Текст книги "Рубин Великого Ламы"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

ГЛАВА IV. У леди Дункан и у мистера Стальброда

Знаменитый рубин был отшлифован. На подушечке из белого бархата, в хрустальном ящике, окруженном стальной решеткой, под охраной трех сильных полисменов, он был выставлен для публики в Сен-Джемской галерее. Две сотни рассыльных, одинаково одетых в красное платье и голубые шапки, ходили один за другим с утра до вечера вдоль тротуаров Главной улицы и Пиккадили, чтобы сообщить народу об этом событии и раздавать проходящим полное описание.

«Рубин Великого Ламы» – таково было название, которое синдикат покупателей считал возможным присвоить этому драгоценному камню, исходя из того, что он был цвета «голубиной крови», а эта разновидность рубинов самая редкая, а потому самая драгоценная, встречается только в стране, где живут ламы, то есть в Тибете.

После шлифовки камень весил только девятьсот семь каратов, но оставался еще, как говорилось в объявлении, «колоссальным рубином, самым прекрасным из всех, какие только видело человечество».

Хотя нужно было платить два шиллинга за вход на галерею выставки и пять шиллингов по пятницам, но толпа теснилась там беспрерывно.

Само собой, Оливье Дерош и его чудесное богатство были более, чем когда-либо, предметом разговоров в клубе и салонах. В десятый раз уже говорили об этом у леди Дункан. Последняя даже утверждала, что встретила француза в дверях магазина Купера в тот день, когда он нес туда камень. Леди Дункан жила со своей дочерью Этель и сыном Кириллом в маленьком доме, который она снимала на улице Курсон на сезон с апреля до конца июля. Осень и зиму они проводили на водах, в городах континента, и, если их приглашали, то жили в замках богатых родственников или друзей. Ведь леди Дункан была небогата. Муж ее, морской офицер, почти всегда отсутствовал, находясь на службе где-то в далеких морях и не имел больших средств, леди Дункан приходилось вести незавидное для светской дамы существование и бороться с недостатками.

У нее был приемный день; была карета и большой штат прислуги, как требует того английский обычай. Но под этим наружным блеском скрывалась все возраставшая невозможность вести такой образ жизни. Кирилл не мог сдать никакого экзамена и был, кажется, способен только на то, чтобы показывать всем свои удивительные жилеты и безукоризненные галстуки. Этель, одна из красавиц на балах, которые она посещала, каждый раз была в затруднении приобрести новые перчатки и втайне завидовала тем бедным девицам, которые получали еженедельный заработок, добытый тяжелым трудом. И, однако, всю эту ежеминутную пытку надо было выносить со спокойным лицом; подобно маленьким спартанцам, надо было смеяться, чувствуя уколы.

В этот вечер на чаепитии у леди Дункан Кирилл болтал с лордом Эртоном, его товарищем по коллегии, когда вошел их общий друг Боб Рютвен и поклонился дамам.

– А сестры ваши будут у нас сегодня? – спросила Этель.

– По крайней мере одна. Это – очередь Марты, кажется?

—Очередь?

– Вы знаете, чтобы не вывозить в свет всех вместе, мать берет их по очереди, по старшинству, – сказал молодой Рютвен, смеясь, – но я уверен, что Мюриель выезжает не в очередь, гораздо чаще других…

– Мюриель действительно очень красива, – заметила мисс Дункан.

– Не дурна… но есть лучше, – прибавил Боб, раскланиваясь перед молодой девушкой… – У вас будет сегодня мистер Дерош? – спросил он вслед за этим.

– Нет… Ведь мы с ним не знакомы.

– Надо познакомиться… Это необходимо… Выбудете на балу у лорда Темпля?

– Без сомнения. Мы ведь везде бываем: для меня, к несчастью, нет очереди…

– Вот и отлично, я вам представлю мистера Дероша; он получил приглашение.

– Меня это совсем не интересует.

– Увидим, Этель! Вы не знаете, что дело идет о обладателе рубинов, – самый интересный вопрос нынешнего сезона.

