Текст книги "Великий перелом"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 43 страниц)

«Лучше, чтобы великий Сталин оказался прав».

* * *

Шипение Томалсса отражало странную смесь досады и удовольствия. Воздух в городе Кантоне был довольно теплым, по крайней мере во время длинного лета Тосев-3, но настолько сырым, что исследователь чувствовал себя так, словно плыл в нем.

– Как вы предупреждаете образование грибка в промежутках между чешуйками? – спросил он своего проводника, молодого исследователя-психолога по имени Салтта.

– Благородный господин, временами мы бессильны, – ответил Салтта. – Если это один из наших грибков, то его хорошо подавляют обычные мази и аэрозоли. Но точно так, как мы можем питаться тосевитской пищей, так и некоторые тосевитские грибки могут питаться нами. Большие Уроды слишком невежественны, чтобы изобрести фунгициды, заслуживающие этого названия, а наши медикаменты не показали себя достаточно эффективными. Некоторых зараженных самцов пришлось переправить – конечно, в условиях карантина – на госпитальные корабли для дальнейшего лечения.

Язык Томалсса высунулся и резко задергался в стороны, изображая отвращение. Очень многое на Тосев-3 раздражало его. Он едва не пожалел, что не стал пехотинцем и не уничтожает Больших Уродов, вместо того чтобы изучать их. Ему не нравилось ходить пешком по тосевитским городам. Он чувствовал себя потерянным и ничтожным в толпе тосевитов, снующих по улицам вокруг него. Независимо от того, насколько Раса изучит этих шумных, противных существ, сможет ли она цивилизовать их и интегрировать в структуру Империи, как это удачно получилось на Работеве и Халессе? Он в этом сомневался.

Если Раса собирается достичь успеха, то ей надо начать с только что вылупившихся тосевитов, таких, которые еще не воспитывались по-своему, и изучить средства, с помощью которых можно было контролировать Больших Уродов. Именно это он делал с детенышем, вышедшим из тела самки по имени Лю Хань… пока Плевел непредусмотрительно не заставил его вернуть детеныша.

Он наделся, что Ппевела поразит неизлечимая тосевитская грибковая инфекция. Как много времени потеряно! Как много данных можно было бы собрать. Теперь он собирался начать все сначала с новым детенышем. Потребуются годы, прежде чем он получит полезные результаты, и в первой части эксперимента ему придется повторить работу, которую уже делал.

Ему также придется вновь пройти процедуру недостаточного сна, которой ему так хотелось бы избежать. Детеныши Больших Уродов появляются из тел самок в настолько жалком недоразвитом состоянии, что не имеют ни малейшего представления о разнице между днем и ночью и издают ужасающие звуки, когда им это нравится. Почему такое поведение не привело в короткий срок к вымиранию этого рода, оставалось для него непостижимым.

– Вот, – сказал Салтта, когда они завернули за угол. – Мы выходим на одну из главных рыночных площадей Кантона.

Если улицы города были просто шумными, то на рынке царила настоящая какофония. Китайские тосевиты громко расхваливали достоинства своих товаров. Другие, возможные покупатели, кричали так же громко, а может быть, и еще громче, понося качества предлагаемых товаров. Когда они не кричали – а временами они все-таки не кричали, – то они развлекались тем, что рыгали, плевались, очищали зубы и морды, засовывали пальцы в окруженные мясистыми наростами отверстия, которые служили им слуховыми диафрагмами.

– Хотите? – закричал один из них на языке Расы, едва не ткнув в глаз Томалссу длинный зеленый овощ с листьями.

– Нет! – сказал Томалсс с сердитым усиливающим покашливанием. – Идите прочь!

Нисколько не смущаясь, торговец овощами испустил несколько лающих звуков, которые Большие Уроды используют для изображения смеха.

Вместе с овощами торговцы на рынке продавали все виды тосевитских форм жизни, употребляемых в пищу. Поскольку холодильное оборудование здесь имелось лишь в зачаточном состоянии или отсутствовало вообще, то некоторые продаваемые существа хранились живыми и находились в кувшинах и стеклянных банках, наполненных морской водой.

