки что-то поблескивало. Не было сомнения: это был каяк; блестело на солнце двухлопастное весло его. Через час каяк скрылся за высоким берегом. Я увидел Александра, идущего по берегу. Кондрат шел один. Когда я подошел к нему, он не смог сдержаться и заплакал. Нечего было и расспрашивать.

Я понял…

Двадцатого июля. Окончив работу в одном старом разрушенном доме, я смотрел совершенно бесцельно на море. Погода была тихая и теплая. Над морем повис туман. Как всегда, мимо острова двигались льды, гонимые отливным течением. Как всегда, на льдинах дремали моржи.

От моржей я перевел взгляд левее – и вдруг увидел нечто, на несколько секунд лишившее меня языка… Я явственно увидел две мачты. Между мачтами из тумана была видна только половина трубы, из которой шел легкий дымок. Корпус судна слабо чернел сквозь туман. Остолбенев от неожиданности, я смотрел на судно и не верил глазам. Когда ко мне вернулся дар слова, я диким голосом закричал Александру:

– Судно! Судно идет!

Но в то же время эти слова казались мне нелепостью. До такой степени появление корабля было невероятно. Однако я видел его собственными глазами и продолжал кричать.

Кондрат с испуганным лицом выскочил из дома. Он испугался, не сошел ли я с ума.

Но я указал ему на судно, еле видное сквозь туман…“

Это был „Святой Фока“.

■

Бросаю последний взгляд на китовый позвонок. Издали он кажется куском загрязненного льда, выкинутого прибоем. Делаю еще несколько шагов вперед и оглядываюсь. Валуны закрыли китовый позвонок. Да и был ли он? Часы, проведенные на нем в тумане, наедине с навеянными им воспоминаниями прошлого, – были ли они?

Нежное лазоревое небо висит над лазоревыми льдами. Матовую голубень льют отвесные стены глетчеров острова Брюса. Промоины во льду снова налились голубой бездонностью.

Из труб „Седова“ кудрявится серо-голубой дымок. Все голубое и синее, синее… Туман ушел. В торосах и ропаках впереди ледокола копошатся черные фигурки. Это матросы. Они вытаскивают ледяные якоря.

Прощайте, китовые позвонки!..

Прощай, остров Белль!