– О! прошу вас, милый Боб, не говорите, как старая баба! – воскликнула Этель. – Нет, я не желаю с ним знакомиться!

– Как вам угодно… Но берегитесь, это покажется странным… Все невесты только и думают, что о нем. Он недавно обедал у нас, и Мюриель уже…

– Пожалуйста, прошу вас замолчать и не выдавать секретов вашей сестры!.. Если бы она слышала!..

– В самом деле, вот и она! – воскликнул Боб, притворяясь испуганным. – Куда мне бежать, куда спрятаться?

– Мюриель, – сказала мисс Дункан, пожимая руку молодой девушки, – ваш брат заявляет, что вы уже записали знаменитого мистера Дероша в число ваших поклонников? Неужели это правда?

– Я бы очень гордилась этим! – возразила Мюриель. – Это очаровательный молодой человек, серьезный, необыкновенно молчаливый, но все-таки очень интересный.

– Интересный, когда он молчит?

– Я не могу вам этого выразить, но он производит впечатление чего-то необыкновенного, точно он обдумывает какой-то большой проект. Я никогда не встречала человека, который бы мне так понравился с первого раза.

– Что я говорил, Этель?.. Не пройдет и месяца, как всемолодые девицы Лондона будут думать так же!.. Вот повезло! Со своей стороны искренно говорю, что этонесправедливо!

– Как несправедливо? Милый Боб, не вы ли желаете быть выделенным из числа простых смертных? Разве не известно, что все, от первого до последнего, обожают золотого тельца!

– О! Этель, зачем так насмехаться! – сказала мисс Рютвен. – Но я уверена, что он, вероятно, оттого так нравится, что богат.

Этель улыбнулась.

– Боб, вот вам ответ. Мистер Дерош оттого так интересен, что он богат. А вы, мой бедный друг, только младший сын, и можете быть уверены, что только ваши личные качества должны быть вашими заслугами!

– Благодарю! Я желал бы лучше иметь сто тысяч дохода! – заметил Боб с гримасой.

– Ах, и я бы желала! – сказала Этель, вздыхая. – Если бы мы могли иметь все то, чего мы желаем!

– А можно узнать, чего бы вы желали? – спросил лорд Эртон, приближаясь.

Мисс Дункан сейчас же ответила:

– Да вот, найти средство, как заплатить по счету торговцу семенами, который сегодня утром так нахально с мамой…

Но она не докончила этот неловкий ответ.

– Что вы хотите, что бы это было? – продолжала она с напускной веселостью. – Знаменитый рубин, очевидно?.. Теперь нет другого предмета желаний для нас, да и для вас для всех, я думаю?

– Мисс Дункан ошибается в том, что меня занимает, – вставил свое замечание лорд Темпль с обычной важностью. – Я довольствуюсь скромными фамильными Драгоценностями.

– А леди Темпль? Разве вы уверены, что она также очень довольна, что она не мечтает о рубине в девятьсот каратов? – спросила шаловливо Этель.

– Леди Темпль знает, что стоит ей только выразить желание… основательное… чтобы я поспешил его исполнить.

– Счастливая леди Темпль!

– А если ее желание не основательно, то вы тем не менее все же его исполните? – спросила Мюриель.

Лорд Темпль почел этот вопрос недостойным ответа и отошел с важным видом, спросив стакан чаю.

Эртон, взирая на свой образец, то есть на лорда Темпля, спрашивал себя, должен ли он, подобно ему, прервать разговор с этой алчной молодежью. Но любопытство удержало его.

– Вы знакомы с господином Дерошем? – спросил он Этель.

– В третий раз!.. Вы уже третье лицо, которое задает мне один и тот же вопрос в продолжение пяти минут. Нет, я с ним не знакома и не желаю знакомиться!

– В самом деле?.. Но почему же?

– Этель, я думаю, вы говорите так потому, что сердитесь, так как другие с ним знакомы, а вы нет! – воскликнула Мюриель, которая имела привычку говорить колкости под видом наивности.