Томалсс посмотрел на желатиноподобное существо с множеством ног, покрытых присосками. Оно своими странно мудрыми глазами, в свою очередь, смотрело на Томалсса. Другие живые формы тосевитской жизни имели соединенные вместе раковины, некоторые – когтистые лапы: последних Томалсс ел и нашел их вкусными. Были и существа, очень похожие на тех, которые плавали в небольших морях на Родине.

У одного парня был ящик с множеством безногих чешуйчатых существ, которые напоминали Томалссу животных его мира гораздо сильнее, чем волосатые и тонкокожие формы жизни, преобладавшие на Тосев-3. После обычного громкого торга Большой Урод купил одно из таких существ. Продавец схватил тварь щипцами и вытащил наружу, затем большим ножом отсек голову. У еще извивающегося тела торговец вспорол живот и извлек внутренности. Затем он нарезал тело кусками длиной в палец, налил жира в коническую железную сковороду, установленную над жаровней, в которой горел древесный уголь, и начал жарить мясо существа для покупателя.

Все это время он, вместо того чтобы смотреть на работу, не сводил глаз с двух самцов Расы. Занервничав, Томалсс сказал Салтта:

– Он скорее проделал бы это с нами, чем с животным, у которого есть некоторые наши признаки.

– Истинно, – сказал Салтта. – Истинно, без сомнения. Но эти Большие Уроды все еще дики и невежественны. Только после нескольких поколений они будут видеть в нас своих господ и почитать Императора, – он опустил глаза, и то же самое проделал Томалсс, – как их суверена и утешение их духу.

Томалсс задумался, можно ли вообще завершить завоевание Тосев-3? Даже если оно будет завершено, можно ли цивилизовать тосевитов, как это раньше произошло с жителями Работева и Халесса? Его окрылила убежденность молодого самца в мощь Расы и правоту их дела.

К северу от рынка улицы были узкими и хаотично расположенными. Томалсс удивлялся, как это Салтта находит здесь дорогу. Приятное тепло в этом районе было не таким сильным: Большие Уроды, для которых оно не было приятным, строили верхние этажи своих домов и магазинов так близко друг к другу, что большая часть света Тосев не проникала на улицы.

Вокруг одного здания стояли на страже вооруженные самцы Расы. Томалсс был рад видеть их: чувство тревоги постоянно сопровождаю его на этих улицах. Большие Уроды такие непредсказуемые – это было самым добрым из слов, которое пришло ему в голову.

Внутри здания находилась тосевитская самка. Она держала недавно появившегося детеныша возле железы в верхней части своего торса, а он всасывал питательную жидкость, которую она выделяла для этой цели. Это явление возмущало Томалсса, напоминая ему паразитизм. Ему пришлось задействовать отстраненность ученого, чтобы хладнокровно наблюдать за процессом.

Салтта пояснил:

– Самке будет хорошо компенсирована уступка детеныша нам, благородный господин. Это должно предотвратить трудности, проистекающие из парных связей, которые, похоже, проявляются между поколениями тосевитов.

– Хорошо, – сказал Томалсс.

Теперь он спокойно добьется успеха в своей экспериментальной программе – а если нытики вроде Тессрека не беспокоились о ней, тем хуже. Он перешел на китайский и заговорил с самкой Больших Уродов:

– С вашим детенышем ничего плохого не случится. Его будут хорошо кормить, хорошо ухаживать за ним. Все, что ему потребуется, он получит. Вы понимаете? Вы согласны?

Речь его стала более беглой, он даже помнил, что вопросительных покашливаний использовать не надо.

– Я понимаю, – тихо сказала самка. – Я согласна.

Но когда она передала детеныша Томалссу, из углов ее небольших неподвижных глаз закапала вода. Томалсс воспринял это как признак неискренности. Отбросил его как несущественный. Компенсация – вот лекарство, которое залечит эту рану.

Детеныш задергался в руках Томалсса из стороны в сторону и издал раздраженный визг. Самка отвернулась.

