Любовный дурман

Текст добавлен: 6 апреля 2017, 21:30

Текст книги "Любовный дурман"

Автор книги: Автор Неизвестен

Жанры:

Прочие любовные романы

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

«О матушка, когда человека продают в странах мусульман от купца к купцу и он становится подвластным другому, как можно остаться невинной девушкой? Купец, который купил меня, грозил мне побоями и принудил меня, и уничтожил мою девственность, и продал меня другому, а тот продал меня третьему», – ответила Мариам. Это же девушка повторила отцу. Родителей омрачило это известие. Отец девушки изложил обстоятельства дела вельможам и патрициям, и они ответили: «О царь, она стала нечистой у мусульман, и очистит ее только отсечение ста мусульманских голов».

Тогда правитель велел привести из темницы пленных мусульман, среди которых был Нур-ад-дин, и велел отрубить им головы. Первым лишился головы капитан, потом срубили головы купцам одному за другим, остался только Нур-ад-дин. Оторвали кусок от его полы, завязали ему глаза, поставили на колени на коврик и хотели отрубить голову. Но в эту минуту подошла к царю старая женщина и сказала: «О владыка, ты дал обет отдавать каждой церкви пять пленных мусульман, если бог возвратит твою дочь, чтобы они помогли прислуживать в ней. Теперь Ситт-Мариам вернулась, исполни же данный обет». – «Матушка, – ответил правитель, – клянусь Мессией и истинной верой, не осталось у меня пленников, кроме того, который ожидает казни. Возьми его – он будет прислуживать в церкви, пока не доставят еще пленных мусульман, и тогда я пришлю тебе еще четверых. А если бы ты пришла раньше, прежде чем отрубили головы этим пленным, мы бы дали тебе все, что ты хочешь».

Старуха поблагодарила царя за милость и пожелала ему вечной славы, долгого века и счастья, а затем подошла к Нур-ад-дину и свела его с коврика. Взглянув на пленника, увидела, что это нежный, изящный юноша, с тонкой кожей, и лицо его подобно полной луне в четырнадцатую ночь месяца. Женщина привела юношу в церковь и сказала: «Дитя мое, сними одежду, которая на тебе: она годится только для службы султану». Потом принесла Нур-ад-дину черный шерстяной кафтан, черный шерстяной платок и широкий ремень, одела его в этот кафтан, а платок повязала, как тюрбан, подпоясала ремнем и велела ему прислуживать в церкви. Купеческий сын прислуживал там семь дней.

После этого старуха пришла к нему и сказала: «О мусульманин, возьми твою шелковую одежду, надень ее, возьми эти десять дирхемов и сейчас же уходи. Гуляй сегодня и не оставайся здесь ни одной минуты, чтобы не пропала твоя душа». – «Матушка, что случилось?» – спросил ее Нур-ад-дин. И старуха ответила: «Знай, о дитя мое, что царская дочь, Ситт-Мариам-кушачница, хочет сейчас прийти в церковь, чтобы получить благодать и принять причастие ради сладости благополучия, так как она вырвалась из мусульманских стран, и исполнить обеты, которые она дала, на случай, если спасет ее Мессия. И с нею четыреста девушек, каждая из которых не иначе как совершенна по прелести и красоте, и в числе их – дочь визиря и дочери эмиров и вельмож правления. Сейчас они явятся, и, может быть, их взгляд упадет на тебя в этой церкви, и тогда они изрубят тебя мечами». Юноша переоделся, взял у старухи десять дирхемов и пошел гулять по городу, разведав все его стороны и ворота.

Вернувшись в церковь, молодой человек увидел, что Мариам-кушачница, дочь царя Афранджи, вошла в храм и с нею четыреста девушек – высокогрудых дев, подобных лунам, и в числе их дочь кривого визиря и дочери эмиров и вельмож правления.

Мариам была среди них точно луна среди звезд, и, когда юноша увидел возлюбленную, из глубины его сердца вырвался крик: «Мариам, о Мариам!». Провожатые царевны бросились на него и, обнажив мечи, подобные громовым стрелам, хотели тотчас же убить молодого человека. Дочь правителя обернулась и узнала Нур-ад-дина, она сказала девушкам: «Оставьте этого юношу: он, несомненно, бесноватый, так как признаки бесноватости налицо».

