Текст книги "Газета День Литературы # 166 (2010 6)"
Автор книги: Автор Неизвестен
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)
Через четыре дня наступило воскресенье. Вернувшись из школы Усин отправился на речную отмель за корнем солодки. Заметив его, Тяньгоу тут же окликнул мальчика:
– А на что тебе эта солодка?
– Матери на лекарство.
– На лекарство? – переполошился Тяньгоу. – А что с ней стряслось?
– Когда я вернулся из школы, они с отцом опять разругались. Мать сказала, что у неё вздулся живот и заболела грудь и что ей нужно лечь отдохнуть. Вот отец и отправил меня сюда за корнем.
У стоявшего на отмели Тяньгоу вдруг закружилась голова.
– Что это с тобой, дядя Тяньгоу?
– Да что-то солнышко припекло. Усин, а как у тебя продвигаются дела с учёбой?
– Дядя Тяньгоу, мама опять не пускает меня в школу.
– А разве она уже не решила, что школу тебе бросать нельзя?
– Но она так теперь решила. Она встала на колени и сказала, что семье тяжело и что нельзя без конца пользоваться твоей добротой, и попросила меня пойти работать.
Тяньгоу в молчании вернулся домой и там разрыдался. Он поспешно собрал свои пожитки и решил, незаметно покинув крепость, податься в город и, подобно неразродившейся дождём туче, скрыться далеко за горизонтом. Но его ноги отказывались служить ему.
В конце концов он подошёл к дверям дома колодезных дел мастера.
– Хозяйка, я пришёл. Пусть будет так, как решил учитель!
Промывавшая рис женщина опешила от неожиданности. Будучи не в силах совладать с этим потрясением, она стояла на месте, не отдавая себе отчёта в том, что с ней происходит. Только рис продолжал сыпаться у неё между пальцев, словно песок. Внезапно её лицо исказила судорога, и слёзы градом полились по её лицу. Воскликнув «Тяньгоу!», она хотела было выбежать за порог, но в дверях тело её обмякло и она упала на колени, содрогаясь в беззвучных рыданиях.
Кадровые работники из крепости, местные старейшины и делопроизводитель из администрации соседнего селения собрались отведать рисового вина у кана колодезных дел мастера. Своим присутствием они признали этот особенный брачный союз и одобрили решение этих трёх человек вести совместное семейное хозяйство. Все трое причастных оставили отпечатки больших пальцев на брачном сертификате, который тут же был скреплён официальной печатью. Наш паралитик, приняв с посторонней помощью сидячее положение, поднял тост за всех присутствующих, за Тяньгоу, за свою жену и даже за себя самого и с наслаждением осушил содержимое своей рюмки.
Пропустивший три дня занятий Усин по настоянию Тяньгоу вновь пошёл в школу. Новый отец проводил его по дороге, пройдя с ним целых десять ли. Расставаясь, Усин сказал ему: «Отец, возвращайся домой». «Дядя», – поправил его Тяньгоу. Мальчишка послушно повторил «дядя», и Тяньгоу улыбнулся.
В других семьях приём пищи обычно проводился в центральной комнате дома, но в доме колодезных дел мастера трапезной служил глиняный кан, на котором лежал мастер. Так это повелось ещё до того, как Тяньгоу стал частью семьи, так они продолжали делать и после этого. Один из мужчин садился слева, другой – справа. Женщина на кан не садилась вовсе и ела у очага. Видя, что у кого-то пустела тарелка, она тут же наполняла её и, бережно держа в двух руках, возвращала обратно.
Наступил сезон полива, когда жители крепости днём и ночью трудились в поле, поэтому от совместных трапез семье мастера пришлось на время отказаться. В обеденное время хозяйка всегда подкладывала яйцо-глазунью в тарелку первого мужа, но тот потихоньку перекладывал её в тарелку второго. Тяньгоу же, вернувшись с поля, садился на кан рядом с мастером и принимался за свою порцию обеда. Через некоторое время, однако, он возвращал тарелку стоявшей у печи хозяйке со словами: «А что это за букашка попала в мой рис?» Хозяйка доедала оставленную Тяньгоу еду, но никакой букашки там не находила. Букашка загадочным образом превращалась в яичницу-глазунью.