– Хорошо сделано, – сказал Томалсс Салтте. – Заберем детеныша в наше местное отделение. Затем я перевезу его в свою лабораторию и начну исследования. Мне могли воспрепятствовать один раз, но второй раз я этого не допущу.

Для полной уверенности их с Салттой на пути к базе Расы, расположенной на маленьком островке Перламутровой реки, сопровождали четверо охранников. Отсюда вертолет доставит его и детеныша к пусковой площадке космического челнока – и он вернется на звездный корабль.

Салтта вел всех обратно в точности той же дорогой, по которой они шли к дому самки Больших Уродов. Едва они добрались до рыночной площади, где продавались странные животные, путь им загородила влекомая животными телега почти такой же ширины, как переулок, по которому они шли.

– Назад! – закричал Салтта по-китайски Большому Уроду, управлявшему телегой.

– Не могу! – закричал в ответ Большой Урод. – Слишком узко, чтобы развернуться. Идите до угла, поверните за него и так обойдете меня.

То, что сказал тосевит, было очевидной истиной: развернуться он не мог. Томалсс повернул один свой глаз назад, чтобы определить, далеко ли придется идти. Было недалеко.

– Придется пойти назад, – уступил он.

Как только они повернули, из здания напротив раздались выстрелы. Большие Уроды подняли крик. Охранники, окровавленные, повалились на землю. Один из них успел выпустить ответную очередь, но затем его прошило еще несколько пуль, и он перестал двигаться.

Из здания выскочило несколько тосевитов в потрепанных одеждах. В руках они все еще держали легкое автоматическое оружие, с помощью которого уничтожили охрану. Некоторые направили оружие на Томалсса, другие – на Салтту.

– Вы пойдете с нами прямо сейчас или умрете! – закричал один из них.

– Мы пойдем, – сказал Томалсс, не давая Салтте возможности не согласиться с ним.

Один из Больших Уродов выхватил тосевитского детеныша из рук Томалсса, другой увел ученого в то самое здание, из которого выбежали нападающие. Оно имело задний выход на другую узкую улочку Кантона. Томалсса вели, подталкивая, по столь многим улицам и так быстро, что вскоре он потерял представление о том, где он находится.

Вскоре Большие Уроды разделились на две группы, одна увела его, другая – Салтту. Они разошлись. Томалсс остался среди тосевитов один.

– Что вы будете делать со мной? – спросил он, от страха с трудом выговаривая слова.

Один из захватчиков изогнул губы так, как это делают тосевиты, когда забавляются. Поскольку Томалсс изучат Больших Уродов, то опознал улыбку как неприятную – сложившаяся ситуация не предполагала приятных улыбок.

– Мы освободили ребенка, которого вы похитили, а теперь мы собираемся передать вас Лю Хань, – ответил парень. Этого Томалсс и боялся больше всего на свете.

* * *

Игнаций показал на пулемет «шторха».

– Он для вас бесполезен.

– Конечно же, – взорвалась Людмила Горбунова, раздраженная тем, что польский партизанский командир ни о чем не говорит напрямую. – Поскольку я лечу в самолете одна, то стрелять из него не смогу, разве что руки у меня вытянутся, как щупальца осьминога. Этот пулемет для наблюдателя, а не для пилота.

– Я не это имел в виду, – ответил ставший партизанским командиром учитель фортепиано. – Даже если бы с вами был наблюдатель, из него стрелять было бы невозможно. Мы вынули из него патроны некоторое время назад. У нас очень мало патронов калибра 7,92, и это очень жаль, потому что у нас очень много германского оружия.

– Даже если бы у вас были боеприпасы, толку немного, – сказала ему Людмила. – Пули из пулемета не могут подбить вертолет ящеров, разве только очень повезет, а для огня по наземным целям пулемет установлен неправильно.