Нур-ад-дин, услышав эти слова, обнажил голову, выпучил глаза, замахал руками, скривил ноги и начал пускать пену из уголков рта. И Ситт-Мариам сказала девушкам: «Не говорила ли я вам, что это бесноватый? Подведите его ко мне и отойдите, а я послушаю, что он скажет. Я знаю речь арабов и посмотрю, в каком он состоянии, и принимает ли болезнь его бесноватости лечение или нет».

Девушки подняли Нур-ад-дина и принесли его к царевне, а потом отошли от него.

Мариам спросила: «Ты приехал сюда из-за меня, подверг свою душу опасности и притворился бесноватым?» – «О госпожа, – ответил юноша, – разве не слышала ты слов поэта:

Сказали: “Безумно ты влюблен”.

И ответил я:

“Поистине, жизнь сладка

одним лишь безумным!”

Подайте безумие мне и ту, что свела с ума.

И если безумие объяснит, – не корите».

«Клянусь Аллахом, о Нур-ад-дин, – сказала Мариам, – поистине, ты сам навлекаешь на себя беду! Я предостерегала тебя от этого прежде, но ты не принимал моих слов и последовал своей страсти, а я говорила тебе об этом не по откровению, чтению по лицам или сновидению, – это относится к очевидности. Я увидала кривого визиря и поняла, что он пришел в тот город за мной». – «О госпожа моя Мариам, – воскликнул Нур-ад-дин, – у Аллаха прошу защиты от ошибки разумного!». Потом состояние Нур-ад-дина ухудшилось, и он произнес такие стихи:

«Проступок мне подари того,

кто споткнулся, ты —

Раба покрывают ведь щедроты его владык,

С злодея достаточно вины от греха его,

Мучение раскаяния уже бесполезно ведь.

Все сделал, к чему зовет пристойность,

сознавшись, я,

Где то, чего требует прощение великих душ?»

Молодые люди долго обменивались упреками, каждый рассказывал, что с ним случилось, они читали друг другу стихи и проливали реки слез, сетовали друг другу на силу любви, муки страсти и волнения, пока совсем не обессилили. Между тем вечерело. На Ситт-Мариам было зеленое платье, вышитое червонным золотом, украшенное жемчугом и драгоценными камнями. Наряд этот как нельзя лучше оттенял красоту девушки, прелесть и изящество, и отличился тот, кто сказал о ней:

Явилась в зеленом платье полной луной она,

Застежки расстегнуты и кудри распушены.

«Как имя?» – я молвил, и в ответ мне она:

«Я та, что сердце прижгла влюбленных

углем пылающим.

Я – белое серебро, я – золото; выручить

Плененного можно им из плена жестокого».

Сказал я: «Поистине, в разлуке растаял я!»

Она: «Мне ли сетуешь,

коль сердце мое – скала?»

Сказал я ей:

«Если сердце камень твое, то знай:

Заставил потечь Аллах

из камня воды струю».

Когда наступила ночь, Ситт-Мариам спросила у девушек: «Заперли ли вы ворота?» – «Мы их заперли», – ответили те. Царевна обратилась к своим спутницам со словами: «Я хочу войти в эту церковь одна и получить там благодать – я тосковала по ней в мусульманских странах, а вы ложитесь спать, где хотите». – «С любовью и уважением, а ты делай что желаешь», – сказали девушки.

Мариам усыпила их бдительность, а сама отправилась на поиски Нур-ад-дина и нашла его сидящим в сторонке, точно на сковородке с углем, с таким нетерпением он ждал ее появления. Когда девушка подошла, Нур-ад-дин поднялся и поцеловал ей руки, она села и посадила возлюбленного подле себя, потом сняла драгоценности, платья и дорогие материи и прижала Нур-ад-дина к груди, они обнимались и целовались, не переставая, восклицая: «Как коротка ночь встречи и как длинен день разлуки!». И говорили такие слова поэта:

«О первенец любви, о ночь сближения,

Не лучшая ты из ночей прекрасных —

Приводишь ты вдруг утро в час вечерний.

Иль ты была сурьмой в глазах рассвета?

Иль сном была для глаз ты воспаленных?

Разлуки ночь! Как долго она тянется!