Ситуация с питанием в их семье тем временем понемногу поправилась, и у всех троих появился румянец на щеках.
В тот же вечер, когда девять кадровых работников и местных старейшин поднимали тосты за благополучие новой семьи, первый муж велел жене привести в порядок заднюю комнату, отчистить там от копоти потолок, вымести мусор и передвинуть в эту комнату их старую кровать, чтобы женщина отныне могла переселиться туда. Но жена мастера наотрез отказалась оставлять его одного на кане. Когда стемнело, первый муж выкинул в окно их старую свадебную с вышитыми на ней утками-мандаринками подушку и, плотно запеленав себя в одеяло, приготовился ко сну. Подобрав подушку с земли, женщина принесла её обратно, но муж принялся с диким видом колотить по краю кана, не подпуская её к себе.
В крайнем смятении женщина провела эту ночь в задней комнате дома. Дверь в дом она оставила открытой, но услышав лай собак на улице, вышла и опять закрыла её. Позже ей показалось, что за дверьми было какое-то движение, и она снова отперла дверной засов. С широко раскрытыми глазами она пролежала на кровати до тех пор, пока ночная тьма окончательно сгустилась, но так ничего и не услышала, кроме стрёкота неугомонных цикад. Потом она незаметно для себя забылась неглубоким сном, а к утру, впившись зубами в край одеяла, беззвучно зарыдала. Тяньгоу не пришёл.
Дни и месяцы тянулись тоскливо и монотонно. Прошедшие дни не оставляли о себе доброй памяти, наступавшие не предвещали ничего, кроме уныния и печали. Однажды вечером после ужина мужчины сидели на кане и курили, прислушиваясь к накрапывающему за окном дождю. Через час, когда табака больше не осталось, Тяньгоу поднялся и направился к вешалке за своим соломенным плащом. «Тяньгоу, ты...» – окликнул его старший мужчина, но тот как ни в чём не бывало затароторил: «Поздно уже, пора бы тебе отдохнуть немного. А завтра, если дождь не уймётся, я позову музыкантов, чтоб вам немного развеяться». Услышав это, старший взорвался и, с треском обрушив свою палку на край кана, гневно крикнул ему: «Если ты так, то я лучше сдохну у тебя на глазах!» Тяньгоу, как истукан, застыл на месте, а затем голосом, исполненным сыновнего преклонения, произнёс было: «Учитель...» Но, не закончив, повернулся и тихо вышел за дверь.
Дождь с новой силой застучал по крыше дома.
Перевод Павла БОГАЧКО
Наталья ЕГОРОВА ТЕРПЕЛИВАЯ МУЗА
***
С легких вёсел срываются брызги вразлёт.
Острова в красных соснах тихи.
Собери мне кувшинки с окрестных болот
И пусти по теченью в стихи.
Скрипы ржавых уключин дадут нам взаймы
Тайный говор другой красоты,
И в зелёные струи прогнутся с кормы
Длинных стеблей литые жгуты.
Я жила, как кувшинка озёр и болот:
Донный стебель толкнув в никуда,
Выплывала над глубями тёмных свобод,
Чтоб цветок не накрыла вода.
На губах отцветал неуслышанный стих –
Звук крушения, вкус лебеды.
Но держала я голову выше других –
Золотую – над топью беды.
Мир тянулся сорвать, не по-детски жесток,
Заплести меня в чей-то венок.
Но пружинистый стебель звенел про исток,
Вглубь толкал непокорный цветок.
И посмела я сердцем живым уцелеть
В темной тине и омутах вод.
И посмела я песню по-своему спеть
О застойном дыханье болот.
О теченьях и илах на сумрачном дне,
О зелёной речушек крови,
О таинственной древней озёр глубине,
Что меня родила для любви.
***
О если б, о если б мне дали
Вернуть промелькнувшие дни,
В прозрении поздней печали
Для жизни живых сохранив!
О, как бы за миг до заката
Сумела я ревностно быть!
О, как бы смиренно и свято
Я стала судьбой дорожить!
И песней, простой и счастливой,
И книгой в мозаике строк,
И ивой, конечно же, ивой,
Склонившей листву на порог.
