Текст книги "Рубин Великого Ламы"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

– Еще чаю, Мюриель? – сказала с улыбкой мистрис Рютвен.

– Да, пожалуйста!

– А вы хотите, Полли, Марта? – продолжала мистрис Рютвен менее нежным тоном. – Я вам советую, Марта, не пить его; это вам портит цвет лица, вы были ужасно красны вчера на балу.

– Это не моя вина, – отвечала Марта недовольным тоном.

– Но от этого вы не можете похорошеть, моя милая… Мюриель, милочка, еще немножко сливок в чай… Для вас есть еще горячие бисквиты… Я знаю, вы их любите…

– О! но это испортит ей цвет лица! – заметила Полли ироническим тоном.

– Ее цвет лица не может испортиться, – произнесла мистрис Рютвен с гордостью. – Она может танцевать всю ночь, и на ней не отразится…

– Я бы хотела, чтобы оставили в покое мой цвет лица! – проворчала нетерпеливо Мюриель.

– Где это ваш брат, Боб, Марта? – поспешила спросить мистрис Рютвен, чтобы переменить разговор. – Как это он до сих пор еще не вышел?

– Я это не знаю!..

– Пойдите напомните, что завтрак подан.

– Мюриель может пойти!

Мюриель не шевельнулась и с равнодушным видом продолжала есть жаркое.

Видя, что ни одна из дочерей не поднимается, мистрис Рютвен встала с места и нажала пуговку звонка.

– Сообщите мистеру Роберту, что уже полчаса, как подан завтрак! – приказала она появившейся прислуге.

– Какие новости в газетах? – обратилась она к мужу, садясь снова на свое место.

– Гм!.. фонды понижаются… слухи о европейской войне… египетский вопрос… длинная статья о драгоценных камнях… биография этого знаменитого господина Дероша…

– Ах, прочтите! – воскликнули все четыре дамы в один голос, внезапно заинтересованные…

Тогда отец прочел от начала до конца статью, в которой сообщалась несколько фантастическая биография молодого француза.

Когда он закончил, вокруг стола воцарилось довольно продолжительное молчание.

– Джордж, – сказала наконец мистрис Рютвен, нарушая молчание, – как вы думаете, не должны ли мы познакомиться с этим молодым человеком?

– Э! какой молодой человек? А, этот француз! Совершенно не знаю зачем.

– Это нужно безусловно, – продолжала жена. – Не может ли кто-нибудь вам его представить?

– Каким образом и где?

– Но… в клубе… в собрании… в парламенте!., да где вы захотите!

– Я не вижу в этом надобности!.. Во всяком случае, – добавил мистер Рютвен, – нужно подождать, пока он станет известен. Это, может быть, какой-нибудь авантюрист… большая часть иностранцев авантюристы.

– Это абсурд! – сказала резким тоном мистрис Рютвен. – Человек, имеющий такие рубины, не может быть каким-то бродягой. Подумайте, если мы будем ждать дома, его у нас перебьют, и мы останемся в толпе! Тогда мы будем для него таким же семейством, каких тысячи. Нужно найти средство познакомиться с ним раньше!

В эту минуту появился Боб, отсутствовавший брат, высокий молодой человек, белокурый и розовый. Он прикоснулся губами ко лбу матери, пробормотал: «С добрым утром!», проходя мимо отца, и сел на один из пустых стульев, посылая оттуда легкий кивок головой своим сестрам.

– Вы всегда опаздываете, Боб, – вздохнула мистрис с упреком, подавая ему чашку чая. – Вы, к тому же, знаете, что своей неаккуратностью приводите меня в ужас!

– А Реджинальд? – заметила Полли, которая, казалось, была в семье чем-то вроде Иоанна Златоуста. – Реджинальд постоянно опаздывает, а ему никогда ничего не говорится!

– Реджинальд – старший сын, – ответила тотчас же мистрис Рютвен. – Я вас прошу не забывать этого!..

Перед этим британским аргументом Полли уступила и замолчала.

– О чем пишут? – спросил Боб веселым тоном, доставая себе из буфета большой кусок холодной говядины.

– О мистере Дероше! – ответили все дамы вместе.