– Допустим, если вы хотите, что я умираю от желания скорее с ним познакомиться, – ответила холодно мисс Дункан. – Это, по всей вероятности, такое удовольствие, от которого трудно избавиться хоть на несколько дней.

В эту минуту подошел лорд Темпль с пустым стаканом.

– Мисс Дункан, – произнес он торжественно, – я могу предложить вам свои услуги, если вы будете сегодня вечером у нас на балу. Я буду иметь честь представить вам господина Дероша, о котором ходит так много слухов.

– Я уже решительно заявила, что нисколько не интересуюсь знакомством с ним, – отвечала Этель, закрывая веером улыбку. – Но другое дело, если это знакомство произойдет через ваше посредство…

Лорд Темпль закрыл глаза, чтобы подчеркнуть значительность своего посредничества. Боб Рютвен, еще молодой и не успевший проникнуться почтением к пэрам, чуть не захохотал во все горло. Лорд Эртон, созерцая свой образец совершенства, с отчаянием сознавал, что никогда он не достигнет такой высоты тщеславия.

– В таком случае, – заговорил лорд Темпль, опять раскрывая глаза, – я вам представлю его на вальс… Как все французы, он танцует хорошо, без сомнения…

Может быть, я немного неосторожен, принимая на себя ответственность за этого молодого человека…

– О! ответственность за вальс не такая важная вещь! – ответила Этель.

– Может быть, – повторил медленно лорд Темпль, – я немного неосторожен, принимая на себя ответственность за молодого человека. Но я, делая это, опираюсь на авторитет, имеющий большой вес, именно, моей уважаемой бабушки, которая удостоила пригласить его к обеду и составила о нем очень благосклонное мнение… «Сколько добра можно было бы совершить с богатством этого человека!» – сказала она вчера.

– Если он владеет, как уверяют, рубиновыми копями, то это понятно…

– Но разве уже доказано существование этого рудника?

– Для человека с умом в этом нет сомнения. Откуда мог бы он добыть свои чудные камни?

– Путешествуя по Азии, он случайно открыл месторождение рубинов и, вполне основательно, держит в секрете эту находку.

– Да, много великих дел можно было бы сделать с таким рудником! – сказала Этель.

– Сколько людей можно осчастливить! – заключила леди Дункан, но не прибавила: сколько кредиторов можно было бы удовлетворить!

– Сколько красивых платьев можно было сделать! – жадно подхватила Мюриель.

– Сколько прекрасных рысаков можно бы завести! – произнес Кирилл.

– Сколько миссий можно было бы отправить на необитаемые острова! – прошептала какая-то старая дама.

– Чтобы распространить Евангелие среди чаек и альбатросов! – докончил Кирилл без всякого почтения.

– Не было бы больше язычников на всем земном шаре, – продолжала старая вдова, стуча по ковру костылем из черного дерева с серебряной оправой.

– А я охотно установил бы приз за красоту! – сказал Фицморрис Троттер смеясь.

– Ах! приз за экарте (карточная игра)! – сказала одна дама, немного глуховатая. – Но думаю, что вы не знаете, как много вырабатывается в копях мистера Дероша, мистер Троттер!

Все рассмеялись, включая и Фицморриса.

– Я, – сказал Отто Мейстер, – основал бы Лингвистический институт со специальными кафедрами для каждого из тысячи девятисот тридцати восьми наречий нашей планеты…

Между тем как здесь так спорили, стараясь придумать лучшее употребление для рубиновых копей, Оливье Дерош, со своей стороны, тоже имел свои планы. В этот день, даже в этот час, он явился с большим свертком бумаг в контору известного завода Стальброда, находящегося в Питнее, на берегу Темзы.

Много лет завод этот был известен постройками различных электрических судов, подводных кораблей и миноносцев разных родов.

Оливье передал свою карточку и в ту же минуту был приглашен в кабинет директора. Там, как и везде, его имя было волшебной палочкой, которая открывала ему все двери.