И этой размолвкой пустою,
Что мига не стоит в судьбе.
И этой любовью простою
К тебе, о, конечно, к тебе.
ФЕНИКС
Не прожить в этом пепле и горе
На великом пути в никуда.
Улетай! В огнедышащем море
Даже птица не строит гнезда.
Но в гнездо на великом закате
Наносил он с печальных полей
Ядра пушек, мортиры, распятья,
Бревна изб и сгоревших церквей.
Дышат жаром равнины и воздух.
Чёрной ночью светло, словно днём.
И горят его перья, как звёзды,
И звенят его крылья огнём.
Он поёт о веках и пожарах,
О безбрежной войне мировой,
О тевтонцах, французах, татарах,
Ляхах, сгибших в пурге роковой.
Над погибелью немцев и шведов –
Сонмы в ирий несущихся душ.
В снежном пенье шрапнелей Победы –
Роковое горенье «Катюш».
Жизнь ли, смерть ли – всё вечно и свято
В дикой песне, летящей во мгле.
И венцом пламенеет Распятый
На его человечьем челе.
***
Тёмное небо. Провал в неизведанный мрак.
Мысль неземная таинственно напряжена.
Над косогором качается огненный мак.
Думают сосны. Тревожная светится мгла.
Что там стряслось? За леском закричала желна?
Что там случилось с таинственной жизнью моей?
Дизель прошёл? Одинокая зрелость пришла?
Встану на тёмном крыльце посредине скорбей.
Чутко услышу, как падают капли на жесть,
И приручив к неземному простору печаль,
Хвои вдохну и отвечу вселенной – я есть!
Вечному небу раскрыв соразмерную даль.
Дышится вольно на звёздной околице трасс.
Каждой былинке написано здесь житиё.
Снова ты думаешь, сильное Небо, за нас,
Быть иль не быть нам? – и властно диктуешь своё.
Верно, что ты, наделяя судьбой свою дочь,
Чувствуешь то же, что люди Земли искони?
Гляну с крыльца – во всю древнюю долгую ночь
Звёздной Психеи горят роковые огни.
Знаю тебя, как себя, вечный морок души.
Кто ты там – хаос иль космос за облаком хвой,
Милуй, карай, – только звёзды гасить не спеши.
Вся я раскрылась – и молча стою пред тобой.
***
Старый парк пройдём навылет
Солнцем медленных аллей
Там, где Глинка в бронзе вылит
В роще лип и тополей.
Он смычок взовьёт над нами,
И оркестр мировой
Грянет лёгкими громами
Над сияющей листвой.
Мировых энергий токи
Вальсом солнц всплывут из тьмы,
И любви полёт высокий
Вдруг услышим сердцем мы.
И очнёмся, вечных двое,
Чуждой волей влюблены:
Что своё в нас? Что чужое?
В чём мы властны? В чём вольны?
И светло ли нам, ликуя
Между вихрей и зыбей,
Звук чужой, любовь чужую
Называть судьбой своей?..
СЕКРЕТЫ
Бил в цветное стекло переменчивый свет.
В давнем детстве, где вечное – в силе,
Зарывали в песок свой наивный «секрет»
И таинственно, свято хранили.
И не ведая смертного зова земли,
В бой вступали легко и бесстрашно.
Умереть наяву и воскреснуть могли
За ромашку, бумажку, букашку.
О, не важно, что смысла тут взрослого нет, –
Суть загадки не в ясном ответе.
Будут жизнь и рассвет, если будет секрет, –
Это верно подметили дети.
В нашем веке надменном, в седой глубине,
Не задену и взглядом, как ядом,
Всё, что снится во сне и живёт в тишине.
Вспомню: тайна и таинство – рядом.
Древней тайной зажгутся пути и миры.
Скроет пологом смерть и зачатье.
Тайной Жертвы нальются Святые Дары.
Тайной Господа вспыхнет Распятье.
Перегонит Пегас златокрылый рассвет.
(Божий дар – не Горгона Медуза!)
Ото всех сохрани свой ребячий секрет,
О моя терпеливая муза!