Конец ее с началом вновь сближается!

Как у кольца литого, нет конца у ней.

День сбора будет прежде, чем пройдет она.

Влюбленный, и воскреснув, мертв в разлуке!»

Когда влюбленные испытали великое наслаждение и полную радость, зазвонили к заутрени.

Мариам поднялась, надела свои одежды и драгоценности, Нур-ад-дин вновь затосковал оттого, что вновь предстояла разлука с любимой, заплакал и произнес такие стихи:

«Розу свежих щек лобызал я непрерывно

И кусал ее, все сильней ее кусая.

А когда приятною жизнь нам стала, когда заснул

Доносчик и глаза его смежились,

Застучали в било стучащие, в подражание

Муэдзинам, зовущим на молитву

И поспешно встала красавица, чтоб одеться, тут,

Боясь звезды доносчика летящей,

И промолвила: “О мечта моя, о желание,

Пришло уж утро с ликом своим белым”.

Клянусь, что если б получил я на день власть

И сделался б султаном с сильной дланью,

Разрушил бы все церкви я на их столбах

И всех священников убил бы в мире!»

Ситт-Мариам прижала возлюбленного к груди, поцеловала в щеку и спросила: «Нур-ад-дин, сколько дней ты в этом городе?» – «Семь дней», – ответил юноша.

«Ходил ли ты по городу и узнал ли ты его дороги и выходы и ворота со стороны суши и моря?» – спросила царевна. – «Да», – ответил купеческий сын. «А знаешь ли ты дорогу к сундуку с приношениями, который стоит в церкви?» – спросила Мариам. И Нур-ад-дин ответил: «Да». Тогда она сказала: «Раз ты все это знаешь, как пройдет треть следующей ночи, пойди к сундуку с приношениями и возьми оттуда что пожелаешь, а потом открой ворота церкви – те, что в проходе, который ведет к морю, – и увидишь маленький корабль, на нем десять человек матросов. Они помогут тебе подняться на борт. Жди меня там, да смотри, не проспи завтрашней ночью».

Молодые люди попрощались, и Мариам ушла. Она разбудила своих невольниц и других девушек и увела их. Подойдя к воротам церкви, постучалась. Старуха открыла ворота, царская дочь села верхом на мула, подведенного ожидавшими за воротами патрициями, и отправилась во дворец. Девушки следовали за своей госпожой. Процессию окружали стражники с обнаженными мечами.

Вот что было с Мариам-кушачницей. Что же касается Нур-ад-дина каирского, то он скрывался за занавеской, за которой они прятались с Мариам, пока не взошел день, и открылись церковные врата. Потом юноша смешался с толпой прихожан и прошел к старухе, смотревшей за порядком в церкви. «Где ты спал сегодня ночью?» – спросила она. Молодой человек ответил: «В одном месте в городе, как ты мне велела». – «О дитя мое, ты поступил правильно, – сказала женщина. – Если бы ты провел эту ночь в церкви, царевна приказала бы казнить тебя». – «Хвала Аллаху, который спас меня от зла этой ночи!» – сказал Нур-ад-дин.

Весь день молодой человек работал, а когда на город опустилась ночная мгла, отпер сундук с приношениями и взял оттуда то, что легко уносилось и дорого ценилось, выждав, пока прошла первая треть ночи, и попросив у Аллаха покровительства, направился к морю, где нашел нужное судно. Капитан корабля – седобородый красивый старик помог юноше подняться на борт.

Капитан обратился к матросам: «Вырвите якорь корабля из земли и поплывем, пока не начался день!». Один из матросов ответил: «О господин капитан, как же мы поплывем, когда царь говорил нам, что завтра поедет на корабле по этому морю, чтобы посмотреть, что там делается, так как боится за свою дочь Мариам из-за мусульманских воров?»

Капитан закричал: «Горе вам, о проклятые, разве дело дошло до того, что вы мне перечите». Старик выхватил из ножен меч и зарубил вопрошавшего. Когда команда начала роптать, он одного за другим зарубил всех матросов. Сбросив тела за борт, он закричал испуганному Нур-ад-дину: «Выйди, вырви, причальный кол!». Юноша повиновался, выбрался на берег и выполнил приказ капитана, затем молниеносно метнулся обратно на корабль. Капитан начал отдавать Нур-ад-дину команды, которые испуганный юноша беспрекословно исполнял. Они подняли паруса и с попутным ветром отправились в полноводное море.