Глаза мистера Стальброда, человека высокого роста, худого, сухого и холодного, загорелись от любопытства в то время, как он предложил стул посетителю.

– Милостивый государь, – сказал Оливье, – я хочу поговорить с вами об одном проекте, который несколько необычен для вашего завода. Вы строитель морских кораблей и, прибавлю, первый строитель во всей Великобритании…

Господин Стальброд скромно поклонился.

– Я знаком с различными моделями ваших привилегированных подводных миноносцев; три дня назад, в Ричмонде, я пробовал вашу чудесную электрическую лодку. И если бы мне нужно было построить подводное судно, я бы обратился только к вам… Но в данном случае дело идет вовсе не о корабле, а о машине совершенно новой, предназначенной совсем не для плавания под водой, но для того, чтобы летать по воздуху…

На этом месте Дерош должен был удержать улыбку, увидев, как нижние челюсти господина Стальброда опустились и вся физиономия выражала полное разочарование.

– Ваши возражения, – продолжал он, – я наперед знаю и беру на себя труд их опровергнуть. Я знаю, какой дурной славой пользуется воздухоплавательная машина; я знаю, что легко принять за шарлатана или сумасшедшего того, кто затронет этот вопрос о воздухоплавании. Но я не привык останавливаться перед общественным мнением! Мое убеждение таково, что решение этой проблемы возможно, и я ее разрешил. Большое счастье для меня, что я в состояния делать опыты, не боясь конкуренции в денежном отношении. И к вам я обращаюсь только потому, что мне нужно техническое снаряжение. Будьте добры, минуту внимания. Я не прошу у вас, поймите, ваших мастерских, но только прошу приготовить вас те металлические части, для которых я дам свои чертежи. Нравственные и денежные обязательства беру на себя так же, как и привилегию. Позвольте мне добавить, что я мог бы так же хорошо, даже лучше, осуществить своя планы во Франции, вместо того, чтобы исполнять это в Англии, если бы я не имел особенных причин поступать таким образом.

Господин Стальброд молчал и, по-видимому, ждал технических объяснений. Оливье Дерош не заставил себя ждать.

– Крылья птицы, – продолжал он, – исполняют две функции: они ее поддерживают, подобно бумажному змею, в воздухе и приводят в движение. Исходя из этой посылки, мы должны признать, что воздухоплавание на аэростатах с помощью шара должно быть отныне совершенно отвергнуто для того, чтобы руководствоваться принципом движения более естественного, а именно: горизонтальная плоскость, которая поддерживает тяжесть и скользит по поверхности воздуха. Когда дело идет о поддержке тяжести, то для этого вовсе не нужно буквально воспроизводить устройство тела птиц с двумя крыльями по бокам. Эти крылья, при всей их необходимости, выходят или очень тяжелыми, или очень хрупкими, а следовательно, легко подвержены порче. Но мы удаляемся от двух функций. Построим нашу машину по плану, близкому к бумажному змею, и приведем ее в движение посредством винта; вся задача сведется к тому, чтобы винт по величине был пропорционален тяжести, какую мы поднимем, и мог бы двигать ее с достаточной быстротой.

При этих словах Оливье Дерош открыл свой сверток и вынул чертеж, который разложил перед Стальбродом. На этом чертеже была изображена летательная машина в виде большого рычага, укрепленного на вертикальном стержне; на конце рычага находился снаряд, состоящий из легкой доски и винта.

– Вот, – сказал он, – мой бумажный змей, снабженный двигателем. Рациональные опыты, произведенные с этим снарядом, доказали мне нормальное отношение веса, который может поддерживать в воздухе горизонтальная плоскость, находящаяся в движении к быстроте движения винта, расположенного на этой плоскости.