Сможешь нынче, как в детстве далеком могла, –
Друг Наташка, душа нараспашку? –
Положи и зарой под осколком стекла
Маргаритку, ромашку, бумажку.
АТОМНАЯ ПТИЦА-ТРОЙКА
Мы летим без дороги и даты
В звёздном порохе, в снежной пыли.
– Эй, родимый, опомнись, куда ты!
Глянешь в полночь – не видно Земли.
Словно призраки, смотрят с обочин
Вёрсты лесом заросших полей,
Жгут усадеб разрушенных очи,
Светят остовы белых церквей.
Городишко со школой убогой
Не дымит заводскою трубой.
Только жадно глядит на дорогу
У пивнухи дебилка с косой.
Мы промчались, как атомный ветер,
Сквозь безумный космический сон.
До сих пор мы наивны, как дети,
Для жестокости новых времен.
До сих пор, сбережённые чудом,
Веря нежной душой в благодать,
Ни Пилатам чужим, ни Иудам
Мы Христа не посмели продать.
Завещаем мы нищенство внукам
Вместе с тройкой и горькой слезой,
И целуем свой крест перед мукой
Под высокой Полярной звездой.
– Ты куда, моя Русь, до рассвета
Мчишь, швыряя планеты обочь?
Дай ответ! – Не даёшь ты ответа.
– Прочь с пути, неразумные, про-о-о-о-о-чь!!!
***
Заплела в венок репейник с мятой,
В мир открыла дерзкие глаза.
Сто надежд – разбойных и крылатых –
Запустила песней в небеса.
Разболтала молодость шальная,
Будто я была счастливей всех,
Дни предательств верою латая,
На крови мешая юный смех.
В безвременье задохнулась лира.
К поздней песне примешался страх.
Я с собою вынесла их мира
Только память в шрамах и рубцах.
Звук иссяк. Устало быстро тело.
Ум остыл, всему верша итог.
Труден свет вечернего предела –
Ничего мне не дал милый Бог.
Только груз раздумий, только волю
Быть и сбыться – времени назло.
Только покаянных песен долю.
Только правду. Только ремесло.
Евгений СЕМИЧЕВ СВЕТ ЗЛАТОКИПЯЩИЙ
***
…А росы на рассвете – капли крови
На гимнастёрках утренних полей.
И горизонт прерывист и неровен,
Как бинт, алеет в кронах тополей.
И никуда от памяти не деться
Среди кричащей этой тишины
Всплывает солнце – огненное сердце
Солдата, не пришедшего с войны.
ЗАЩИТНИКИ ОТЕЧЕСТВА
Есть упоение в бою…
А.Пушкин
Защитники Отечества – поэты.
Хранители сердечного тепла.
Архангелы кладут, как эполеты,
На плечи им небесные крыла.
И воинство небесное готово
Вести извечный бесконечный бой.
И Веру, и Отечество, и Слово
Во мгле кромешной заслонить собой.
Всем воинам, в бою неравном павшим,
Стоять в небесном воинском строю.
А всем, стихов при жизни не читавшим,
Быть предстоит поэтами в раю.
Господь на золотые эполеты
Кладёт им негасимый горний свет…
Защитники Отечества – поэты!
Других у Бога не было и нет!
***
День соткан из солнечных сот
Пчелиного воска.
Таких достигает высот,
Что жутко немножко.
Небесная крыша светла,
Как ангела песня.
И солнце, как мама-пчела,
Гудит в поднебесье.
В лучах утопает земля
Дождя золотого.
Гостюю на пасеке я
У дядьки родного.
Медовая пьяная хмарь
Колышет пространство.
А дядька – наместник и царь
Пчелиного царства.
Резные поют терема
Пчелиной державы.
И как не сойти тут с ума –
О, Господи Правый?!
Рассудок меня не спасёт
От дерзкой оплошки.
А дядька мне мёду несёт
В берёзовой плошке.
Всего два глоточка отпил
Пчелиного солнца
И рухнул в траву и поплыл,
А дядька смеётся.
И катится с Божьих высот
От этого смеха
Из солнечных соткано сот
Гранёное эхо.
А дядечка мой – сатана! –
Мне шепчет на ухо:
"Как девка шальная стройна
Моя медовуха!.."