– Это становится законом, – заметил Боб, смеясь, – ни о чем больше не говорят, как только о нем. Половина женщин Лондона потеряла головы из-за этого рубина. А знаете, я его встретил, этого феномена!

– Встретил?

– Где?

– Когда?

– Как?

– Вчера я был в Гамптонских верфях и поехал кататься на лодке… нас опрокинуло судно с углем… Молодой человек тоже ехал в лодке… Это замечательный гребец и пловец… он меня вытащил. Мы обменялись карточками, и таким образом я узнал этого знаменитого Дероша.

– Боб! Я прощаю вам все ваши шалости прошедшие и будущие! – воскликнула обрадованная мистрис Рютвен. – Вы, по крайней мере, пригласили его прийти?

– Ба!.. чтобы посмотреть кучу дам? – сказал Боб непочтительно. – Очень это интересно!

– Джордж! Вы должны сделать ему визит.

– Я? – возразил мистер Рютвен, поднимая голову. – Пусть меня повесят, если я пойду…

– Вы это должны, непременно должны сделать! – повторила мистрис Рютвен решительно. – Это будет только благодарностью за спасение вашего сына…

– Ах, ах! – воскликнул Боб, заливаясь громким смехом. – Я, вероятно, не сумел бы выплыть?., бедный ребенок!..

—Я думаю, что он сам может о себе позаботиться! – сказал мистер Рютвен, улыбаясь.

– Если вы не сделаете этого, то сделаю я! – продолжала мистрис Рютвен. – Самая простая вежливость требует, чтобы мы пригласили его завтра к обеду!

Оба мужчины опрокинулись на спинки своих стульев, хохоча от всей души.

– Так я сейчас же напишу ему несколько слов, – продолжала мистрис Рютвен, не двигаясь. – Его адрес Боб?

– 304 bis, улица Кромвеля, – сказала в ту же минуту Мюриель.

– О! о! мисс Мюриель!.. Как это вы знаете, скажите пожалуйста? – спросил Боб.

– Я прочитала в газете, – отвечала совершенно спокойно молодая девушка, – а вчера, катаясь верхом по парку, проезжала мимо его дома… Он очень красив…

– Отлично! напишем! – сказал мистер Рютвен, соглашаясь. – Мы увидим этого удивительного мистера Дероша.

– Он имеет вид вполне порядочного молодого человека! – добавил Боб, уплетая апельсиновый мармелад.

ГЛАВА III. В клубе Мельтон

Мистрис Рютвен не одна считала счастьем познакомиться с владельцем рубина. Английское общество употребляло все усилия, повсюду преследуя того, кого прозвали львом дня, —и с тех пор, как протрубили его имя, – Оливье Дерош попал в моду: его стали приглашать повсюду, он был необходим на всех вечерах. Его рубины, величиной с куриное яйцо, открыли ему входы в самые неприступные крепости и, в большинстве случаев, они заменили ему всякие рекомендации. Его буквально рвали друг у друга.

И действительно, он мог бы жить припеваючи, как сыр в масле. Приглашавшие его – это толпа зевак, которые жаждали только его видеть, для них это был огромный слиток золота. Других качеств от него не требовали, но, однако, они у него были. И вот, когда прошел первый взрыв любопытства, все вдруг заметили, что У молодого Креза прекрасная наружность, есть ум, образование и непринужденные манеры. Молодые люди признали в нем наилучшего товарища из всех, каких они встречали. Молодые девушки называли его несравненным танцором. Маменьки хвалили его за любезность и внимательность. Очень скоро популярность, которую он приобрел так скоро, но которая так же быстро могла бы и исчезнуть, эта популярность, наоборот, утвердилась на прочных основаниях.

Только устояли пока отцы да солидные мужья. Они при взгляде на молодого человека были несколько сбиты с толку. Почему? Наверно, потому, что сам иностранец не окружал себя таинственностью. Не открывая своего секрета относительно происхождения камней, он никому не отказывал давать сведения из своей биографии. Но вот беда – эти сведения были совершенно бесцветны. Можно было согласиться с тысячью других, но эти не проливали никакого света на тот пункт, который особенно всех интересовал.