Моя машина именно та, которую называют аэропланом. Может быть, вы уже слышали о некоторых попытках в этом роде. Я знаю, что аналогичные опыты производят в Америке. Мои же дали мне положительный результат. Я теперь знаю, что достаточно одной лошадиной силы, чтобы развить такую быстроту движения, которая необходима для поддержания на поверхности воздуха аэроплан весом в шестьдесят пять килограммов. Кроме этого, что же осталось еще найти? Двигатель, который при наименьшем весе развивал бы наивысшую силу. Новый ряд опытов определил мне такой двигатель, образец которого здесь и представлен. Я не говорю, что даже завтра не может быть открыт более могущественный; напротив, я в этом убежден, я жду с уверенностью нового усовершенствования. Но в настоящее время мной найдено, что двигатель, лучше всего отвечающий на поставленную задачу, – это паровая машина высокого давления, около ста двадцати пяти килограммов веса на квадратный дюйм. Вот я и обращаюсь к вам за постройкой такой машины, причем предупреждаю вас, что на осуществление моей мечты я смотрю вовсе не как на забаву, подобно некоторым французским строителям. Вас я попрошу взять на себя труд построить две паровые машины, весом в общем в тысячу килограммов на двести лошадиных сил. И этого достаточно, чтобы держать в воздухе аэроплан, вроде бумажного змея, весом в тринадцать тысяч килограммов.

Господин Стальброд, пораженный справедливостью сказанного, молчал, торопливо набрасывая на бумагу какие-то вычисления.

– Я тоже не смотрю на осуществление этой задачи как на забаву, подобно тем французским строителям, – сказал он наконец не без иронии, – a priori, мне это совсем не кажется недоступным. Выполнение, о чем вам едва ли нужно говорить, главным образом зависит от топлива, которое вы намерены употребить для паровой машины.

– Как топливо я беру керосиновый газ, помещенный в достаточном числе горелок. Не беспокойтесь о размещении газа и о конденсаторе для машины. Я знаю свое дело. Самый важный пункт заключается в том, чтобы составные части машины – цилиндры, поршни, оси и винты – не превышали общего веса в тысячу килограммов. Можно достигнуть этого, употребив на составные части закаленную сталь, тонкую и упругую.

– Мы попробуем, – сказал господин Стальброд, – вы, будьте добры, передайте мне или пришлите ваши распоряжения письменно.

– Вот, не угодно ли, уже готовая разработка с подробным планом, – возразил Оливье Дерош, разворачивая свой сверток с чертежами.

– Очень хорошо, сударь, мы приведем это в исполнение и, будьте уверены, за нами не будет задержки для осуществления ваших желаний.

В тот вечер Этель Дункан кончала одеваться на бал, когда к ней вошла мать с важным выражением лица.

– Посмотрим, исполнили ли вы мои указания, – сказала она, оглядывая критическим взором все подробности туалета дочери. – Недурно! – прибавила она довольным тоном.

Но так как горничная, предполагая интересный разговор, медлила с уборкой, то госпожа Дункан произнесла повелительным тоном:

– Томсон, вы больше не нужны мисс Дункан!

– Этель, – заговорила она тотчас же, как только закрылась дверь за разочарованной камеристкой, – мне нужно сказать вам только несколько слов, но это очень важно. Вы всегда приводите меня в отчаяние вашими капризами, вашим неизъяснимым упорством не воспользоваться прекрасной партией. Вы меня принуждаете отказаться от лучших своих желаний. Леди Темпль, между тем, наперекор вам самим, относится по-дружески и интересуется вашей судьбой. Это частью ради вас она устраивает сегодня бал. Она хочет представить вам человека, во всех отношениях достойного быть вами хорошо принятым; таково мнение лорда Темпля, а вы знаете, что в этом вопросе он заслуживает полного доверия. Во имя Бога, Этель, будьте благоразумны! Не разрушайте возникающих симпатий своим высокомерным и уничтожающим поведением; вспомните, скольким вы нам обязаны! Я буду в отчаянии, говорю вам, если вы упустите такую блестящую и неожиданную партию… Вы даже не спросите, о ком именно я говорю?

– Разве это так трудно угадать? – заметила Этель бледная и неподвижно слушающая леди Дункан. – Без сомнения, дело идет о знаменитом «человеке с рубинами»!