Купеческий сын крепко держал в руках тали, а сам утопал в море размышлений, он не знал чего ждать и испуганно поглядывал на капитана, не понимая, куда тот направляет судно. С тревожными мыслями Нур-ад-дин встретил рассвет.

С восходом солнца юноша внимательнее вгляделся в лицо капитана. Старик же потянул за седую бороду, и она осталась у него в руках. Без окладистой накладной бороды и при солнечном свете юноша тотчас же признал в капитане свою возлюбленную Ситт-Мариам. Девушка устроила эту хитрость, убила капитана и содрала кожу с его лица вместе с бородой и наложила себе на лицо. Нур-ад-дин возрадовался и удивился смелости и твердости духа любимой. «Простор тебе, о мое желание и мечта, о предел того, к чему я стремлюсь!» – воскликнул он. Юношу потрясла страсть и восторг, он убедился в осуществлении желания и надежды. Ему хотелось петь от радости, и произнес он такие стихи:

«Тем скажи ты, кто не знает, что люблю

Я любимого, который не для них:

«Моих близких о любви спросите вы,

Сладок стих мой, и нежны любви слова

К тем, кто в сердце поселился у меня».

Речь о них прогонит тотчас мой недуг

Из души и все мучения удалит,

И сильнее увлечение и любовь,

Когда сердце мое любит и скорбит,

И уж стало оно притчей средь людей.

Я за них упрека слышать не хочу,

Нет! И не стремлюсь забыть их вовсе я,

Но любовь в меня метнула горесть ту,

Что зажгла у меня в сердце уголек, —

От него пылает жаром все во мне.

Я дивлюсь, что всем открыли мой недуг

И бессонницу средь долгой тьмы ночей.

Как хотели грубостью сгубить меня

И в любви сочли законным кровь пролить? —

В притеснении справедливы ведь они.

Посмотреть бы, кто же это вам внушил

Быть суровыми с юнцом, что любят вас!

Клянусь жизнью я и тем, кто создал вас, —

Коль о вас хулитель слово передал,

Он солгал, клянусь Аллахом, передав.

Пусть Аллах мои недуги не смягчит,

Жажду сердца моего не утолит,

В день, когда на страсть пеняю я в тоске, —

Не хочу я взять другого вам взамен.

Мучьте сердце, а хотите – сблизьтесь вы.

Мое сердце не уйдет от страсти к вам,

Хоть печаль в разлуке с вами узнаёт.

Это – гнев, а то – прощение – все от вас, —

Ведь для вас не пожалеет он души».

Когда же Нур-ад-дин окончил свои стихи, Ситт-Мариам до крайности удивилась, поблагодарила его за слова и сказала: «Тому, кто в таком состоянии, надлежит идти путем мужей и не совершать поступков людей низких, презренных». Девушка была сильна сердцем и сведуща в том, как ходят корабли по соленому морю, она знала все ветры и их перемены и знала все морские пути. Купеческий сын сказал ей: «О госпожа, если бы ты продолжила эту игру, я бы, право, умер от страха или скорее от тоски, страсти, мучительной пытки разлуки». Мариам засмеялась в ответ, вынула кое-какую еду и питье, и они стали есть, пить, наслаждаться и веселиться.

Потом девушка обрадовала Нур-ад-дина, показав унесенные из отцовской сокровищницы драгоценные камни, золото и серебро из того, что было легко на вес и дорого ценилось.

Влюбленные плыли с попутным ветром до города Искандарии. Когда их корабль пристал в гавани, Нур-ад-дин сошел на берег, привязал судно к камню из Камней Сукновалов. Взяв немного сокровищ, он отправился в город, сказав возлюбленной: «Посиди, о госпожа, на корабле, пока я не войду с тобой в Искандарию так, как люблю и желаю». И девушка молвила: «Не медли, так как медлительность в делах оставляет после себя раскаяние».

Юноша поспешил в дом старика-москательщика, чтобы взять на время у его жены для Мариам покрывало, одежду, башмаки и изар, какие обычны для женщин Искандарии. И не знал он о том, чего не предусмотрел из превратностей рока, отца дивного дива.