Мистер Дерош обыкновенно рассказывал, что он родом из маленького городка Перигорд, где его отец был нотариусом. Учился он в лицее Лавуазье, под надзором старого дяди, известного ученого, в лаборатории которого он также работал некоторое время. Потом он путешествовал, чтобы усовершенствоваться в языках, особенно в английском, который больше всего нравился; когда же он хорошо изучил этот язык, то захотел побывать в Англии. Все это он рассказывал вполне свободно, ничего не утаивая, каждый мог это понять!

Но это нисколько не приближало к разъяснению интересующего всех вопроса о происхождении камней.

– Очевидно, – говорил однажды лорд Темпль в клубе Мельтон, где в этот вечер особенно оживленно разбирали личность мистера Дероша, предложившего себя кандидатом в члены клуба, – все это очень ясно и весьма понятно, что молодой человек желает вступить в члены этого клуба; только это не то, что нас интересует.

– Да, в его биографии все ясно, исключая один только темный пункт, который мы именно и желали бы знать, – сказал сэр Джон Ольдфиельд, член академии живописи.

– А что же именно вы хотели бы узнать? – спросил с особенным нетерпением Фицморрис Троттер.

– Происхождение его богатства!

– Вы хотели бы увидеть курицу, которая несет рубиновые яйца? Может быть, даже разрезать ей живот? Стоит об этом так много беспокоиться! Я же лучше согласился бы никогда не проникать в эту тайну, только чтобы подольше видеть этого героя среди нас. Если он исчезнет, никогда больше нам не придется есть таких обедов, какие он дает; я это говорю потому, что сам видел. Не правда ли, майор Фейерлей?

– Его гостеприимство, как и его обращение, безупречны! – поспешил ответить майор.

– Есть другие вещи, о которых надо подумать, – произнес многозначительно лорд Темпль. – Каково происхождение этого молодого иностранца? Какое у него родство? Был ли их род знаменит, где и когда? или, быть может, он только выдвинулся из неизвестности? Ведь в наш век жизнь идет быстрыми шагами и не знаешь, где остановятся ее причуды!

– Лорд Темпль прав, – заявил маленький лорд Эртон важным тоном. – Наш клуб взял за правило удалять немедленно всех выскочек и авантюристов!

– Ну, выскочек не всегда! – проворчал сквозь зубы Фицморрис.

Лорд Эртон, недавно и совершенно неожиданно произведенный в число пэров, еще до сих пор не мог прийти в себя от такого неожиданного счастья. Двоюродный брат в десятой степени предыдущего сановника, он вырос в неизвестности, где-то в глухой провинции, не имея даже надежды когда-нибудь увидеть роскошное жилище и быть представленным своим благородным родственникам. Только неожиданная смерть, поразившая целый ряд наследников этого рода, открыла ему дорогу, вдруг сделав владельцем громких титулов и прекрасных имений.

Бедный лорд, некрасивый, хилый, мало интеллигентный, без положения, человек, на которого свет до сих пор не обращал внимания, вдруг был отыскан, возвеличен, окружен лестью. Другой на его месте, может быть, стал бы пессимистом при виде таких неожиданных поворотов своей судьбы, а он вовсе нет. Как осел, на котором возят реликвии, он по наивности зачванился, принимая на свой счет всякий поклон.

И все-таки лорд не мог, хотя немного, не страдать от пробелов своего воспитания, чувствительных в его нынешней обстановке. Он не вырос в роскоши и, очутившись в теперешнем положении, ставшем уже неоспоримым фактом, часто мучился от незнания этикета и неумения держать себя. Всеми силами стараясь дополнить недостатки воспитания, он подражал другим. Вступив в палату лордов, он сразу был поражен торжественностью и величием манер лорда Темпля. Для ничтожного и невоспитанного Эртона лорд Темпль показался совершенством, образцом благородства, и он стал подражать ему, стал следовать по пятам и повторять его слова, предупреждая даже его мысли.

В противоположность ему лорд Темпль с колыбели уже привык видеть себя пэром. Это обстоятельство, конечно, в связи с другими внушили ему чрезмерно высокое мнение о своих достоинствах.