– Отзывайтесь о нем лучше. Это действительно господин Оливье Дерош, которого мы видели, – произнесла дама с умилением. – Это, кажется, человек с большими достоинствами.

– Слишком большие достоинства, – проворчала Этель иронически.

– Знатного рода…

– По крайней мере, это он сам сказал!

– Любезный, образованный, вежливый, – продолжала леди Дункан, ничего не слушая.

– А миллионы его! Не забывайте их, пожалуйста! – закончила Этель с высокомерно презрительным жестом. – Все это удивительно, я согласна; но чего же вы, наконец, хотите от меня? Не могу же я начать умолять этого господина жениться на мне, чтобы раззолотить наши гербы и уплатить долги моего брата!

– Этель! Этель! Какой у вас дурной тон! – воскликнула леди Дункан, которая по обыкновению в других находила очень дурным то, что сама ежедневно практиковала. – Кто вам говорит о таких бессмысленных вещах? Умолять! Разве, имея ваше имя и вашу наружность, нужно еще что-нибудь, кроме некоторой снисходительности, чтобы видеть у ног своих весь Лондон? Неужели для этого иностранца не будет много чести (она вдруг забыла все его необыкновенные добродетели), что вы удостоите его своим знакомством? Этель, вспомните наше положение; подумайте о тех унижениях, ежедневных оскорблениях, обо всех тех мучениях, которые ежедневно мы должны сносить; подумайте, как обрадуется ваш далекий отец, когда узнает, что вы счастливо устроились, что вам обязана вся семья своей благодарностью!..

– Ни слова больше, мама, – сказала Этель, нежное сердце которой так же, как и гордость, были до глубины взволнованы.

Бедное дитя, она слишком горячо любила отца, которого почти что не знала.

– Я сделаю все возможное, чтобы вас удовлетворить, – сказала она покорно, сдерживая рыдание.

– Милое дитя! – воскликнула леди Дункан в полном восторге.

– Карета подана! – послышался голос слуги в соседней комнате.

При этом сообщении каждая из дам приняла официальный вид. Леди Дункан, полная спокойного величия, надела блестящее выездное манто. Этель, казавшаяся нежнее и белее жемчугов, перевитых у нее в волосах, набросила белоснежную накидку, в которой она казалась прекрасным лебедем; обе дамы сели в карету и отправились на бал.

Скоро они доехали до Сен-Джемского парка. На балу собралась уже толпа, но толкотни не было; этого не допускалось в доме лорда Темпля. Подобно хозяину, и помещение было прекрасно, важно и величественно. Леди Темпль, с профилем Юноны, украшенная великолепными драгоценностями, стояла наверху лестницы и принимала гостей с грациозной снисходительностью. При виде Этель ее деланная улыбка стала более сердечной.

– Увидим, дорогая красавица, как вы будете удивлены! – сказала она весело, держа ее за руку на некотором расстоянии.

– Вы божественны во всем белом! Настоящая жемчужина! Мы будем в голубом зале, – прибавила она, бросая выразительный взгляд на леди Дункан.

Последняя, взяв под руку лорда Темпля, направилась в голубой зал победоносным шагом матери, которая уверена в успехе своей дочери.

Несколько молодых людей стояли группой недалеко от входа, рассматривая прибывающих.

Среди них был и Оливье Дерош.

– Действительно божественна! – повторил он слова леди Темпль.

Он узнал в мисс Дункан ту молодую девушку, которую он видел перед подъездом ювелира Купера и, как в первый раз, был поражен той же смесью симпатии и антипатии, которые, при удивительной правильности линий, делали это лицо выдающимся и незабываемым.

Волна прибывающих остановилась; леди Темпль обернулась, точно ища кого-то и, заметив господина Де-Роша, сделала ему знак веером, чтобы он подошел.

Молодой человек поспешно и почтительно приблизился.

– Вашу руку, господин Дерош, проведите меня к одной из моих приятельниц, которой я хочу вас представить. Господин Дерош! Леди Дункан! Мисс Дункан! – произнесла она спустя минуту. – Этель, представляю вам кавалера, который имеет качество, все более и более редкое в наши дни: любить танцы и иметь в них вкус.