Искрящийся солнечный свет
Туманит мой разум...
…А мне-то всего десять лет…
…И небо в алмазах!
***
Покуда вертятся планеты,
Взбивая пенный Млечный Путь,
Небесной милостью поэты
Во мгле не смогут утонуть.
Покуда солнце не погасло
Над миром, над землёю, над…
Свет заливает нас, как масло,
Из млечных падая лампад.
Покуда в круговерти вечной
Земля вращается во мгле,
Мы все – молитвенные свечи
На Божьем праздничном столе.
***
Меня придумала родня –
Ей было скучно без меня.
Меня придумала семья –
Хотела, чтоб был умным я.
Меня придумала жена –
Сильна на выдумку она.
Дочь, верность матери храня,
Перепридумала меня.
Меня придумали друзья…
Но жить придуманным нельзя!
Встав поутру не с той ноги,
Меня придумали враги.
…Меня не выдумала мать.
Но что с неё, старухи, взять?
Меня не выдумал Господь,
Когда облёк в живую плоть,
Вдохнув в меня небесный вдох…
А, значит, я не так и плох.
А, значит, я вам всем – родня.
Зачем придумывать меня?
***
Окошка сумрачный квадратик
Небесный преломляет свет…
Я был отчаянный лунатик
В свои пятнадцать юных лет.
Об этом знали все соседи
Из нашенского курмыша.
Я по ночам о звёздах бредил.
Блуждала в небесах душа.
Пока ровесники метались
В снах эротических своих,
Я не испытывал к ним зависть
И был для них – «кошмарный псих».
Мои ночные похожденья
Меня прославили сполна.
Ко мне имела снисхожденье
Вся наша местная шпана.
Я был на сирых не в обиде,
Но замечал издалека,
Когда они, меня завидев,
Крутили пальцем у виска.
…Я стал седым и сплю нормально,
В ночной не странствую глуши.
Из всех явлений аномальных
Я признаю – полёт души.
Небесным светом облучённый,
Я понял через много лет,
Что был с рожденья обречённый
На кличку звонкую – «Поэт!»
КРЕМЛЁВСКИЙ ОБЕД
Я вспомнил полустанок свой,
Затерянный в степи.
Бачок вокзальный питьевой
И кружку на цепи.
Такие были времена –
Душой не покривлю –
Была прикована страна
К Московскому Кремлю.
Переживала моя степь
Наследие войны…
Потом и с кружки сняли цепь,
И сняли со страны.
Я вспомнил детство, дурачок,
С печалью на челе,
Когда увидел тот бачок
На празднике в Кремле.
Чем он меня затронуть смог
Весенним ясным днём?
Ведь в нём всё тот же кипяток,
Заваренный Кремлём!
И только не было цепи,
Как будто с детством связь
В послевоенной той степи
Навек оборвалась.
Официантов стройный ряд,
Застывший вдоль стены.
У этих праздничных ребят
Лицо моей страны.
И одноразовый стакан
Дрожит в моей руке.
И пролетарии всех стран
Глядят на Кремль в тоске.
Кремлёвский праздничный обед
В глазах моих застыл,
Как белый вольный Божий свет,
Что в детстве красным был.
И я своей душе сказал,
Что это торжество
Напоминает мне вокзал
Из детства моего.
***
Небо начинается с земли
И восходит в космос выше крыши
Только облака и журавли
В небе проплывают ещё выше.
Плача, негодуя и смеясь,
Все мы мимоходом, ненароком
Небеса затаптываем в грязь
Всуе, забывая о высоком.
Бог, даруя разум нам и плоть,
Укрывает небом нас окрестным.
Так ещё при жизни всех Господь
Причисляет к жителям небесным...
Все мы к свету тянемся из тьмы,
Связанные высшею любовью.
Отчего же так бездушно мы
Небосвод заляпываем кровью?
Я и сам по глупости мирской,
Как верблюд, в гордыне непристойной
С рабскою презренною тоской
Харкал на небесный свод престольный.
Всех нас выделяя из толпы,
Каждому, кто на его дороге,
Как Христос учеников стопы,
Небо омывает наши ноги.
Бог ещё на жизненном пути
Стелет небеса нам в изголовье.