– И снова я имел в виду не это, – сказал Игнаций. – Нам требуется дополнительное количество таких патронов. Мы немного добыли из скудных запасов, которые ящеры выделили своим марионеткам. Сейчас мы связались с вермахтом на западе. Если завтра вечером вы вылетите на этом самолете к их позициям, они загрузят его несколькими сотнями килограммов патронов. Когда вы вернетесь сюда, вы окажете нам большую помощь в нашем непрекращающемся сопротивлении ящерам.

Людмиле хотелось только одного: вскочить в самолет и лететь на восток до территории, удерживаемой Советами. Если она доберется до Пскова, Георг Шульц наверняка сможет поддерживать машину в рабочем состоянии. Каким бы нацистом он ни был, но в технике разбирался, как жокей в лошадях.

Но, несмотря на технические таланты Шульца, Людмиле не хотелось ни связываться с вермахтом, ни лететь на запад. Хотя немцы стали теперь товарищами по оружию в борьбе против ящеров, каждый раз, когда ей приходилось иметь дело с немцами, разум по-прежнему кричал: «Враги! Варвары!» Вот только, к сожалению, ее чувства были мелочью по сравнению с военной необходимостью.

– Значит ли это, что у вас есть бензин для двигателя? – спросила она, хватаясь за последнюю соломинку. Когда Игнаций кивнул, она вздохнула и сказала:

– Хорошо, я привезу вам боеприпасы. Немцы подготовят посадочную полосу?

Для «Физлера-156» многого не требовалось, но все равно совершать ночную посадку в никуда большой радости не доставляло.

Тусклый свет фонаря, который держал Игнаций, позволил разглядеть утвердительный кивок.

– Вам надо пролететь курсом двести девяносто два примерно пятьдесят километров. Посадочная площадка будет обозначена четырьмя красными фонарями. Вы знаете, что означает «лететь курсом двести девяносто два»?

– Да, я знаю, что это означает, – заверила его Людмила. – И помните, если вы хотите получить свои боеприпасы, то вы должны обозначить посадочную полосу, когда я буду возвращаться.

«А еще вы должны надеяться, что меня не подобьют ящеры, когда я буду лететь над их территорией, но тут уж вы ничего сделать не сможете, это мои заботы».

Игнаций снова кивнул.

– Мы обозначим поле четырьмя белыми фонарями. Я полагаю, вы вернетесь в ту же ночь, так?

– Если только что-нибудь не сорвется, – ответила Людмила.

У нее волосы вставали дыбом, но выжить в подобной операции все же проще, чем лететь при свете яркого дня, когда любой ящер, заметив самолет, тут же собьет его.

– Ну, и хорошо, – сказал Игнаций. – Значит, вермахт будет ждать вашего прилета завтра около двадцати трех тридцати.

Значит, он сначала обо всем договорился с нацистами и только потом обратился к ней. Лучше бы он сначала получил ее согласие и потом стал договариваться с немцами. Теперь волноваться по этому поводу поздно. Она понимала, что слишком привыкла в своем деле полагаться на себя, забыв, что является частичкой огромной военной машины. Она никогда не испытывала негодования, выполняя приказы своих красных командиров: она должна была исполнять их, как приказано, и никогда не задумывалась об этом.

Может быть, дело в том, что этот польский партизан не показался ей истинно военным человеком, чтобы беспрекословно подчиняться ему? А может, она просто не чувствовала, что принадлежит этому миру. Если бы ее «У-2» не был поврежден, если бы идиоты-партизаны под Люблином не забыли простейшие правила подготовки взлетно-посадочных полос…

– Позаботьтесь, чтобы посредине того, что будет посадочной площадкой, не было деревьев, – предупредила она Игнация.

Он помигал, затем кивнул в третий раз.

Большую часть следующего дня она провела, проверяя, насколько это возможно, техническую исправность самолета. Она с неудовольствием отдавала себе отчет в том, что никогда не станет специалистом такого класса, как Шульц, и в том, что этот самолет ей совершенно незнаком. Она старалась преодолеть свое невежество дотошностью и многократным повторением. Скоро она узнает, что у нее получилось.

Когда наступила темнота, партизаны оттащили маскировочную сеть с одного края и выкатили машину наружу. Людмила знала, что места для разбега у нее немного. Для «физлера» как будто много и не требовалось. Она надеялась, что все слухи об этой машине оправдаются.