Он ин с кем не равнял себя, считая неизмеримо выше; с гордой осанкой, он весь дышал тщеславием и самодовольством. Да, наконец, у него были и основания для самодовольства. Высокий, красивый, величественный, с высоким титулом и большими доходами, умный, прекрасный отец и супруг, справедливый властелин и покровитель искусств, благородно растрачивая свои доходы, он щедрой рукой жертвовал на благотворительные дела, причем всякая такая жертва носила особенный характер величия; и, конечно, он мог считать себя редким типом, законченным образцом человеческого совершенства.

Все в нем – все привычки, поступки, самые незначительные слова – все доказывало его глубокое убеждение в своем высоком достоинстве.

Среди множества других лорд Темпль видел в себе человека либерального образа мыслей, который сочувствовал прогрессу и чтил только истинные заслуги. На самом же деле ничего не было более ретроградного, полного предубеждений, как мозг благородного лорда.

– Да, – возразил лорд Темпль с удвоенной важностью, – таков всегда был дух клуба Мельтон. Я же, со своей стороны, признаю священным долгом вообще останавливать вторжение иностранцев! Итак, как я уже сейчас об этом спрашивал, что мы знаем о происхождении кандидата?

– Мистер Дерош племянник одного действительного члена французского института, – сказал на это один атташе при посольстве, который только что вошел в клуб. – Говорить много о том, что вы уже и сами знаете не считаю нужным, могу только подтвердить, что молодой человек, о чем он сам сообщил, действительно получил образование в лицее Лавуазье, где оставил прекрасные о себе воспоминания, и что его наклонности достойны уважения; наш представитель в Лондоне отнесся к нему с большим доверием.

– Достойны уважения! – повторил лорд Темпль с презрительной складкой около носа.

– Его дядя, кажется, химик Гарди, профессор в музее естественной истории, – сказал кто-то, – это человек, имеющий за собой большие научные заслуги.

– А кто же умеет лучше, чем вы, господа англичане, ценить заслуги? – произнес атташе посольства, указывая глазами на Отто Мейстера, знаменитого немецкого лингвиста, переселившегося в Англию, который сидел, погруженный в какой-то журнал и не принимал участия в споре.

– Вы слышите, господин Мейстер, – сказал сэр Джон Ольдфиельд, возвышая голос, – вам говорят любезности!

Ученый был несколько туг на ухо; его рассеянность и невнимательность часто были предметом шуток.

– А! о! конечно! много обязан! – произнес он, немного смешавшись, поднимая голову.

– Отдают честь вашим заслугам, – продолжал сэр Джон, – и говорят, что мы умеем их ценить!

– И прибавьте: их вознаграждать, – сказал ученый как можно более любезно. – Звание кавалера ордена, которым только что пожаловали действительного художника, есть тому блестящее доказательство.

– Отлично!. – продолжал восхищенный Фицморрис, – еще новая зацепка!

Чего больше всего не мог терпеть сэр Джон, так это, когда затрагивали его профессию и недавнее получение титула.

Талантливый живописец, человек любезный и простой – он был таким до той роковой минуты, когда королева пожаловала его титулом кавалера. Это его совершенно переменило. Мистер Ольдфиельд, художник, милый человек, превратился в сэра Джона Ольдфиельда, лицо почтенное и важное. С тех пор он перестал рассуждать по вопросам искусства, точно считая это ниже своего достоинства, и для него даже было чуть не оскорблением, если кто-нибудь начинал говорить о его картинах.

– Возвратимся к предмету нашего разговора, – сказал сухо сэр Джон, – если допустить, что мы действительно даем место заслугам, то кто нам скажет, что мистер Дерош имеет какие-нибудь, кроме громадного богатства?

– Заслуга уже в том, что богатство это соединяется со щедростью! – резко воскликнул Фицморрис Троттер. – Господи Боже! Сколько затруднений! Куда же мы идем, если в наш клуб будут приниматься только гениальные люди? Прекрасный человек, манеры безукоризненны, человек, за которого отвечают все его соотечественники и который может истратить тысячу гиней так же легко, как я двенадцать су, чего же вам еще нужно?

– Да, да; но чист ли источник его богатства?