Вот что было с Нур-ад-дином и Мариам-кушачницей. Что же касается ее отца, царя Афранджи, то утром он хватился дочери, но не нашел. Слуги на расспросы господина отвечали в один голос, что ночью царевна пошла в церковь, после этого ее никто не видел. Вдруг под стенами дворца раздались крики. На вопрос правителя «Что случилось?» слуги ответили: «Ваше величество, ваш корабль пропал, тела матросов нашли на берегу. Кроме того, ворота церкви, ведущие к пристани, открыты, и пленник-мусульманин, прислуживавший в ней, тоже исчез». – «Если мой корабль, что был в море, пропал, то моя дочь Мариам на нем, без сомнения!» – воскликнул царь.

Он позвал начальника гавани и закричал: «Клянусь Мессией и истинной верой, если ты сейчас же не настигнешь с войсками мой корабль и не приведешь его и тех, кто на нем, я велю казнить тебя!». Начальник гавани, выбежав из дворца, призвал старуху из церкви и спросил: «Что ты слышала от пленника, который был у тебя, о его стране, и из какой он страны?» – «Он говорил: “Я из города Искандарии”», – ответила женщина.

Начальник гавани тотчас велел матросам ставить мачты и поднимать паруса. Корабли их плыли ночью и днем до тех пор, пока не достигли берега, где стояла Искандария. Среди франков был тот кривой и хромой визирь, который хитростью выкупил Мариам у Нур-ад-дина. Увидев корабль своего правителя, он вместе с сотней франкских бойцов напал на судно, но на корабле была лишь Ситт-Мариам. Захватив девушку и корабль, они направились в обратный путь, в страну румов. С попутным ветром добрались франки до города Афранджи, где Мариам предстала пред очи отца своего, восседавшего на престоле.

«Горе тебе, о обманщица! Как ты оставила веру отцов и дедов и крепость Мессии, на которую следует опираться, и последовала вере бродяг (он разумел веру ислама), что поднялись с мечом наперекор кресту и идолам?» – вскричал царь. – «Нет за мной вины, – ответила девушка. – Я вышла ночью в церковь, чтобы испросить благодати у Божьей матери, а когда я погрузилась в молитву, мусульманские воры вдруг напали на меня, заткнули мне рот, крепко меня связали, принесли на корабль и повезли в свою сторону. Я обманула их, говорила с ними об их вере, пока они не развязали меня. Я была счастлива, что твои люди освободили меня. Клянусь Мессией и истинной верой, клянусь крестом и тем, кто был на нем распят, я радовалась тому, что вырвалась из мусульманского плена». – «Ты лжешь, о распутница, о развратница! – кричал отец. – Клянусь тем, что стоит в ясном Евангелии из ниспосланных запрещений и разрешений, я неизбежно убью тебя».

Царь приказал убить Мариам и распять ее на воротах дворца, но в это время вошел к нему кривой визирь (он давно был охвачен любовью к Мариам) и сказал: «О царь, не убивай ее и жени меня на ней. Я сгораю от желания, но не войду к твоей дочери прежде, чем построю ей дворец из крепкого камня, самый высокий, какой только строят, так что никакой вор не сможет взобраться на его крышу. А когда закончится строительство, у ворот этого дворца я принесу в жертву Мессии от меня и от нее тридцать мусульман». Царь разрешил визирю жениться на Мариам и начать строительство дворца, подходящего для строптивицы.

Вот что было с царевной Мариам, ее отцом и кривым визирем. Что же касается Нур-ад-дина и старика-москательщика, то когда юноша взял у жены москательщика на время изар, покрывало, башмаки и одежду – такую, как одежда женщин Искандарии, и вернулся к морю, он не нашел на месте корабля, на борту которого оставил любимую.

Купеческий сын зарыдал горючими слезами и прошептал:

«Летит ко мне, призрак, пугает меня, стучась,

С зарею, когда друзья спят крепко в пустыне.

Когда же проснулись мы и призрак унесся вдаль,

Увидел я – пусто все и цель отдаленна».

Молодой человек брел по берегу, оглядываясь на людей и вопрошая: «В чем же дело?»