Она взобралась в кабину. Едва ее палец нажал кнопку стартера, как мотор «Аргус» тут же ожил. Пропеллер завертелся, его словно размыло в воздухе, затем он как будто исчез. Партизаны отбежали в сторону. Людмила отпустила тормоз, дала «шторху» полный газ и понеслась в сторону двух людей со свечами, отмечавших место, где начинались деревья. Они приближались с тревожащей быстротой, но когда она потянула на себя ручку, «шторх» взмыл в воздух с такой же легкостью, как его пернатый тезка.

Первой ее реакцией было облегчение: наконец-то она снова в полете. Затем она поняла, что по сравнению с тем, к чему она привыкла, теперь в ее руках гораздо более сильная машина. «Аргус» имел в два с лишним раза больше лошадиных сил по сравнению с радиальным двигателем Шевцова, а «шторх» был не намного тяжелее самолета «У-2». Она почувствовала себя пилотом истребителя.

– Не глупи, – сказала она себе. Хороший совет пилоту в любых обстоятельствах.

В закрытой кабине «физлера» она могла слышать свои слова, что при полете на «кукурузнике» совершенно невозможно. Непривычным было и отсутствие потока воздуха, бьющего в лицо.

Она держалась как можно ближе к земле: сделанный людьми самолет, который поднимался выше сотни метров, часто попадал на землю быстрее, чем этого желали пилоты. При полете над мирной территорией это срабатывало неплохо. Перелет через боевые позиции, как она это обнаружила, оказался сложнее. Несколько ящеров открыли по «шторху» огонь из автоматического оружия. Звук от пуль, пробивавших алюминий, отличался от того, который получается, когда пули проникают сквозь ткань. Но «шторх» не дрогнул и не свалился с неба, и у нее появилась надежда, что конструкторы самолета знали, что делали.

Она миновала позиции ящеров и оказалась на территории Польши, занятой немцами. Двое нацистов тоже пальнули в нее. Она почувствовала, что ей хочется выхватить пистолет и открыть ответный огонь.

Но вместо этого она принялась вглядываться в тьму в поисках прямоугольника из четырех фонарей. Пот заливал ей лицо. Она летела так низко, что вполне могла пропустить фонари. Если она пропустит их, ей придется сесть где попало. И что тогда? Сколько времени понадобится немцам, чтобы перетащить боеприпасы от места посадки до ее самолета? А может, ящеры заметят «шторх» и размажут его по земле прежде, чем в него успеют погрузить боеприпасы.

Теперь, когда она летела над территорией, удерживаемой людьми, она могла позволить себе лететь на несколько большей высоте. Вот! Слева и недалеко. В конце концов, ее навигационные способности не так уж плохи. Она плавно развернула «шторх» и направила его к обозначенной полосе.

Площадка показалась ей размером с почтовую марку. Сможет ли она посадить «шторх» на таком крошечном пространстве? Придется попробовать, это точно.

Она прикрыла дроссель и опустила огромные закрылки. Дополнительное сопротивление воздуху, которое они создали, удивительно быстро уменьшило скорость полета. Может быть, в конце концов ей удастся посадить «шторх» целым. Она наклонилась вперед и посмотрела вниз через дно стеклянного домика кабины, почти чувствуя расстояние до земли.

Приземление было удивительно мягким. Шасси «шторха» имело мощные пружины, поглотившие удар от резкого соприкосновения с землей. Если бы само прикосновение было менее резким, она вообще не поняла бы, что находится уже на земле. Людмила заглушила мотор и резко нажала на тормоз. Она не сразу поняла, что машина остановилась – а у нее еще метров пятнадцать или двадцать запасного пространства.

– Хорошо. Это было хорошо, – сказал человек с фонарем, сказал ей, приблизившись к «физлеру». Свет фонаря осветил его белозубую улыбку. – Где эти драные партизаны нашли такого отчаянного пилота?