…Сколько человечеству расти,
Чтобы встать над миром с небом вровень?!.
***
Над вселенской бездною
Голуби воркуют…
Подражают бездари –
Гении воруют.
И Шекспир загинул бы
В пламени Аида,
Если бы не кинул бы
Драматурга Кида.
Если б он не выиграл
В карты свои пьесы,
Кто бы где бы видывал
Этого повесу?
Чем плохим родителем
Пропадать без вести,
Лучше быть грабителем
Без стыда и чести.
Золотая истина
В небе обитает.
Что и кем написано
Лишь Создатель знает.
Колея безбожная
Испокон кривая.
Испокон острожная
Слава мировая.
***
Свет злотокипЯщий
(триптих)
1.
Всем живущим рай небесный
В золотой маячит мгле.
А поэту ад кромешный
Выпадает на земле.
Ангел Божий, друг любезный
Предстоит у райских врат.
А поэт парит над бездной –
Чёрту лысому не брат!
Человек во мгле парящий,
Обнимает мир земной.
Горний свет златокипящий
За его стоит спиной.
И горят, как самоцветы,
Все окрестные миры
В голубых глазах поэта –
От Москвы до Ангары.
На юру дымится Волга,
Изогнув хребет дугой.
И кричит поэт мне строго:
"Много куришь, дорогой!
По причине скорбной этой
Растерял совсем мозги.
Ненароком сигаретой
В небе дырку не прожги…".
Я кричу ему: "Не каркай!
Поучтивей будь с людьми.
От своей заботы жаркой
Невзначай не задыми!".
Он парит в рубахе синей
Выше сизых облаков…
А зовут его Василий,
А фамилия Попов.
2.
И мнится, и не верится…
О, Боже! Что со мной?
Спит Ангара-медведица
В берлоге ледяной.
Над ёлками мохнатыми
Небесная руда –
В обнимку с медвежатами
Медведица-звезда.
Малинный и смородинный
Трескучий жар углей.
Медвежий угол Родины
Заснеженной моей.
Во всём – её подобие
И на неё намёк –
Глядящий исподлобия
Ангарский паренёк.
Насупясь, сыплет веждами
Метельный пересверк
С ухватками медвежьими
Лирический берсерк.
Поющий наособицу
Дремучий человек…
…С таким, как он, знакомиться
Приходится навек.
3.
Дожди идут косые...
Осенним хмурым днём
Я и Попов Василий
В Госдуме водку пьём.
Василий – очень юный
Лирический поэт.
А я литературный
Крутой авторитет.
Я промываю глотку,
А у него дебют.
Как поросят, под водку
К столу нас подают.
Литературный ужин.
Лирический банкет.
И никому не нужен
Здесь никакой поэт!
Василий лирой доброй
Ласкает всех подряд.
А я читаю «Кобру» –
Я изливаю яд.
Твои стихи, Василий,
Прожгли меня до слёз.
Ты – соловей России,
А я дворовый пёс.
Меня судьбина злая
Приставила к перу.
Я, как собака, лаю
На праздничном пиру.
Но я не шибко гордый,
Когда в стакан мне льют,
Хотя моею мордой
О стол казённый бьют.
Обидно за Россию –
Нет у меня другой...
Поэт Попов Василий,
Будь счастлив, дорогой!
***
Коротка из рая в рай дорожка.
Праведник любой дорожке рад.
Можно удлинить её немножко,
Завернув по ходу в смертный ад.
Можно наломать грехов, конечно.
И хлебнуть гордыни через край.
Только и чистилище не вечно.
Из него ведёт дорожка в рай.
Всё известно грешнику заране
На крутой поверхности земли.
Если Русь мне – Божье наказанье,
Боже, наказанье мне продли!
***
Я врагов принимаю с любовью.
Я им место в раю застолблю,
Потому что они моей кровью
Биографию пишут мою.
Потому что и в мире загробном
Не отступят враги ни на шаг.
Друг не может быть истинно кровным.
Кровным может быть истинный враг!
В судный час я воскликну: "О, Боже!
Моих кровных врагов пожалей!
Кто ещё так пристрастно изложит
Все превратности жизни моей?"