Господин Дерош пригласил Этель на вальс и был записан в карманную книжку, а леди Дункан стала рассыпаться в комплиментах.

– Ах, monsieur, – сказала она в конце разговора, – я положительно недовольна, что не познакомилась с вами раньше. Никто не имеет права не знать человека, пользующегося известностью.

– Но у нас есть достаточно общих друзей для того, чтобы и вас считала я одним из старых знакомых; помните же, пожалуйста, что я всегда дома по вторникам!

– Ни в каком случае не забуду! – сказал Оливье, кланяясь, между тем как Этель не принимала участия в разговоре. – Но позвольте мне, мадам, с вами не согласиться. Это вовсе не в первый раз, когда я имею честь вас встречать…

– Но как бы я могла забыть? – воскликнула леди Дункан недоверчиво. – Это невозможно!

– Я, конечно, не удивляюсь, что такой незначительный инцидент прошел для вас незамеченным, – сказал не без досады Оливье, который очень хорошо помнил высокомерный вид и косвенный взгляд, с каким дама приняла его маленькую услугу. – Это было на улице Бонд, перед магазином Купера; вы уронили маленький ларчик…

– Как же! Я вполне хорошо это помню! – воскликнула дама, восхищенная открытием какой бы то ни было связи, самой незначительной, с этим редким человеком. – Это были вы? Какое приключение! Этель, моя милая, вы ведь также помните… Но я о вас думала! Купер! Не был ли это случайно тот день, когда вы предложили ему чудные драгоценности, о которых все говорят?

– Действительно так, мадам!

– А знаете вы, ведь это был день исторический! И мне кажется, что я приняла в нем прямое участие. И особенно господин Рютвен будет очень удивлен, узнав это!

Первые звуки вальса, который заиграл оркестр, прервали эти излияния. Оливье Дерош повел свою даму. Конечно, была большая разница между восторженным приемом одной и ледяной сдержанностью другой, почему и неудивительно, что, обменявшись несколькими избитыми фразами, молодой француз мог заметить очень ясно на лице мисс Дункан скучающее презрительное выражение, с каким она обращалась к нему. Застенчивый человек от такого открытия мог бы смешаться, растеряться. Но Оливье Дерош был не из трусливых: великий волшебник – успех – развил в нем превосходную самоуверенность, которая и служила основанием для новых успехов.

Не обращая внимания на поведение мисс Дункан, он дал полную свободу своей живости. Он был остроумен, веселость его заразительна, комизм выражений так неотразим, что не прошло и десяти минут, как Этель, по счастливой гибкости своего возраста, совершенно забыла, что свет может ее осудить, что есть наблюдающие взоры и завистники, могущие оскорбить ее достоинство… Она с восторгом танцевала, болтала, готова была шалить и дурачиться с таким милым товарищем. И когда господин Дерош, провожая ее обратно, пожелал снова записаться у нее в памятную книжку на танец, она с удовольствием согласилась. И только торжествующий взгляд леди Дункан вернул ее к действительности.

«Боже мой! – подумала молодая девушка с ужасом, – что я наделала! Разве не довольно было быть только вежливой, что я и обещала? Разве нужно было показывать эту унизительную поспешность? Верно, он подумает, что я хочу его поймать на удочку! Я, которая осуждала Мюриель и других!.. О! лучше бы мне провалиться!»

И когда несколько позже Оливье Дерош повел ее на кадриль, то вместо искренней улыбки, которая его очаровала, он увидел окаменелое лицо, и все его усилия вернуться к прежним разговорам были бесполезны.

«А! вот как! – с удивлением подумал он. – Во всяком случае, нужно поддержать знакомство с мисс Дункан! Только это немного слишком, ей-ей!.. А жаль!.. Невозможно быть более очаровательной и более милой, когда она этого захочет!»– И, не умея объяснить себе капризов прекрасной Этель, он решил в этот вечер больше ее не приглашать.