В это же время другой человек – по тону речи явно офицер – обратился к людям, скрытым темнотой:

– Эй, вы, тащите ящики сюда. Думаете, они сами пойдут, что ли?

Его слова звучали требовательно и одновременно смешно – хорошее сочетание, если хочешь добиться от своих солдат максимума возможного.

– Вы, немцы, всегда считаете, что вы единственные, кто знает все обо всем, – сказала Людмила солдату с фонарем.

У того рот открылся от удивления. Она слышала, что у ящеров эта гримаса что-то обозначает, но так и не смогла вспомнить, что именно. Но она подумала, что это забавно. Немецкий солдат отвернулся и воскликнул:

– Эй, полковник, вы не поверите! На этом самолете прилетела девушка.

– Я встречался раньше с женщиной-пилотом, – ответил офицер. – И она была очень хорошим пилотом, в самом деле хорошим.

Людмила застыла на непривычном сиденье «шторха». Все ее тело, казалось, погрузилось в колотый лед – или это был огонь? Она не могла сказать. Она смотрела на панель приборов – все стрелки лежали на колышках возле нулевых отметок, – но не видела их. Она сама не поняла того, что слова – на русском – непроизвольно сорвались с ее губ:

– Генрих… это ты?

– Майн готт, – тихо сказал офицер где-то в темноте, наполненной треском сверчков, в которой она не могла увидеть его. Она подумала, что это его голос, но она не встречалась с ним полтора года и могла ошибиться. Через мгновение он осмелел: – Людмила?

– Что тут за чертовщина происходит? – спросил солдат с фонарем.

Людмила выбралась из «физлера». Она все равно должна была это сделать, чтобы немцам удобнее было грузить в самолет ящики с патронами. Но даже когда ее ноги зашагали по земле, она чувствовала себя так, будто все еще летит, и гораздо выше, чем безопасно для любого самолета.

Ягер подошел к ней.

– Ты еще жива, – почти сурово сказал он.

Посадочный фонарь давал немного света. Она не смогла рассмотреть, как он выглядит. Но теперь, когда она смотрела на него, память добавила недостающие детали: у уголков глаз его появились складки; губы с одной стороны приподнимаются, когда он увлечен или просто задумался; седые волосы на висках.

Она сделала шаг к нему, и одновременно он сделал шаг к ней. Они оказались так близко, что смогли обнять друг друга.

– Что за чертовщина здесь происходит? – повторил солдат с фонарем.

Они игнорировали его.

В ночи прогудел сильный глубокий голос, сказавший по-немецки:

– Что же, это ведь сладко, не так ли?

Людмила игнорировала и это вмешательство. Ягер не мог себе этого позволить. Он оборвал поцелуй раньше, чем хотел бы, и повернулся к подходившему человеку – в ночи это была лишь большая, нависающая тень. Официальным тоном он сказал:

– Герр штандартенфюрер, представляю вам лейтенанта…

– …старшего лейтенанта, – вмешалась Людмила.

– …старшего лейтенанта Людмилу Горбунову из советских ВВС. Людмила, это штандартенфюрер Отто Скорцени из Ваффен СС[19]19
  Войска СС – на протяжении 1933–1945 годов это понятие значительно изменяло свой смысл. Созданные как части усиления для «охранных отрядов», с началом воины они были преобразованы в полноценные воинские части, вначале элитные, добровольческие, а к концу войны – совершенно рядовые. Отличались от строевых частей вермахта знаками отличия и воинскими званиями. Система обучения пехотинца, разработанная для войск СС, после войны была принята в большинстве армий мира. – Прим. ред.


[Закрыть], мой…

– …соучастник, – перебил его Скорцени. – Вижу, вы старые друзья. – Он расхохотался. – Ягер, скрытный дьявол, ты прячешь самые разные интересные вещи под своей фуражкой, не так ли?

– Это необычная война, – с некоторым упрямством ответил Ягер.

Быть «старым другом» советской летчицы было разрушительно для карьеры служащего вермахта – а может быть, и хуже, чем просто разрушительно. Равно как и отношения такого рода с немцем были опасны для Людмилы. Но он не стал отпираться, сказал только:

– Ты ведь работал с русскими, Скорцени.