– Об этом долго спрашивать, – сказал майор Фейерлей, смеясь несколько цинично. – Все, что я могу утверждать со своей стороны, так это, что источник его вин очень чист. Ах! друзья мои, какой погреб! Я бы не отказался быть у него ключником! А какой стол! И кухня у него только французская, заметьте это!

– А затем, – прибавил Фицморрис, – разве трудно представить себе этот знаменитый источник? Эти рубины добывают в копях, это ясно. Но только владение такими копями он держит в секрете; это еще яснее. Но если он отказывается объяснить нам, где они находятся, то мы очень наивны, удивляясь этому; разве каждый из нас не поступил бы точно также?

– Я долго говорил с ним о его путешествиях, – сказал майор, – он был в Индии и знает ее очень хорошо. Я убежден, что там-то и находится его сокровище!

– Вы, значит, у него обедали, Троттер? – не без зависти спросил Джон Ольдфиельд. – Этот дьявол Фицморрис всюду пролезет! Нет никого, с кем бы он не был знаком, никакой любопытной вещи, которой бы он не видел, никакого коммерческого дела, где бы он не знал последнего слова…

– Сомнительная выгода, так как чем большеузнаешь, тем больше теряешь волос, —сказал Фицморрис меланхолично. – Но серьезно, мистер Дерош стоит того чтобы с ним познакомиться. Сэр Джон, вы любите хорошо покушать, вам бы следовало к нему отправиться. Лакомство было одной из слабостей академика.

– Действительно ли у него так хорошо едят? – спросил он с загоревшимся взглядом.

– Чудно! А какие ликеры! какие сигары! не говорю уже о серебре…

– Говорят также, что меблировка его дома необыкновенна.

– Удивительна! Вы хорошо можете понять, что человек, который беззаботно платит по сметам архитектора, может надеяться на хорошую меблировку.

– Одних денег для этого недостаточно! – произнес лорд Темпль, который не пропускал случая сказать банальность.

– Согласен, но у господина Дероша прекрасный вкус. Это тонкий знаток, можно сказать без лести. Одного взгляда для него довольно, чтобы обнаружить подозрительное полотно, по одному вкусу он узнает поддельное вино!

– Вы говорите по собственному опыту! – смеясь довольно грубо, спросил майор. – Вы, вероятно, предлагали ему на пробу бочки ваших настоек?

– Хотя бы и предлагал! – возразил Фицморрис невозмутимо. – Я видел, как он в десять минут тратил двести гиней… самый любезный человек на свете, особенно в сравнении с майором!

Фицморрис Троттер был человек особенный. Красивый, но уже поживший и с лысиной, одаренный всевозможными способностями, он не имел только твердости и постоянства и оставался всегда ни при чем. Как никто, он мог быстро начертить силуэт, спеть романс, аккомпанировать; он играл на всех инструментах, устраивал домашние спектакли, игры, шарады, вообще в дни своей молодости был везде желанным гостем. Но все это не увеличивало его доходов. Напротив, от праздной, бесполезной жизни, да к тому же дорого стоящей, все имение его уплыло. А кроме этого он ничего не имел. Приближался сороковой год. Все его проказы, шутки, комические песни, все его таланты привели только к тому, что на лице появились морщины, а на голове – лысина. Приглашать его стали реже. Иные даже шептались, что становится опасно часто его посещать: он готов был всегда попросить взаймы, предложить невыгодную сделку или напроситься на обед. Стали к нему поворачиваться спиной. Словом, популярность его падала.

Вследствие всего этого выгоды клубной жизни становились для него драгоценнее. Теперь, пока не было никаких поводов изгнать его из клуба, – этого удивительного лондонского учреждения, особенно привлекательного для тех, кто имел тощий кошелек, а жизнь любил вести шикарную, – он еще держался.

Вход в клуб был несколько затруднен, но раз двери открылись, тогда достаточно было незначительных средств, чтобы разыгрывать там роль богатого князя. Тридцать гиней за вход, а за двенадцать или пятнадцать гиней ежегодно можно было пользоваться роскошным дворцом, журналами, газетами, книгами, древними и новыми картинами, статуями, залами для игр, кабинетами для работы и многим другим.