Люди ответили: «О сынок, пришел в нашу гавань корабль франков с войском, и захватили они корабль, стоявший там на якоре, вместе с теми, кто был на судне, и спокойно уехали в свою страну».

«О мусульмане, нет больше у города Искандарии чести, раз франки вступают в него, похищают людей и спокойно возвращаются в свою страну, и не выходит за ними никто из мусульман или из воинов нападающих!» – вскричал Нур-ад-дин и упал без чувств. Когда он очнулся, люди расспросили о его деле, и юноша поведал свою историю от начала и до конца. Когда люди поняли, в чем дело, всякий начал его бранить и говорить ему: «Почему ты хотел увести ее с корабля только в изаре и покрывале?». И все говорили ему слова мучительные, а некоторые говорили: «Оставьте его, достаточно с него того, что с ним случилось». От горьких слов Нур-ад-дин вновь впал в беспамятство.

В это время к толпе подошел старик-москательщик, увидев лежащего на земле юношу, он привел его в чувства и расспросил о случившемся.

«Дядюшка, – ответил Нур-ад-дин, – невольницу, которую у меня выкупили хитростью, я, вытерпев многие лишения и тяготы, привез сюда и, оставив на корабле, отправился к тебе, чтобы взять у твоей жены вещи для нее. Пока я отсутствовал, прибыли франки и, захватив судно вместе с невольницей, спокойно уехали восвояси»

Омрачили эти слова москательщика. «О дитя мое, – воскликнул он, – отчего ты не увез ее с корабля в город без изара? Но теперь не помогут слова! Вставай, дитя мое, и пойдем в город – может быть, Аллах наделит тебя невольницей прекраснее, чем та, и ты забудешь о первой девушке. Слава Аллаху, ты не понес убытков из-за нее, а наоборот, получил большую прибыль! И знай, о дитя мое, что соединение и разъединение – в руках владыки возвышающегося». – «Клянусь Аллахом, дядюшка, – воскликнул Нур-ад-дин, – я никак не могу забыть о ней и не перестану ее искать, хотя бы мне пришлось выпить из-за нее чашу смерти». – «О дитя мое, что ты задумал?» – спросил старик.

«Я намерен вернуться в страну румов, вступить в город Афранджу, подвергнуть свою душу опасностям, и дело либо удастся, либо не удастся», – ответил влюбленный юноша». – «О дитя мое, – молвил москательщик, – люди говорят: “Не всякий раз останется цел кувшин”. И если в первый раз ты уцелел, то в этот раз можешь погибнуть». – «Дядюшка, – сказал Нур-ад-дин, – позволь мне поехать и погибнуть из-за любви к ней, чем жить, оставив ее в пытке и смущении».

А по воле судьбы в это время из гавани отплывал корабль. Нур-ад-дин поднялся на борт и отправился на этом судне в море. В дороге на них напали франки, и купеческий сын вновь оказался в плену. Юношу вместе с другими полоненными привели к правителю Афранджи. Царь, исполняя обет, велел умертвить пленных мусульман. Палач же пожалел молодость и пригожесть Нур-ад-дина и оставил его казнь напоследок.

Отец Мариам узнал юношу и закричал: «Не ты ли тот мальчишка, что был среди захваченных ранее и которого я отдал в прислужники церкви?» – «Нет, повелитель, я никогда не был здесь раньше», – ответил Нур-ад-дин.

«Ты – лжец, но это легко проверить. Я велю привести старуху, которая взяла пленника в услужение, и она узнает тебя», – ответил царь. Но в это время к царю подошел хромой визирь, который женился на Мариам. Он сообщил правителю, что завершил строительство дворца для царевны, теперь же хотел бы исполнить обет и казнить у ворот тридцать мусульман и просит царя об одолжении. Поскольку нет среди его рабов мусульман, хочет он увести царских пленников.

Владыка Афранджи ответил, что визирь опоздал и может забрать только лживого мальчишку и казнить немедленно у ворот. Но когда хромой привел свою жертву к воротам, маляры, занимавшиеся их покраской, сказали:

«О владыка, нам осталось работать и красить два дня. Потерпи, может быть, к тебе придут недостающие до тридцати, и ты казнишь их разом и исполнишь свой обет в один день». Тогда визирь приказал заточить Нур-ад-дина. Юношу заковали в кандалы и отвели в конюшню.