– Но не так интимно. – Эсэсовец снова захохотал. – Не прибедняйся. – Он взял Ягера за подбородок, словно был его снисходительным дядюшкой. – Не делай того, что не доставляет мне радости.

Насвистывая мелодию, которая звучала, как он, вероятно, считал, скабрезно, он ушел в темноту.

– Ты работаешь с ним? – спросила Людмила.

– Случается, – сухо отметил Ягер.

– Как? – спросила она.

Вопрос, как понимала его Людмила, был очень широк, но Ягер понял, что она имеет в виду.

– Осторожно, – ответил он, вкладывая в ответ больший смысл, чем в ожидаемый ею.

* * *

Мордехай Анелевич уже давно уступил неизбежности и пользовался отдельными предметами германского обмундирования. В Польше имелись огромные запасы его, оно было прочным и достаточно практичным, пусть даже и не так хорошо приспособленным к зимним холодам, как обмундирование русского производства.

Но одевшись с головы до ног в полную форму вермахта, он испытал несколько другие ощущения. Глядя в зеркало, он видел нацистского солдата, которые так зверствовали в Польше, и его охватывал сверхъестественный страх, несмотря на то что он считал себя светским человеком. Но на это пришлось пойти.

Буним угрожал евреям репрессиями, если они попытаются заблокировать перемещения войск ящеров в Лодзи. Поэтому нападения должны происходить за пределами города, чтобы их можно было списать на немцев.

Соломон Грувер, также в германской форме, подтолкнул его локтем. К его каске эластичными лентами были прикреплены зеленые ветки, и он был почти неразличим в лесу неподалеку от дороги.

– Вскоре они должны напороться на первые мины, – сказал он тихим голосом, искаженным противогазом.

Мордехай кивнул. Мины были тоже германскими, в корпусах из дерева и стекла, чтобы их было труднее обнаружить. Бригада, ремонтировавшая шоссе, только что установила их… вместе с некоторыми другими вещами. На этом участке шоссе длиной в два километра ящеров ожидала по-настоящему неровная дорога.

Грувер, как обычно, имел мрачный вид.

– Это будет нам стоить многих людей, неважно каких, – сказал он, и Анелевич вынужден был согласиться.

Ему неприятно было проявлять благосклонность к немцам, в особенности после того, что немцы собирались сделать с евреями в Лодзи. Но эта благосклонность должна была пойти на благо немцам вроде Генриха Ягера, не дав ничего хорошего Скорцени или СС. Так надеялся Анелевич.

Он вглядывался в дорогу сквозь стекла своего противогаза. Воздух, которым он дышал, был на вкус сухим и мертвым.

В противогазе он приобрел внешность свинорылого существа, такого же чужака, как ящеры. Противогаз был тоже немецкого производства – немцы знали толк в химической войне, в частности против евреев, еще до нашествия ящеров.

– Бум-м!

Резкий взрыв означал, что сработала мина. Естественно, грузовик ящеров перевернулся на бок и загорелся. Из кустарника с обеих сторон дороги ударили пулеметы – по нему и по машинам, шедшим следом. Издалека по автоколонне ящеров начал бить германский миномет.

Два бронетранспортера свернули с дороги, чтобы расправиться с нападавшими. К вящему ликованию Анелевича, обе почти сразу же подорвались на минах. Одна загорелась, и он открыл огонь по ящерам, выскакивавшим из нее. Вторую занесло в сторону – у нее была разорвана гусеница.

Но то оружие, которое, как надеялся Анелевич, должно было нанести наибольший урон, вообще обходилось без взрывчатых веществ: оно состояло из катапульт, сделанных из автомобильных камер, и запечатанных воском бутылок, наполненных доверху маслянистой жидкостью. Как они с Грувером определили, с помощью этой старой резины можно зашвырнуть бутылку на три сотни метров, и этих трех сотен было вполне достаточно. Со всех сторон бутылки с захваченным у нацистов нервно-паралитическим газом полетели в остановившуюся головную часть автоколонны ящеров. Еще больше полетело в машины всей колонны, едва она остановилась.