Каждый член клуба имел право принимать там гостей в специальной зале, получать письма и даже иметь свою отдельную спальню с постелью, стулом и умывальником, где можно было свободно ночевать.

Наконец, он мог там завтракать очень хорошо за двадцать два су, закусывать за восемнадцать и обедать за двадцать. В общем три франка.

Что касается майора Фейерлея, то и он был не меньший лакомка, чем его друг Фицморрис. Он также имел большие потребности и малые средства. Как все английские офицеры, майор побывал в Индии, откуда выбрался с большими затруднениями. О нем ходили нелестные слухи, как о несносном человеке. Все заметили, что он постоянно носил с собой карты и всегда готов был предложить сыграть, причем был замечательно счастлив в игре.

Про него рассказывали ужасные вещи. Совсем молодым майор был в Дели во время восстания сипаев. Там он прославился страшными жестокостями при их усмирении; говорили, что он собственными руками перевешал множество сипаев. Да и, действительно, при взгляде на его круглые неподвижные глаза, его худое нервное лицо, на его сухие руки, похожие на когти хищной птицы, и на выражение холодной жестокости в уголках его рта, можно было ясно представить себе безжалостного судью и победителя без снисхождения; что же, кроме этого, могли найти в нем несчастные бунтовщики?

– Резюмируя сказанное, – заговорил лорд Темпль который в таких собраниях брал на себя роль председателя, – мы придем к заключению, что если нельзя сказать ничего невыгодного про кандидата, то все-таки он не принадлежит к знатному роду, что мы привыкли требовать от наших членов…

– Да, – подхватил живо маленький лорд Эртон, – лорд Темпль говорит правду. Приглашать его, быть на его обедах – это очень приятно; но открыть ему двери клуба Мельтон – это, в некотором роде, вводить его в наши семейства. А кто в нашем клубе согласился бы вступить в ним в родство?

– Погодите вы! – вскричал с громким смехом Фицморрис. – Я не знаю ни одной невесты в нашем обществе, которая не согласилась бы сию минуту стать женой миллионера!

– Фицморрис, вы меня удивляете! – произнес лорд Темпль тоном строгого осуждения.

– Боже мой! он только сказал громко то, что каждый думает про себя! – заметил майор.

– Каждый!.. Можете говорить только за себя, я вас прошу. Я отказываюсь верить, что наши девицы имеют такие алчные и низкие желания! – сказал с жаром лорд Эртон.

– Однако кто же это имеет больше оснований знать это? – проворчал Фицморрис с нахальством.

– Благородно сказано, лорд Эртон! – произнес лорд Темпль покровительственным тоном.

– И я прибавлю, – продолжал маленький человек, сознавая за собой победу, – что ни в каком случае мы не должны сочувствовать подобным алчным желаниям. В последнем случае, чему удивляются в этом иностранце, кроме легкости, с какой он разбрасывает пригоршнями золото? Разве эта легкость растраты не есть дурной признак? Истинный джентльмен более бережет свое богатство, которого он только простой хранитель…

– Есть некоторая правда в том, что вы говорите, мой молодой друг, – перебил его лорд Темпль назидательным тоном, – но ничего не надо доводить до крайности (маленького лорда считали скрягой, так как, проведя юность в бедности, он имел закоренелую наклонность сберегать шиллинги и не впадать в противоположную крайность), – есть середина между пустой расточительностью и мелочной бережливостью. Люди нашего круга, воспитанные в роскоши, и должны жить широко…

– Пошел! – заворчал Фицморрис, нетерпеливо вставая, – теперь они запрягутся в «наш круг» и не выйдут из него всю ночь. Фейерлей, не хотите ли сыграть партию на бильярде?

– Чудак! – сказал майор минуту спустя. – Как расходилась у него желчь! А знаете, ведь говорят, что прекрасная Мюриель Рютвен поклялась стать леди Эртон до истечения этого года.

– Она способна этого достигнуть, маленькая волшебница! Но вы забываете, что он других взглядов. Ведь он хочет, из подражания патрону, жениться на одной из рода Плантагенетов и постарается улизнуть от Мюриель Рютвен.

– Этого не случится. Она сильнее его, да это не так трудно: подобные простофили всегда позволяют себя взнуздать…