А по определенной судьбе и твердо установленному предопределению было у царя два коня, единоутробные братья, одного из которых звали Сабик, а другого – Ляхик^[8], и о том, чтобы заполучить одного из них, вздыхали цари Хосрои. Один из коней был серый, без пятнышка, а другой – вороной, словно темная ночь, и все цари островов говорили: «Всякому, кто украдет одного из этих коней, мы дадим все, что потребует из красного золота, жемчугов и драгоценностей», – но никто не мог украсть ни одного из этих жеребцов.

Однажды заболел один их коней – пожелтели у него глазные белки. Царь призвал всех коновалов, но ни один из них не смог вылечить жеребца. Хромой визирь, зная печаль царя, вызвался вылечить любимца повелителя. Но когда жеребца вывели из конюшни, другой конь из-за разлуки с братом стал ржать и биться на привязи. Когда доложили об этом царю, он велел не разлучать жеребцов и перевести обоих в конюшню визиря как часть приданого Мариам.

С этими-то животными и соседствовал Нур-ад-дин в конюшне кривого визиря. Разглядывая коней, увидел он у одного из них бельмо на каждом глазу. Надо сказать, что купеческий сын был сведущ в вопросах врачевания и решил он, что это шанс. «Вот, клянусь Аллахом, время воспользоваться случаем! Я солгу визирю, что смогу вылечить коня. Сам сделаю что-нибудь, чтобы он ослеп окончательно, и тогда визирь казнит меня без промедления», – думал юноша.

Дождавшись, пока хромой визирь зайдет в конюшню поглядеть на жеребцов, Нур-ад-дин сказал: «О владыка, что мне будет, если я вылечу этого коня?» – «Клянусь жизнью, – ответил визирь, – если ты его вылечишь, я освобожу тебя и исполню любое твое желание». – «О владыка, – сказал купеческий сын, – прикажи расковать мне руки». Когда Нур-ад-дина освободили от кандалов, он истолок в порошок стекло, смешал его с негашеной известью и луковым соком и наложил жеребцу на глаза повязку с этой смесью.

«Теперь его глаза провалятся, а я избавлюсь от этой гнусной жизни», – подумал Нур-ад-дин и с легким сердцем отправился спать, обратившись перед сном в молитве к Великому Аллаху со словами: «О господи, мудрость твоя такова, что избавляет от просьб».

С восходом солнца визирь поспешил в конюшню посмотреть на результаты лечения. Когда же снял он повязку в глаз животного, то увидел, что болезнь отступила и это прекраснейшие из красивых глаз по могуществу владыки открывающего. «О мусульманин, я не видел в мире подобного тебе умельца! Клянусь Мессией и истинной верой, ты угодил мне, ведь бессильны были излечить этого коня все коновалы в нашей стране». Визирь собственноручно освободил Нур-ад-дина от оков, пожаловал ему роскошную одежду и назначил главным конюхом, установив довольствие, жалованье и поселив в комнате над конюшней. Купеческий сын несколько дней восстанавливал силы, но не забывал о своих обязанностях. Он нещадно наказывал нерадивых слуг, которые недостаточно хорошо ухаживали за лошадьми, ежедневно сам вычищал любимцев визиря. Хромой господин не мог нарадоваться на нового слугу и не подозревал, к чему все это приведет.

Однажды дочь кривого визиря, невинная и прекрасная, подобная убежавшей газели или гибкой ветке, сидела в новом дворце у окна, из которого была видна конюшня. Девушка услышала, как новый главный конюх поет и сам себя утешает такими стихами:

«Хулитель мой, что стал в своей сущности

Изнеженным и весь цветет в радостях, —

Когда терзал бы рок тебя бедами,

Сказал бы ты, вкусив его горечи:

“Ах, прочь любовь и все ее горести —

Спалила сердце мне она пламенем!”

Но вот теперь спасен от обмана я,

От крайностей и бед ее спасся я,

Так не кори в смущение впавшего,

Что восклицает, страстью охваченный:

“Ах, прочь любовь и все ее горести —

Спалила сердце мне она пламенем!”

Прощающим влюбленных в их бедах будь,

Помощником хулителей их не будь,

И берегись стянуть ты веревку их,

И страсти пить не принуждай горечь их.