Большинство бутылок разбилось. Ящеры начали падать. Противогазов на них не было. Кроме того, они были покрыты только краской для тела, хотя и обычная одежда надежной защиты не обеспечивала. Мордехай слышал, что немцы для своих химических войск выпускают специальное прорезиненное обмундирование. В самом ли деле это так, он не знал. Для дотошных немцев это было бы весьма логично, но не превратишься ли ты в тушеного цыпленка, если в боевой обстановке пробудешь в такой резиновой одежде более часа или двух?

– Что мы будем делать дальше? – спросил Грувер в паузе, вставляя очередную обойму в свою винтовку «гевер 98».

– Как только разбросаем все наши запасы газа, сразу отойдем, – ответил Анелевич. – Чем дольше мы задержимся, тем больше возможностей у ящеров схватить кого-нибудь из наших, а мы этого не хотим.

Грувер кивнул.

– Если сможем, то надо обязательно унести с собой и наших погибших, – сказал он. – Не знаю, насколько осведомлены ящеры в отношении этих дел, но если да – они смогут определить, что мы не настоящие нацисты.

– Это так, – согласился Мордехай. Последний раз, когда ему напомнили об этой особенности, Софья Клопотовская сочла это забавным. Последствия, однако, могут оказаться слишком серьезными.

Бросаемые катапультами бутылки с нервно-паралитическим газом имели некоторые преимущества перед обычной артиллерией: ни вспышки, ни гром выстрела не раскрывали позиций метальщиков. Они продолжали бросать бутылки, пока не израсходовали их полностью.

После этого еврейские бойцы стали отходить от дороги, прикрываемые пулеметами. Было предусмотрено несколько сборных пунктов – на фермах надежных поляков. «Поляков, на которых, как мы надеемся, можно положиться», – подумал Мордехай, приближаясь к одной из них. Там они переоблачились в обычную одежду и вооружились более эффективным оружием, чем винтовки. В те дни в Польше появиться на публике без «маузера» за плечами было почти то же самое, что выйти голым.

Мордехай вернулся в Лодзь с западной стороны, дальней от места нападения на автоколонну. Вскоре после полудня он подошел к помещению пожарной команды на Лутомирской улице.

Берта Флейшман приветствовала его перед входом.

– Говорят, утром было нападение нацистов, всего в двух километрах от города?

– В самом деле? – в замешательстве спросил он. – Я не слышал об этом, хотя утром действительно была стрельба. Впрочем, сейчас стреляют почти каждый третий день.

– Это, должно быть, как его там… Скорцени, вот как, – сказала Берта. – Какой еще сумасшедший рискнет сунуть голову в осиное гнездо?

Во время их разговора к зданию подошел районный руководитель службы порядка, который приводил Анелевича к Буниму. Оскар Биркенфельд имел при себе только дубинку, а потому с уважением ожидал, когда вооруженный винтовкой Анелевич обратит на него внимание. Когда это произошло, сотрудник службы порядка сказал:

– Буним снова требует вашего появления немедленно.

– В самом деле? – спросил Анелевич. – И зачем?

– Он скажет сам, – ответил Биркенфельд с некоторым вызовом – насколько это возможно было при почти полном отсутствии оружия.

Анелевич свысока посмотрел на него, ничего не отвечая. Сотрудник службы порядка поник и спросил слабым голосом:

– Вы пойдете?

– О да, я пойду, хотя Буниму и его марионеткам следовало бы поучиться хорошим манерам, – сказал Мордехай.

Биркенфельд сердито вспыхнул.

Мордехай похлопал по плечу Берту Флейшман:

– Скоро увидимся.

* * *

– …Немного, – ответил он. – О нападении нацистов я услышал в тот самый момент, когда ваш ручной полицейский пришел, чтобы привести меня сюда. Вы можете спросить его после того, как я уйду: мне кажется, он слышал, как мне сообщили эту новость.